***
— Мне не нужно знать, кто в этом виноват! Я и так уверен! Чонгук останавливается возле как всегда приоткрытого окна и прикуривает. Затягивается сразу долго и глубоко, выпуская в закатное вечернее небо города густой сизый дым. С того момента, как Хосок оказался в реанимации с двумя огнестрельными ранениями, прошло около трёх дней, и все эти три дня альфа находится в непреодолимом бешенстве. С помощью Намджуна и Чимина удалось выяснить, что выстрелы были совершены недалеко от черты города на почти безлюдной трассе, где на ближайшие пятьсот километров стоит лишь одна камера и, по всей логике, как-то проследить за тем, кем были совершены выстрелы, почти невозможно, но Чимину удалось достать записи с этой камеры. И единственной машиной, не считая бугатти Хосока, проезжавшей в нужном временном отрезке, был серый седан достаточно старой модели. Автомобиль не принадлежал никому, номеров не существует, лиц водителя и пассажира не разглядеть, и, вроде бы, на этом стоило бы и закончить, потерпев неудачу, но у Чонгука сохранялось перманентное чувство того, что он прекрасно знает, чьих это рук дело. Родриго Альварес стоял у него первым в списке. — И что ты сделаешь? — Тэхён берёт со стола третью по счёту конфетку, неспешно разворачивая фантик, и обращает всё своё внимание на альфу, рассматривая его напряжённую спину. — Пойдёшь и убьёшь? — Именно это я и собираюсь сделать, — абсолютно серьёзно отвечает Чон, стряхивая пепел. — А если это не он? — раздаётся из угла голос Чимина. С недавних пор новоиспечённый личный хакер двух с половиной семей присутствует на каждом собрании. И как бы Намджун этого не хотел, отговорить омегу у него не получалось никак. Чимин серьёзно навострил уши в эту коалицию. — Чимин, дитя моё, — закидывая в рот конфету, легко усмехается Тэхён, — не будь столь наивным. Мы с тобой уже обсуждали эту тему. — Хочешь, чтобы следующим стал Намджун? — с раздражением выплёвывает Чонгук. — Чон, — предупреждающе фыркает Намджун рядом с Чимином. — Не утрируй. Меня он не тронет, пока уверен, что я не знаю ни о его делах, ни о наших общих планах против него. Чонгук усмехается, облизывая губы, и оборачивается в сторону альфы, кивая. — Ты отлично скрываешься, не спорю. Но под угрозой все. А я дал слово, что никто из моего окружения не пострадает, пока жив я, — альфа бросает короткий взгляд на безразличного к этим словам Тэхёна, что, закинув ногу на ногу, смотрит перед собой, о чём-то думая, судя по сосредоточенному взгляду. О беременности омеги по-прежнему знали лишь Чонгук, Юнги и Хосок. И если один из них был здесь, то Юнги третий день не отходит от койки в палате реанимации, сославшись на то, что он не покинет стен больницы, пока альфа не придёт в себя. — И если того требует ситуация, я готов пролить кровь за кровь. Этот ублюдок должен знать, что со мной играть бесполезно. Он всё равно останется только бесформенной лужей под моими ногами. — И что, развяжем войну? — спокойно интересуется Тэхён. Его ладонь неосознанно покоится на животе, а вторая стучит пальцами по столу. Чонгук улыбается уголком губ. В день, когда они прибыли в Центральную клинику, он видел, как Тэхён разговаривает с каким-то альфой в белом халате перед кабинетом главврача. И он прекрасно знает, что главврач – Диего Хосе – личный семейный врач Нуэстра Фамилии. И тот факт, что Тэхён вместо сигарет ест уже четвёртую конфету, а руку держит на животе, его отчего-то сильно радует. Тему аборта они не обсуждали в тысячный раз, потому что Чонгук уверен, что из-за упрямства омеги исход будет как и в прошлые разы, но теперь он знает о страхах и опасениях Тэхёна; знает, о чём он думает, а потому оказывает поддержку молча и надеется на то, что их ребёнок всё же будет жить. — Кто пойдёт в ответ? — усмехается Чонгук. Делает последнюю затяжку, выбрасывая окурок в окно, и подходит к столу Тэхёна, усаживаясь на край. Получает в ответ недовольный взгляд, но абсолютно его игнорирует, протягивая омеге из кармана упаковку мятной жвачки. В молодости он пытался бросать курить, и жвачка ему помогала куда лучше бесконечных конфет и леденцов. Тэхён устало вздыхает, но жвачку принимает, закидывая в рот сразу пару штук. — Если глава Арийского братства будет мёртв, его пешки не пойдут против двух глав более сильных семей. На это просто не хватит смелости. — Ход умный, — соглашается Намджун, откидываясь на спинку кресла. — Но как насчёт междоусобицы? Мирное население может поднять бунт из-за возможной смены власти. Они привыкли к порядкам и устоям Альвареса. Мало ли, что с них затребует новый глава братства. Тэхён качает головой. — Мы же вроде обсуждали, что в случае смерти Альвареса его место получишь ты. Какого чёрта ты набиваешь себе цену, сукин сын? — Не могу противоречить вам, господин Ким, — усмехается альфа. — Паясничать хватит. Тэхён только этой мелкой клоунады не разделяет. — Мирное население, может, и поднимет бунт, — кивает Чонгук, — но процессия надолго не затянется, если вовремя пресечь. До серьёзного военного положения не дойдёт, Исидо – не президент, чтобы распоряжаться военными силами Мексики. И я сильно сомневаюсь, что наши внутренние разногласия – серьёзная политическая угроза для страны. — Ты же помнишь, что он собирался отправить нас на гниение в Алькатрас? — хмыкает Тэхён из-за спины. До сих пор это, по мнению омеги, самая неудачная и смешная шутка, какую он только слышал за тридцать лет своей жизни. Чонгук под озадаченный взгляд Намджуна хмыкает в ответ: — Да. И раз уж у меня уже не остаётся выбора и путь мне заказан, то и убить Альвареса не страшно. — Ты не будешь его убивать, — и шутки кончились. Чонгук, силясь не закатить глаза, поворачивается к омеге лицом. — Будем ждать, пока он перебьёт каждого из нас? — Предлагаю для начала провести деловые переговоры. — Твоя дипломатия тут, увы, уже не поможет, дорогой, — хмурится альфа. Тэхён шумно втягивает носом воздух, усаживаясь в кресле поудобнее, и подаётся вперёд, упираясь локтями в стол. — Нападёшь, как крыса? — Пойду его же путём, — Чонгук пожимает плечами. Раз эта игра на жизнь и место под Солнцем началась так грязно, он не будет нарушать правил. Не он их устанавливал. — Я против. — Я тебя и не спрашивал. Или ты боишься, что я вдруг пострадаю? — с ехидной полуулыбкой. — Угомонись, — раздражённо выплёвывает омега. — Я лишь думаю о способе избавиться от него поизящнее. — О, твоё изящество и так непревзойдённое, поверь мне, — уже серьёзно хмурится альфа, натягивая языком щёку, — но тут оно сыграет злую шутку. Отчасти, это будет моя месть за Хосока, а потому даже не пытайся меня переубедить. Я попробую начать с мирного русла, но не обещаю, что мы подпишем взаимный акт о капитуляции. И уже совсем не обращает внимание на то, что трёхстороннее обсуждение стало диалогом никак не найдущих точку соприкосновения сторон. Намджун эту «идиллию» развеивает своим доводом: — Даже если ты собираешься на липовые переговоры с ним, то в офисе достаточно охраны, а в его доме – охранная система, разрешающая вход домашнего персонала и его самого только по биометрии. — Он боится, что его придёт грохнуть Хитман? — прыскает в смешке Чимин. — Если надо, я побреюсь налысо, — качает головой Чон, поднимаясь с края стола Тэхёна, чтобы снова закурить у приоткрытого окна. — То есть, я так понимаю, в доме самой охраны как таковой нет? — Только по периметру. На самом деле, слепых зон много. — Знать, что ты такой кретин, нарывающийся на неприятности, и даже собственный дом не снабдить целой армией охраны? — цокает языком Тэхён, понимающий, что отговорить альфу от преднамеренного убийства у него не получится. — Давно заметил, что мозгов у него столько же, сколько инстинкта самосохранения. — Альварес уверен, что на каждом квадратном метре установлены камеры со сверхчувствительным датчиком движения, — соглашается Намджун. — И их там нет? — догадывается Чонгук. — Нет. Около недели назад мои люди деактивировали почти все, оставив пустышки в качестве муляжа. — И ты не боишься, что он заметит их неработоспособность? — снова морщится Тэхён. Такого количества безрассудства от двух, как он считал, достаточно умных альф, он тоже ещё ни разу в своей жизни не наблюдал. — В службе безопасности остался отобранный исключительно мной персонал. Причём по инициативе самого Альвареса – он посчитал, что стоит заменить эту структуру на новых персонажей, чтобы исключить риск нежелательного предательства и крысятничества. — Когда я впервые его увидел, то думал, этот дядя поумнее, — снова хмыкает Чимин, что-то щёлкая мышкой во всё ещё открытом ноутбуке. Его омега носит с собой теперь чуть ли не круглые сутки. — К слову, охранную систему взломать достаточно просто. Она подключена к центральному серверу в подвальном этаже, и если дистанционно скосить пару рубильников, то она отключится без возможности активации аварийного режима. — А ты Чимина не зря дрессировал, как погляжу, — смеётся Чонгук. — Выдрессировался я сам, как вы выразились, господин Чон, — Чимин мягко улыбается. — И не говорите, что не видите во мне пользы. — Ты ему сильно пригодишься, Чимин, если не собираешься потом склонять головы на его похоронах, — равнодушно отзывается Тэхён. Чонгук, усмехаясь, парирует: — Обещай, что будешь в первых рядах оплакивать меня. — Я не лью слёз по пустякам, Чон. — Тогда что же должно тебя растрогать, если это даже не смерть близкого друга? — вскидывает бровь альфа, с интересом рассматривая безучастное выражение лица омеги. Предательство, изнасилование, случайная беременность от нелюбимого альфы? Это всё даже рядом не стоит с тем, что может заставить Ким Тэхёна забиться в истерике. Он отвечает спокойно: — Мы не друзья. — В общем, — раздаётся вдруг тихий кашель Чимина, привлекая внимание, и споры утихают вновь, — господин Чон, как всё же соберётесь к Альваресу, наберите мне, чтобы я смог вырубить охранную систему. Чонгук согласно кивает, докуривая несчастную сигарету. Он непременно займётся этим в ближайшее время. Под его ногами обязана утопнуть в крови Родриго Альвареса земля, чтобы восстановить правосудие, даже если кто-то категорически против. Ради семьи.***
Родриго подъезжает к дому заранее в не самом лучшем расположении духа. Вынашивание плана по свержению Ла Эмэ и Нуэстра Фамилии – прекрасно, но и работу отнюдь никто не отменял: от уймы накопившихся бумаг, бестолковых подчинённых и одного крайне глупого, но самоуверенного псевдокомпаньона (уже, к его счастью, бывшего) голова напоминала атомный реактор. Гудело и жужжало, словно внутри всего черепа. И всё, о чём мог мечтать альфа, поздним вечером заезжая на тонированном внедорожнике на территорию своего коттеджа, принять горячий душ и отправиться спать. В такие моменты Альварес истинно ценил то, что у него не было ни мужа, ни детей, ни престарелых родителей, за которыми нужен был бы уход. Ещё около пятнадцати минут он проводит на улице, выкуривая сигарету; перекидывается парой слов с патрулирующими территорию коттеджа представителями службы безопасности, уверяющими своё начальство о полном спокойствии, и наконец-таки направляется в сторону дома. Подносит у входа большой и указательный пальцы, дожидаясь, пока щёлкнет замок и пропустит владельца внутрь; сразу отправляется на второй этаж, не желая больше оттягивать долгожданный за день момент единения с самим собой под горячей водой, но стоит по коридору почти подойти к двери, ведущей в спальню, он цепляется взглядом за приоткрытую дверь рабочего кабинета и мелькнувшую в щели тень, будто что-то разглядывающую. Свет, как и ожидается, не горит ни в одной комнате. — Какого чёрта? — полушёпотом интересуется он. Альфа притормаживает на пару секунд, пытаясь нащупать за поясом оружие, которое по своей же глупости и недалёкой самоуверенности оставил на заднем сидении машины, и, выругавшись под нос, входит в кабинет медленно, стараясь не издавать лишних звуков. Но загорается настольная лампа, освещая тёмные стены, и эхом отлетает насмешливое: — Добрый вечер, Родриго. За рабочим столом, разряжая обойму найденного в выдвижном ящике пистолета, сидит Чонгук и выглядит так, словно именно он хозяин этого дома. Альварес почти сразу же разъярённо рычит: — Как ты, блять, оказался у меня в доме?! Чонгук откидывается на спинку вполне удобного кресла, принимая расслабленную позу. — Во-первых, не шуми так сильно. Ты же не хочешь привлечь слишком много внимания к нашим переговорам? — хмыкает альфа. — Думаю, твоя немногочисленная охрана нам сильно помешает. А во-вторых, охранная система у тебя такая себе: её обойти – плёвое дело. Тут ты, похоже, тоже не слишком умён. Как и в планах по незаметным действиям против меня и моей семьи. Родриго больше шума не поднимает, хотя на самом деле он бы не прочь собрать сюда всех вооружённых людей, охраняющих территорию коттеджа извне, потому что по вдруг сменившемуся с насмешливого на холодный тон голоса и острому цепкому взгляду, наполненному злобой и отвращением – это прекрасно видно по азартному блеску даже в полутьме – рисковать тоже весьма глупо. Родриго плохо знает Чон Чонгука. Но тот факт, что он находится перед ним среди охраны, пройдя систему биометрии, и нацелен на весьма красноречивые «переговоры», уже позволяет хоть немного, но опасаться. Альфа проходит в кабинет дальше, почти останавливаясь у собственного стола, за которым уверенно и расслабленно восседает Чон, и скрещивает руки на груди, спрашивая с откровенным раздражением: — Как ты сюда попал? — Я же сказал, твоя система безопасности – полное дерьмо, — пожимает плечами Чонгук. — Больше важен другой вопрос: зачем я здесь. Ты им не задашься? — Я и так догадываюсь. — Правда? — с усмешкой произносит альфа, поднимаясь с кресла хозяина дома. — Так вот и догадываешься, что я пришёл тебе переломать руки и ноги, а после отдать на корм акулам в Карибском море? — Не так категорично, но приблизительно. — Ты подорвал мой ценный груз, Родриго, — равнодушно отзывается Чонгук, делая ещё один шаг ближе к альфе и равняясь с ним. — Сговорился с этим бесполезным стариком Исидо, выставив всё на обозрение как террористический акт. Выманил на свою сторону Матео Гонзалеза, который, ах, как мне жаль, но тебе мало чем поможет, — с наигранной досадой вздыхает альфа. — Чуть не убил Хосока, который всё ещё не пришёл в себя из-за тяжёлых ранений и большой потери крови. И, знаешь, я бы, может, просто тебя попытал, избил, повыкручивал бы пальцы, чтобы до тебя дошло, что со мной шутить не надо, если ты вдруг этого ещё не понял, но… видишь ли какое дело… — он чуть склоняет голову к плечу, облизывая губы, чтобы после опасно сверкнуть зубами, будто вот-вот готов вгрызться с чужую глотку и разодрать её на уродливые ошмётки, — я не могу больше допустить таких недосмотров с моей стороны. И в раскаяние гнилых человеческих душ я тоже, увы, не верю. Чонгук никогда и никому, в принципе, не верит. В редких случаях. И многолетнее сотрудничество его почившего отца с Родриго Альваресом совершенно не было залогом сотрудничества альфы с новым главой семьи Ла Эмэ. Разные люди, разные взгляды, разные обстоятельства. Чонгук не может себе позволить разрушить то, что ему досталось пусть и не по его воле, но по наследству. Он не позволит, чтобы его ещё не рождённый сын рос на руинах, оставшихся от фамильного древа. Даже если его не воспитывал родной отец, отправив вместе с папой в увядающие районы за пределами Талуки, в разруху, гниль и море крови от кровожадных убийств местных разбойных группировок, то вырос он совсем иначе. Папа вложил в тогда ещё маленького альфу самое чистое, что было в его душе. Чонгук тоже видит мир в алых тонах крови, предательств, лицемерия и надменности, но через свою личную призму. — Твой отец считал иначе, — хмуро произносит Альварес. — Знаешь, как этот старый ублюдок надоел мне за годы правления вашей семьёй? — Понятия не имею, — пожимает плечами Чон. — Не довелось мне встретиться с ним при жизни. Но теперь это моя семья, — и скалится, хватая альфу за ворот тёмно-синей льняной рубахи, — и ты очень некрасиво перешёл ей дорогу. И слишком долго не раздумывая, замахивается, нанося первый удар альфе по лицу. Родриго от неожиданности его пропускает, получая острую боль от сломанного носа и чуть разбитой губы; отшатывается назад, но не падает, всё ещё крепко удерживаемый Чонгуком за ворот рубахи. — Сюда после первого моего крика сбежится вся охрана, Чон, — Альварес сплёвывает собравшуюся во рту из-за разбитой губы кровь Чонгуку на грудь, и, слава богу, что его рубашка чёрная. Запятнанную вещь он бы точно не простил. Чонгук неприязненно морщится, встряхивая альфу, и вовремя успевает отклонить голову назад, стоит только уловить взглядом взлетевшую вверх руку Родриго для ответного удара. — Думаешь, я настолько идиот, чтобы приходить к тебе «в гости» в полном одиночестве? — хрипит тяжело в ответ Чонгук. Он прекрасно осознавал, что если пойдёт один, то подвергнет себя неоправданному риску, поэтому заранее оставил за поворотом, среди гущи широкоствольных с крупной кроной деревьев, три внедорожника с вооружёнными людьми, вошедшими на территорию Альвареса после прихода самого хозяина. — Твоей охраны тут уже больше нет. Вся территория заполнена моей. Ровно с того момента, как за порог дома зашёл ты. Ранее озвученные слова – изящный блеф. Её изначально было мало, а теперь ни осталось ни одного человека. На каждом миллиметре территории стоит охрана Чонгука. Альварес словно в неверии находит силы вырваться из рук Чона, тут же оказываясь возле окна, откуда со второго этажа прекрасно видно крупных альф, окруживших имение, и, тихо ругнувшись себе под нос, снова возвращается к Чонгуку, в этот раз попадая кулаком точно по скуле. Просто повезло, что к себе домой Родриго Альварес возвращается без припасённого за пазухой оружия. По своей же глупости. И кто из них ещё наивно самоуверен? Сцепляются они друг с другом быстро, и в этот раз прекрасно понятно, что схватка рукопашная, чтобы разобраться честно. У Чонгука от очередного сильного удара альфы, влетевшего поясницей в массивный стол, даже успевает проскользнуть мысль, что они попросту меряются силой, и благо, что не членами. Но как только Альварес, оскалившись и тряхнув головой, чтобы убрать упавшие на лоб чуть седые, влажные от пота волосы, собирается вновь ударить, он ловко уворачивается, подставляя ногу, чтобы лишить врага равновесия. Родриго из-за этого спотыкается, почти падая грудью на стол, и в этот момент Чонгук бьёт локтём альфе по позвоночнику, заставляя болезненно зарычать и уткнуться носом в холодный лакированный дуб. Чон хватает его за волосы, второй рукой надавливая меж лопаток, чтобы Альваресу было сложнее подняться и шевелиться, и, крепко сцепив пальцы у корней чужих волос, резко дёргает вверх. Угрожающим тоном предупреждает: — Ты всё равно проиграл в своей же собственной до ужаса глупой игре. Живым ты отсюда всё равно не выйдешь. Родриго не спешит лишний раз рыпаться в невыгодном для себя положении. Неприятная тянущая боль в голове от ударов и натянутых волос пульсирует уже в висках, но он находит силы хрипло просмеяться, облизнув разбитую губу. — Ты выбрал не ту сторону, Чонгук. Идёшь на поводу у Ким Тэхёна. У этого жалкого омеги, возомнившего себя королём Талуки. Господи, смехотворно-то как. И очередной удар локтём по спине не заставляет долго ждать. Чонгук становится ещё больше агрессивным. — Это ты выбрал не ту сторону. Ему просто не нравятся оскорбления в сторону Тэхёна. Потому что Ким Тэхёна Чонгук сколько-то и знает, а вот Родриго Альвареса он знать не собирается. Только убить, чтобы освободить и себя, и своего будущего сына от гнёта лживого предателя. И пора эти игры заканчивать. Чонгук вновь бьёт Альвареса локтём по спине, вырывая из альфы очередной болезненный рык, и ещё раз дёрнув за волосы вверх, разворачивает его к себе лицом, в два удара нанося кровоточащие ссадины. Альварес в ответ пинает ногой Чона в живот, отрывая его от себя, хватает со стола маленькую деревянную фигурку Санта Муэрте (как иронично) и, пользуясь секундной дезориентацией Чонгука, фигуркой бьёт в висок, рассекая бровь. Боль пронзает сразу же, Чонгук из-за неё пропускает сильный удар поддых, сгибаясь пополам. В воспалённом и затуманенном от боли сознании проскальзывает мысль, что, вероятно, он и переоценил свои силы. Что всё-таки жалкого на вид альфу он действительно без оружия не одолеет, и что охрана через полчаса сама ворвётся в дом, чтобы добить врага по приказу: «Если я не выйду через сорок минут после прихода Альвареса, найти его и убить». И противный голос тоже над ним словно насмехается: — Ты себя сильно переоцениваешь, Чонгук, — Родриго, утирая ладонью кровь с лица, склоняется над согнувшимся альфой, упираясь рукой в его плечо. — Даже твоя охрана тут бесполезна, а ты берёшь на себя слишком много: пришёл на всё готовое, что оставил тебе твой папаша; метишь в лидеры всей преступной коалиции Талуки; считаешь себя главным… Твоя самоуверенность играет с тобой злую шутку, — и хлопает по плечу. — Тебе не стоило приезжать в Талуку вообще. Оставался бы гнить где-то в своём захолустье и был бы жив. Прости, Чон Чонгук, но выживает тут тот, кто сильнее, хитрее и дольше. Альварес усмехается ему точно на ухо, направляясь к своему рабочему столу, за которым ещё пятнадцать минут назад восседал Чон, чтобы вставить в обойму хоть один патрон и собрать разобранный альфой пистолет, и это даёт Чонгуку совсем немного времени. Он, задерживая дыхание, чтобы случайно не издать лишнего звука из-за боли в грудине и в голове, поднимается на ноги, с тумбы возле себя хватая мраморную статуэтку кровавого ангела, и, успевая буквально за секунду до щелчка предохранителя оружия Родриго, бьёт основанием тяжёлого мрамора Альваресу по затылку. Тот сразу же роняет из рук пистолет, заводя ладонь за голову, чтобы пальцами коснуться липкой выступившей крови, и снова ощущает сильный удар, разносящийся по кабинету хрустом сломанных фаланг. Альварес падает на колени, ощущая, как сильно кружится голова и плывёт перед глазами, и очередной удар лишает его сознания. Чонгук бьёт по затылку альфы ещё раза четыре, хмурясь от брызг крови, оседающих на его лице, и, увидев, что больше Родриго не подаёт признаков жизни, отбрасывает статуэтку окровавленного ангела в сторону, оседая на пол. Потому что только что он голыми руками всё же лишил Родриго Альвареса жизни, выиграв эту войну в одиночку. Чон берёт на осознание своей победы минут десять, только потом снова поднимается на ноги, облизывая губы, испачканные в чужой крови, выходит на улицу, бросив своей охране: «Уберите там всё. С телом можете сделать, что пожелаете»; и прикуривает, запрокидывая голову вверх. Ночью в Талуке и правда дышится гораздо легче. Особенно, когда уверен, что один из зачинщиков хаоса в его бизнесе и семье больше никогда не сможет вновь навести смуту.***
Всё, что Юнги умел в своей жизни – думать. Думать о семье, о работе, о разных последствиях тех или иных поступков, о своём благополучии, о будущем, своём состоянии; но он и предположить не мог, что когда-то его голова вдоль и поперёк будет забита одним только человеком, от больничной койки которого он не отходит уже третий день. Юнги и не спал толком. Ночами ходил то и дело за кофе, смотрел долго перед собой под мерный писк аппарата жизнеобеспечения, словно в одну жалкую секунду этот мерный писк мог смениться на протяжный, оповещающий об остановке сердца; утром – его почти и не существовало. От него оставалась тень с мешками под глазами и рёбрами, что стали видны из-за недоедания на фоне стресса и полной апатии. Юнги казалось, что он находится там же, рядом с Хосоком, лежит еле живой и ждёт своего пробуждения, и он был несказанно рад тому, что Тэхён эти три дня его ни разу не побеспокоил. Может, вошёл в положение; может, уже заранее знал, что для Юнги это что-то сродни личной трагедии; может, сам был загружен своими собственными проблемами, коих немало: муж, перешедший на сторону теперь уже общего врага, беременность от другого альфы, семья, стоявшая под угрозой. Тэхён часто думал только о себе и своём благополучии, пропуская мимо ушей рассказы о чужих недугах. Юнги так не умел – пёкся обо всём и всех, – но учился. Учился выбирать себя и быть собой тогда, когда это действительно было важно. Он и сейчас, в третьем часу ночи находится почти на грани истерики, молча пялясь на всё ещё лежащего без сознания Хосока, и прогрессом было то, что он не пытался своего состояния скрыть за маской безразличия и едкими словами. Хосе лично интересовался его состоянием, как персональный врач семьи Нуэстра, и видел, насколько паршивым было его состояние. От уколов витамин Юнги отказывался, обещая поспать, чтобы чувствовать себя лучше. А лучше не получалось. По ощущениям, становилось только хуже. В четвёртом часу он почти уснул, откинувшись на спинку ставшего уже родным кресла. Но стоило только прикрыть глаза и позволить себе хоть немного расслабиться, низкий кашель заставил дёрнуться и подскочить с удобного сиденья за считанные секунды. Юнги и верить в это отказывается, когда видит открытые глаза Хосока, устремлённые в потолок, и то, как он неосознанно хватается за левый раненный бок, откашливаясь. Просто молча выбегает из палаты, направляясь сразу в кабинет Хосе, чтобы сообщить о пробуждении, и, встретив удивлённое лицо альфы и его короткую улыбку с обещанием, что всё будет в порядке, скрывается в первом попавшемся туалете, умывая лицо холодной водой. В себя пришёл и он. Кажется, даже щёки его стали румянее, и в расчёт не берётся то, что это, скорее всего, от холодной воды, с которой он отказывался прощаться около двадцати минут. В палату Юнги не решался заходить ещё около получаса, слоняясь перед дверью туда-сюда как призрак, потому что просто не знал, что говорить и как себя вести. Воспоминания о последней встрече с Хосоком до сих пор оставались едким осадком внутри, а потому и войти, чтобы просто узнать, как он себя чувствует, что произошло и что будет дальше, для Юнги казалось особой пыткой. Через ещё минут пятнадцать решимость всё же взяла верх. Юнги только шумно вздыхает, облизывая пересохшие губы, поправляет волосы, словно это спасёт его трёхдневную укладку и волосы, отливающие блеском засаленности, потому что помыть их попросту было негде и нечем, и входит в палату снова, еле дыша. Хосок полусидит, обмотанный чистыми бинтами, и смотрит на Юнги, вопреки напряжённым отношениям, с болезненной улыбкой. Такой, что Мину кажется, будто это он провёл три дня без сознания после двух огнестрельных. — Видок у тебя не очень, — хрипло произносит Чон, тихо хмыкая. И как бы Юнги ни хотел, но не закатить глаза у него просто не получается. — У тебя будто лучше, — язвить получается как-то само собой. Это защитная реакция. И сложенные на груди руки тоже. Атмосфера неловкости на него давит, словно исполинский камень. — Я чуть не умер и три дня провёл в реанимации без сознания, а не ты. — А я три дня просидел рядом с тобой, не выходя почти никуда, — у Юнги это вырывается само собой. Потому что он в данный момент взволнован и не может контролировать свои эмоции. Потому что он и правда три дня от него не отходил, боясь, что в какой-то момент что-то может пойти не так. Потому что Юнги уже сам себе и Хосоку сказал о своих намерениях и скрытых чувствах. И то, что Хосок улыбается уголком губ, тихо посмеиваясь и тут же морщась от боли, его только ещё больше подбивает сказать что-то совсем иное. Выходит только стоять на месте, всё ещё у двери палаты, и кривить рот в подобии псевдоулыбки. На пару минут повисает тишина. Для Хосока – спокойная и размеренная. Для Юнги – снова напряжённо неловкая. — Долго там стоять будешь? — первым её нарушает именно альфа, чуть отодвигаясь в сторону на больничной койке. — Иди сюда. И Юнги, вопреки желанию снова послать далеко и надолго улыбающегося Чона, подходит к кровати почти на цыпочках. Потому что видит, как снова альфа корчится, освобождая ему чуть больше места. И именно поэтому он и на мягкий, как оказалось, матрас садится, не дыша – лишь бы случайно не задеть и не двинуться так, чтобы причинить дискомфорт. В нос сразу бьёт сильный запах макадамии, будто Юнги, сидя здесь, не пропитался им вдоль и поперёк, и это хоть немного успокаивает. Он по-прежнему сильно взволнован, разозлён из-за своей слабости, из-за тех, кто посмел тронуть Хосока, из-за того, что он не был в этот момент рядом. Юнги испытывает столько эмоций, сколько не испытывал за всю свою жизнь. По ощущениям, его начинает мелко трясти и леденеют руки, когда он поворачивает голову в сторону Хосока, рассматривая его взъерошенные волосы, всё ещё немного бледноватый оттенок лица, лопнувшие капилляры в глазах и треснувшие губы. Он даже не обращает внимания на то, как одна рука альфы накрывает его две, сложенные вместе, потому что у самого всё перед глазами расплывается, а по щеке неосознанно катится слеза. Он просто устал. Извёл себя. И то, что априори он никогда не смел даже тихо плакать около, уже для него не имеет никакого значения. Мин только вдруг жмётся ближе к Хосоку, носом зарываясь в его шею, и судорожно вздыхает. Потому что он рядом. Потому что он жив. И Юнги больше ничего не нужно в данный момент. — Я тебя, сволочь, сам на куски порежу, если ты ещё хоть раз окажешься при смерти, — шепчет ему в шею Юнги, сжимая на спине альфы дрожащими пальцами горячую кожу. Не сильно, но ощутимо. Он не хотел причинять боли, а внутри всё разрывает от шквала эмоций. Хосок расплывается в болезненной улыбке из-за стрельнувшей в левом боку боли, но прижимает Мина к себе сильнее, носом зарываясь в его взлохмаченные волосы, отдающие ароматом такого любимого жасмина. Ему даже не противно то, что где-то местами они спутаны и давно не первой свежести. — Я сам себя порежу, если заставлю тебя ещё хоть на секунду волноваться, — тем же шёпотом отвечает Чон. — Я больше не буду, моя розочка, клянусь. И как давно он не слышал этого ласкового обращения. Скучал. Невыносимо. Юнги тихо шмыгает носом, отстраняясь от Хосока на мгновение, смотрит в его глаза, совершенно не стесняясь и не скрывая своих слёз, что уже текут чуть ли не ручьями по алым щекам, то ли от облегчения, то ли ужасающего страха, что до сих пор сидит в его груди, и мельком смотрит на его губы, накрывая их своими. Он долго этого хотел. И отказывать себе в таком удовольствии не намерен. В его установках: "Целуют лишь любимых". Юнги целуется с кем-то второй раз в своей жизни. — Я ненавижу тебя, Чон Хосок, — отрываясь на секунду от нежного поцелуя, снова шепчет Юнги, красными от слёз глазами бегая по его бледному лицу. — Всем сердцем ненавижу, чёртов ты засранец. Хосок лишь бархатно смеётся, укладывая обе ладони омеге на лицо, чтобы ласково большими пальцами стереть с впалых щёк дорожки драгоценных слёз, и улыбается уголком губ, шепча в чужие: — Я рад, что ты был со мной всё это время. Только теперь ты от меня ни на шаг не отойдёшь. Я и так был в твоей жизни назойливой прилипалой, а теперь только если и правда умру, отстану. Юнги снова шмыгает носом, замахиваясь, чтобы ударить альфу по плечу, но вовремя останавливается, только шипя сквозь сомкнутые зубы: — Да пошёл ты. — Я тоже тебя люблю. Ты даже не представляешь как.***
Тэхён в последнее время спать ложится рано. Обычно вытащить его из рабочего кабинета было практически невозможно – оттого и появлялся извечный недосып, синяки под глазами, умело скрытые косметикой, хроническая усталость и обмороки от истощения организма – но в своём нынешнем положении усталость копилась быстрее, а потому и засыпал он гораздо быстрее: стоило только голове коснуться подушки. Он до сих пор привыкал к тому, что их теперь двое. И что теперь не только собственная жизнь в его руках, но и жизнь его ребёнка. Тэхён около недели не находил себе места, по утрам вставая у зеркала и рассматривая себя со всех сторон, словно что-то в нём должно было измениться. Но цвет волос оставался тем же. Взгляд, всегда острый и холодный, тоже не менялся, черты лица по-прежнему изящные, тон кожи только стал чуть розовее, и тело не менялось. Пока что. Ким клал руку на плоский живот, пытался его надуть, крутился вокруг своей оси, пытаясь понять, как в нём, таком утончённом, может быть кто-то ещё. Живой человек, пока ещё крохотного размера, и садился на кровать, придерживая голову руками. Тэхён станет папой. Родителем. И это просто-напросто не вязалось с его мировосприятием. Словам Чонгука о том, что ему рядом с ним, пока он носит их (а как это паршиво звучало в его голове) ребёнка, не грозит опасность, Тэхён верил с трудом, потому что не доверял и не хотел верить альфе, с которым знаком без году неделю, но он прекрасно помнил умоляющий тон голоса, цепкий взгляд, полный надежды, колени, на которых альфа стоял перед ним, лишь бы ребёнок получил шанс на жизнь, и что-то глубоко внутри болезненно сжималось. Он ведь далеко не бесчувственный. И эта крошечная крупица сомнений осела в мыслях ещё со дня разговора о детоубийстве. Картина Хосе де Рибера теперь тоже снится ему как напоминание. Напоминание того, что он может стать той же Магдаленой Вентурой, только гораздо хуже. Наследники его семье нужны, возраст давно кричит, что пора, но извечная работа, опасность, преследуемая даже в самый тихий час, и бесплодие мужа попросту отвлекали. Тэхён иногда задумывался об усыновлении. Задумывался, но выбрал совсем иной путь, поэтому после встречи с Хосе в клинике он всё же прошёл обследование и получил целый перечень необходимых витаминов для поддержания тонуса своего организма и организма ребёнка. Он первый раз в жизни изменил своё решение. Не ради Чон Чонгука. Ради себя. И сказать, что жилось ему после этого гораздо проще, было нельзя, но это самое что-то его больше не тревожило. Хоть какой-то груз со своих плеч Тэхён сбросил, накинув ещё более тяжёлые груды. Поэтому он спешил иногда лечь спать пораньше: чем раньше уснёшь – тем меньше думаешь. Так тоже было проще. Только в эту ночь отчего-то не спалось. И в те моменты, когда одолевала бессонница, Тэхён любил сидеть на кухне с бокалом вина, курить и думать. Но вино оставалось стоять на барном столике, сигареты давно забыты в сумке, вместо них – конфеты, от которых уже сахар хрустел на зубах, а в руках кружка с зелёным чаем. Тэхён честно собирался идти спать, но когда в панорамных окнах особняка на первом этаже мелькает свет от фар авто, он хмурится, ставит кружку на стол, запахивая халат, и проходит в прихожую, хватая с настенного панно один из декоративных кинжалов, обычно играющих роль просто немного агрессивного атрибута интерьера. Только судя по тому, что охрана перед воротами пропускает ночного гостя без проблем, Тэхён понимает, что это не Матео, вход которому на территорию запрещён главой семьи, и не кто-то незнакомый. А когда возле гаража паркуется уже знакомый чёрный внедорожник, он откладывает кинжал на тумбу и скрещивает руки на груди. К порогу особняка, быстро выкуривая сигарету, направляется Чонгук. В крови и разорванной на плече рубашке. Тэхён открывает дверь нехотя, осматривая альфу с ног до головы, и упирается плечом в косяк. Чонгук улыбается ему уголком разбитых губ. — Доброй ночи. И говорит поразительно спокойно. — Я бы так не сказал, — Тэхён привычно сохраняет хладнокровие. — Что ты тут забыл посреди ночи? Тебя тоже внести в список гостей «под расстрел»? Этот список недругов уже пополнился мужем. Видимо, и имя отца его ребёнка тоже скоро засверкает там красной меткой. Чонгук молчит пару секунд, прежде чем задумчиво ответить: — Решил лично донести до вас информацию господин Ким: Родриго Альварес нас больше не потревожит. И следует логично глупый вопрос: — Ты его убил? — всё так же без интереса. Чон кивает: — Да. По его лицу это прекрасно видно. — Раз отчитался, можешь уезжать, — и толика вежливости: — Спокойной ночи. А захлопнуть дверь не даёт упирающаяся в проём нога. Тэхён вскидывает бровь, бросая скептический взгляд на «преграду», и вновь смотрит на альфу. — Даже не пригласишь на кофе? — Спать собирался. — Могу составить компанию. — Отвратительный флирт. Не в твоём стиле. У Хосока понабрался? Чонгук тихо смеётся. Да, такое точно не в его стиле. Он обычно думает прежде, чем что-то сказать. Но хоть не предлагает подарить торт в форме своего члена. Тэхён смотрит на него около минуты, рассматривает окровавленное лицо, засохший кровоподтёк из рассечённой брови, задерживает взгляд на сухих разбитых губах. И отходит чуть в сторону, пропуская нежеланного гостя внутрь. — Ванная по коридору и налево. Иди умойся, я принесу аптечку. Звучит как очередной приказ. Тэхён всегда раздаёт указания в своём привычном режиме. Чонгук лишь кивает и молча направляется туда, куда сказано. Омега провожает взглядом широкую спину, устало вздыхая, и поднимается в свою спальню, чтобы из прикроватной тумбы достать небольшую коробочку с медикаментами. Он совершенно не желал видеть никого этой ночью и уж точно не собирался обрабатывать раны Чона, до сих пор не совсем понимая, что его привело к нему, но всё же спускается вниз и проходит в ту же ванную комнату, где альфа, уже без рубашки, рассматривает множественные гематомы на своём теле. На плече и спине царапины и синяки, на груди – тоже. За что ему это всё? Тэхён с шумом ставит на стиральную машину коробочку, засучивая рукава халата, и смотрит в глаза альфе через его отражение в зеркале, замечая, что такого количества крови на его лице уже нет. Рядом на раковине лежит белое полотенце с алыми разводами. — Сядь. И подними голову. Снова выходит приказом, но и в этот раз Чонгук не противится: молча усаживается на край ванны, свешивая руки меж разведённых ног, и вздымает подбородок, подставляя лицо под свет встроенных в потолок светодиодов. Тэхён начинает доставать из аптечки пластыри, вату и перекись с йодом в угнетающей тишине, потому что никто её нарушать не спешит. И обрабатывать раны он тоже начинает молча, потому что и разговаривать смысла не видит. Сначала протирает каждую царапину перекисью, промакивая сукровицу, затем покрывает йодом, изредка получая в ответ тихое шипение Чонгука, что смиренно сидит и смотрит по сторонам, словно пытается запомнить все мелочи интерьера чужого дома. Но альфе эта тишина надоедает всё же быстрее. — Даже не спросишь? — интересуется он, поднимая взгляд на омегу, промакивающего новую вату йодом. Тэхён прислоняет эту вату к рассечённой брови Чона под его очередное шипение и спрашивает равнодушно: — О чём? — Совершенно не интересно, что будет дальше? — Очевидно, Намджун займёт место Альвареса. Об этом они договаривались с самого начала. Зачем ему ещё раз получать ответ на давно изученный вопрос. В попугаи он не нанимался. — А что насчёт нас? — абсолютно серьёзно спрашивает Чонгук. Тэхён так и замирает с ватой в руке. О каких «нас» вообще идёт речь? Вата отправляется в мусорное ведро с особым остервенением. — Нет и не было никаких нас, — и уточняя: — И не будет. — Хорошо, — утвердительно кивает Чон. — Что насчёт нашего ребёнка? Этот вопрос уже тоже Тэхёну осточертел. И то, что Чонгук смотрит на него исподлобья, чуть опустив голову, ему крайне не нравится. Он продолжает настаивать на своём: — Моего, Чон. Чонгук тоже: — По-твоему, я к нему не имею никакого отношения? — Возможно. Ким собирает все медикаменты обратно в аптечку. Чонгук не выглядит умирающим, а значит, на этом его порыв альтруизма окончен. И только он собирается покинуть ванную, наплевав на то, что у него дома находится человек, которого опасно оставлять без присмотра, альфа аккуратно ловит его за запястье, разворачивая к себе лицом. Смотрит осуждающе: — Ты перестанешь уходить от этой темы или мне снова встать на колени? А пальцы перебирают чужие, на одном из которых по-прежнему поблёскивает обручальное кольцо. Тэхён его так и не снял. Привычка. — Это лишнее, — а он в ответ смотрит, кажется, побито. По крайней мере, так ощущается. Тэхён хочет верить, что его взгляд такой же осуждающий. — Поэтому ты всё ещё носишь кольцо? И, как нарочно, это не остаётся без внимания. Тэхён чужих прикосновений будто не ощущал до этих слов. Поэтому и руку вырывает только сейчас, рявкая: — Не твоего ума дело. — А не его ума дело, что у нас с тобой будет сын, Тэхён, в каких бы мы отношениях не находились. Я не считаю это чем-то ужасным. Пусть будет по-твоему: все совершают ошибки. И этот ребёнок, — а рука альфы тянется к животу Тэхёна, надёжно скрытого за полами халата. По ней он тут же получает ладонью омеги. Больше попыток не предпринимается, — наша с тобой. Но мы взрослые люди. Хватит бегать от проблем. За ошибки нужно отвечать, и я готов стать отцом, кем бы ни был его папа. — Звучит так, словно ты пытаешься меня сейчас оскорбить. Без обиды. Без злости. Без разочарования. Тэхён априори безэмоционален, когда не настроен на душевные разговоры. А к ним с Чонгуком он не будет готов никогда. Ему незачем знать, какие муки посещают его не первую ночь. И всю, собственно, жизнь. — Оскорбляешь меня ты, Тэхён, — а имя звучит на выдохе. Пальцы снова оказываются в ладони альфы. — Прошу последний раз. Клянусь, больше не заикнусь. Роди этого ребёнка, и я буду рядом с вами всегда, даже если в будущем ты представишь меня нашему сыну как твоего друга или хорошего знакомого. Просто подумай ещё пару дней, не спеши с выводами, — а о том, что видел его за разговором с Хосе, умалчивает. Просто взывает к человечности и совести. — И спасибо за помощь всё-таки. Тэхён чуть хмурится, когда видит, как те же разбитые губы альфы, но уже без засохшей крови, растягиваются в подобии вымученной улыбки, а потом как-то особенно аккуратно и нежно касаются его пальцев, оставляя на них лёгкий, почти невесомый поцелуй, и неосознанно задерживает дыхание. Он попросту не помнит, когда последний раз получал хоть немного ласки от кого-то. Ни страсти, ни желания, ни злости или каких-либо других смешанных и неоднозначных чувств, а именно ласки. Простой и беззаботной. Провожает он альфу из своего дома с тем же выражением лица и безучастным взглядом. Кожа хранит тепло нежных прикосновений. Тэхён старается не рассмеяться от своего же врождённого кретинизма, опираясь на дверь. Он давно всё решил. Нуэстре нужны наследники.