Индиго

Жемчужины воды плавно стекают на чернильный камень, где покоятся необыкновенно яркие крупицы глубокого синего цвета. Помнится Цзинь Лину, младший дядя называет этот цвет "индиго". Цзинь Гуанъяо когда-то давно привозит необычный пигмент из дальних краёв и дарит племяннику вместе с остальным набором предметов для живописи, дабы тот развивался не только в боевом мастерстве, но и познавал основы искусства. Жулань благодарит, но скептически принимает подарок, считая живопись пустой тратой времени. Он и так занимается каллиграфией, которая для неусидчивого молодого господина является пыткой, так к чему постигать бесполезную науку, если можно потренироваться в ловле нечисти? Тем не менее, минуя несколько лет, сесть за бумагу приходится, чтобы утихомирить собственное негодование, всполошившееся сегодняшним днём. Привычный Цзинь Лину способ выплёскивать гнев, он совершенно спонтанно меняет на более спокойный и теперь старательно воссоздаёт образ на полотне. Акварель быстрой волной растекается по шершавой поверхности, оседая бледным пятном на изящной сюаньчэнской бумаге. Линии выходят лишенными цвета: тускло и сухо, без малейшей крупицы жизни. Цветные капли вновь и вновь ложатся на полотно, пока не превращаются в насыщенное бесформенное месиво. Изначальный образ портится окончательно, в точности как настроение Цзинь Лина: когда-то бледная гладь голубых вод превращается в бушующие волны раздражающе резкого и в то же время невероятно притягательного синего цвета, так напоминающего ему одного несносного юношу, которого он хочет выкинуть из головы хотя бы на пару мгновений. Жулань садится рисовать как раз для того, чтобы избавиться от мыслей об адепте из ордена праведников, которому упомянутый совсем не соответствует! Знали бы учителя, каких на самом деле бесстыдников они воспитывают, и что те вытворяют по ночам... Воспоминания о прошлых вечерах оседают обжигающей киноварью на щеках и кончиках ушей, и, дабы отвлечься, молодой господин взирает на изображённый пейзаж, о чем жалеет вновь. Картина так напоминает ему взбалмошного товарища из ордена Гусу Лань, что хочется разобрать лист на мелкие бамбуковые волокна. Так же хочется разорвать собственную душу, от которой мало что остается после бесцеремонно вторгшегося шторма по имени Лань Цзинъи. Молодой человек, как волна, каждый раз будоражит и так несдержанного Цзинь Лина, накрывая того с головой и заманивая в самую глубину чувств. Он всегда старается обратить внимание "юной госпожи", задеть его необидными подколами, и Жулань с радостью на них отвечает, кидаясь на каждое брошенное не всерьёз насмешливое слово, испытывая при этом извращённое удовольствие. Помимо обоюдных перепалок, с ним Цзинь Лин может всегда искренне смеяться, даже над глупыми шутками, не боясь упреков со стороны товарища или позволить себе подурачиться и не переживать, что его осудят за излишнее ребячество. С юношей он уверен, что его понимают. С ним он просто может быть собой — снять, наконец, напускные иголки, не боясь быть задетым за живое; довериться, рассказать почти обо всём, что волнует и получить поддержку в виде крепких объятий и неумелых, иногда бредовых, но нужных, греющих душу фраз. Лань Цзинъи для Цзинь Лина исключителен во всём. Больше ни с кем молодой господин не испытывает такой палитры эмоций: от невероятно положительных до резко негативных. Ссоры, хоть и мелкие, всегда проходят громко, жгуче и буйно — оба не умеют сдерживать себя, высказывая всё недовольство напрямую. Как не получается контролировать себя, так и у обоих не выходит долго таить обиду. Они вновь мирятся также быстро и эмоционально, как и ругаются: страстно, надрывисто, пылко. Вот только их последняя перепалка не заканчивается на примирении, а перерастает в настоящий конфликт. Оба так расходятся, что пытаются задеть друг друга как можно больнее. Всё начинается с провальной ночной охоты, из-за которой юноше достается от дяди Цзяна, продолжается скрытыми издёвками на общем собрании заклинателей и заканчивается новостью о свидании: Лань Цзинъи смущённо сообщает друзьям за обедом, что какая-то Фэн Сюин сегодня пригласила его прогуляться по вечернему городу. Будущий глава ордена слышит о молодой особе не в первый раз, припоминая, что один раз видел её лично — она работала в местной лавке города и часто угощала адептов семенами лотоса, беззастенчиво заигрывая с ними. Когда ещё никто из них не состоял в отношениях, Цзинъи всячески отвечал на незамысловатый флирт. Вспомнив это, Цзинь Лин так гневается, что не может держать себя в руках, и, не дослушав юношу до конца, ядовито кидает: — Ха, надо же, все-таки купился на её жалкие заигрывания. Спасибо, что сообщил нам о своих планах! Пара фраз становится искрой, брошенной в котёл с кипящим маслом. Оба вспыхивают пламенем, готовым задеть и убить всех рядом находящихся. Они ругаются громко, ранят друг друга больно, припоминая того, что было и не было. Даже Лань Сычжуй не может остановить поток гневных фраз, исходящий от обоих. В итоге, Цзинъи посылает молодого господина ко всем тварям и уходит, так и не притронувшись к еде. Юноша в жёлтых одеждах вскакивает следом и оставляет Лань Юаня одного в небольшой таверне. Сейчас, сидя в отведённых ему покоях над злосчастным рисунком, создание которого якобы должно успокоить его, он и впрямь не понимает от чего так вспылил. Всё из-за слов о юной девице? Цзинь Лин терпеть не может, когда в сторону его Ланей направлены взгляды молодых особ, что уж говорить о приглашении прогуляться по ночному городу. Цзинь Лин только сейчас осознает, что попросту ревнует. Ревнует от того, что боится стать ненужным и быть, по итогу, брошенным. Этот страх одолевает его с самого признания адептов в своих чувствах. Лань Юань и Лань Цзинъи всегда были вместе и уже состояли в отношениях, когда предложили юноше быть с ними. От этого сомнения, что вспыльчивый мальчишка, не умеющий следить за языком, им станет в тягость, и молодые люди останутся вдвоём, только возрастают. Помимо этого, Цзинь Лин не исключает, что один из них на тропе самосовершенствования встретит другую, воспылая к ней чувствами, отринет эту странную для общества связь и заключит с ней брак пред землей и небесами, как это принято. Если с первым он ещё может смириться, то второй вариант его категорически не устраивает. Цзинь Лин не собирается делить с кем-то, кроме Сычжуя, лучезарную улыбку, идиотский, заразительный смех и всё остальное, что относится к его юному товарищу. Из-за дурацкой ревности и собственной неуверенности слова возлюбленного о прогулке с какой-то девицей вызывают сжигающий нутро гнев. К чему А-И вообще начал этот разговор? Цзинь Лин пытается вспомнить, но не может. Он ведь даже не дал ему договорить, ещё и наговорил всяких глупостей. Во время перепалки Цзинъи что-то упоминал про отказ. Может хотел поинтересоваться как учтиво отклонить встречу? От неожиданного осознания истинных мотивов разговора Цзинь Лин поджимает губы и злится, только в этот раз на себя. Какой же он идиот! Никогда не слушая ни себя, ни других, он делает поспешные выводы и рубит сгоряча! Всё, что касается Лань Цзинъи вообще всегда приходит неожиданно. Даже понимание влюблённости в юного адепта когда-то окатывает его ледяной волной, без шанса сделать вдох и выкарабкаться из пучины собственных чувств. С этим бедствием по имени Цзинъи никогда не бывает спокойно и размерено: всё происходит стремительно, по-настоящему и невероятно, одновременно и до смешного просто и до серьезного тяжело. Он такой же насыщенный, живой, как этот чертов цвет индиго в темной волне на бамбуковой бумаге. Такой же разрушительный и разъедающий, бессовестно заполоняющий собой часть сердца молодого господина. Кисть сжимается и разжимается в тонких пальцах, а краска продолжает стекать на истерзанный пласт. Несчастное полотно разъедается от обильного количества акварели и трения. Жулань, без привычного раздражения, с тоской смотрит на испорченную картину: от спокойного пейзажа, который он планировал изобразить, ничего не осталось. А он с самого начала знал, что живопись не его сильная сторона! Тяжёлым мечом оказалось размахивать легче, чем мягкой кистью водить по бумаге. Стук в дверь заставляет отвлечься от созерцания своего творения, из-за чего у молодого человека возникает жажда утроить трепку незваному гостю за беспокойство. На той стороне слышится нежный, родной голос: — А-Лин, это мы. Желание раздать пару тумаков резко сходит на нет, и он впускает в свои покои двух юношей в белых одеждах. Сычжуй хоть и мягко улыбается, но в его светлых глазах читается печаль. Цзинъи же хмурится и не смотрит в сторону Жуланя, с наигранным интересом разглядывая узор в виде облаков на ширме. — Что, даже не удостоишь меня своим взглядом? — снова вскипает молодой господин ордена Ланьлин Цзинь, скрещивая руки на груди. — А извиниться ты не хочешь? Ты даже не выслушал меня сегодня! Попусту начал обвинять меня невесть в чем! — Лань Цзинъи также не уступает в своей горячности, сердито заглядывая в карие глаза. — А-И, А-Лин, пожалуйста, успокойтесь. Я хочу чтобы вы помирились, а не вновь затевали ссору, — уставшим тоном проговаривает Лань Юань, поочерёдно переводя взгляд на каждого. — Вам нужно спокойно поговорить и разобраться в возникшем недопонимании. Виновники конфликта стыдливо опускают головы, внимательно слушая старшего товарища, не смея его прерывать. Мысль о том, как А-Юань их до сих пор терпит проносится в одночасье у обоих. — Оставлю вас одних. — А ты куда?! — восклицают оба юноши, не желая оставаться без своего голоса разума и оплота поддержки. — Учитель Вэй попросил зайти к нему. Я скоро вернусь. А пока даю вам возможность разобраться вдвоем. Уверен, вы справитесь. — ...... Лань Сычжуй таинственно улыбается и покидает покои, оставляя молодых людей одних. Комнату окутывает непривычная тишина, нарушаемая только треском зажжённых палочек благовоний. Оба не решаются начать разговор, упрямясь до последнего. Обычно всегда Сычжуй подталкивает их к примирению, находя подходящие слова, но в этот раз приходится решать проблему самим. — Может все-таки скажешь, чего так завёлся сегодня днём. Что ты там себе напридумывал? — не сумев больше терпеть давящую тишину, Цзинъи начинает разговор. — Ничего я себе не напридумывал! - отнекивается юноша, не желая признаваться в таких глупых предположениях. В этот раз уже он отводит взгляд от адепта клана Лань, смущенно пряча взгляд за спадающими прядями. — Врешь! По глазам вижу, что ты обманываешь! Цзинь Лин, мы ведь это уже обсуждали: если тебя что-то беспокоит, даже если кажется, что это глупость, не стоит об этом умалчивать! Расскажи, и я, и Юань-гэ не осудим тебя за это. Цзинь Лин с сомнением смотрит на Лань Цзинъи. Он доверяет ему, но всё ещё страшится быть осуждённым за собственные домыслы. Юноша, после недолгого молчания, все-таки решает объясниться перед возлюбленным: — Сегодня ты говорил, что та девица пригласила тебя на встречу. И я решил, что ты хочешь... пойти с ней. — Чего? Почему я должен вдруг... Подожди, ты подумал, что она мне...? Что я с ней...Да как...! Ты что, сомневаешься во мне?! — Цзинъи снова заводится от нахлынувшего негодования. Как Цзинь Лин мог так низко о нём подумать! — Да нет же! Я...я сомневаюсь не в тебе, а в себе! Младший ученик ордена с недоумением смотрит на юношу в желтых одеждах и ждет дальнейших объяснений. Он ведь не Сычжуй, которого Цзинъи понимает с полувзгляда за столько проведённых вместе лет, поэтому Цзинь Лину приходится обнажать ещё больше свои опасения перед ним. — Девушки...Они ведь красивые, заботливые, нежные и ласковые. А я? Я же совсем не такой: колкий, грубый и ни капли не мягкий! Как я могу с ними сравниться?! Цзинь Лину становится дурно и мерзко. Он чувствует себя отвратительно жалким, когда говорит о собственных слабостях, словно выпрашивает сострадание, в котором совсем не нуждается. — А-Лин, - с явным удивлением, без прежнего возмущения, обращается к нему юноша, — ты действительно считаешь, что девушка, будь она даже невероятной красоты, сможет сравниться с тобой? Лица молодого господина касается горячая ладонь, обжигающая в миг вспыхнувшие щеки. — Ты вообще видел себя? Ты ведь так прекрасен, А-Лин. А-И становится так близко, что Цзинь Лин ощущает его щекочущее дыхание на своём лице и может рассмотреть мелкие крупинки зелёного оттенка в ореховых глазах. От молодого заклинателя исходят приятные ароматы трав и ненавязчивые нотки благовоний, знакомых и ставших такими родными. В следующую секунду его нижнюю губу обманчиво мягко подхватывают, затем быстро прикусив, зализывают. Цзинь Лину до мурашек нравится, когда А-И дразнится, не целует всерьёз, касаясь каждого места на лице и шее мелкой россыпью, и обходит зудящие в предвкушении губы. Однако сегодня молодой господин Цзинь не желает поддаваться игре и сам подхватывает манящие уста, вовлекая в чувственный поцелуй. Он целует пылко и властно, вливая все эмоции, которые кипели в нём всё это время, и получая такую же отдачу чувств в ответ. Они терзают губы друг друга в опьяняющей страсти, каждый выказывая своё главенство. Цзинь Лин в этот раз решает немного уступить в напоре в качестве извинений и отдаётся во власть своего молодого любовника. Языки, горячие и ловкие, переплетаются вместе, и это приносит им сладостное удовольствие до слабости в ногах. Цзинь Лин пропускает пальцы в аккуратно собранный хвост, обхватывая узел лобной ленты сзади, и стягивает струящуюся шёлковую ткань. Она, словно поток чистых вод, просачивается между длинными пальцами и приятно холодит горячую кожу. Цзинъи лишь улыбается на такую шалость, быстрыми движениями окутывая изящное запястье мягким шёлком. Он и А-Юань делают так уже не в первый раз, но Цзинь Лину всегда кажется прикосновение с лентами чем-то интимным, от того молодого господина вновь одолевает жар по всему телу. Зная, какой сокровенный смысл таит в себе лёгкая ткань, он не в силах привыкнуть к столь откровенному жесту. — Какой же ты удивительный. Невероятный, — между поцелуями шепчет Лань Цзинъи, протягивая руки к свободной ладони юноши, и начинает чувственно касаться тонкой кисти. — Кто смеет с тобой сравниться, А -Лин? Разве что Юань-гэ, — игриво добавляет он и снова вторит непривычно серьёзно. — Вы ведь оба... С ума меня сводите. Уста Цзинь Лина трогает еле сдерживаемая улыбка, и он втягивает адепта в новый жаркий поцелуй, прижимаясь всем пылающим телом. Молодой господин отчётливо ощущает возбуждение, потому начинает нетерпеливо тереться своим естеством о чужое. Цзинъи томно стонет в губы и резко отстраняется, прерывая прозрачную нить между ними. — Молодая госпожа больше не обижается? — Не...Ц! Давно трëпку не задавали? — возмущенно восклицает Жулань, кидая пустые угрозы, затем более спокойно продолжает. — Почему ты остановился? Думаешь, а-Юань не успеет вернуться? — Да. К тому же, мне кажется, нам стоит извиниться перед ним за наше поведение. Цзинь Лин согласно кивает. Адепт клана Лань, дабы отвлечься от соблазнительного вида своего возлюбленного, начинает бродить взглядом по комнате, пока не останавливается на красочном полотне. Синие цвета в перемешку с нежно-голубыми тонами расплывчато расползаются по всей сюаньчэнской бумаге, совсем не походя на традиционную живопись. — Что это? — Морской пейзаж. Небо и волны, — смущённо молвит юноша, сетуя, что оставил это безобразие на видном месте. — Живописец из тебя так себе, — с улыбкой кидает Цзинъи, выжидая реакцию, которая незамедлительно наступает. — Нарываешься? Сам лучше не нарисуешь! Через пару мгновений тишины и странно промелькнувшего огонька в светлых глазах, Цзинь Лин слышит: — Хочешь проверить? — Хочу, — с вызовом отвечает молодой господин Цзинь, решив, что та искра попросту ему померещилась. Однако юноша быстро понимает, что вовсе ему не привиделось: Цзинъи зачерпывает насыщенный пигмент кистью из тушечницы, мягким, но быстрым движением перехватывает предплечье и оставляет плавный след нежно - голубого цвета на белоснежной коже. Юношу тут же окутывает волны мурашек от ощущений прохладной влаги на своём теле. — Ты что творишь?! — смущённо восклицает Цзинь Лин, но руку не убирает. — Рисую, что же еще! Ты ведь сам желал проверить мои способности в живописи. Веселье так и пляшет яркими бликами в его до невозможности красивых глазах, а улыбка от удовольствия светится ярче солнца на пике небосвода. Поддавшись очарованию юного адепта, Цзинь Лин готов отдать во власть этому несносному бесстыднику не только тело, но и собственную душу. Если уже не отдал. — Думаю, Юань-гэ понравится наше творение, и он с радостью примет его в качестве извинений. Дабы не запачкать золотые и белые одеяния, молодые люди решают избавиться от мешающих верхних одежд. Они оставляют лишь нательную рубашку и штаны, чтобы хоть как-то сдержать себя и дождаться их а-Юаня. Вместе присев на кровать, Лань Цзинъи хватает тушечницу и зачерпывает часть разбавленной водой краски, пока Цзинь Лин в удивительном смирении дожидается своей участи. Цзинъи лёгкими движениями водит кистью по молочной коже, оставляя на руках тонкие изысканные узоры голубого цвета. Молодой господин Цзинь лишь завороженно смотрит на то, как темное волокно, зажатое между аккуратными пальцами, скользит по его руке, вырисовывая похожие на облака завитки. Когда место на обоих предплечьях заканчивается, А-И в голову ударяет идея, отражающаяся в глазах пляшущими огнями, и Цзинь Лин всё понимает, словно видит дальнейшее действие в чёрном круге. За эту идею Цзинь Лин готов переломать ему ноги, о чем незамедлительно сообщает, но сорвавшийся на выдохе стон превращает угрозу в смехотворную шутку. Цзинъи совсем не расстраивается, что его замысел раскусили без слов, и лишь спрашивает разрешения: — Будущий глава ордена Ланьлин Цзинь позволит мне совершить столь злостное деяние? А-И с той же заигрывающей улыбкой касается завязки на тонкой рубахе и ждёт ответа. Но быстрого дозволения его мучитель дать не позволяет: Цзинь Лин сквозь пелену возбуждения смотрит пытливо, думает насколько хватит терпения А-И. Тот принимает правила новой игры и, терпеливо ожидая решения, засматривается на очаровательное личико, губы которого расцветают в издевательской ухмылке. Цзинъи прекрасно понимает, что ничего хорошего эта демоническая улыбка в себе не несёт, но всё же он никак не ожидает, что А-Лин затеет грязную игру. Молодой господин именитого ордена бессовестно проводит коленом по выпирающему бугорку в области штанов и в качестве маленького трофея получает протяжный стон. — А-Лин играет нечестно, — сдавленно выдаёт А-И, упрямо продолжая пальцами сжимать завязки. — Ты тоже бесчинствуешь, Лань Цзинъи. Адепт благонравного ордена, а ведëшь себя, как настоящий развратник. — И что же я такого сделал? Всего лишь занимаюсь живописью. Что в этом зазорного? Живопись на теле – тоже искусство. — Ты сам признал, что творишь злостное деяние. Я лишь наказываю тебя за неподобающее поведение. И вообще, много болтаешь, А-И. Цзинъи продолжает терпеть натиск на своё естество, о которое бесстыдно трутся коленом, а Цзинь Лин тем временем представляет как будет невероятно вновь ощутить его внутри себя. Он протяжно вздыхает, вспоминая чувство наполненности, и хрипло выдаёт: — Разрешаю. А-И быстрым движением стягивает надоедливый узел, с нескрываемым восторгом разглядывая открывшееся перед ним восхитительное тело. Он проводит горячей ладонью по своему будущему полотну от шеи до самого пояса штанов, любуясь каждым изгибом, словно впервые видит его. В следующий миг пылающая рука сменяется хладной кистью. Холод от мокрых дорожек акварели, щекотливое ощущение пропитанных влагой переплетённых нитей, и само действо, из-за участия Цзинъи, заставляют Цзинь Лина начать дышать глубже. Живот с чёткими линиями мышц всё чаще вздымается, а губы перехватываются острыми зубами, в надежде сдержать стон. Попытка проваливается, когда Цзинъи самозабвенно касается выпирающих розовых бусин, с особым усердием очерчивая их. Это слишком. Настолько хорошо, что до невозможности нестерпимо. Цзинь Лин даже не смотрит, что именно изображает А-И на его ставшем слишком чувствительном теле, а лишь мечтает о прикосновениях четырёх рук. Внизу всё стягивает от накопившегося возбуждения, и он отчаянно хочет дотронуться до себя, но продолжает упёрто сдерживаться. — Когда же А-Юань вернется? — в нетерпении спрашивает А-И, хаотичными движениями покрывая свободные остатки кожи и завершая своё творение. В этот момент дверь в покои тихо приоткрыватся, являя за собой долгожданного Лань Сычжуя. — А-Юань! Оба юноши счастливо восклицают, невероятно радуясь возвращению их возлюбленного. Они, поднявшись с постели, в четыре руки затаскивают изумлённого молодого человека в глубь комнаты, и поочерёдно втягивают его в череду жарких поцелуев, попутно стягивая с него одежду. — А-Лин, покажи Юань-гэ что мы сделали, — вдруг просит А-И, и Цзинь Лин, не противясь, стягивает нательную рубашку с плеч. Лань Сычжуй во всю распахнутыми глазами завороженно наблюдает за распустившимися бутонами пионов на юном теле. За пышными лепестками нежных цветов скрываются узорные облака, которые, спускаясь по рукам, украшают белоснежные предплечья. — Юань-гэ, смотри. Тебе нравится? — Цзинъи с улыбкой шепчет прямо в алеющее ухо Лань Сычжуя, обнимая его за талию, а затем касается мочки кончиком языка. — А-Юань, мы так старались тебя порадовать. Простишь нас за ту нелепую ссору? Цзинъи, не дожидаясь ответа, спускается ниже к шее, в то же время стаскивая лобную ленту старшего товарища и протягивая ему в руки. Лань Юань понимает без лишних слов и перевязывает шёлк вокруг свободного запястья Цзинь Лина. Юноша, в свою очередь, вновь целует свободные губы, резкими движениями развязывая надоедливые веревки, дабы избавиться от раздражающих штанов. Сычжуй помогает расправиться с ненужным элементом одежды, в полной мере ощущая возбуждение обоих: А-И упирается сзади, а А-Лин касается его члена своим спереди. Юань подталкивает Цзинь Лина к кровати, плавно опускает его, перемещаясь ему за спину. Жулань чувствует крепкую грудь за плечами и тонкие, но невероятно сильные руки на своей талии, которые блуждают по всему телу, следуя линиям рисунка. А-И располагается спереди, размашисто проходясь по молочным бёдрам, попутно самозабвенно целуясь с А-Юанем. Цзинь Лину, изнывающему от возбуждения, кажется, что ещё чуть-чуть, и он закончит от одного только вида удовлетворяющих друг друга возлюбленных. Он протяжно стонет, когда А-И касается его налившегося члена и начинает слизывать выступающие капли прозрачной влаги из тонкой щели. Цзинь Лин издаёт гортанный звук, запрокидывая голову на плечо А-Юаня. — Стой! А-И! Если ты не перестанешь, то я... Я хочу по-другому! Лань Цзинъи удивлённо смотрит на А-Лина и, не скрывая разочарования, выпускает из влажного рта крупную головку. — Как ты хочешь, А-Лин? — еле успевает поинтересоваться Сычжуй, как вдруг Жулань приподнимается и толкает Цзинъи за плечи, опрокидывая спиной на шёлковые простыни. Юноша прытко взбирается на бедра, крепко обхватывая своими ногами с обеих сторон, и на его губах расцветает самодовольная улыбка: — Вот так. Его переполняет невероятный восторг от ошеломленных лиц — он видит только выражение А-И, но уверен, что у А-Юаня точно такие же эмоции. Оба адепта клана Лань смотрят с изумлением на столь откровенные действия своего возлюбленного: обычно А-Лин не проявляет такую явную инициативу, отдаваясь полностью во власть двух заклинателей. Однако сейчас ему особенно хочется отплатить Цзинъи за все мучения, полученные сегодня. — А-Юань обними меня сзади, — голос звучит властно и твёрдо, и Сычжуй в тот же миг прижимается к горячей спине. Обманчиво нежная ладонь Цзинь Лина гладит вздымающуюся грудь от контура изящных ключиц, проходит по привлекательной впадине, спускаясь к бусинам сосков. Юноша пальцем водит по мягкому выросту, сжимая и разжимая чувствительную часть тела. Цзинъи даже не пытается сдерживаться, охотно отвечая на ласку, и эти порочные звуки — лучшая услада для ушей Жуланя. — А-И, кажется, ты интересовался, простила ли тебя молодая госпожа? Цзинъи с замиранием выдыхает. Он осторожно сглатывает, потому его кадык соблазнительно дёргается вверх. — Она, возможно и простила, но мне требуется больше извинений. Цзинь Лин начинает спереди тереться о горячий ствол, а сзади проходится по такой же возбуждённой влажной плоти. С двух сторон он слышит сбивчивое дыхание в перемешку со стонами и в удовольствии откидывает голову на пылающие плечи Сычжуя. Он запускает свободную руку в его растрёпанные волосы, целует пылко и влажно. Цзинъи в какой-то момент протягивает склянку А-Юаню, и через несколько мгновений юноша ощущает как струится ароматное масло вдоль узкого отверстия, а следом по одному входят длинные пальцы. Податливые стенки его нутра расступаются под напором умелых движений, и по телу разносится долгожданная дрожь. Юноша сдавленно мычит куда-то в губы А-Юаня, торопливо двигаясь навстречу. Он задерживает затуманенный взор на А-И и вспоминает на сколько восхитительно входить в это прекрасное тело и чувствовать, как собственный член обтягивают мягкие стенки. Однако сегодня он хочет сам вновь ощутить приятную заполненность внутри. Сычжуй, вытащив пальцы, размазывает масло по горячему органу Цзинъи, после чего заботливо придерживает Жуланя за бедра, когда тот плавно насаживается на плоть А-И. Молодой господин протяжно выдыхает, отдаваясь потрясающему чувству, расходящемуся дрожью по телу, и с каждым движением всё резче опускается на член, совсем не сдерживаясь. Юань же подползает к А-И, вовлекая того в очередной страстный поцелуй. Цзинъи одной рукой водит быстрыми размашистыми движением по естеству А-Юаня, большим пальцем проходясь по сочащийся щели, а второй придерживает бедра Жуланя. Через пару десятков движений оба юноши замечают, что Цзинь Лин начинает уставать из-за слишком быстрого темпа — тот так резво скакал на А-И, что склонился над ними, опираясь руками по обе стороны, продолжая уже медленнее подмахивать бедрами. А-Юань и А-И переглядываются и в этот же миг переворачивают Цзинь Лина на живот, которым он теперь соприкасается с животом Сычжуя. Цзинъи тут же входит и переходит на размашистый быстрый темп, вжимая Жуланя в тело Сычжуя. Оба громко, совсем несдержанно стонут, полностью отдаваясь блаженству в единых движениях. Цзинь Лин поднимает затуманенный взор на Юаня, кожа которого покрывается мелкими бусинами испарины, а брови в напряжении сводятся к переносице. С губ юноши тихо сходят звуки удовольствия от прикосновений к своему члену, создаваемых телом А-Лина, а затем он резко вскрикивает от ощущения горячего рта на чувствительной плоти. Жулань вбирает с каждым толчком глубже и глубже, обдавая вибрацией по всему стволу, и А-Юань лишь сильнее стягивает мягкий водопад волос, притягивая юношу ближе. Молодой господин, который некоторое время назад командовал ими, сейчас беспрекословно выполняет его прихоти, и Сычжую так нравится, когда такой своевольный юноша становится столь послушным. Цзинь Лин чувствует, что А-И на грани: он ощущает, как юноша припадает к его спине всем весом, крепко сжимает бёдра и начинает совсем сбивчиво двигаться внутри, при этом хрипло, будто в бреду, повторяя "А-Лин, Юань-гэ". Через несколько толчков он действительно изливается в нутро, за ним же следует Жулань, пачкая чужие пальцы своим семенем. Последним заканчивает А-Юань: он хочет отстранить от себя А-Лина, но тот упрямо заглатывает глубже, вынуждая Сычжуя излиться в глотку. Трое юношей — липкие, тяжело дышащие и измотанные — удовлетворенно укладываются на мягкие простыни и притягивают друг друга в нежные объятия. Цзинъи, расположившись между двумя возлюбленными, в привычном жесте, по-хозяйски перекидывает ногу через Сычжуя, а А-Лин прижимается всем телом к спине А-И, переплетая пальцы с А-Юанем. — Я искупил свою вину? — вкрадчиво уточняет Цзинъи, осторожно поглядывая на сонного будущего главу ордена. — Полностью. Немного погодя, А-Лин тихо добавляет: — А я...прощён? — Разумеется! После твоих развратных действий невозможно таить обиду, — А-И смеётся под щипки Цзинь Лина. — А перед тобой, Юань-гэ? Тебе понравилось, что мы для тебя приготовили? — Я оценил по достоинству ваши старания. А-И, ты замечательно рисуешь. — Да, не предполагал, что ты так хорош в живописи. Знал, не стал бы и лезть в этот спор, — хрипло проговорил Цзинь Лин. Дядя Цзян наверняка поинтересуется, когда и где тот сумел сорвать голос, а учитель Вэй точно загадочно хихикнет, догадываясь о причинах. Опять придётся увиливать от прямых расспросов и придумывать несусветную чушь. — А-Лин, разве тебе не понравилось, как я изобразил на твоём теле пионы и облака? Очень символично. О! А твоя картина какой несёт смысл? — Лань Цзинъи, ты даже после такого умудряешься без умолку болтать. Тебя что, совсем усталость не берёт? Цзинь Лин пытается увести разговор в другое русло, однако А-Юань всё же успевает мягко поинтересоваться: — О какой картине ты говоришь, А-И? Цзинъи указывает на стол, где покоится то безобразие, на которое у Цзинь Лина даже язык не поворачивается назвать картиной. От стыда он готов провалиться сквозь землю. Сычжуй с нескрываемым любопытством рассматривает полотно, пытаясь распознать что на нём изображено: он видит вздымающиеся волны, которые на горизонте немного размываются, будто соединяясь с кристально чистым небом. — Правда вышло здорово? Очень необычная манера письма. — Полностью согласен. А-Лин, картина великолепна. Что она значит? — Ты же сам сказал, что живописец из меня никакой, - с ноткой обиды, за которой скрывается простое волнение, кидает Цзинь Лин А-И, намеренно игнорируя вопрос старшего. — И ты так легко согласился? Где же твоя твёрдость духа, А-Лин? — Ах ты! В бок Цзинъи прилетает множество безболезненных тычков, а по комнате разлетается звонкий смех. А-Юань тоже поддаётся заразительному веселью, потому у Цзинь Лина совсем не остаётся возможности не посмеяться так же звучно. Вдоволь насмеявшись, А-И касается щеки лёгким поцелуем, а после проводит кончиком носа по невероятно, словно весеннему лепестку, нежной коже. Благодаря Сычжую, который, в отличие от него, был не таким резким и более внимательным, он теперь знает, что Цзинь Лин отвечает на такие незамысловатые проявления чувств гораздо чувственнее, чем на более откровенные ласки. Жулань резко перехватывает их обоих, обнимает так крепко, почти до хруста. — Бушующие волны – это А-И, а размеренное небо – А-Юань. Вот и весь смысл, — молодой господин Цзинь тихо шепчет эти слова, смущённо прячась в изгибе шеи. Юноши опять переглядываются и в тот же миг окружают смущённого до невозможности А-Лина, заключая в сильные ответные объятия. Его бушующий индиго дарит нескончаемый поток эмоций, его размеренный небесный дарит покой.