Alive

      Первое, что чувствует альфа — головная боль. Пульсирующая, сплющивающая сосуды, будто кто-то ритмично стучит молоточком по макушке, издевается. Веки кажутся тяжелыми, а приоткрыв их всего на несколько миллиметров, сетчатку глаза опаляет яркий свет, так что он скорее спешит их закрыть, громко вздохнув. Лёгкие скованны в тиски, так что кислород поступает в них маленькими порциями, отдавая каждый раз неприятным жжением, а горло превращается в неполную смесь сухости и режущей боли, так что сглотнуть вязкую слюну — невозможно.       Голова абсолютно пуста, будто мысли разбежались, подобно крысам с тонущего корабля, а боль приковывает всё внимание к себе, мешая сконцентрироваться на чём-либо. Альфа раскрывает пересушенные губы, желая захватить побольше воздуха, который комком встал в грудной клетке, но вместе с ним в тело проникают воспоминания, режущими лезвиями проходясь по больному сознанию.       Дождь, подворотня, Чимин, Вита, зараженные, тьма — альфа резко распахивает глаза, от чего сетчатку пронзает жжением, а секундная паника заставляет практически подпрыгнуть на месте, принимая сидячее положение, о чём Чонгук мгновенно жалеет, ведь затëкшее тело напоминает о себе сковывающей пульсацией.       Чëрные глаза беспорядочно шарят по округе, скользят по обшарпанным стенам, полуразрушенному потолку, уставленной над ним самодельной капельнице из бутылки, пока не замирают на белом пятне, удивлëнно уставившемся на него где-то слева.       Сердце пронзает ноющей болью, а кислород вновь выскакивает из лёгких, стоит опознать в этом самом пятне Чимина. Кажется, будто это очередная галлюцинация, игра больного воображения, ведь омега выглядит маленьким и побитым настолько, что кажется вот-вот пойдет рябью и рассеется вместе с воздухом.       Кожа, практически вся белоснежная кожа, обмотана бинтами, сквозь которые в некоторых местах всё ещё проступают алые пятна крови, а на впалой щеке красуется клейкая, пропитанная препаратами лента, заходя на подбородок и шею. Белые, чистые волосы беспорядком рассыпались по голове, ниспадая на всё такие же, кристально голубые глаза, где бушующие океаны снова утягивают его в пучину, из которой спасаться не хочется.       Чимин выглядел бледным, хрупким и разбитым, окружённый несколькими пуховыми одеялами, раненный ангел, выброшенный из райских садов. Чонгук старался выдавить из себя хоть слово, будто это могло доказать, что омега перед ним настоящий, но собственный голос застрял комком в горле, выпуская наружу лишь болезненный стон. — Наконец-то ты очнулся, — тихо произнёс блондин, растягивая губы в широкой улыбке, так что глаза превратились в щелочки, а неровный передний зубик открылся на всеобщее обозрение.       Чонгук задохнулся. Прямо на этом месте развалился на миллионы звёзд, осыпался пылью на пол, ведь Чимин улыбался, а у него под кожей вместо льдин прорастало нечто живое, родинками трепетал пуль и сердце истерзанное, покромсанное, отстукивало токкату о грудную клетку, стараясь вырваться наружу. И в целой вселенной не было столько эмоций, сколько бушевало в его душе, где океаны выходили из берегов, а выращенная годами броня шла трещинами, осыпалась осколками прямо к ногам омеги, тихо скуля: «Как же я мог не очнуться, если ждал меня ты?».       Немым, брошенным щенком он так и не смог выдавить из себя ни слова, но собрав всю решимость в кулак, протянул вперёд ладонь, а Чимин, не задумываясь, протянул свою в ответ. — Ты в порядке? — вновь спросил омега, аккуратно переплетая кончики их пальцев. Чонгук выглядел напуганным, дёрганным и каким-то чересчур удивленным, будто вовсе затерялся в пространстве. Действия его были заторможенными и только глаза омуты шарили по округе с неимоверной скоростью, постоянно возвращать к нему. — А ты? — тихо, вовсе не слышно хрипит альфа, так что Чимин не сразу определяет суть сказанного, но когда осознаёт, уголки губ предательски ползут вверх, а щёки заливаются румянцем. Невероятных усилий Чонгуку стоило произнести хоть что-нибудь после стольких дней молчания и с больным горлом, но из всех вопросов в мире он решил поинтересоваться о его самочувствии.       Чимин опускает голову вниз, глазами натыкаясь на стакан, который сразу же подхватывает, передавая альфе и тем самым скрывает то, как лицо обдало краской. Что с ним происходит вообще? От Чонгука и Тэхена он получал огромнейшее количество комплиментов и обольщений, но всегда оставался с холодным рассудком, а тут вдруг, зарделся, как школьница от такой мелочи.       От мыслей его отвлекают капли, неожиданно упавшие на пол, так что Чимин поднимает голову, замечая, насколько сильно у альфы дрожат руки. Стоит тому поднести стакан к лицу, как вода выплескивается на пол, стекает вниз по перебинтованному торсу, мочит одела, от чего омега с грустью задумывается: смог ли он вообще что-либо выпить. — Тебе холодно? — спрашивает, когда пустая тара оказывается отставленной в сторону, а Чонгук обтирает лицо тыльной стороной ладони. — Да, — альфа легонько кивает, наслаждаясь тем, как промоченное горло расслабляется, а образовавшаяся внутри пустыня из органов, наконец-то приходит в норму.       В комнате, где они находились, действительно было очень холодно из-за расположенного в углу окна, откуда сквозь щели проникал сквозняк, но Чонгук мëрз скорее от повышенной температуры. По прежнему он чувствовал себя абсолютно ужасно, ведь в груди продолжало неприятно болеть, а тяжёлые веки норовили вновь погрузить его в темноту, но засыпать альфа больше не планировал, по крайней мере сейчас.       Копошение сбоку привлекло всё его внимание на себя, поэтому Чонгук повернул голову в сторону омеги, удивлëнно распахнув глаза. Чимин держал край пухового одеяла зубами, и упираясь руками в пол, ползком пробирался в сторону альфы, волоча за собой перебинтованные ноги.       Сказать, что Чонгук обомлел — не сказать ничего. Миллионы колючих мурашек табуном пробежались по спине, заползая под кожу, добираясь до самого сердца, которое замедлило свой ритм, созерцая душераздирающую картину. Он не понимал, что происходит и почему, но факт оставался фактом — Чимин не мог ходить. Прямо перед ним он тяжело пыхтел, сильнее стискивал одеяло между зубами и полз к нему, тяжело отталкиваясь руками. И не было ничего хуже того, в миг парализовавшего душу ужаса, от которого Чонгук невольно набрал побольше воздуха в лёгкие, сильно закашляв. — Что с твоими ногами? — дрожащим голосом спрашивает, наклоняясь в сторону омеги, дабы бережно обхватить за бедра и подтянуть к себе. Чимин благодарно кивает, невольно подвигаясь практически вплотную, ощущая, насколько холодной была чужая кожа, а после аккуратно закидывает одеяло альфе на плечи, укутывая по самый подбородок.       Чонгук невольно кривит нос, понимая, что омега остался в одной длинной рубашке, поэтому старается накрыть краем одеяла и его, но то оказывается слишком маленьким для двух человек. Чёрные глаза омуты быстро скользят по сидящей рядом маленькой фигуре, а когда находят не перебинтованные участки на талии, аккуратно дотрагиваются туда руками, закидывая блондина себе на колени и наконец-то укутывая их обоих.       Чимин тихо смеётся, вновь переливаясь всеми оттенками красного, но специально льнëт ближе, полностью игнорируя то, что из-за ледяной кожи Чонгука становится только холоднее. Альфа закутывается сильнее, так что вскоре из-под одеяла торчат только две контрастные макушки, специально утыкаясь носом омеге в висок, дабы вдохнуть любимый аромат. Он практически уверен, что только запах лаванды способен излечить его от всех болезней, физических и душевных, поэтому нагло пользуется тем, что Чимин наконец-то не сопротивляется, позволяя немного себя пощупать. — Не нервничай, — выдыхает блондин, откидываясь головой на чужое плечи и немного ëрзая, дабы удобнее сесть, — Я сильно поранил колени, поэтому мне немного больно передвигаться. Тэхен сказал, что ещë пару дней и начну бегать.       Чонгук поджимает губы, неожиданно вспоминая о том, что абсолютно не знает где они сейчас находятся, куда пропали остальные члены экспедиции и покинули ли они Коксон. Последнее, что осталось в памяти это заброшенная подворотня города, где он молил о смерти, но кажется явился за ним только ангел с перебинтованными коленками и глазами океанами, что оказалось даже лучше, чем он мог расчитывать. — Почему тебя лечит Тэхен? Где Хосок? — спрашивает, резко задумываясь о том, что ответ ему может сильно не понравится, больно ударив по истерзанному потерями сердцу, но Чимин сразу же пресекает дальнейшие пагубные размышления, неловко закусывая губу. — Он тоже не может ходить. Я ему ногу прострелил, — тихо произносит омега, утыкаясь носом ему в грудь, будто старается спрятаться, а Чонгук даже не успевает осознать смысл сказанного, роняя челюсть на пол, — но прежде, чем ты зайдëшься в тирадах о моей неосторожности, замечу, что я собственными руками вытащил пулю и спас ему жизнь.       Чонгук вздëргивает брови ещё сильнее, стараясь переварить поступившую внезапно информацию, которой оказывается недостаточно, чтобы в голове сформировалась полноценная картинка. Всё сказанное больше похоже на абсурд и альфе остаётся только надеется, что это окажется самым масштабным событием за все их приключение. — Что у вас там, черт возьми, происходило? — эмоционально выкраивает, стараясь поймать взглядом бездонную синеву чужих глаз, но Чимин лишь сильнее прячется у него в груди, полностью отказываясь вылазить. — Это долгая история, — негромко бурчит омега, от чего у Чонгука идут приятные вибрации по грудной клетке, заставляющие моментально обмякнуть, практически замурчав.       Мысли вновь улетучиваются в стороны, когда Чимин аккуратно пробегается пальцами по напряженным мышцам его спины, словно бабочки щекочут кожу крыльями. Чонгук расслабляется, дышит ровно, понимая, что если он всё-таки умер, то попал в райские сады Эдема. Где белоснежно-терпкий ангел забрался к нему на колени, обмотанный пуховым одеялом, выглядывает лишь изредка, а после вновь прячется где-то в районе ровно бьющегося сердца.       Татуированная ладонь опускается на мягкие, белые волосы, аккуратно перебирая пряди и Чонгук даже думать не хочет о том, почему вдруг омега стал настолько ласковым и податливым. Почему жмëтся так близко и обнимает так трепетно, и он обязательно подумает об этом позже, но точно не сейчас. Сейчас слишком хорошо. — Я не помешал? — с другой стороны комнаты раздаётся тихий стук в дверь, так что Чимин сразу поднимает голову, быстро выпутываясь из чужих рук, а Чонгук недовольно цокает, стреляя глазами в проход.       Тэхен стоит облокотившись о дверной косяк, тёмным, наполненным превосходством взглядом, оглядывая развернувшуюся картину. Чёрные кудри идеально рассыпаются по голове, немного ниспадая на кристальные глаза, а пальцы, как всегда усыпанные множеством колец, отстукивают ритмичную мелодию по локтю. Белая, полупрозрачная рубашка, расшитая пëстрыми узорами по руками и груди, аккуратно струится по просвечивающимся мышцам, заправленная за чёрный пояс строгих брюк. В величии своём подобен дьяволу, в красоте посоревнуется со смертью. — Помешал, — фыркает Чонгук, вновь задумываясь о том, откуда он берёт такие красивые вещи, но после вспоминает бедных альф Тени, которые несли на себе по четыре рюкзака. — Я старался, — Тэхен медленно пересекает растояние между ними, ловко подхватывая пискнувшего Чимина под подмышки и пересаживает обратно на его кровать, а позже снимает с Чонгука одеяло, отбрасывая туда же,— Скоро будем ужинать, — стоя между ними, альфа расставляет руки в стороны, дабы проверить температуру у каждого, а после деловито хмыкает себе под нос.       Белоснежная кожа покрывается миллионом мелких мурашек, а Чимин поджимает под себя ноги, всё ещё смущенный тем, что их застукали в столь компрометирующем положении.       Чонгук недовольно пыхтит, но позволяет прикоснуться к себе, на что Тэхен задумчиво ведёт бровью, присаживаясь на корточки. Длинные пальцы цепляются за стоящий неподалеку таз с водой, который неприятно пахнет какими-то медикаментами и аккуратно смачивают там тряпку, прикладывая ко лбу мужчины. — Что происходит? — спрашивает Чонгук, вновь принимая положение лежа. Компресс приятно охлаждает пульсирующую голову, поэтому альфа на секунду прикрывает глаза, а когда открывает вновь, Тэхен уже оказывается повернутым к нему спиной, — Где я? — Всё ещё в провинции Чолла-Намдо, — брюнет аккуратно развязывает завязки на бинтах Чимина, открывая вид на расписанные множенными ранами ноги, которые уже покрылись тёмной, шершавой корочкой, которая в некоторых местах расходится, вновь начиная кровоточить, — Мы пересекли реку Сомчжинган, а сразу за ней оказался заброшенный постоялый двор.       Чонгук задумчиво поднимает глаза вверх, воссоздавая в голове карту, дабы расчертить их примерное местонахождение, понимая, что они отошли не слишком далеко от Коксона, но всё ещё придерживаются ранее установленного маршрута. — Как вы меня нашли? Сколько людей мы потеряли? Что с припасами? — миллионы вопросов моментально вспыхивают в сознании, но задаёт альфа лишь самые важные, осознавая, что остальное можно узнать позже. Он по прежнему остаётся руководителем, даже несмотря на то, что скошенный болезнью, поэтому заботиться о членах экспедиции — не обязанность, а долг. — Чимин выследил тебя. С этого момента прошло три дня, — Тэхен недовольно кривит губы, всё ещё злой из-за случившегося. Ночами его мучают кошмары, где Чимин, отойдя от шока, начал плеваться кровью, а после потерял сознание, безвольной куклой рухнув на землю. Сосуды в голове лопались от осознания того, сколько боли он вытерпел лишь бы спасти Призрака, а следом за этим, чёрными, липкими путами душу поражала ревность, сковывая в лёгких кислород. Только выплюнуть всю скопившуюся внутри горечь Тэхен не пытался, покорно ожидая момента, пока Чонгук всё узнает сам, — На выходе из Коксона мы встретили других альф, которые додумались покинуть город. Я не слишком хорошо знаю твоих людей, но в общей сложности нас осталось восемнадцать человек.       Чонгук сильно стискивает ладони в кулаки, так что вены на руках вздуваются, аккуратной чёрной сеточкой струясь вверх. Неожиданно воспламенившаяся злость, ядом растекается под кожей, от осознания собственной ничтожности. Восемнадцать человек. Они потеряли практически половину группы, а те кто выжили, несколько дней дожидались его в лесу, полностью потерянные, не знающие, что делать дальше. Побитый и истерзанный Чимин под боком лишь усугубляет ситуацию, так что хочется выдернуть мерзкий самодельный катетер с руки, подняться и сделать хоть что-нибудь. Потому что, чёрт возьми, не они должны были его спасать, не Тэхен должен был заботиться об экспедиции эти три дня, и уж точно Чимин не должен был искать его в наполненном зараженными городе, жертвуя собственной безопасностью. Всё это должен был делать Чонгук, но единственное, что он смог — скулить в подворотне, как самый жалкий и ничтожный альфа на свете. Как после подобного он вообще может претендовать на сердце такого сильного и отважного омеги? — Я заберу Чимина, — вдруг произносит Тэхен, заканчивая с заменой бинтов, а после аккуратно поднимает блондина на руки, — Тебе нужно отдохнуть, а он посидит с Феликсом. Вечером мы придём сюда ужинать.       Чонгук легонько кивает, отворачиваясь, ведь смотреть в сторону Чимина — пытка и стыд. Хочется просто вырвать, вычеркнуть, исчезнуть, кануть в пропасти, ведь больше не осталось сил справляться с происходящим вокруг. Вся их история больше похожа на морально-физическую каторгу, вечную спираль пыток, где каждый только теряет, ничего не получая взамен. Осталось во всей этой вакханалии только не потерять себя, но кажется они и с этим плохо справляются. Чонгук устал. ***       Неровная поступь грубых ботинок, рассекает колышущиеся в стороны полевые растения, безжалостно придавливая некоторые к земле. Юнги покачивается в стороны, останавливаясь, дабы удобнее перехватить Хосока и продолжить их небольшое путешествие, которое пока что вызывает в душе смешанные чувства. С одной стороны, он безумно счастлив, слушая безостановочное щебетание солнечного альфы на ухо, утопая в любимом запахе лета, но с другой… Чёрт, сколько ещё он должен его тащить? — Вот здесь остановись, — Хосок звонко шлепает его по плечу, так что Юнги вздыхает, аккуратно опуская альфу на землю. Тот всё ещё плохо ходит из-за ранения в ноге, но внутреннего энтузиазма это ни капельки не убавило, поэтому лучезарное солнце рвалось на свободу, желая помогать всем окружающим, — Видишь вот светло-зеленое растение. Дай понюхать.       Юнги покорно следует в указанную сторону, срывая несколько незнакомых травинок, дабы протянуть альфе, который сразу же подносит их к носу, расплываясь в довольной улыбке. — Зачем мы это делаем? — спрашивает, когда Хосок протягивает пучок ему, предлагая тоже насладиться чудесным ароматом. — Намджун поймал несколько куропаток в лесу, — звонко отвечает шатен, складывая растение в карман, а после протягивает руки вверх, намекая, что готов двигаться дальше, — Мы их сейчас душистыми травами натрëм. Знаешь какой аромат будет? Пальчики оближешь.       Юнги улыбается, продолжая слушать радостное щебетание о том, как сильно Хосок бы хотел найти яблоню, чтобы приготовить запечëнные яблоки, потому что ужасно любит сладкое и неожиданно ловит себя на мысли, что ощущает себя абсолютно счастливым.       В этой реальности, где они вынуждены существовать, «хорошо» — это когда ты находишься не на волоске от смерти. Плевать, есть ли у тебя травмы или нет, сколько ранее пришлось пережить, какие ужасы ты повстречал на своём пути — если ты жив, значит уже всё хорошо. У Юнги сейчас всё хорошо вдвойне, ведь горячим воздухом макушку опаляет дыхание его личного солнца, а в лёгкие забивается такой полюбившийся запах лета, невольно будоража внутренности.       Произнесëнные на крыше слова невольно всплывают в памяти каждого, но поднять настолько щепетильную тему никто не решается, боясь разрушить образовавшуюся между ними идиллию. В любом случае, после того разговора, каждый смог сделать соответствующие выводы, а большего и не нужно. Пускай то ужасное мгновение теперь окажется похороненным под грудой новых воспоминаний, которые они попытаются создать вместе, начав с чистого листа.       Юнги такой расклад устраивает. Он, как человек строгой душевной организации, буквально ненавидит все эти щепетильные разговоры и выяснения отношений. Хосок сказал, что жалеет о случившемся, а этого вполне достаточно, чтобы отпустить всё и шагать дальше бок о бок. Настало время научиться жить здесь и сейчас, ведь завтра может не наступить.       Хосок, правда, в своих чувствах настолько хорошо не разобрался. Юнги ему ничего о своих чувствах не рассказывает, и хотя его регулярная забота должна говорить сама за себя, но это всё равно не помогает избавиться от мерзкого червячка сомнений внутри. Что, если своими словами он обязал его относиться к себе хорошо? Что, если Юнги делает это не от любви, а из жалости? Вдруг он всё-таки любит Феликса, которому, к слову, уделяет внимания не меньше, что заставляет солнечного альфу злиться, но держать недовольство внутри.       Как бы там в действительности не было, но Хосок твёрдо решил, что однажды подкопит смелости и сделает первый шаг. Только не сейчас. Сейчас он ещё не готов пережить отказ и разрушить то малое, что между ними образовалось. — Смотри, — резко выкрикивает солнечный альфа, практически подпрыгивая на месте, от чего Юнги сильнее сжимает его в руках, стараясь удержать. Зелёные глаза скользят в направлении чужой ладони, замечая расположенный на дереве жужжащий улей пчел, — Я так сильно люблю мёд. Чонгук иногда находил ульи в лесу и приносил нам соты, но мне всегда доставалось мало, потому что всё съедали омеги. А какие вкусные медовые булочки пекли на кухне. Я всегда самый первый прибегал, чтобы успеть хоть что-нибудь ухватить.       После очередной команды Юнги продолжает идти дальше, выискивая глазами нужные травы, а Хосок полностью переключается на новую тему, увлечённо рассказывая о том, какая вкусная корочка была бы у куропатки, если бы ее можно было намазать мёдом.       Вскоре они выходят к небольшому болоту, дружно решая передохнуть. Место оказывается окружено множеством пушистых кустарников, с изредка мелькающими деревьями, создающими желанную прохладу, а разросшаяся вокруг тина, добавляет водоёму сказочности, так что кажется вот-вот оттуда вынырнет леший, дабы прогнать непрошенных гостей.       Хосок опускается на гладкую траву, зарываясь пальцами в растения, а после заваливается на спину, довольно раскидывая руки в стороны. Насколько прекрасным кажется всё во вселенной, когда понимаешь, что в любой момент можешь этого лишиться. Юнги довольно опускается рядом, откидываясь назад на руки и поднимает лицо к солнцу, невольно подмечая то, что оно не греет также прекрасно, как делает это альфа под боком. — Тебе жарко? — вдруг спрашивает Хосок, дëргая пальцами чужую промокшую футболку, будто намекая, что тот сильно взопрел. — Немного, — отвечает Юнги, натягивая при этом шутливую улыбку, дабы солнце не чувствовало себя виноватым. Если это гарантирует ему повисевшее в воздухе чувство умиротворения и радостное щебетание на ухо, то Мясник готов носить его на руках всю жизньй, — Всё таки ты не маленький омежка, поэтому нести тебя не так то и просто.       Хосок фыркает, отворачиваясь, чтобы сорвать небольшой пучок травы и бросить в альфу, но когда поворачивается обратно, замирает, видя как Юнги стягивает промокшую футболку через голову и отбрасывает в сторону. Шоколадные глаза невольно скользят по перекатывающимся мышцам спины, украшенным шрамами спортивным рукам, замирая где-то в районе пресса, а после резко стреляют в сторону, будто кусты вдруг стали самым интересным на этой полянке.       С их первой встречи Юнги заметно изменился и сильно похорошел. Ранее короткие, чёрные, как смоль волосы отросли, теперь доходя своей длиной практически до низа затылка, где на кончиках скручивались в небольшие завитки. Кожа его приобрела красивые, медовые нотки из-за частого нахождения на солнце, а шрам на лице выгорел, став более темным, что придавало альфе мужественности. Ладошки загрубели, кожа на них стала сухой и шершавой, но Хосок невольно подметил то, как приятно они бы скользили по его телу, моментально раскрасневшись от подобных мыслей.       Шоколадные глаза, полностью отказываясь повиноваться своему хозяину, осматривают перекатывающиеся под кожей кубики пресса, замирая около самой кромки штанов. Там точки. Четыре ровно расположенные точки, длинною не более десяти миллиметров, которые Хосок уже видел раньше и отлично понимал, откуда появляются подобные следы.       Юнги боковым зрением замечает, как померкло его солнце, прослеживая за направлением чужого взгляда, а когда обнаруживает причину, тяжело вздыхает. Нельзя сказать, что он сильно любил делиться фрагментами своего прошлого, ведь хорошего там было мало, а точнее вообще ничего, но в памяти невольно всплыл момент того, что в катакомбах он обещал поделиться этим с Хосоком, но у судьбы тогда оказались другие планы. — Это сделал Тэхен? — резко спрашивает солнечный альфа, хмуро сводя брови на переносице, на что Юнги усмехается, отрицательно качая головой. Нет ничего удивительного в том, что в проведении подобных операций все подозревают Джокера, но нечто в глубине Мясника уверено, что тот бы никогда с ним так не поступил. — Это произошло в психбольнице, — начинает альфа, выглядя при этом абсолютно спокойным, — Богом забытом месте, куда людей отправляли не лечиться, а умирать. В затхлом государственном учреждении оставляли на произвол судьбы тех, кто не вписывался в «идеальное» общество, — Юнги на секунду замолкает, надеясь, что смог передать альфе атмосферу, витающую в том злополучном месте, — Мой папа никогда не навещал меня, отделываясь лишь скупой открыткой на день рождения, а позже я узнал, что у него появилась новая семья, куда психически неуравновешенный ребёнок не вписывался, — разворачивается в сторону солнца, замечая, как то окончательно померкло, нервно закусывая нижнюю губу, которая уже успела налиться и опухнуть. Насколько бы сильно Юнги не ненавидел жалость к собственной персоне, но сейчас был готов поклясться, что ни одни глаза в мире не смогли бы вместить в себя столько скорби по чужой судьбе. Сквозь шоколадную призму сетчатки, на него смотрела прекрасная, способная к состраданию душа, так что Юнги невольно залюбовался, не в силах отвести взгляд от неземной красоты.       Несмотря на всё, что Хосоку пришлось пройти, он смог сохранить в себе самое ценное, чем никогда не обладал Мясник — человечность. Он был прекрасен в своей любви ко всему живому, всепоглощающий, как холодное жерло реки, открытый, как небосвод на горизонте. Юнги бы целые галактики к его ногам положил, лишь бы это сияние человеческой души, внутри солнечного альфы, не затухало никогда. — В тот день, мы с Тэхеном сидели в комнате, планируя очередной план побега, а скорее возмездия. Медперсонал ворвался неожиданно, но никто из нас не удивился слишком сильно, ведь о личном пространстве там можно было только мечтать. Удивительным скорее стало то, что мне неожиданно воткнули шпиц в артерию, от чего я сразу отключился, — Юнги усмехается, словно это была хорошая шутка, вот только Хосоку вовсе не смешно. Его тонкой душевной организации и огромным розовым очкам, которые уже успели прилипнуть к лицу, никогда не понять подобных ужасов, так что рассказанное кажется не более, чем пересказом какого-нибудь дешёвого психологического триллера, события которого не могут происходить в реальности, — В общем, очнулся я в одинокой палате с ужасной ломотой в теле и уже без почки. Через две недели меня вернули в свою комнату и там я узнал, что Тэхен откусил ухо одному из медработников, которые пытались меня утащить, за что ему сломали руку, — заканчивает альфа, вновь разворачиваюсь в сторону Хосока, который по прежнему выглядит грустным и разбитым, но теперь еще и неожиданно злым. — Как такое возможно? — выкраивает шатен, практически подпрыгивая на месте, — Неужели всем было плевать на то, что детям незаконно вырезают органы? Почему никто не помог?       Юнги усмехается, аккуратно обхватывая ладонями чужое, раскрасневшееся лицо, дабы обратить всё внимание разбушевавшегося мужчины на себя. Эта милая наивность, абсолютно не вызывает в душе негативных эмоций, а наоборот, заставляет радоваться, что мир Хосока оказался полной противоположностью его собственного и тот, подобных ужасов даже представить не мог. Конечно, для таких, как солнечный альфа, жизнь была устелена радужными цветами, где каждый действовал по законам справедливости и морали, поэтому нет ничего удивительного в том, что подобная жестокость для него чужда и непонятна. — Это больше не имеет значения, — поглаживает большим пальцем щеку, невольно пододвигаясь ближе, так что кислород между ними сгущается, а дыхание становится одним на двоих, — Я не переживаю по этому поводу и тебе не стоит. Пускай это останется там, где ему самое место.       Хосок вздыхает, потупляя взгляд в пол. Юнги прав говоря о том, что нет смысла обсуждать это теперь, ведь в любом случае ничего больше нельзя изменить. Только душе от этого легче не становится. Она продолжает метаться в грудной клетке, будоражит разнеженное несправедливостью сердце, рвётся наружу, дабы сделать хоть что-нибудь.       Юнги замечает это, моментально жалея о том, что вообще поднял эту неприятную тему. Не нужно солнцу знать о том, что твориться на земле, когда туда опускаются сумерки. Он бы хотел поднять ему настроение, рассказать нечто хорошее, наполненное счастьем, но порывшись в закромах собственного сознания, выцепить ничего не удаётся, кроме моментов, проведённых рядом с самим Хосоком. Этот солнечный альфа, ворвался в тёмную, наполненную жестокостью жизнь Мясника ураганом, залил там всё своим светом, так что Юнги ослеп от этого сияния, больше не видя никого, кроме него. — Я не верю, что такое действительно существует в мире, — Хосок позволяет себе величайшую вольность, потеревшись носом о его ладошку, а после заглядывает альфе прямо в глаза, туда, где бушующая зелень бескрайних полей утягивает в свою пучину. — Это хорошо, — низким басом отвечает Юнги, теряясь в сладости шоколадного фондю напротив, — Я бы прошёл этот ад снова, чтобы тебе и дальше не приходилось знать подобных ужасов.       Хосок смущëнно вздыхает, а щёки моментально вспыхивают красным, так что альфе хочется закрыть их ладошками, чтобы спрятать слишком явное волнение, но щеки всё ещё нежно касается рука Юнги, а отодвинуться от неё у него не хватит моральной стойкости. — Какой была твоя жизнь? — неожиданно спрашивает Мин, действительно задумавшись над подобным вопросом. Он ведь о Хосоке практически ничего не знает. Хочется изучить его вдоль и поперёк, каждый сантиметр кожи, заглянуть в самую душу, порыться между полочек в голове. Хочется быть с ним единым целым, понимать без слов, отличать эмоции по глазам. Хочется выучить его наизусть. — Обычной, — выдыхает шатен, понимая, что никаких душераздирающих историй за его плечами не хранится, — Мои родители были довольно богатыми людьми, поэтому когда пришло время, оплатили мне обучение в Сеульском университете на отделении нейрохирургии. В то время я ещё не понимал, каким конкретно хочу быть врачем, поэтому прошёл множество курсов в разных направлениях, а моя семья полностью поддерживала меня морально и финансово, — Юнги слушает, а губы вновь трогает улыбка, но уже более грустная. Каждое слово вылетевшее из чужих уст звучит слишком прекрасно, чтобы быть реальностью. Складывается впечатление, будто альфа пересказывает ему добрую детскую сказку, где с самого начала и до конца все будут счастливы. Они точно жили в одном измерении? — В университете я познакомился с отличным омегой и к окончанию обучения сделал ему предложение. Не могу сказать, что это была огромная любовь, но он был действительно хорошим парнем и подходящей для меня партией. За несколько дней до начала пандемии мои родители уехали на Чеджу, а я должен был вернуться в Кванджу, дабы присмотреть за домом. Мой жених не поехал со мной из-за экзаменов, — Хосок неожиданно замолкает, будто смакует старые воспоминания на кончике языка, но на лице его не скользит никаких эмоций, кроме приятной ностальгии, — Как ты понимаешь, больше я никого из них не видел. Я очень скучаю по ним, но никогда не оплакиваю. Нечто в глубине моей души уверено, что они всё ещё живы и тоже скучают по мне. Глупо, правда?       Альфа поднимает шоколадный, зеркальный взгляд, сталкиваясь с тёплой улыбкой на лице Юнги. Чёрные пряди ниспадают на сказочную зелень глаз, где сконцентрировалось тепло и мягкость, от чего на душе Хосока вдруг становится так спокойно, словно на плечи легло огромное пуховое одеяло, оставив все проблемы за своими пределами. — Не глупо, — поглаживает большим пальцем щёку, а после, аккуратно убирает выбившуюся прядь волос за чужое ушко. — Если ты так считаешь, то и я тоже, а значит в это верят уже двое людей.       Хосок вновь уводит взгляд в сторону лесной чащи, а Юнги бессовестно вырисовывает созвездия из чужих родинок. Лето пахло цветами и спокойствием, а его зима сплошным насилием, так что хотелось украсть этот июнь, отпечатать на плёнке, а после назвать его именем. Пускай вчера и завтра растворится в лучах тёплого солнца, уступив место настоящему, тому, где они самозабвенно любят друга друга, но пока что боятся сказать об этом в слух. — Мы забыли розмарин, — неожиданно выкрикивает Хосок, практически подпрыгивая на месте, а Юнги улыбается, теряется где-то в запахе бушующих трав, аромате лета, обнажает дëсна и влюбляется в него заново, словно в первый, но определённо не последний раз. *** — Чонгук, — выкрикивает Сокджин, резко прыгая в груду одеял, где его ловят покрытие татуировками руки, моментально прижимая к себе. Омега смеётся, обнимает мужчину двумя руками, сразу начиная щебетать обо всём на свете, так что уловить суть сказанного оказывается слишком сложно.       Чонгук проснулся всего полчаса назад, и за это время в комнату успел вернуться Чимин, а в центре теперь возвышался небольшой, старый стол, который нашли в заброшенном постоялом дворе. Медленно, все начинали готовиться к ужину и параллельно праздновать то, что пропитанный противным хрипением, ранениями и постоянной войной за жизнь ад, закончился. — Господин никого к тебе не пускал, — насупился омега, скатываясь с альфы в сторону и удобнее умещаясь на одеялах, распластав руки в стороны, — Мы уже начали думать, что ты умер, а господин пытается это скрыть. — Как бы я тебя бросил? — Чонгук расплывается в улыбке, зарываясь пальцами в шоколадные волосы, нелепо растрепав те в стороны.       В действительности, одним небесам известно, как же чертовски он за ними соскучился. Даже Джокер больше не кажется таким раздражающим, а если взять во внимание то, что именно он заботился об экспедиции во время его отсутствия, то Чонгук и вовсе испытывает чистое, искреннее чувство благодарности.       От созерцания радостной улыбки на лице Джина, его отвлекает тихое, утробное рычание, так что альфа даже не сразу понимает, откуда оно исходит, пока не поднимает глаза на Чимина. Беловолосый омега сидит в позе лотоса на своей постели, комкая между пальцами покрывала, а в угрожающе сузившихся глазах поднимается не шторм, а настоящий ураган. Подобная непогода, топит жалкие корабли самоконтроля, утягивает их в ледяную пучину, навеки безмолвными статуями оставляя на дне морском. Оголëнная, перемотанная бинтами грудная клетка, заметно вибрирует, посылая мелкие электрические разряды по покрывшейся мурашками коже.       Чонгук замирает, тяжело выдыхая моментально сгустившийся кислород, ведь смотрит Чимин не на него. Концентрированные льды Марианских впадин, пристально наблюдают за примостившимся у альфы под боком Сокджином, так что омега невольно куксится, сжимаясь в плечах. — Ну наконец-то, — неожиданный визг со стороны двери заставляет его повернуться в сторону проёма, обращая всё своё внимание на влетающего в комнату Хосока, которого сзади старается удержать Юнги, дабы альфа не поцеловался с полом от переизбытка энтузиазма.       Хосок сильно хромает, практически волоча за собой больную конечность, из-за чего постоянно придерживается за стены и тяжело пыхтит, но даже это не убавляет застывшего на лице восторга и полной решимости добраться к цели. — Юнги, брось мной в Чонгука, — командует альфа, когда чуть не спотыкается о небольшой порог, на что успевший поймать его за шкирку Мясник, тяжело вздыхает, поднимая того на руки и аккуратно опуская уже на одеяла, — Как же я соскучился по вам, господин руководитель, — шутливо произносит Хосок, обнимая его двумя руками, на что Чонгук тихо смеется, обхватывая его в ответ. — Выглядишь очень живым, как для человека, которому прострелили ногу, — расплывается в улыбке брюнет, подтягивая альфу на себя, дабы тот перестал клубиться в ногах. — Выглядишь очень живым, как для человека, пролежавшего три дня с воспалением лёгких, — кривляется в ответ Хосок, стараясь удобнее умостить ушибленную конечность, а когда наконец-то принимает нужное положение, довольно вздыхает, откидываясь на руки.       Вскоре к всеобщему веселью присоединяется Намджун, радостно похлопав Чонгука по плечу, а в комнату начинают прибывать альфы разведки, радостно рассказывая своему руководителю обо всём с ними случившемся. Несколько раз они переключались на более серьёзные темы, такие, как острый недостаток припасов и практически полное отсутствие медикаментов, но сразу же возвращались к беззаботному щебетанию, решая, что будут обсуждать подобное, когда Чонгук полностью оправится.       Когда за окном медленно начало смеркаться, по периметру комнаты расставили несколько фонариков, заряженных от солнечных батарей, а уже после на стол опустилась приятно пахнущая куропатка, так что Чонгук сглотнул скопившуюся во рту слюну. Позже выяснилось, что Намджун смог выловить огромного окуня с реки, поэтому к шикарному мясному яству, прибавились ещё и ломтики зажаренной на костре рыбы.       Чонгук, первые несколько минут запихивал в себя еду, как умалишенный, почувствовав внезапно накативший голод, после вынужденной пятидневной голодовки, но после немного успокоился, начав употреблять пищу более сдержанно. Чёрные глаза омуты невольно каждый раз отрывались от собственной тарелки, дабы посмотреть на расположившихся вокруг друзей, довольно обсуждающих самые разные темы между собой.       Чимин, сидевший рядом, тихо переговаривался о чём-то с Намджуном, от чего заливисто смеялся, практически падая на альфу, который в свою очередь прикрывал улыбку ладонью, продолжая травить старые шутки. Тэхен беззлобно доказывал Хосоку какие-то термины и практики по человеческой анатомии, на что шатен заинтересованно слушал, в один момент согласно кивая, а в другой также рьяно доказывал что-то собеседнику. Сокджин, на удивление, что-то тихо, но настойчиво рассказывал Юнги, который слушал необычайно внимательно, а когда Чонгук попытался прислушаться к их беседе, то понял, что те обсуждают уход за младенцами, но так и не разобрав сути, переключился вновь на свою тарелку.       Рассматривая аккуратно сложенные там куски надкушенной куропатки, уголки губ сами поползли вверх, но не от принятого вкуса долгожданной еды, а от неожиданно повисшей в воздухе атмосферы счастья. Будто всем будоражащим душу проблемам, грузом давящим на плечи, вход в эту комнату оказался категорически запрещён, ведь обитало здесь нечто совсем иное, теплое и родное, заставляющее по-дурацки улыбаться, растворяться в наслаждении. — Что же с вами произошло? — неожиданно спрашивает Чонгук, вспоминая, что никто так и не поведал ему историю происхождения множественных травм Чимина. Заведомо известно, что тема для разговора окажется крайне неприятной и будоражащей, но интерес полностью затуманивает сознание, требуя достучаться до правды.       Чересчур взбудораженный насыщенным днем Хосок, будто только и ждал этого вопроса, потому что после, его оказалось не заткнуть. Он рассказывал всё с самого начала, описывал в красках, так что можно было написать отдельную историю, полную метафор и эпитетов. — … а потом Юнги подхватил Феликса и подпрыгнул, одной рукой держась за лестницу, пока снизу хрипели зараженные, — альфа увлечённо махнул ложкой в воздухе, так что чуть не попал в глаз Тэхену, но тот вовремя успел наклониться немного в бок.       Хосок рассказывал и рассказывал, изредка в красках описывая даже детали их диалогов, так что Чонгук успевал лишь увлечённо кивать, изредка задавая наводящие вопросы.       Когда повествование затронуло тему очередной панической атаки Чимина, Чонгук невольно сжал руки в кулаки, заметив боковым зрением, как омега скуксился, явно недовольный тем, что об этом узнали, а потому альфа аккуратно, практически невесомо коснулся чужой коленки, словно давая понять, что больше подобного не произойдёт. Противоречивые чувства лепили из его мозга папье-маше, ведь с одной стороны душу будоражила вина за случившееся, за то, что не был рядом, но с другой… Чимин действительно так убивался из-за его смерти?       Благоразумно, Хосок не затронул тему того, что Феликс пережил роды на крыше заброшенного здания, посчитав, что переутомлëнному организму Чонгука и так достаточно потрясений за день. Привыкший оберегать каждого члена экспедиции Чонгук, явно лишился бы спокойного сна, постоянно раздумывая над тем, как уберечь в будущем грудного ребенка.       Постепенно, Хосок дошёл до самого неоднозначного момента своего рассказа, ведь реакцию руководителя было предсказать слишком трудно, а точнее, до будоражащих душу приключений Чимина. Тихо и медленно, омега самостоятельно начал повествовать всем о произошедшем, упоминая о тёмной лестничной клетке, происхождении шрамов на руках и о феерическом прыжке на высоте в восемнадцать этажей.       Чонгук слушал, опустив голову вниз и ни один мускул на его лице не дрогнул во время рассказа, так что все окружающие могли почитать это за безразличие, но Чимин чувствовал, как альфа с силой сжимает его коленку, а после отпускает, аккуратно поглаживая, боясь причинить боль. Он слышал громкое, ровное дыхание, которое прерывалось на особо волнующих моментах рассказа, а после восстанавливалось вновь, будто Чонгук старался подавить разрывающие на части эмоции. Чимин, оказался единственным человеком в плотно забитой комнате, который чувствовал насколько ему тяжело. — Мне жаль, — неожиданно произносит омега, укладывая свою руку поверх чужой ладони. Голубые глаза сверкают в мягком свете фонариков, переливаются всеми оттенками сапфирового и нотками всепоглощающей грусти, — Мне правда очень жаль, но мы должны были уйти, — Чонгук разворачивается в его сторону, совсем не понимая, почему чужой голос предательски надламывается, а маленькая ладошка поверх его собственной, мелко подрагивает, — Я знаю, как сильно ты любишь Виту и я искал её, честно искал, но…       Именно в эту секунду, нечто в глубине его души предательски надламывается, ведь Чимин несёт на себе вину за то, чего не совершал. Он так искренне и чисто сожалеет о случившемся, что Чонгуку хочется остановить время, набрать побольше кислорода в лёгкие, успокоить бешено бьющееся сердце, а лишь после заключить его в объятья, такого ангельски терпкого и разбитого. — Ты бы не нашёл её, — всё, что удаётся выдавить из себя альфе, прежде чем вновь окунуться в пучину холодных, сияющих от скопившихся эмоций глаз. Хосок, подметив вдруг накалившуюся атмосферу, втягивает кого-то в громкую беседу, так что уже через несколько минут, комната начинает гудеть подобно оживленному муравейнику.       Только Чонгук всеобщего веселья не разделяет, продолжая тонуть где-то между созвездий Чимина, который отчаянно крепко сжимает его руку под столом. ***       Старые, электронные часы отбивают второй час ночи, когда Чонгук щурится, дабы взглянуть на яркий экран. Миллионы мыслей маленькими, назойливыми жучками ползают по черепной коробке, мешая окунуться в сонную негу, сбросить с себя наваждение прошедшего дня. Чёрные, блеснувшие в ночной мгле глаза, постоянно возвращаются в сторону лежащего в нескольких метрах омеги, скользя по обнажëнным, покрытым клейкими лентами лопаткам, которые ритмично взымаются от каждого ровного вдоха.       Чонгук видит, как белая кожа покрывается маленькими мурашками из-за проникающего сквозь створки сквозняка, но насколько бы сильно ему не хотелось закрыть обнаженный участок своей грудью, проклятый катетер в руке идёт наперекор его желаниям.       Как он может заснуть, когда в голове сконцентрировалась целая вселенная, состоящая из маленьких родинок на чужой спине? Никак он не может перестать скрупулёзно рассматривать множественные раны на столь желанном теле, заставляющие сердце сжиматься чувством вины.       Чимин — мальчик сильный и выносливый, но ведь в действительности, ни один человек на земле не хочет быть сильным. Он хочет быть нужным и желанным, преодолевать трудности, зная, что есть тот, кто не даст споткнуться, ударившись лбом о реальность. Чонгук отчаянно сильно хочет быть для него таким человеком и хотя пока получается плохо, но чёрт, как же он старается.       Он ведь обещал, чёрт возьми, обещал спасать, а в итоге в спасении нуждался сам. Самое будоражащее было то, что Чимин действительно пришёл. Как и обещал практически год назад, что не оставит больше никогда, так и явился, пожертвовав тем малым, что имеет — жизнью.       Почему из миллиона лживых фраз, правдой должна была оказаться именно эта, ведь теперь Чонгуку хочется похоронить себя под слоем земли, лишь бы никогда больше не испытывать всепоглощающего чувства стыда, смотря в ледяные глаза.       Почему из тысяч омег, он полюбил именно этого? Того, чей характер способен пробивать алюминий, а решимости хватит на целую армию. Он ведь так отчаянно хотел его спасти, но только сейчас, словно на страшном суде открылось ему, что Чимин никогда не нуждался в спасении.       Просто сильных омег любить тяжело. Хочется, чтобы он хрупким зайчиком прятался за твоей спиной, но Чимин не такой, он выскочит вперёд, отчаянно размахивая мечом пред лицом смерти. Эта его сокрушительная сила, заключалась даже не в физической подготовке, а умении преодолевать трудности самостоятельно. Он не нуждался в поддержке и одобрении, уверенно брал, разрушал любые преграды и было это настолько восхитительно, насколько и ужасно. Ведь сильными от хорошей жизни не становятся. — Я чувствую, как ты нервничаешь, — в комнате раздается тихий, наполненный лёгкой хрипотцой голос, от которого Чонгук резко разворачивается в сторону омеги.       Сопровождаясь громким шорохом одеял, Чимин переворачивается на другой бок, открывая альфе вид на собственное, немного сонное лицо и складывает ладошки себе под щеку. Белые волосы в свете луны переливаются перламутром, аккуратными узорами рассыпаясь по подушке, а глаза цвета бездонности, цвета бешенства, паники, отливают всеми оттенками Млечного пути, где уже давно потерялся Чонгук, но так и не смог себя отыскать. — Что? — глупый, абсолютно необдуманный вопрос вырывается из приоткрытых губ, но видят боги, у него не было сил на раздумья, когда Чимин так смотрел. Впервые, он смотрел не сквозь него, а прямо, будоражил голубыми безднами душу, разукрашивал внутренности собственной палитрой, из-за чего Чонгук смог лишь громко сглотнуть. — Чего ты боишься? — шёпотом спрашивает омега, но контратенор его отлетает от каждого уголка комнаты, сладкой патокой затекая альфе в уши, обволакивая мысли, проступая кляксами в сознании. — Ничего, — самая большая ложь выплëскивается наружу, разлетаясь в воздухе и моментально растворяясь в тяжёлом, синхронном дыхании.       Чонгук уверен, что может разложить перед Чимином душу, разорвать все нити, стягивающие шрамы, поделиться тем, насколько сильно он боится подвести каждого из них, подвести его, себя, но эти слова, как и миллионы других не высказанных фраз, растворяются где-то среди звёзд, так чётко сейчас отпечатавшихся в глазах напротив. — Я чувствую тебя, — констатирует Чимин, как данность, которую обязательно нужно принять, замолкая лишь на несколько секунд, ведь знает, что Чонгук более ничего не скажет, ожидая продолжения, но его не последует.       Чимину нечего сказать, ведь он и сам не знает, почему это происходит. С момента последней панической атаки, того самого дня, когда он посчитал, что альфа погиб, ощущение чужих эмоций не покидало его ни на секунду. Словно осязаемо, он чувствует, как Чонгук злится или винит себя за случившееся. Этот дикий ансамбль эмоций в чужом сердце, переплетается с его собственным, создавая удивительный дуэт ощущений, каждый раз будоражащий душу.       Чонгук набирает больше холодного кислорода в лёгкие, будто хочет произнести нечто важное, но подходящих слов не находится. Молчит. Молчит, не потому что ему нечего сказать, а потому что хочется сказать намного больше, чем кто-либо в этой комнате способен понять.       Почему он говорит так? Так, что душа сквозь поры просачивается, бренное тело покидая. Почему заставляет его раздумывать над чувствами, бороться с собственным сознанием? Почему смотрит так холодно, хотя пару дней назад ради его спасения готов был пожертвовать жизнью? Пугает даже само воспоминание о том, сколько Чимину пришлось пережить, чтобы спасти его. Сколько всего он сделал ради него. Пугает, ведь пропитанный запахом ладаны мозг, отчаянно пытается спутать чужую самоотверженность с любовью.       Альфа старается убедить себя, что он сделал бы это ради любого другого, что он из тех людей, которые с переломанными ногами дойдут до севера, лишь бы достигнуть собственной цели. Чонгук же из тех людей, которые абсолютно не понимают зачем идти на север, но определённо пойдëт вместе с ним.       Почему так сложно? Почему каждый диалог превращается в осаду ледяного замка, где кажется, что ты вот-вот победил, но оказалось, что не сдвинулся вперёд ни на шаг? Чимин будто вечно водит его за нос, мимолётом давая прикоснуться к себе, а после вновь отталкивает, поражая осколками зеркальных глаз. — Знаешь, сегодня я впервые почувствовал, насколько сильно ты полюбил меня, — неожиданно произносит омега, так что Чонгук задерживает дыхание, а желание продолжения концентрируется в воздухе, становясь практически осязаемым, — Сегодня ты прикасался ко мне по-особенному.       Вдруг кислород в комнате сжимается до размеров молекулы, но больше не будоражит душу, где вмиг становится так спокойно, будто сверху уложили огромную копну пушистого снега, холодного, но приятного. Чонгук хочет улыбнуться, ведь невысказанные слова собираются комком в груди, но промолчать оказалось тяжелее, чем выдавить из себя хоть что-нибудь. — Я прикасался к тебе так же, как и всегда, — голос его шкварчит искрами, разрывается на молекулы, проникает в чужое сердце. Чимин вдруг поднимается на локтях, будто хочет слышать его отчётливее, словно вот-вот и мимо него ускользнëт нечто важное, такое, что сам он осознать не в силах, — Я давно люблю тебя, а сегодня ты наконец-то почувствовал, как полюбил меня.       Чимин закусывает нижнюю губу, отворачиваясь в сторону, но даже это не мешает рассмотреть, насколько сильно вспыхнуло румянцем чужое лицо. В воздухе больше не виснет ощущение недосказанности, но появляется тягучее чувство того, что должно произойти нечто важное, но мешают этому перебинтованные коленки и вставленный в руку катетер.       Чимин больше к нему не поворачивается, комкает одеяло пальцами, а Чонгук видит, как звёзды взрываются в сумрачном небе, осыпаются пылью на дрогнувшие в лунном свете плечи и чёртов катетер оказывается безжалостно отброшен в сторону, а горячие ладони обхватывают чужое лицо, резко накрывая искусанные губы своими.       Целует бережно, аккуратно, практически целомудренно, обводит языком ранки на нижней губе, будто старается исцелить, вернуть к жизни. Чимин распахивает глаза, вцепляясь отросшими ногтями в чужие плечи, приподнимается вверх, но после, чёрные ресницы предательски подрагивают, а рот непроизвольно приоткрываются, отдавая себя полностью чужому контролю.       Чонгук боится, не знает куда положить руки, дабы не наткнуться на ещё незажившую ранку, зажмуривает глаза до ярких бликов перед зрачками, желая навсегда запомнить это мгновение, оставить осязаемый отпечаток нежных касаний чужих губ, испить его так, чтобы насытиться навсегда.       Чимин отстраняется лишь на мгновение, дабы втянуть сквозь распухшие губы кислород и безвольно опасть на подушки, а Чонгук не может оторвать взгляд от покрытых алым румянцем щёк, затянутых тягучей, непроглядной дымкой морских глаз и тоненькой ниточки слюны, тянущейся от чужого языка к его собственной губе, не успевшей даже разорваться, прежде чем альфа вновь придавливает его к подушке.       Чимин пробегается лёгкими касаниями пальцев по чужой скуле, зарывается в короткие волосы на затылке, оттягивает и отпускает, будто играется, создавая внутри Чонгука сумасшедший взрыв ощущений, так что тот лишь более остервенело терзает мягкие губы, сплетает язык, желая навеки запечатлеть привкус сладости в горле.       Дрожащее под пальцами тело, подобно хаотичному танцу молекул, то тулится ближе, словно сантиметры между ними превращаются в пропасть, то отступает назад, так что холодный сквозняк мурашками укутывает кожу. Чонгук себя в нём отыскать так и не смог, ведь растворился где-то между выпирающих рёбер, где бешено бьющееся сердце отстукивало токкату, в унисон переплетаясь с его собственным, вопящим: как чертовски долго я ждал тебя. — Чонгук, — омега мягко нажимает на чужую грудь, так что альфе приходится отстраниться, потупив взгляд на юркий язычок, скользящий по припухшей губе. Чимин отводит голубые глаза в сторону, будто собирается что-то сказать, но размышляет, а Чонгук вдруг резко вспоминает, что нельзя ему позволять подобного, ведь если блондин начинает думать над их взаимоотношениями, то неизменно делает несколько шагов назад.       Сейчас его снова уволокут в пучину сомнения, предрассудки, а сознание подкинет миллион причин, почему они не могут быть вместе, поэтому Чонгук резко сгребает его в охапку, накрывая сверху одеялом. — Не рыпайся, — произносит хрипло, утыкаясь носом в чужой висок, дабы лёгкие наполнись ароматом лаванды до самых альвеол, — Теперь ты никуда от меня не денешься.