Море мачты звуки поцелуи

Только они вдвоём. Остальные умирали медленно. Быстро тлели физические оболочки, медленно выветривалось сознание. Впрочем, в кошмаре погода никогда не менялась. Безветрие. Удушливый беспросветный застой ранне-весеннего дня. Голые деревья без почек и почерневшая гнилая трава. Сплошная гниль — состояние уже не о жизни, но и не совсем о смерти. З а́ мершее. Море без приливов и отливов. Затхлость. Песок без дюн и барханов. Кладбищенское безмолвие. Иногда у Эдгара скрипел песок на зубах. Откуда он? Песок тут же исчезал, и он думал о смерти. Порой ему хотелось определить свою судьбу. Он никому об этом не говорил. Он держал это в самом потаенном уголке своего разума, пытаясь скрыть сей факт даже от тех, кто мог бы прочесть его мысли. Ото всех богов, демонов, великих и малых, вечных и уходящих. Ибо только самый смелый человек может определить свою судьбу. Сам решить вопрос, волновавший поколения поколений, ютящихся по холодным подземельям и горящих на коричневом солнце. Раньше Эдгар думал убить себя. Ему казалось, ему хватит смелости. Смелости решить хоть что-то в этом мире. Но теперь это не имело ровным счетом никакого смысла. Миколаш, появившийся откуда-то сверху, больно схватил его за запястье и, пробормотав что-то невнятное (он вообще часто говорил невнятно) начал щупать его руку. — Удивительно, — провозгласил он в своей иронично-невменяемой манере. — Пульса нет. А ведь еще вчера был. Эдгар вырвал руку и тут же приложил палец к вене — действительно не было. Безжизненность и одеревенелость. Его затошнило. — У меня уже неделю как нет. Если, я, конечно, не сбился со счета. Будем думать, что не сбился — так спокойнее. Вот, послушайте. Миколаш схватил его за плечи (он вообще часто распускал руки) и прислонил в миг ослабевшее, словно бумажное тело Эдгара себе к груди. Там действительно ничего не билось, не стучало и не сокращалось. Ничто не гоняло столь почитаемую ныне кровь. Словом, все замерло. — Ну-ну, дорогой, — снисходительно-ласковый тон совершенно равнодушного человека, треплющего Эдгара по голове. — Не переживайте так. Вы надеялись на что-то иное? Это же естественный исход событий, правда? Нечему удивляться. Могу поздравить вас днем смерти, дорогой Эдгар. Не каждому же выпадает возможность в полной мере осознать столь важную дату, так ведь? Мы с вами счастливчики. — Ага, — Эдгару тяжело было разговаривать, потому что он все время молчал. Никого не осталось. Медленно атрофировался язык и высыхало горло. — Вас тоже. С прошедшим. Миколаш улыбнулся. Эдгар уже не сопротивлялся — он бросил попытки достучаться до голоса его разума, некогда запертого за решетками клетки. Теперь там совершенно другие незнакомые ему голоса. Оставалось просто не обращать внимания. Но на что можно перевести взгляд и не испытать еще большего отвращения? — О, господи, Эдгар, не плачьте. Не надо было вам говорить, да? Я правда не хотел вас расстраивать. Ну, простите. — Я не плачу. — Ну? Ну? — он общался с Эдагром как с ребёнком, хотя на самом деле был не сильно старше его. — Что? Что мне сделать, чтобы вы не расстраивались? Ну, что? Хотите я вас поцелую? Миколаш не дожидался ответа, что-то то ли щелкнуло, то ли хрустнуло у него на шее. В несколько неловких движений он сбросил клетку, и прижался губами к щеке Эдгара, потом ко лбу. Губы у него почему-то тёплые и сухие. То, что сухие неважно, а что тёплые — приятно. Последовала пауза. Даже, можно сказать, заминка. Эдгар краем уха начал слышать далекий скрип мачт и тихий, едва различимый шум волн. Раскачивались призраки на реях, омывала, обнимая, холодная вода холодные тела. Пели песни древние рыбы. Что побуждает кошмары соприкасаться друг с другом и разбавлять гнилостно-оранжевое одиночество? Эдгар, перестав слушать, находит себя в объятиях Миколаша. Они сидели на каком-то бревне во дворе школы. Миколаш что-то невнятно шептал ему на ухо — может это и был шум моря, отражающийся в его ушной раковине. У Миколаша соленые губы. Эдгар давным-давно потерял чувство вкуса, да и обоняниях тоже — иначе все время бы невыносимо пахло гнилым. Но губы соленые. Тогда Эдгар схватил их сначала зубами, потом прошёлся языком. Миколаш почему-то начал смеяться. Как-то даже неловко. — Слушайте, Эдгар, вы меня удивляете. Мне так не хочется, чтобы вы потеряли рассудок. Честно. Впрочем, все это довольно неожиданно, знаете, последний раз я был с девушкой еще до основания Менсиса, потом как-то все завертелось, совершенно иные дела, ни на что не хватает времени. Да и вообще у меня никогда не было опыта с мужчиной, так что, умоляю, будьте аккуратнее, ладно? Ха. Просто удивительно. Делайте все, что угодно. Сегодня всё-таки, скажем так, ваш день. Миколаш продолжил лепетать что-то ещё снова невнятное и непроизвольно вздрогнул, когда Эдгар начал целовать его в кровоподтеки на шее. Он схватил его за плечи (испугался, что растает?) и сжал острыми пальцами синяки клетки, непонятно, случайно или намеренно. Миколаш был совершенно беззащитен — раскрыт и уязвим. Выпущенная канарейка. Почему-то не хочет петь вне клетки. Эдгар мог бы задушить его прямо сейчас. Но снова поцеловал его в красноватую высушенную кожу. Схватить за волосы, опрокинуть лицом в неглубокий ручей, бесшумно текущий во дворе, утопить. Или пройтись зубами по горлу. Он бы мог обречь его на бесцельное воистину ужасающее нефизическое существование, на которое он обрек всех своих учеников, но Эдгар продолжал целовать его, медленно проводя языком по кровоточащим мозолям, все крепче сжимая в руках его угловатые плечи. Останавливаться не было уже ровным счетом никакого смысла. Кого-то разодрали кошмарные твари. Кого-то съели пауки. Кто-то стал пауком. Кто-то сошёл с ума и выбросился с балкона здания Менсиса. И все по очереди. Эдгар догадывался, где они сейчас — в башне, горят болезненно-оранжевым светом, заменяющим кошмару солнечные лучи. Их оболочки текут по коридорам Менсиса, тают, словно свечи, их рты расползаются в ужасных гримасах равнодушного страдания. Они уже не могут сопротивляться. Эдгар знал их всех по именам. — Эдгар, будьте добры, возьмите все на себя. Я, честно говоря, вообще не представляю, что нужно делать, — он полез Эдгару под рубашку. Его прикосновения похожи на крылья бабочки. Какие-то странные. — Будьте ведущим. Я же вас этим не разочарую, да? Вы не расстроитесь ещё больше? — Не расстроюсь, — Эдгар грубым движением убрал руки Миколаша со своих рёбер (разлетелись бабочки и тут же залетели в живот?) и толкнул Миколаша на траву. Устроившись у него между ног, он сухо вздохнул. Миколаш лежал на земле словно собака — хлопая глазами, делая вид, что ничего не понимает, поджав руки и внимательно наблюдающая за действиями…хозяина? Ну, может на ближайшие полчаса, не больше. — Что вас останавливает? — Миколаш протянул к нему руки и зачем-то расправил воротник рубашки. — Ну, снимите очки, если вам если вам совестно или, упаси боже, противно. Я все понимаю. Нелепо, но необходимо. В непонятном сзади слышится плеск, как будто рыба подпрыгнула над водной гладью и тут же упала назад. У Эдгара снова песок на зубах. Очков он так и не снял: снова примкнул к полуоткрытым (будто ему тяжело дышать без клетки) бледным губам, просунул руку через бесконечные слои одежды, обхватил ладонью их члены, гладкие и скользкие. Неприятные ассоциации с рыбами. Неприятно. Миколаш погладил его по задней стороне шеи как-то противно и по-человечески и нежно. Его грудь мерно вздымалась в безмятежном спокойствии, он вяло двинул бедрами навстречу. Еще один фасад. Эдгар не мог сказать, что его пугает больше: громкое истошное безумие или безоблачное ко всему равнодушие. Наверное, второе. В любом случае, — Этого недостаточно, — в создании Эдгара промелькнула мысль встать, отряхнуться и уйти. Спрятаться в одном из многочисленных коридоров. И снова ощутить всепоглощающее одиночество, пожирающее и темноту, и холод, и безветрие. Этот вариант не был заманчивым, не таким заманчивым как хотя бы попробовать достичь бессознательного состояния путем коитуса. — Недостаточно. — Делайте, все что хотите. — Я собираюсь посягнуть на ваше мужское достоинство. Миколаш удивленно распахнул глаза, Эдгар видел как быстро замелькали в них обрывки мыслей. Проблески гения, потерянные, больше не отражающиеся в потухнувшем зеркале. Проблески человека, которого Эдгар мог бы захотеть. — Эдгар, мне противно вас слушать. Посягайте на все, что вам угодно. Вы же делаете это без злого умысла, — Миколаш судорожно вдыхает когда Эдгар вводит первый палец. — Тем более вам, Эдгар, несмотря на то, что вы столько времени меня обманывали, я доверяю. Я знаю, вы не сделаете ничего дурного. Только Эдгар дотронулся холодными руками до его поясницы, пытаясь заставить его расслабиться (телом, а не и так вечно расслабленным духом) ему снова захотелось сделать что-нибудь больное. Что-нибудь злое. Дурное, если угодно. Сделать дурное человеку, который пошатнул керамическую статую его жизни и после она разбилась вдребезги. Но он быстро забыл это желание: оно осталось где-то очень далеко ещё в начале безвременного заключения. Тогда ему ещё казалось «либо ты, либо тебя» Либо лишь ты, либо со мной. Эдгар закинул его ногу к себе на плечо и поцеловал внутреннюю часть бедра. Миколаш встрепенулся. Его худое длинное тело дергалось каждый раз, когда Эдгар прикасался к нему, словно трепетала листва на лёгком ветру. Эдгар продолжил пользоваться этим, лишь изредка залезая свободной рукой под ветхие слои одежды, придающие Миколшу хоть какую-то массивность. Чтобы не привыкал. Вводя второй палец, Эдгар, измученный мыслями и ожиданием, не выдержал. Пришлось озвучить: — Меня убивает, что единственное, что мне остаётся, это, блядь, трахаться с вами, чтобы забыться, — он задвигал рукой интенсивнее и шмыгнул носом. Миколаш посмотрел на него с невинно-ироническим сочувствием: — Действительно жаль вас. Но пока я не особенно вижу вашего забытья. Может быть, я делаю что-то не так? — Да! Заткнитесь! Заткнитесь! Прекратите разговаривать! — Эдгар нависал над ним с истерическим равновесием. — Просто помолчите. — Но, Эдгар, если я перестану разговаривать, чем я буду отличаться от тех, кто потерял разум? Мне не хотелось бы… Эдгар резко вошел в него во всю длину. Миколаш выгнулся и издал что-то среднее между стоном и воем. Эдгар схватил его за бедра еще крепче, впиваясь в них пальцами, и сделал несколько рваных быстрых толчков. Стало легче. — Господи, Эдгар! — Миколаш поморщился, но в его перекошенной полуулыбке и прищуренных глазах вспыхнул голубой болотный огонёк. — Ладно, ладно! Я перестану говорить! Только помедленнее. Миколаш извивался и выворачивался, пытаясь выбраться из рук Эдгара, и Эдгар не понимал действительно ли ему больно, или он просто играет в охотника и жертву. Как если бы грызун посмел напасть на ласку и она бы сделала вид, что проигрывает, потому что иначе умрет от скуки и тоски, лишенная физических движений и эмоциональных переживаний. В любом случае, никто не ведёт себя так, не «имея опыта». Эдгар не замедлялся. Лишь на секунду перевел дух, вынул (медленно вязко) и снова рывком вошел в него, Миколаш прогнулся ему навстречу, Эдгар подхватил его под поясницу. Миколаш вцепился в его за рубашку и потянул на себя. — Господи, Эдгар! Мне же уже можно говорить? Ещё, ещё, ещё! Сделайте так ещё раз! Эдгар подчинился. Сделал ещё, ещё и ещё, пока снова не услышал шум моря. Или это хлюпало где-то внизу. Миколаш, откинув голову, закатив зрачки так, что остались видны только его налившийся кровью белки, забормотал громко и бессвязно что-то о Кос, обо всем, что цвело и увяло, что сгнило и родилось, что истлело и разлетелось пеплом, что прошло через безмерное пространство метаморфоз, что зажгло белые звезды, что бросило зерна и отделило их от плев, что крохами кормило псов, что надуло барханов и сточило чёрные камни водопадов, что удилом поймало Левиафана и рассыпало соль во мрачных водах, что высушило реку крови и зажгло чёрное солнце. Эдгар дал ему пощечину и схватил за подбородок. — Открывайте глаза! Смотри на меня, а не на кого-то вне моего столь мелкого поля зрения, — он дал ему ещё одну пощечину, ощутимо сильнее первой. — Господи, я убью вас. Эдгар прижал обе руки к шее Миколаша и начал давить. Миколаш сплел ноги на его спине, больно, но случайно ударил ботинками по позвоночнику. Эдгар нажал на шею сильнее, так сильно, что перестал слышать и себя, и его. Импульсы ледяными иглами пронзили его тело, он наконец впервые за долгое время почувствовал свои руки действительно своими, на секунду ощутил как стучит кровь в напрягшихся сосудах возле кадыка, хотя стучать она, очевидно, уже не может, некому ею стучать, но, кто знает, может это Эдгар заставил взбудораженное мертвое сердце забиться в конвульсиях на несколько последних секунд. Голубовато-серый зрачок Миколаша резким движением съехал вниз, он слабым движением прислонил ладонь к щеке Эдгара и почти ласково потрепал ее. Когда даже после этого Эдгар не перестал его душить, Миколаш несколько раз беспорядочно ударил его ногами по спине. — Вы вернулись. Отлично, — Эдгар выпустил его шею, переложил руки на плечи и вжал в землю. Как будто ничего не произошло. — Не отключайтесь больше. Эдгар не дал Миколашу ничего осознать и обидеться (или ему только так кажется?) и продолжил резкие толчки, ускоряясь с каждым новым. Он не позволил ему откашляться и тут же накрыл рот своим. Все ещё соленый. Эдгару обидно, что Миколаш без особых усилий может достичь религиозно-философского экстаза, забыть про свою гнилостную линию судьбы, про кошмар и дрожать, лепеча дифирамбы великим. Разве Эдгар так многого хочет? Просто так же. Замолчавший, пытающийся поймать ртом воздух Миколаш вдруг показался Эдгару таким хорошим, тесным и податливым. Прямо как настоящий человек. Он запустил пальцы в его колючие волосы и слабо потянул их, целуя его в подбородок. Кровь застучала у него в голове. Тудум-тудум. Так гремит клетка Миколаша, когда Эдгар слышит эхо его шагов. Двигаться осознанно становилось все тяжелее. На некоторое время Эдгар смог забыться и очутиться где-то вне всего происходящего вокруг него дерьма, где-то очень далеко от Великих и ничтожных, где-то, где только он сам имел значение. Был ли там с ним Миколаш? Наверное, да. Не так уж важно. Его стоны доносились откуда-то снизу и не портили картину. Даже, наверное, украшали. Потом затихли. Эдгар упал ему на грудь. Она неровно и быстро вздымалась, что-то внутри отчаянно стучало, норовило высвободиться и окропить Эдгара горячей кровью. — Вы мне наврали, — Эдгар был опустошен и обездвижен. — Вы живой. И все еще можете выбраться. Миколаш с улыбкой потрепал его взлохмаченные волосы и надвинул на нос слетевшие очки. — Вы абсолютно безнадежны, Эдгар. Зря вы столько времени пробыли в школе. Только потеряв всякую надежду, у вас получится отрешиться от окружающей вас реальности, коли это вообще можно назвать реальностью. Просто не думайте. Это не так сложно, как может показаться на первый взгляд. Уже привычное безвременье. Не задохнуться, не вдохнуть полной грудью. Привычное бесцветное небо, пыль, летящая от сухих разваливающихся книг, в которых ни о чем не написано. — Ну не расстраивайтесь. Эдгар прикрыл глаза. — Что мне сделать, чтобы вы не расстраивались? По крайней мере это закончилось не так плохо, как могло бы. Остались только они вдвоем. — Хотите, в следующий раз я буду верхним?