La Eme

Заглядывая в зеркало последний раз, Тэхён поправляет на себе ворот шёлкового халата, отставляя в сторону баночку с кремом, и поднимается с кресла, направляясь к кровати. Он ложится под одеяло, ощущая всем телом прохладу чистого постельного, и блаженно прикрывает глаза, зачёсывая пальцами влажные после душа волосы. Сил после сегодняшнего дня осталось совсем немного, все его желания – провалиться в сон и проспать до обеда хотя бы раз за последние десять лет, что он попал в состав преступной семьи, но весь его покой прерывает Матео, что входит в спальню в одном нижнем белье и, улёгшись рядом с омегой, касается его груди пальцами, целуя в шею. Тэхён тяжело вздыхает, принимая все ласки нехотя, потому что он не настроен ни на какую близость, но альфа его вздох игнорирует и спускается губами на виднеющиеся из-под халата ключицы. — Не сегодня, — устало тянет Тэхён, хоть ласкам и не противится. Они его в какой-то мере успокаивают. Помогают расслабиться. — Устал? — Матео ведёт ладонью по его груди вниз, к поясу халата, и медленно развязывает, касаясь пальцами мягкого живота. — Не слишком, но неделя выдалась нелёгкой. — Я тоже в офисе торчал безвылазно, — шепчет ему в ухо Матео, языком касаясь мочки. — Жалуешься на работу мне? — Всё время забываю, что ты большой босс, — игриво прикусывает подбородок Тэхёну альфа. — Без меня твоя семья сгнила бы семь лет назад, как твой отец, — равнодушно отвечает омега, продолжая молча принимать все поцелуи, что дарят ему вопреки громким словам. — Положение Нуэстры – моя заслуга. — Я разве спорил? Матео бы не посмел высунуть язык тогда, когда весь авторитет, что имеет Нуэстра Фамилия, был полностью заработан семьёй Ким во главе с когда-то молодым Тэхёном, убившим того, кого он вспоминать не желает по сей день. Ему тогда было двадцать, он был безумно влюблён в Матео Гонзалеза, с которым познакомился на благотворительном ужине, организованном Нуэстра Фамилией, когда ей управлял ещё отец его мужа, и ему пророчили статус первого омеги страны, если бы Нуэстра стала главенствующей во всей преступной лестнице, выстроенной годами. Тэхён мог жить беззаботно за спиной альфы, ходить на вечера и приёмы, красоваться своей необычной внешностью и хвастаться положением не только семьи мужа, но и его собственной, потому что родители Тэхёна были не менее важными людьми в их кругах, но в тот день, когда он сам готов был отдать Санте-Муэрте свою жизнь и душу, ему не оставалось ничего, как с испуганным криком и дрожащими руками, еле справляющимися с тяжёлым оружием, лишить жизни того, кто мог лишить жизни и его после всей семьи Гонзалез. Семья Тэхёна, оставшаяся чудом в живых, оказала поддержку оставшемуся в полном одиночестве Матео, взяла управление Нуэстрой на себя, когда переживающий зверскую расправу со своей семьёй альфа не мог спокойно спать, пропадая долгими ночами будто в небытие, а пару лет назад не стало и их. Матео в управлении преступной организацией был абсолютно никчёмным, но юридическим главой после смерти являлся он, это было законом – наследство не подлежало огласке, и никто не имел права занимать управляющий пост. Для Тэхёна этот закон стал исключением: на тот момент он уже был частью семьи Гонзалез официально, носил на лопатке клановое тату в форме четырёхлистного клевера и, благодаря семье, разбирался в преступных организациях. Родители Тэхёна не хотели такой судьбы для своего единственного сына-омеги, но выбора у него уже не оставалось. Если с этим не мог справиться Матео, с этим мог справиться Тэхён, даже будучи слабым полом. Себя омега таковым не считал: в юношестве, конечно, был ранимым и трепетным ко всему, что его окружает, но годы во главе одной из крупнейших преступных группировок сделали из него безжалостного, честного и справедливого предводителя, с которым считались как подчинённые, так и представители других семей. Кроме одного. — Как он тебе? — раздаётся уже в районе пупка голос альфы, и Тэхён вскидывает брови, понимая, что задумался. — Кто? — чувствуя обжигающее дыхание на резинке своего белья, вздыхает омега. — Чон Чонгук. — Ты собрался заняться со мной сексом и спрашиваешь о другом альфе? — проводя ногтём по щеке мужа, ровно интересуется Тэхён. — Пытаюсь отвлечь тебя от дурных мыслей, — пожимает плечами Матео, выцеловывая тазовые кости. — Поднимая разговор о моём потенциальном враге? — Есть такая вероятность? — Матео даже прерывается, поднимая глаза на задумчивое лицо Тэхёна. — Он меня не остерегается и не боится высказывать своё мнение. Отец Чонгука был в этом плане гораздо услужливее. Что от него ожидать, не знаю. Пока стоит приглядеться. Персона интересная, — опуская обратно к своему паху голову Матео, отвечает Тэхён. Отчего-то появилась жажда всё же быть этой ночью оттраханным. — Как управленец? — продолжая поцелуи, интересуется Матео. — И как альфа. Чувствую в нём удивительный стержень. Как бы ни революция нагрянула. Матео резко кусает его за бедро, зализывая укус языком, но Тэхён даже не дёргается. Лишь чуть сжимает губы и недовольно хмурит брови. — Мне не нравится, что ты воспринимаешь его как альфу, — мычит между ног Матео. — Должен как омегу, когда он таковым не является? Это Тэхёна даже забавляет. Они с Матео в браке уже двенадцать лет, и, если бы не фамилия Гонзалез, Тэхён бы давно оставил своего альфу позади. Он любит его, конечно, куда без этого, но это чувство в его груди уже долгие годы граничит с привязанностью и ощущением навязанных обязательств. Тэхён давно не считает институт брака чем-то священным, и, вероятно, это плохо, когда он думает и о своих родителях, что ценили семью и были друг за друга до самого конца, но у него собственное восприятие, и оно сильно разнится с тем, что он видел в детстве. Матео Гонзалез для Тэхёна был выгодной партией и не более. Приятным бонусом к посту главы Нуэстра Фамилия. — Ты понимаешь, о чём я. Не ёрничай, — альфа снова поднимает на него взгляд и поднимается губами по груди до его губ, останавливаясь в паре сантиметров от них. — Не будь таким самоуверенным, Матео. Ты собрался трахаться, так бери меня молча. Свои мысли я оставлю при себе. И когда заходили разговоры о ревности, их принадлежности друг другу, словах любви и обычной человеческой нежности, Тэхён всегда уходил от ответов, находя более приемлемые для тех случаев действия. Сейчас он первым целует мужа, обвивая его шею руками, а торс ногами, лишь бы не забивать свою и без того гудяющую голову лишним мусором, и делает так всегда, потому что Ким Тэхён, глава Нуэстра Фамилия, может решить любой конфликт дипломатически или войной, может дать отпор любому и заткнуть одним лишь холодным, острым взглядом, но он никогда не может заткнуть себя и свои мысли глубоко внутри, как бы ни старался.

***

Чимин любил просыпаться именно у Намджуна. Ему нравилось, что по утрам в его глаза слепит солнце, заставляя жмуриться и вертеться в постели как юла, лишь бы от него скрыться и поспать ещё чуток; нравилось ощущать на своей обнажённой талии крепкие, горячие руки и на затылке чужое дыхание; нравилось чувствовать себя желанным и любимым, но порой, когда он понимал, что у него попросту истекает время и он должен оказаться дома раньше, чем вернётся Сокджин, становилось паршиво. Он привык жить в такой нелепой лжи, хотя сам и не видит в своих отношениях ничего плохого, привык менять маски, отыгрывая две роли, которые срослись с его душой и мастерски переключались в зависимости от мест и ситуаций, но хотелось свободы. Не лгать ни себе, ни брату, ни любимому альфе; приходить к Намджуну в кабинет и вместо вежливого «добрый день, господин Ким» подходить, целовать и шептать «привет, я скучал»; не быть роботом, выполняющим функции идиота, когда того требуют обстоятельства, но увидеть разочарование, а то и ненависть в глазах брата он всё же не хотел. Чимин не боялся ни крови, ни убийств, ни угроз, ни того мира, в котором он оказался косвенно, но по своему желанию. Он боялся стать новой дырой в сердце Сокджина и поэтому всячески оберегал его от самого же себя, так же, как оберегал его Джин от настоящих нелепостей. Утром омега открывает глаза медленно. Он чувствует лёгкую слабость в теле после ночного секс-марафона по квартире альфы, неприятное головокружение из-за выпитого виски и вина, сухость во рту и желание снова провалиться в сон, но когда Чимин шарит рукой по второй половине кровати, встречая прохладное одеяло, а не горячее тело, он нехотя садится и осматривается вокруг. На полу по-прежнему валяются их вещи, сброшенные в порыве страсти; халат Намджуна висит на спинке стула, так и не тронутый, его телефон на прикроватной тумбе рядом с пустым бокалом из-под вина и пепельницей, а на втором этаже стоит подозрительная тишина. Чимин думает о том, что, возможно, Намджун в душе, но, когда через пятнадцать минут спускается вниз, то замирает у входа в гостиную, тут же прячась за угол с гулко бьющимся сердцем: там отчётливо слышится голос Сокджина. — Приехал домой, а Чимина нет, — обеспокоенно говорит альфа. Он поджимает губы, чувствуя укол вины за то, что заставил брата волноваться, но показываться не спешит – так и стоит, прижав ладони к груди, и молча слушает. Так внезапно признаваться в своём романе он не готов. — И что ты предлагаешь? — удручённо вздыхает Намджун, краем глаза поглядывая на Джина. — Не знаю. Он... же позвонил бы мне, если куда-то собрался бы, да? А вдруг что-то с ним случилось? — Сокджин, успокойся, — просит Намджун. — Кому Чимин сдался? — с тихим смешком. — Чимин взрослый мальчик в конце-концов. Может, у него появились какие-то дела... — Он ещё совсем юн! — восклицает Сокджин, всплёскивая руками. — Ты же знаешь, что я мало кому доверяю. Я не хочу, чтобы из-за моей деятельности когда-то пострадал и он. Намджун качает головой, обольстительно мило улыбаясь, и кладёт ладонь альфе на плечо, сжимая в поддерживающем жесте. — Перестань так тревожиться, — спокойно отвечает он. — Мы живём в мирное время, семьи друг к другу благосклонны, и территории тщательно контролируются. Опасность сейчас, как снег в июле. Насколько я знаю Чимина, он вполне с какими-то мелкими неурядицами может справиться и сам. Тебе пора перестать его опекать настолько неконтролируемо. — Чимин даже приготовить себе поесть не может без происшествий, — угрюмо сводит брови к переносице Сокджин. Чимин за углом закатывает глаза, уставший от вечных упоминаний его кулинарных провалов. — Он совсем безобидный и милый, а альфы в Талуке как животные... — Ты параноишь, — уже чуть серьёзнее отвечает Намджун, но усмешки сдержать не может. Чимин действительно безобидный, но этот критерий точно такой же снег в июле: то, что может вытворить омега на самом деле, Кима иногда поражает и доводит до экстаза. — Всё, завязывай строить из себя курицу-наседку. Поезжай домой и успокойся. Я уверен, что с Чимином всё в порядке. У него вполне могут быть какие-то свои дела, о которых иногда тебе знать не стоит. — Что значит «не стоит знать»? Я – его семья! У него разве могут быть от меня какие-то секреты? — Чимин видит, как зло щурится Джин, делая большой шаг в сторону Намджуна, будто что-то в эту самую секунду подозревает, и гулко сглатывает, поджимая губы так, что они практически исчезают с его лица. — Ты что-то знаешь? Чимин уже себе клянётся, что, если этот мучительный диалог его брата и его альфы не закончится, а примет совсем иные обороты, он выйдет и честно расскажет всё сам, потому что Сокджин в гневе гораздо опаснее, чем Сокджин в растроенных чувствах, и есть большая вероятность получить хоть какую-то амнистию, но что-то его всё равно останавливает. Он зачёсывает растрёпанные после сна волосы пальцами, прижимаясь лопатками к стене, и опускает голову вниз, прикрывая глаза. — Не смотри на меня таким взглядом, Сокджин, — Намджун наступает в ответ. Ему чужая злость совершенно не нравится. Он инстинктивно готов защищать Чимина даже от родного брата. — Во-первых, я ничего не знаю, потому что с Чимином я почти не общаюсь, сам же понимаешь, — и лгать откровенно ему не стыдно. — А во-вторых, у каждого взрослого человека есть секреты, спрятанные от глаз даже самых родных людей. Тебе ли не знать, да? — Что ты имеешь в виду? — хмурится альфа. Намджун лишь выгибает бровь и хмыкает под тяжёлый взгляд Сокджина. Тот с пару секунд молчит, шумно вдыхая и выдыхая носом, и сдаётся, отступив немного назад. — Послушай сюда, — но звучит он всё равно так же гневно, — у нас с тобой хорошие отношения, но не в свои дела не лезь. Со своим братом я разберусь сам. Намджуна пробирает ироничный смех. — Тогда зачем ты пришёл ко мне, раз такой самостоятельный? — Действительно, — выплёвывает Джин, разворачиваясь к выходу из гостиной. — Я почему-то рассчитывал на твою помощь, — говорит он уже через плечо. — Но, пожалуй, обойдусь и без неё, спасибо, Намджун. Джин так и выходит из комнаты, напоследок хлопнув массивной дверью на входе; Намджун провожает его насмешливым взглядом, складывая руки на обнажённой груди, и присаживается на спинку дивана, устремляя глаза в сторону коридора. — Выходи. Чимин выползает из-за угла медленно, шлёпая босыми ногами по ламинату, и останавливается в паре метров от дивана. Намджун смотрит на него пронзительно, глазами в самую душу, и он всё-таки подходит ближе, оказываясь сразу в тёплых руках, что прижимают к груди. — Я попал, да? — спрашивает он, бубня в шею и вдыхая родной аромат, который успокаивает. Намджун мягко целует его в гнездо на голове и гладит по спине, нежно улыбаясь: — Хватит трястись из-за того, что твой дотошный братик всё узнает. Чимин, — зовёт он, и Пак нехотя поднимает голову, заглядывая в глаза напротив, — ты имеешь полное право контролировать свою жизнь самостоятельно. — Джин считает иначе. Мне приятна его забота, я люблю его, он ведь и правда моя семья, ближе меня у него никого и нет, но... — Чимин тяжело вздыхает, вырываясь из рук Намджуна, и обхватывает себя за плечи, словно дитя, желающее скрыться от взрослого мира, —... но я люблю и тебя, — говорит он вполголоса. — Он не знает ту сторону меня, и слава богу, что не знает, он бы поседел от ужаса, если бы узнал, чем на самом деле живёт и занимается его младший братик, — горькая усмешка трогает губы. — И... сколько ещё всё это протянется? Сколько мне играть на публику? Пак смотрит на альфу с самым тяжёлым отчаянием в больших глазах, кусая нижнюю губу. Ему не составляет труда менять маски, быть для Сокджина примерным юношей, лучезарным, чистым и открытым, а для другого круга общения омегой правой руки Арийского братства, с характером и самой сексуальной аурой, от которой сходят с ума альфы в казино и клубах, жестокостью во взгляде и силой воли, которой позавидовали бы многие. Чимин привык к своим амплуа. Он ими живёт, играет, иногда даже наслаждается своей двуличностью, когда дурит людей. Но он и не лишён совести, что просыпается в редкие, но самые тревожные моменты, как сейчас, когда он слышал жуткую тревогу в голосе Сокджина и переживал внутренний шторм от того, что он фактически лжец и предатель, играющий на нервах самого дорогого в его жизни человека. Намджун поднимается со спинки дивана, подходит к омеге, склоняясь чуть вперёд, и касается его губ своими, обнимая за талию. — Не возлагай на себя ответственность за чужие чувства, которые тебе неподвластны, — ласково просит мужчина, шепча ему в губы. — Я понимаю твои эмоции, но это твоя жизнь, Чимин. Не его. Если ты так и будешь следовать его уставу и его правилам, своего счастья ты не обретёшь никогда. Твои глаза горят, когда ты со мной, открытый, сексуальный, причиняющий боль... Тебе идёт быть ангелом во плоти, — снова целует он в уголок губ, — но маленьким чертёнком ты гораздо привлекательнее. Просто позволь своим демонам взять над тобой верх. От того, что ты будешь самим собой, никто не умрёт. Разве что пару ублюдков, тянущих к тебе свои грязные руки. Джин рано или поздно всё равно обо всём узнает, я не планирую ещё десятки лет играть в праведника и скрываться с тобой от любопытных глаз. — Я мучаю не только себя, но и тебя, Намджун, — устало тянет Пак, снова вырываясь из рук, дарящих нежность и уют. Намджун больше не напирает, согласно возвращается на спинку дивана, натягивая щёку языком, и прокашливается, выражая своё недовольство. — Ещё вчера всё было прекрасно, — безэмоционально отвечает альфа. — Да. И сейчас тоже, просто... — Просто ты ищешь себе оправдания. Чимин на такое заявление широко раскрывает глаза и приоткрывает рот, возмущаясь: — Оправдания?! Какие к чёрту оправдания? — Своей трусости перед братом. — Намджун, — Чимин звучит достаточно угрожающе. Почти рычит. — Ты лезешь не туда, куда надо. — Правда? — усмехается альфа, тряхнув головой. — А, по-моему, это вполне касается и меня. Ты в отношениях со мной, если ещё не забыл, и пудришь мозги Сокджину только из-за своего страха быть пристыженным и отвергнутым семьёй. Ты строишь из себя сильного и независимого, красиво играешь роли, как лучший актёр драматургии, но на деле всего лишь слаб... Договорить Намджун не успевает. Он ощущает на своём лице хлёсткую пощёчину, что эхом отлетает от ставших холодными стен пентхауса, касается подбородка пальцами, чуть приоткрывая рот, потому что у омеги удар неплохой, Намджун сам научил его драться, и даже пощёчина ощущается весомой, но он не ожидал, что когда-то сила его пары окажется его врагом. Намджун откровенно злится, сжимая руки в кулаки, но позволить себе причинить боль не может, поэтому молча снова встаёт с дивана, обходит Чимина стороной, даже не взглянув в его сторону, пока омега принимает эмоциональный удар с достоинством, холодным взором глядя альфе в спину, и бросает напоследок: — Тебя отвезёт мой водитель. Собирайся. Ким скрывается за поворотом, позволяя Чимину стыдливо всхлипнуть без приторного взгляда, в котором ничего, кроме внезапно взявшегося разочарования, не оказалось. Пак лишь утирает единственную слезу тыльной стороной ладони, наспех забегает в спальню, хватая спортивный костюм Намджуна, что на пару размеров ему велик, оставляет свои вещи валяться где-то на полу, потому что в них он перед братом всё равно появиться не может, и молча покидает пентхаус. Садится на подземной парковке в тонированный джип, привычно привозящий его по первому зову в казино и бары, и просит высадить его в паре кварталов от родного дома. Он ведь для Сокджина был на пробежке. А для себя – уничтожал свою волю, сдерживая слёзы на рассвете Талука-де-Лердо.

***

— Ты когда молчишь, ты меня напрягаешь, ты в курсе? Хосок откладывает телефон, прерывая свою переписку с Мин Юнги, в которой, как и всегда, ничего, кроме оскорблений, он в свою сторону и не видел, и поднимает взгляд на Чонгука. Альфы собрались в кабинете около часа назад, чтобы обсудить и инцидент с поставкой оружия, и его недомолвки с Ким Тэхёном, что, на самом деле, могут оказаться роковыми, но Чонгук с начала переговоров обмолвился лишь парой слов и замолк на долгие сорок минут. Чон крутит в руках ручку, задумчиво уставившись в стену напротив, где теперь вместо тусклого тёмно-коричневого цвета глаз радует цвет слоновой кости, и трёт пальцами подбородок. — Не бойся, я не придумываю, как уничтожить мир одним своим взглядом, — хмыкает Чонгук, закидывая ноги на край стола. — Надеюсь, меня бы ты в таком случае оставил бы в живых, — улыбается Хосок, повторяя за альфой. Они сидят друг напротив друга. Чонгук – во главе стола, Хосок – с другого конца. — Конечно, — тянется за сигаретой Чонгук, прикуривая. — С тобой в любом случае в этом цирке веселее. — Я думал, ты меня любишь, а не просто «веселее», — альфа по-детски передразнивает, показывая язык, и достаёт из кармана чёрных брюк свою пачку сигарет. Чонгук закатывает глаза: — Детский сад, — выдыхает он дым в потолок. — Но ладно, уговорил. Тебя, моё дитя, я оставлю в живых. Будем с тобой делать потомство и строить счастливую семью. — Пошёл ты, — заливисто смеётся Хосок. Чонгук смеётся ему в ответ. — Я храню свою девственность для одного-единственного. — Не завидую твоей паре. С тобой же ёбнуться можно, юморист недоделанный. — Ты лучше не завидовал бы мне. Моя пара достаточно... строптивая. Ёбнуться можно с ним. — У тебя есть омега? — бросает на него удивлённый взгляд Чон. — Ни разу о нём не слышал. Хосок разочарованно вздыхает, затягиваясь, и качает головой. — Есть один на примете, он просто пока не знает, что мой. — Самоуверенно. Но ты бы его предупредил, а то он, бедный, живёт, не знает, что на него запал один из страшнейших людей Ла Эмэ. — Он знает, — снова смеётся Хосок, запрокидывая голову. — Ну, надеюсь, догадывается. Я десять лет ебу ему мозг, хотя мог бы его. Просто он невыносимый, твою мать, — фыркает альфа. — Но такой красивый... Я с ума схожу, Чонгук... Хосок не обращает внимания на то, что в последнюю свою фразу звучит как сопливая, влюблённая школьница, зато замечает Чонгук, усмехаясь, и тушит бычок в пепельнице у ног, перекатывая её по столу альфе. — Ты слюни собери, а то захлебнёшься, — издевается он. — Я истекаю со всех сторон, когда его вижу. Прости, это не контролируется, — тушит бычок Хосок и тянется к своей бутылке с водой. Ему хотелось бы виски, но он за рулём. — Я об этом знать не хотел, — корчится Чонгук. — Как и о том, что ты в тридцать шесть – девственник. — Всё ещё пошёл ты, — Хосок показывает альфе средний палец. — И вообще, мы тут не о моей личной жизни поговорить пришли, — он говорить об одном Мин Юнги готов сутками и сутками воспевать ему оды любви, но насущные проблемы по-прежнему оставались главным вопросом. — Ты скажи, о чём ты там так старательно думал. Чонгук складывает руки на животе, сдувая со лба не уложенную чёлку, и около минуты молчаливо смотрит перед собой. — О Ким Тэхёне. Хосок игриво присвистывает, щурясь. — Так-так-так, — альфа убирает ноги со стола и упирается в него локтями, укладывая на ладони подбородок. — Только не говори мне... — У тебя думалка работает не в том направлении, — Чонгук на подобные мысли даже не реагирует, продолжает говорить спокойно: — Мне интересно, представляет ли он для нас настоящую угрозу или нет, — и остро смотрит на своего помощника. — Есть ли возможность его по-тихому убрать? Хосок выпячивает губы. — Во-первых, так не интересно нихуя, — откидывается обратно на спинку кресла альфа. — Во-вторых, что значит убрать в твоём понимании? — Не знаю, — пожимает плечами Чон. — Убить? — Ты совсем ебанулся? Даже не смей, Чонгук. Хосок снова меняет свою придурковатую игривость на серьёзность, с которой обычно подходит ко всем делам, когда того требует момент, и тянется за новой сигаретой, не смотря на то, что скуренная до этого обжигала горло менее пяти минут назад. — Почему я не могу этого сделать? — с интересом смотрит на него Чонгук. — Для меня и моей семьи он не представляет никакой выгоды. У меня есть проверенный киллер, он избавится от цели за пару секунд, быстро и чисто, — разводит руки в стороны альфа. — Всё будет в лучшем виде. — Ты совершишь ошибку, — Хосок стучит пальцами по столу, долго затягиваясь, и пристально смотрит на Чонгука предупреждающим взглядом, пока альфа напротив усмехается. — Дай мне хоть один повод думать иначе. — Родриго Альварес. — При чём здесь Альварес? — Инсайдерская информация: на днях он довёл Тэхёна до неконтролируемого гнева. Информация от меня: чтобы вывести Ким Тэхёна из себя необходимо либо уничтожить его любимое оружие, либо машину. — А мне-то от этого что? — скучающе вздыхает Чонгук. — Это всё ещё не меняет моих планов. — Все знают, что мы с Арийским братством тесно сотрудничаем. Я говорил тебе, что за ним присматривает Ким Намджун, его правая рука, но он мне по-прежнему не нравится. Родриго – хитрая мразь. Ким Тэхён – не менее хитрая мразь, но хитрая мразь, которая терпеть не может Альвареса. Чуешь, о чём я? — Слабо, — Чонгук качает головой. — Ким Тэхён может стать хорошим союзником. — Мы что, собрались играть в какие-то мафиозные войны? Чонгук вскидывает брови, спуская ноги со стола, и поднимается с кресла, чтобы налить себе виски. В его целях нет и не было попытки выстроить патриархат с собой во главе, ему в принципе не интересны разборки, если они не необходимы. Чон Чонгук вырос среди тех, для кого стрельба и вражда – вода и пища. И, будучи когда-то главой мелкой преступной группировки, он старался все сходки между членами разных банд минимизировать. Без крови всё равно не обходилось, она и была той самой пищей, что необходима в любом случае, только её Чонгук пускал в крайних случаях. Чувствовал опасность – убивал. Предполагал, что кто-то станет его врагом – убивал. Выслеживал крысу – убивал. Но до войны никогда не доводил. Это не его приоритеты. — Надеюсь, нет, — Хосок подходит к нему и всё же наливает себе немного виски тоже. — Но я бы не спешил с выводами. Об Альваресе я знаю мало, если честно, — он выпивает алкоголь залпом и морщится от горечи по привычке. — Я с ним особо лично никогда и не контактировал, этим занимался твой отец, и, что странно, он ему верил. — Так почему не веришь ты? — возвращается за стол Чонгук, снова закидывая на него ноги. — Раз Альварес за столько лет ни разу не дал повода в себе усомниться, был такой паинькой, которому верил мой отец. Заключить договоры между семьями была ведь его идея, насколько я понял из слов Ким Тэхёна? — Хосок кивает, подтверждая слова. — Значит, он ему доверял. — Доверял, — снова кивает альфа, присаживаясь на край стола рядом с Чонгуком. — И именно это меня тревожило в последние годы. Ким Тэхён отказался от сотрудничества именно из-за Альвареса. — Это ты откуда знаешь? — выгибает бровь Чон. — Он же не доверяет Ла Эмэ. — Нет, — теперь мотает головой Хосок. — Из-за Альвареса. Чонгук устало вздыхает, зарываясь пальцами в волосы: — Ты, блять, по-человечески сказать можешь? Или мы так и будем в шарады играть с утра пораньше? — Короче, когда твой отец на одном из совещаний предложил мирные договоры между семьями, меньше всего заключать хотел его именно Альварес. Тэхён подумывал об этом, потому что сотрудничество между нами действительно было бы процветающим и выгодным, но опередил Кима именно Родриго. Он спустя два дня после совещания в его кабинет почти влетел гордой пташкой и так был воодушевлён этим сотрудничеством, что готов был себе грудь кулаком пробить, когда доказывал, что готов на всё, ради этого. Чуешь? — склоняется он ближе к Чонгуку. Тот, улавливая суть, медленно кивает, наполняя бокал снова виски. — Красавчик. Так вот, после того, как Тэхён узнал, что твой отец заключил договор с Альваресом, он категорически отказался от идеи объединиться, заверяя, что таким образом Ла Эмэ его погубит. Выбрал верное, я бы сказал, тактическое отступление. — То есть, крыса в винограднике, именно Альварес? — смотрит на него снизу вверх Чонгук. — Шаришь, — довольно выставляет указательный палец Хосок. — Тогда почему же прошло восемь лет, а Ла Эмэ ещё на плаву, раз такое недоверие к Арийскому братству? — Потому что Ким Намджун. — Он что-то типа нашего информатора? — доходит до Чонгука, и тот задумчиво чешет переносицу. — Ну, я бы так не сказал, просто он тоже не особо доверяет своему главе. Думаю, тебе стоит поговорить с ним с глазу на глаз. Намджун – интересная личность. Ты таких любишь. — А знаешь-ка что... — вдруг вскидывает голову альфа, — подготовь-ка мне личную встречу сначала с Ким Тэхёном. Хочу сперва пару вопросов обсудить с ним. Хосок кивает, поднимаясь с края стола, и забирает со спинки дивана свой пиджак. — Я надеюсь, ты его не убивать собрался?.. — настороженно интересуется он. — Я серьёзно, Чон. Идея хуйня. Даже не думай этого делать. Нам это обернётся такой бездонной задницей, что мой шлюхастый бывший обзавидуется. — И про свою личную жизнь ты говоришь сам, — припоминает его слова Чонгук, посмеиваясь. — А как же тот омега, для которого ты хранишь свою выдуманную девственность? — Об этом мы поговорим позже, дорогой мой ревнивец, — смеётся в ответ Хосок, накидывая пиджак на плечи. — Дай обещание, что не выбьешь Тэхёну мозги, наебав меня. Чонгук снова закатывает глаза, бросая в альфу пустую подставку из-под канцелярии. Хосок вовремя успевает увернуться, чтобы ему не прилетело по голове. — Не собираюсь я никого убивать. Пока, — усмехается он. — Проведу деловые переговоры, не больше. — Смотри мне, сучонок, — указывает на него пальцем альфа. — Я тогда тебе мозги вышибу. — Иди уже и займись делом. Чонгук наполняет свой бокал в третий раз, получив в ответ от помощника средний палец, а Хосок покидает кабинет и направляется на выход из особняка, набирая наизусть заученный номер. — Привет, моя розочка, — нежно тянет он, спускаясь по винтовой лестнице на первый этаж. — У тебя тридцать секунд, иначе я брошу трубку, — предупреждает омега, скрипнув зубами. — Ты не рад меня слышать? — смеётся Хосок, подмигивая у дверей горничному. — Двадцать пять. — Ладно, — разочарованно выдыхает альфа, направляясь по гравию к своему Бугатти Диво. — Прошерсти там расписание нашего большого дяди, грядут переговоры. — Блять, — шумно выдыхает Юнги, — Чон Хосок, научись разговаривать как человек, а не гопник из подворотни. У тебя десять секунд осталось. — Чонгук хочет встретиться с Тэхёном и поговорить по поводу Альвареса или... не знаю, в общем, что он там задумал. Но настаивает на переговорах. Нужно найти подходящее время для их встречи, — запрыгивая на водительское сиденье, заводит машину Хосок. — Надеюсь, он без корыстных помыслов? — уже спокойнее отвечает Мин. — Я предупредил его, что если он попытается его убить, я прострелю ему башку. — В прошлый раз твои предупреждения не лезть на рожон не особо сработали, — фыркает в трубку омега. — Уговорщик из тебя не очень. — Юнги, я за ним прослежу. Не переживай, — настаивает альфа, выезжая на трассу. На пару секунд на том конце повисает тишина, но после раздаётся шелест бумаги и задумчивый выдох. — Ладно. Как поговорю с Тэхёном, сообщу. Адьос. — Спасибо, моя розочка, — целует воздух Хосок, вытягивая губы. — Увидимся. С меня букет твоих любимых белых роз. — Я ненавижу розы, идиот, — снова фыркает Мин. — Оставь их себе. В жопу засунь. Только шипы срежь, поранишься. — Ты обо мне заботишься? — улыбается во все тридцать два альфа. — Я так польщён. — Завали. Хосок сразу же слышит на том конце протяжные гудки, отбрасывая телефон на пассажирское сиденье, но улыбаться не перестаёт, открывая окно и впуская в салон свежий летний воздух Талуки-де-Лердо.

***

Чимин останавливается возле двери в родную квартиру и открывает её медленно, ступая на порог тихо. Он специально пробежал пару кругов вокруг дома, облил волосы водой, купленной в супермаркете через дорогу, чтобы выглядеть уставшим и действительно бегавшим этим утром, и неспешно входит в гостиную. Сокджин, усевшийся в кресле возле окна, поднимается с него сразу и в два шага преодолевает расстояние до брата, заключая его в свои объятия. Чимин ощущает, как быстро от волнения бьётся сердце в его груди, и устало обнимает в ответ, поджимая губы, чтобы не расплакаться вновь. — Где ты был, твою мать, Чимин? — Джин бьёт его по лопаткам, отчего омега морщится, вспоминая то, как прошлой ночью о его кожу неприятно тёрлись фишки на игровом столе, и мысленно гонит от себя те часы. Они хранят в себе слишком много любви и страсти. Он отвечает вполголоса, почти выдавливая из себя слова: — Бегал. Не видишь? Он ощущает, что слова звучат отчего-то грубо, совсем холодно и низко, не его привычным мягким тоном, но Джин на это совершенно не обращает внимания. Отходит на пару шагов от брата и стягивает с его влажной головы капюшон толстовки, трепля по макушке. — Ты бы хоть предупредил. Записку на столе оставил. Представляешь, как я испугался, когда приехал в пять утра домой, а тебя нет? Сокджин выглядит уставшим, это всё, что замечает Чимин, потому что слышал весь их диалог с Намджуном, и из-за этого становится в два раза паршивее. Всё, чего он хочет, скрыться в душе, отпарить свою кожу и лечь спать на ближайшие двое суток, лишь бы никто не трогал. Но Пак только натянуто улыбается, обнажая зубы, и кивает, выдавая тихое: — Прости. Не подумал, что тебя это так волнует. — Чимин! Волнует, и ещё как! Ты в своём уме? И снова тихое: — Прости. — Только с припиской: — Не думал, что мне нужно отчитываться за каждый свой шаг в двадцать один год. Сокджин непонятливо хмурится, когда замечает, как блестят чужие глаза в свете солнца, палящего с раннего утра, и хватает брата за плечи, притягивая его к себе. — Чимин, что случилось? — встревоженно интересуется альфа, вертя его из стороны в сторону, как безвольную куклу. — Ты плакал? Тебя кто-то обидел? Обидел ли кто-то Чимина? Он может обидеть сам. Причём так, что самые лучшие манипуляторы могут позавидовать его способностям. Но и у него есть огромная брешь. Та, что осталась в центре Талуки в пентхаусе. — Нет, — мотает он головой. — Всё в порядке. Это из-за ветра. — Ты только скажи, Чимин, — настаивает Джин. — Я позвоню Намджуну, он... — Не надо, — и это выходит настолько резко и отстранённо, что альфа немного пугается, отступая назад. — Послушай, я пойду в душ и ещё посплю, окей? Можешь меня не трогать до вечера, — почти приказывает он, разворачиваясь на пятках. Чимин больше не хочет разговаривать. И слышать имя он тоже не хочет, потому что та обида, что затаилась глубоко в груди, его почти выжигает. Не помогает жар остудить даже холодная вода, под которой он стоит около получаса, смывая вместе с ней всю свою боль и отчаяние, накопившееся за долгие годы. Пак Чимин никогда не позволял себе плакать, воспитанный в любви брата и с его же смелостью. Только он не учёл самого главного: иногда больнее всего делают самые близкие люди. Иногда больнее всего делаем себе мы сами.