Осень
Запад или восток – печаль повсюду едина. Ветер осенний…
Засыпая, он видит покой: как море ласкает берег, как нежные волны омывают его ноги, как ветер подхватывает горсть песка и бросает в лицо. Он не злится, только смеется, смахивая песчинки с ресниц. Просыпаясь, он видит прохудившуюся крышу, через которую в хижину по капле пробирается дождь. Видит мокрые алые листья на полу и расползающуюся циновку, служащую ему постелью. Даже не верится, что он — наследник когда-то известного клана. Хорошо бы вернуться домой, хоть бы и ненадолго, пройтись по знакомым с детства коридорам, послушать, как слуги обсуждают дела насущные, застать отца, как и всегда, за работой, послушать дедушкины истории, поклониться семейному портрету, отдавая дань уважения. Но клан давно пришёл в упадок, поместье пришлось продать, слуг распустить, а отца и деда больше нет в живых. Всё, что он, расплачиваясь с долгами, не успел продать, конфисковала комиссия Тэнрё. На каком-нибудь пыльном складе сейчас лежит его скромное приданое: дедушкин чайник с парой чашек, ящик отцовского сакэ, семейный портрет и засохший бонсай. Спасти от жадного взора удалось разве что немного тёплых вещей, соломенную шляпу и одеяло с узором из кленовых листьев. Чтобы отвлечься от тоски по безнадёжно утраченному, он поднимается, берет прислоненную в углу хижины метлу и принимается за уборку. Пусть его временное убежище заброшено и не спасает ни от дождя, ни от холода, он может хотя бы содержать это место в порядке. В полдень ветер доносит до него слухи: Каэдэхара Кадзуха, последний наследник клана Каэдэхара, числится бежавшим преступником. Всех, кто его видел, указом сёгуна призывают поделиться информацией с комиссией Тэнрё. Он надвигает соломенную шляпу на глаза и улыбается сам себе. Какой же он беглый преступник? Так, безымянный скиталец, нашедший приют в давно оставленной прежним хозяином хижине. Эта хижина, в которой он прячется от рыскающих в городе досинов, представляет собой жилище в высшей степени аскетичное. Помещение на четыре татами, крыша с прорехами, две бамбуковые двери: одна ведёт на улицу, другая — в крошечный внутренний дворик, огороженный покосившимся забором. Зато в этом дворике есть тянущаяся вдоль стены энгава, правда, лишённая нескольких досок, и чудесное дерево вишни, которое, Кадзуха в этом точно уверен, поздней весной обязательно зацветёт.***
С молотком в одной руке и горстью гвоздей — в другой, тёплым осенним днём Кадзуха чинит крышу своего временного убежища. Дедушка говорил, что физический труд помогает отгонять прочь ненужные мысли, но в голове Кадзухи их стало так много, что ничего не может их вытравить. Сегодня он увидел, как за забором пробежала кошка, и весь день думает только о Томо. Они встретились вскоре после того, как Кадзуха продал поместье и отправился в путешествие по землям Электро Архонта. Томо был авантюристом, от безумных идей которого у Кадзухи иногда волосы вставали дыбом. Никакие опасности Томо не воспринимал всерьёз, все трудности встречал с улыбкой и постоянно повторял, что «все тучи однажды рассеиваются». Поэтому, только услышав, что какой-то смельчак бросил вызов сёгуну, Кадзуха сразу понял, кто этот безумец. В отчаянной надежде Кадзуха бросился на помощь, но опоздал. Теперь Томо больше нет, от него остались лишь потухший глаз бога да могила с воткнутым в землю мечом. А Кадзуха отныне объявлен преступником и скрывается от ищеек сёгуна.***
Упав на циновку без сил, со всё ещё бешено колотящимся сердцем после побега от досинов, Кадзуха с головой накрывается одеялом с узором из кленовых листьев. Под ним ещё совсем ребёнком он засыпал, воображая себе леденящие кровь и захватывающие дух приключения. Но теперь Кадзуха всё бы отдал за один лишь спокойный, размеренный день. Без побегов от собак сёгуна, без ощущения постоянной тревоги, без пробирающей то ли от холода, то ли от страха дрожи. А бояться было чего — Кадзуха услышал, как двое ещё зелёных досинов обсуждали детектива Сиканоина, бывшего на хорошем счету у сёгуна, и говорили, будто бы скоро и его подключат к делу о поимке беглеца. Если от досинов ещё можно сбежать, то от детектива Сиканоина — нет. Боясь столкнуться с детективом на улицах города, Кадзуха безвылазно сидит в хижине до тех пор, пока не кончается еда и от голода не начинает сводить живот. А когда он всё же выбирается на инадзумский рынок, его у прилавка прямо за руку ловит Сиканоин Хейдзо.***
Облик детектива Сиканоина, очерченный для Кадзухи железной сеткой решётки, заставлял сердца всех преступников замирать от ужаса. Но Кадзуха слишком горд, чтобы трястись в страхе, пока детектив меряет шагами комнату, уткнувшись взглядом в какой-то документ. Если суметь украсть ключи от камеры, а затем порывом ветра распахнуть маленькое окошко под потолком, получится сбежать до прибытия сюда сёгуна. Если же он не успеет, в Инадзуме станет на один потухший глаз бога больше. Вряд ли сёгун будет к нему благосклонна. — Мне жаль, — вдруг говорит детектив, поднимая глаза от бумаг. Кадзуха, хоть и клянётся себе, что совсем его не боится, встретившись взглядом с Сиканоином, невольно шагает назад. Детектив добавляет: — Твоего друга. Терять близких всегда тяжело. Кадзуха чувствует, как в сердце вскипает гнев. Он цедит сквозь зубы: — Откуда тебе знать! Но ему не успевают ответить: в комнату вбегает молодой досин и докладывает, что с минуты на минуту прибудет сёгун. Детективу ничего не остаётся, кроме как выйти доложить ей о поимке преступника. Прежде, чем за ним закроется дверь в комнату допроса, Кадзуха снова ловит его взгляд. И в нём явно что-то не так. Что именно, разбираться времени нет: Сиканоин забыл ключ от камеры на столе, и у Кадзухи наконец появился шанс на побег. С помощью анемо он притягивает к себе ключ, без особых усилий открывает замок и в момент, когда перед сёгуном открываются парадные двери участка, вылезает в окно. Добравшись до своего убежища, Кадзуха падает на колени от усталости. Он бежал так быстро, как, наверное, не бегал никогда в жизни. Может, только в тот раз, когда услышал, что Томо вызвал сёгуна на дуэль. И только лёжа на холодной земле и глядя в серое небо Кадзуха впервые задумывается о том, почему детектив Сиканоин оказался настолько недальновидным. Он не только не забрал у Кадзухи глаз бога, но и оставил на столе ключ. Ну, решает Кадзуха, пусть детектив и дальше совершает такие глупые ошибки. В конце концов, может, слухи о его гениальности — всего лишь слухи?***
К концу осени Кадзуха ещё несколько раз ускользает из-под носа детектива. Путая следы, теряясь в толпе, притворяясь скитальцем в соломенной шляпе. От прежнего страха — только воспоминание и пылающий в сердце азарт. Теперь Кадзухе любопытно, как ещё он сможет обвести детектива вокруг пальца. Слухи о Сиканоине Хейдзо оказались раздуваемой ураганом общественных мнений легендой. На деле он куда менее страшен. Да, детектив умён и быстр, но против Кадзухи, которому с детства сам ветер благоволит, ему нечего поставить на кон. Однажды попавшись в его руки, Кадзуха стал ещё осмотрительнее, чем прежде. Однако, как бы Кадзуха ни радовался тому, как легко ему удаётся ускользать от Сиканоина, иногда его посещает тревожная мысль, что детектив с ним просто играет. И когда ему надоест, Кадзуха снова окажется за решёткой, но во второй раз сбежать уже не получится.Зима
Тихой снежной ночью Кадзуха, укутавшись в одеяло, лежит на циновке и разглядывает потолок. Прорех в крыше больше нет — он, пару раз больно ударив молотком по пальцам, всё-таки её починил. Кадзуха потерян в воспоминаниях. Он без конца прокручивает в голове прошедший день. Он легко запрыгнул на узкий балкон, а оттуда — на крышу жилого дома в самом сердце города. В Инадзуме гуляния, поэтому расслабленные, захмелевшие досины для него не опаснее ручных собак. Прогуливаясь по крышам, Кадзуха заметил в толпе знакомый силуэт и тут же насторожился. Детектив Сиканоин, одетый вместо формы в обычное кимоно и тёплое хаори, стоя чуть в стороне, наблюдал за праздником. Кадзуха ожидал, что детектив будет пить вместе с другими досинами или патрулировать, но он, похоже, не на службе. И в гуляниях, почему-то, не участвует. Быть может, на мгновение осмелился предположить Кадзуха, что и детектив Сиканоин тоже чувствует в толпе людей тоскливое одиночество. На мгновение, быстрое и неуловимое, словно вспышка молнии, Кадзуха представил, что в каком-то другом, недосягаемом мире они могли бы стать приятелями. Но детектив вдруг поднял голову, устремляя взгляд на крышу дома, и Кадзуха ловко соскользнул по её гладкому скату и приземлился на ноги в аккуратном садике, припорошенном снегом. И вот глубокой ночью Кадзуха лежит без сна и не может выбросить из головы детектива, одиноко стоящего вне шумного праздника. И Кадзуха всё думает и думает о том, что там, в сердце города, охваченного музыкой, огнями и терпкостью сакэ, он, стоя на крыше, был так же отрешён от веселья, как и Сиканоин.***
Решив навестить старых друзей, Кадзуха окольными путями отправляется на Ватацуми. Горо и Кокоми наверняка будут рады его увидеть, а Кадзухе будет спокойнее, если он своими глазами увидит, что с ними всё хорошо. Встреча с ними была что солнце после страшного шторма: их смелость и забота друг о друге вдохновляли Кадзуху. Он сам не заметил, как они стали близкими друзьями. Ватацуми встречает Кадзуху покоем, который, вопреки всему, царит здесь в любое время года. И, конечно, Горо и Кокоми рады его видеть. Ненадолго всё это — сёгун, досины, охота на Глаза Бога — кажется не важным. Кадзуха окружён друзьями, которые живы и здоровы, прямо сейчас им не нужно сражаться, а солнце светит не по-зимнему ярко. На секунду в его сердце поселяется надежда на то, что Томо был прав и тучи действительно однажды рассеются.***
Сидя на берегу, Кадзуха смотрит на беспокойное море. Под порывами ветра вздымаются волны, а над ними с севера плывут серые тучи. Закрыв глаза, Кадзуха прислушивается к себе. Предчувствие говорит ему, что скоро пойдёт снег. Шорох за спиной заставляет Кадзуху встрепенуться. Горо ходит очень тихо, но песок легко выдаёт даже самые осторожные шаги. Обернувшись, Кадзуха улыбается ему. — Так и знал, что найду тебя здесь, — со вздохом произносит Горо и садится рядом, чистой формой на влажный песок. Он тоже смотрит на подбирающиеся к острову тучи и спрашивает: «Будет снег?». Кадзуха кивает. А затем как-то вдруг, глядя Кадзухе в глаза, Горо обещает: — Всё образуется. Сначала Кадзуха не понимает, а потом догадывается — Томо. Это первый раз с момента его смерти, когда Кадзуха приплыл на Ватацуми. Наверное, Горо считает своим долгом поддержать друга после потери. Кадзуха подтягивает колени к груди и бормочет, глядя на острые плавники волн: — Я в порядке. Горо вздыхает: — Я вижу. Они сидят какое-то время в тяжёлом молчании. Горо не пытается завязать разговор, а Кадзуха гадает — обретут ли все они когда-то покой? Смогут ли жить без страха и тревожного ожидания войны? Сможет ли когда-нибудь Горо доверять кому-то, кроме товарищей по оружию, строить жизнь так, как ему хочется? Сможет ли однажды Кокоми избавиться от груза ответственности на своих плечах? И сможет ли он, Кадзуха, жить среди важных ему людей, не скрываться и не убегать? Он задумывается, что бы он сделал, если бы вот прямо сейчас сёгун отменила Охоту на Глаза Бога, открыла границы Инадзумы, и все они вдруг стали бы свободны. Куда бы Кадзуха пошёл? Заявился бы в комиссию Тэнрё отвоёвывать конфискованное имущество клана? Или бросил бы всё и уплыл из Инадзумы в долгое путешествие? Посетил бы сумерскую Академию или отправился мёрзнуть в Снежную. Обошёл бы мондштадтские поля и горные пики Ли Юэ. — Ты когда-нибудь был влюблён? — спрашивает Горо так внезапно и тихо, что сначала Кадзуха думает — просто послышалось. Но Горо как-то странно поджимает уши, старательно избегает смотреть ему в глаза и, не зная, куда себя деть, выводит пальцем круги на песке. Видимо, не послышалось. Кадзуха отвечает, помедлив: — Смотря что ты считаешь любовью. Горо замирает, не дорисовав круг. Сморит растерянно, как будто Кадзуха сказал что-то очень глупое. Будто он не понимает очевидных вещей. Кадзуха всё прекрасно понимает, но хочет услышать. — Ну… — Горо теряется, явно не зная, как лучше сказать, — это когда тебе становится спокойно на душе, когда думаешь о ком-то, когда хочешь защищать, даже если это не нужно и человек может сам себя защитить, — Горо хмыкает и заметно расслабляется, — да и тебя заодно. — Я хочу защищать тебя и Кокоми, — просто признаётся Кадзуха. Горо прячет смущённую улыбку в ладони, но недостаточно хорошо, чтобы Кадзуха не заметил, и говорит: — Да, но это другое. Мы с Кокоми для тебя скорее как… — Семья? — легко срывается с губ. Горо молчит несколько секунд, а затем выдыхает с трогательно блестящими глазами: — Ну да. Семья. — Тогда да, мне есть, кого защищать. Но я не влюблён в том смысле, о котором ты говоришь. На это Горо только кивает, хотя Кадзухе кажется, что разговор не окончен. Он осторожно интересуется: — А ты? Свет в глазах Горо тухнет мгновенно — будто кто-то задул свечу. Он весь съёживается, обнимает себя за плечи. А Кадзухе хочется откусить себе язык. В ответ на его неловкие извинения Горо качает головой. — Нет, Кадзуха, не извиняйся. Ты не виноват, это же я начал. И вообще это не важно, потому что сейчас… — Не время и не место? — подсказывает Кадзуха. Он и сам об этом думал. Неправильно, наверное, пытаться строить личное счастье, когда кругом одни несчастья. Как бы поэтично это ни звучало. Неправильно быть счастливым, когда твоей семьи не стало, клан разорён, страна в агонии, а друг убит. Нужно скорбеть, а не искать утешения. Горо касается его руки и снова обещает: — Мы справимся. И в тишине они сидят на берегу до тех пор, пока с неба белыми хлопьями не начинает сыпаться снег.***
Когда Кокоми предлагает ему на время покинуть Инадзуму, первое, о чём думает Кадзуха — это цветение вишни, которое он пропустит, если уплывёт сейчас. А потом сам себя мысленно ругает: у него на хвосте верные псы сёгуна, а он всё думает не о том, о чём должно. Он не хочет бросать Кокоми и Горо, убегать, поджав хвост, с родных земель, но Кокоми, как всегда, абсолютно права. На кону не только его жизнь, но и их безопасность, и Кадзуха не может так легкомысленно этим размениваться. Заметив его сомнение, Кокоми обещает с мягкой улыбкой: — Мы справимся. А когда всё уляжется, ты вернёшься к нам и расскажешь, какой он, мир за морем. Её слова так болезненно трогательны, что Кадзуха расстроенно хмурится и молчит, не зная, что ответить. Кокоми качает головой и заключает его в объятия. Уткнувшись в её плечо, Кадзуха осознаёт, что дыру в его сердце, оставшуюся после смерти семьи, уже давно заполнили собой Кокоми и Горо. А он, только что по-настоящему обретя их, должен бежать, трусливо бросить то немногое, что у него осталось. Через несколько дней они втроём будут стоять на берегу, а рядом в любой момент будет готов сниматься с якоря корабль до Рито. Там Кадзуха должен сесть на Алькор и отправиться в Ли Юэ. Если, конечно, сможет договориться с капитаном. Обняв Кадзуху, как родного брата, Горо скажет: «Возвращайся живым». Кадзуха посмотрит поверх его плеча на стоящую рядом Кокоми и попросит: «Берегите себя». Кокоми будет печально и молча улыбаться. И в этот момент Кадзуха не захочет их покидать, но капитан крикнет, что они готовы отплыть. Пора отправляться. Пора уходить. А потом, покидая акваторию Ватацуми, Кадзуха будет, стоя на палубе, провожать взглядом остров, на берегу которого, он точно знает, самые дорогие ему люди будут точно так же смотреть на всё удаляющийся корабль, пока он совсем не исчезнет из виду.***
Мирно покинуть Инадзуму у него не получается. Не добравшись до Алькора, Кадзуха натыкается на вооружённых досинов, среди которых есть и Сиканоин Хейдзо. Встретившись с ним взглядом, Кадзуха на секунду теряется: глаза детектива распахиваются удивлённо, будто он не ожидал когда-либо снова встретиться с Кадзухой. Он вскидывает руку, собирается что-то крикнуть, но что — Кадзуха уже не слышит. Его бок вдруг вспыхивает острой болью. Какой-то досин бросился на него с копьём, пока Кадзуха замер, так глупо открывшись. Он зажимает рану рукой, разворачивается, вызвав порыв ветра, и бежит, бежит, пока может. Туда, где можно спрятаться, а там будь, что будет.***
Небо затянуто тучами. Скоро пойдёт снег. Возможно, последний в этой уже угасающей зиме. Прижимая отрез ткани к кровоточащей ране, Кадзуха выдыхает сквозь стиснутые зубы. Алькор скоро должен отплыть в Ли Юэ, но Кадзуха сильно сомневается, что один доберется до корабля. К тому же, досины всё ещё у него на хвосте, а с открытой раной на боку он далеко не убежит. Надо бы что-то придумать, но от боли мысли уже начинают путаться. Мир слегка размывается, чувства притупляются, и Кадзуха уже с трудом вспоминает, от кого и зачем нужно убегать. Он чувствует всё нарастающую усталость и не сразу вспоминает, почему ему нельзя войти в хижину, лечь на циновку и уснуть, накрывшись одеялом. «Детектив!» — вдруг вспыхивает фейерверком в голове. Сиканоин наверняка бежит по следу из его крови и с минуты на минуту будет здесь. Кадзуха, хватаясь за хлипкую стену, тяжело поднимается на ноги и мутнеющим взглядом окидывает двор. Смотрит на укрытую снегом сухую траву, на одинокую вишню с голыми ветками, похожими на скрюченные руки, на косой забор. Жаль оставлять это место, но нужно идти. Он делает шаг, дрожащие ноги едва не подкашиваются. Кадзуха вздыхает, цепляясь за стенку. Он не дойдёт. Свалится хорошо если на полпути, и его бездыханное тело притащат сёгуну как трофей. Она хотела вытравить из своих земель инакомыслие, и оно вот-вот истечёт кровью. Но, думает Кадзуха, когда не станет его, останутся, как минимум, Кокоми, Горо и их люди, которые никогда не примут сторону сёгуна. Для инадзумцев Кадзуха — пример, может, и показательный, но далеко не единственный. А когда выстроенный сёгуном режим падёт, он будет громко смеяться с небес. Кадзуха спотыкается о неровно торчащую из энгавы доску и беспомощно летит вниз лицом, слабыми пальцами скользнув по стене хижины. Неведомая сила подхватывает его прежде, чем он разобьёт нос о старые доски. Бок опаляет болью и Кадзуха распахивает глаза, которые не помнит, когда закрыл. Детектив держит его почти на весу, закинув руку Кадзухи себе на плечи и придерживая его за раненый бок. Кадзуха, молча глядя ему в глаза, отстранённо думает, что, должно быть, его кровь испачкает форму детектива. И, наверное, её будет тяжело отстирать. — Куда идти? У тебя есть план? — спрашивает Сиканоин и то ли сознание Кадзухи совсем помутилось, то ли голос действительно звучит встревоженно. — Рито… — бормочет Кадзуха, пытаясь совладать с заплетающимся языком, — там корабль… Алькор… Сиканоин понятливо кивает и скрытыми тропками тащит его прочь от хижины. Кадзуха думает только, что всё это — наваждение, вызванное потерей крови. Детектив-наваждение не хочет с ним разговаривать, только ведёт вперёд, в сторону острова Рито, не обращая внимания на свою спотыкающуюся ношу. Кадзухе кажется, что он спит и в бреду ему почему-то снится Сиканоин. Но разве может во сне так сильно хотеться спать? Глаза слипаются, и снящийся детектив встряхивает его, говорит что-то неразборчивое. Ругается, может быть? Кадзуха думает, что сон его какой-то слишком длинный и болезненный и надо бы поскорее проснуться. Гадает, как так получается, что даже во сне ему мучительно хочется спать. И восхищается, какая красивая ему снится трава. В голове шум, похожий на шёпот волн, а сквозь него, глухо, словно далёкое эхо, доносится чей-то голос. Но слов уже не разобрать. Кадзуха расстраивается. Он чувствует, что неясные слова на самом деле очень важны, но не может их понять. Усталость накатывает тёплыми морскими волнами. Ему чудится запах соли и водорослей, мелкие брызги, бьющие в лицо. Это что-то знакомое, родное. Как дедушкины сказки, как любимое одеяло, как дом. Как чьи-то крепко держащие руки. Нет. Не то. Что-то лишнее. Прежде, чем погаснуть совсем, сознание вспыхивает ярко и чётко. На мгновение Кадзуха ясными глазами смотрит на детектива. Он бледен, форма безвозвратно испорчена пятнами крови, а руки напряжённо вцепились в плечи Кадзухи. Ярче, чем любую другую секунду своей жизни, Кадзуха чувствует эту: морской ветер треплет его волосы, холод пробирает до костей, детектив говорит ему «уплывай», под их ногами портовые доски, по правую руку — корабль, готовый вот-вот отчалить, а позади — шум, крики и нестройный грохот шагов. Последним усилием Кадзуха забирается на корабль, как сквозь толщу воды слыша недовольные крики моряков. А затем всё вокруг гаснет, будто тёмной ночью задули свечу. Воцаряются мрак, холод и тишина.