Со временем

      Когда ты долгое время вдали от дома, родные места воспринимаются иначе.       Леса Мидгарда дышат жизнью: каждый кустик, каждая травинка и деревце воспевает в нем оду свежести, восхваляет царствующее изобилие и тянется вверх, к шару горячего весеннего солнца, что медленно, но верно клонится к горизонту. А свет, искрящийся в волнующихся кронах вековых деревьев, щекочет, как перышком, по сердцу ностальгией, отдает приятной горечью воспоминаний.       За многолетние странствия Атрей успел позабыть, каково это — быть дома.       Он долго ходил по миру, скитался из одного пантеона богов в другой. Найти оставшихся великанов оказалось не так уж просто, хотя на лучшее он не надеялся, отправляясь на миссию таких масштабов.       В первое время Атрей просил встречающихся перелетных птиц передать близким письма о своем благополучии, сообщал — с предельной осторожностью, чтобы отец не бросился его искать сломя голову, — о тяготах дороги. Дальше как-то не склеилось: до писем не было времени. И с тех пор его скудный контакт с прежней жизнью прекратился.       Кукушка монотонно заводила: «Ку-ку», останавливалась передохнуть и снова: «Ку-ку», «ку-ку». Атрей вместе с ней: то останавливался передохнуть, тяжело опираясь плечом о близлежащий ствол, то вновь упрямо шел. Силы были на исходе — и физические, и душевные. Казалось, простая задача — доставить последнее письмо отцу, но только не в его состоянии.       — Кажется, я… восемь, нет, десять дней назад, — бормотал под нос Атрей. — Что, не может быть, — он встряхнул головой. — Что ты говоришь, это было в прошлом месяце, я же добирался сюда… сколько добирался?       «Ку-ку» еще раз прозвучало, а затем испуганно осеклось — это Атрей привалился к дереву, на котором захлебывалась пением кукушка. Отросшие и сальные волосы лезли в болезненно раскрасневшиеся глаза. Атрей тяжело моргал, оглядываясь по сторонам, мял подсумок с письмом и хрипло усмехался. Легкий туман, этот прелестный туман над речкой с прозрачно чистой, исполненной прохладной синевы водой, почему-то напоминал ему его собственный туман в голове. А усмехался тому, что их было совершенно глупо сравнивать — это раз.       Два — как он покажется перед отцом? Страшно представить выражение лица Кратоса, как только он увидит сына в таком виде. Что иронично, Атрей знал, как отец на него посмотрит, но знание постоянно ускользало, как горячие пески пустынь, через пальцы, и мысли беспорядочно разбегались кто куда.       Знание о том, как Атрей сейчас выглядит, тоже так — где-то и было, но залезло в угол куда-то далеко-далеко, укромно и незаметно, боясь высунуть носа на свет. Он только знал, что отправлялся домой налегке — все равно поклажа ему была ни к чему. В голове со скрипом потихоньку выстроилась цепочка воспоминаний: вроде бы одежда на нем была мятая, старая, какие-то штаны и льняная рубаха, разбитые путешествиями наплечники, худой, бывший меховым плащ в заплатках да сапоги кое-как живые.       Волосы забыл, когда стриг: в суматохе жизни не до них было. Помнит, давным-давно глупо мечтал о бороде, как у отца, но время шло, а дело дальше щетины не шло. Или, быть может, он еще не дорос… Сколько времени он скитался?       Снова не без боли усмехнувшись, Атрей прошелся ладонью по колючей щеке. Если подумать, он не мылся и толком не спал с того момента, как отправился обратно в Мидгард. Мешки под глазами от бессонных ночей пути будут видны отцу издалека. Наверное, вид Атрея не понравится ему.       Атрей, пыхтя, оттолкнулся от ствола и побрел дальше, но трель кукушки уже не сопровождала его. Чего греха таить — «наверное» будет здесь неуместно. Он же всё знал.       Он же всё знал.       Непроизвольно он закусил нижнюю губу, почти до крови, настолько было больно. Больно осознавать это. В голове всё путалось. Но было больно.       А из-за чего ему было больно?       Под ногой оказался корень. Атрей неуклюже шлепнулся на землю, шипя от досады. И от боли.       — А-а-а, так боль физическая, — посмеялся Атрей. — Это хорошо. Это нестрашно. Локи ничего не страшно.       Да, Локи бесстрашен. Он исполнил свой священный долг, миссию всей жизни — вернул великанов в Йотунхейм. Неважно, по их собственной воле или нет. Любой ценой вернуть сородичей — такова главная задача Локи.       Ведь те йотуны, что оставались вдали от дома, рано или поздно становились новыми камнями в мешочке. Почему-то везде, куда бы Атрей ни пошел, как бы ни старался помочь, с открытым сердцем и распростертыми объятиями принимая окружающий мир, везде за ним по пятам неслась смерть. Синдри был прав — Атрей как хаос, рок, что приходит, до последней ценности обирает и ничего взамен не отдает. Кроме чужих жизней.       Поэтому приходилось идти на уступки. Найти великанов стало равно любой ценой вернуть великанов. Со временем, пока жизнь заставляла его пожинать плоды ошибок, он выработал тактику: чтобы за тобой шли, ты должен создать людям проблему, а затем сам же помочь им решить ее.       Обманывать, заставлять других чувствовать себя должниками, играть на эмоциях — это стезя Локи. Во имя спасения народа. Во имя всех.       И так было ровно до той поры, пока он не уперся в тупик. Тупик знаний.       Земля в Мидгарде такая теплая. Атрей не спешил вставать, — цель его пути и письмо отцу показались вдруг такими эфемерными, далекими — и вместо того чтобы идти дальше, он глубоко вдохнул грудью запах родины. Близился закат, окрашивая мхи на стволах деревьев в бурые тона, чертя на лесной подстилке волнистые и диагональные линии — тени ветвей.       Солнце торопливо убегало в ночь — сделало свое дело, нагрело лес за день и уходит. Земля благодаря ей стала теплой, такой непривычно радушной, готовой услужливо принять в свои владения Атрея. Противоречивые чувства бушевали оттого в нем. И приятно, и словно подножку в решающий момент сделали.       Как-никак странно — когда он уходил, снега едва начинали таять, отовсюду шел бодрый перезвон капель и оттепель только-только принималась хозяйничать после Фимбулвинтера. А теперь нескончаемой зимы будто не бывало. Конец весны и вправду был концом весны: подзывал в свои кусты копошиться отъевшуюся дичь и шелестел листьями на чуть прохладном ветерке.       Все ужасы голодной жизни в бесплодных поисках пропитания и колки дров в истеричную метель просто исчезли. Пуф — и растаяли. Дыхнули теплом влажной земли на разбитую губу и стерлись бурными течениями времени вместе с воспоминаниями о тех годах.       — Нет, что же это, — Атрей подтянулся на руках, поднимаясь. — Я… я… опять забываю всё…       В последнее время в голове всё путалось. Результат всеобъемлющих знаний — суровый и беспощадный.       — Но я же бог.       Так Атрей ежедневно приговаривает себе. Так сказал себе, когда заглянул в разлом в пространстве.       Греция — край павших богов. Пепел войны, отголоски кровопролитных битв, бывший дом отца — туда понесла нелегкая Атрея. В теле сраженного титана он нашел то, что предпочел бы навсегда забыть, — источник всех знаний, питающий стремления всех алчных и ненасытных умов. Как в месте, где Один убил Имира, так и здесь разлом раскрыл себя.       Отчаявшийся после череды неудач, после которой погибли многие невинные; отвергнутый несколькими великанами, которые узнали о его лжи, Атрей был на грани того, чтобы махнуть на всё рукой. Пока ему не посчастливилось найти то самое необходимое — знание.       — Я не стану таким, как Один, — повторял и повторяет Атрей, пока тщетно пытается не растерять последние воспоминания о Фимбулвинтере. — Я не стану.       — Я не стану Одином, ведь я желаю спасения не себе.       Сказал он так, когда нашел первый обломок новой маски.       Тут и без того знакомые окрестности сменились старым домом впереди.       — Как и должно быть, — выдыхает Атрей. — Прибыл ровно в это же время, в этот же час, дальше мы пойдем, и… и… кто, я забыл?.. И Локи пройдет к дому в ветвях Иггдрасиля.       Он вдруг откинул голову и безудержно рассмеялся. Несколько птиц испуганно взметнулось в заалевшую вышину. Да… верно… он пересказывает события прошлого или будущего? О чем он только что думал? Или говорил?       Увидев, как олень, мирно пасущийся в кустах неподалеку, в панике поскакал прочь, в заросли, Атрей по старой привычке занес руку за спину. Лука там не оказалось. Лука теперь больше нигде не окажется.       — Точно, да, верно, как иначе? — с улыбкой обратился к земле Атрей. — Плата.       В процессе поиска оставшихся частей маски случилось многое: на этот раз они были разбросаны не просто в паре миров в пределах одного пантеона богов, а сразу в нескольких. Один из них оказался у… как же, у кого же? У египетского фараона? У китайского торговца? Воспоминание кажется таким расплывчатым, едва существующим. Было ли это вообще? Разве он продавал кому-то лук в обмен на обломок маски?       Так или иначе единственный мостик в те времена, когда Фэй учила Атрея премудростям жизни обычного человека, сгинул. Во благо народа. Во благо великанов. Во благо знаний.       Атрей сделал шаг, сделал еще один. А оказалось, что прошел двадцать. Прошел тридцать — стоял на месте. Картины прошлого, настоящего и будущего перебивают друг дружку, накладываются неловкими штрихами, перебиваются морем голосов и сбиваются на полпути к слуху захлестами переливающегося через край спектра всех возможных эмоций.       Маска в итоге помогла немного — лишь защитила лицо, когда Атрей заглянул внутрь. На самом деле разлому за ответы на все вопросы нужно было внести определенную плату. И оказалась она до безобразия банальной.       Потеряй ум — обрети знания.       — Они приобрели, — рассуждал Атрей, заносясь то вправо, то влево, то бредя вперед, — если они приобрели, то ничего не потеряли. Равноценный обмен.       Но он отлично понимал, что это не так. Просто поток мыслей сбивал с ног, иногда буквально, словно бушующие волны океана налетают на мелкую рыбацкую лодчонку, погребают под собой и вскоре издевательски поднимают щепки от нее назад.       Интересно, а смог бы он еще на немного отсрочить безумие? Вначале ведь всё было относительно нормально, он сумел благодаря обретенным знаниям помочь оставшимся великанам, написал какое-то письмо, содержание которого затерялось на дальних полках памяти, отправился зачем-то домой… Что, если у него бы получилось найти в водовороте неисчерпаемой информации избавление от безумия? Атрей иногда задавался этим вопросом, и он знал ответ. Но, как и всё, что он пытался отыскать в закромах памяти, ответ стремительно сбивался потоком воспоминаний о будущем, предсказаний прошлого, текстов неизвестных языков, чертежей монументов будущих цивилизаций…       Атрей прошел мимо пустых и застарелых лежанок. Разве Спеки и Свана не лежали здесь только что? Разве он сейчас не провожал Фенрира в последний путь?..       — Или этого еще не произошло? — вопрошал в никуда Атрей. С каждым шагом через глубокий снег он всё глубже и глубже проваливался в бессознательное состояние.       — Откуда здесь трава?       — Локи сейчас должны встречать фейри Благого двора в…       — Нет же, нет совсем, мы не правы! Ты наблюдаешь за тем, как из Нуна вышел Сет!       — А скоро он узрит Капитолийскую триаду?       — Не раньше, чем я достигну края земли.       В порыве бурной жестикуляции рука задела подсумок, и Атрей остановился, поджав губы. То, что его больные остатки ума перебирали отдельные знания о местах, в которых он побывал, еще не самое худшее, что могло бы быть. Но безумие близко, сидит на подступах, ожидает подходящего момента. Это всего лишь вопрос времени. Атрей даже знает, когда всё случится, он где-то записывал, чтобы не потерять…       А где? Не помнит.       Письмо, которое он держал прямо перед собой в руке, он заметил далеко не сразу. Когда он успел его взять? Чье это письмо? Удивительно, но почему-то, когда Атрей смотрит на него, на душе становится как-то легче. Туман… нет, уже буря знаний. Да, буря в голове долбится об стенки черепной коробки с меньшей силой.       — Отец. Письмо, — механически прошептал он. — Надо отнести письмо отцу.       Он остановился, посмотрел по сторонам.       — Какой отец? Не могу вспомнить.       — Где я?       — Похоже, по ту сторону океана…       Письмо. Он снова посмотрел на запечатанный клочок бумажки, сжатый в руке. Этого ли конца он хотел? Не знает…       В голове кружилась последовательность действий, которую почему-то он обязан был исполнить. Первое — Отец. Письмо. Второе — пройти через врата. Третье — подойти к дому в ветвях Иггдрасиля. Восьмое — поднести ключ ко вратам… Пятое — достать ключ.       Он не особо понимал, зачем это делать. Стучало только «Отец. Письмо» в голове. Нет, это была его цель, равно как и цель Брута предать Цезаря в 44 году до… К чему он это говорит сам себе?       Отец… его отец… был кем-то, наверное. Значение этого слова с завидной назойливостью крутилось на кончике языка и бесследно убегало, едва только он пробовал его схватить. Оно явно было важным, несомненно, точно, верно, безусловно…       На подсознательном уровне он занес руку с ключом к бесформенной куче камней и досок, мутными глазами смотрел, как образуется арка и восстанавливается дверь. И, как только врата приобрели свой обычный вид, почти не думая, указал ключом на нужную руну.       — Кому доставить? Кому ему? Кто он? Кто мы?       Спросил сам себя, перешагивая через врата. Дрожащий белоснежный свет окружил, осветил. Ослепил. Оглушил. Сотни и миллионы голосов разом вспыхнули, воспаляя, раздражая, выводя окончательно из строя помутневший рассудок. Мир взорвался, как если проткнуть иголкой наполненную водой кожаную флягу, и рассыпался искрами. А в каждой находится по крупице информации, которая летит, задевает остальные, мешается в безобразную кашу и снова и снова бьет по мозгам, слившись в снеговой ком, набирает обороты, корчится в муках, уничтожается, распадается.       Вот он, едва переставляя ноги, выходит из врат. Картинка перед глазами нервно вздувается, краснеет и темнеет, не знает, как лучше преобразоваться в его восприятии. Он знает — в Иггдрасиле нет как такового солнца, нет земли — есть только своеобразное тусклое сиреневое свечение, внушительные гигантские ветви и необъятная серая бездна.       Но он не видит. Для него существует лишь накатывающая муть, вся в мушках и в частицах людей, абсолютно незнакомых и чужих ему. Некоторые мушки так и вовсе были ожившими буквами и рунами, и что-то в нем говорило, что они тоже люди. Подошло слово «Фрейя»… нет, подбежало. Идти — или парить? — стало чуть легче. Кажется, слово как-то помогло ему.       — Отец. Письмо.       — _________       Какие-то невообразимые воображению звуки воткнулись в него. Он почувствовал солоноватую горечь и ужас, пропитавшие эту неясную фразу. Если это была фраза, а не бессвязный набор хрипов и дребезгов.       Какофония из цвета, звуковых импульсов и тактильных ощущений сопровождала его на пути к беспорядочному наслоению каких-то геометрических фигур. Его это раздражало: как в таком безобразии ему решить уравнение Максвелла и найти Александрию?       Они со словом «Фрейя» вошли в особенно ужасную фигуру, коричневой по контуру и заполненной начинкой из нагромождений точек и линий. В сознание вмиг ударили стрельчатые кривые из трав — неужто так должны ощущаться запахи?       Ну… раз уж на то пошло, то почему бы не забыть пока что про изучение языка третьего человечества. Фигуры в этой плоскости обладали особым шармом, в них читалось непонятное ему обаяние. Словно это место было ему знакомо. Как-то раньше называлось это у людей до эры Рождества Христова. Да и не только у них — у других, после взрыва Земли, тоже. Но у него нет сейчас ни сил, ни желания вспоминать.       Обойдутся.       К нему ринулось еще что-то, не поддающееся идентификации. Не фигура точно. Не слово. И даже не ____. Просто что-то. Хранилище его информации не желало давать этому какую-либо характеристику.       Его физическая оболочка двинулась. Хм, необычно — он думал, что уже избавился от нее. Ведь к чему она ему? Он теперь знание — непокорное, безмерное, совершенное. Так почему же он до сих пор подвергается действию движения в трехмерном пространстве? Почему в нем еще теплятся два слова на примитивном языке приматов?       — Отец. Письмо.       Атрей заплетающимся языком выдавил из себя зазубренную до бессознательного фразу и обмяк в руках Кратоса. Бог войны не знал, что делать. Все попытки хоть как-нибудь привести сына в чувство ни к чему не привели. Фрейя, аккуратно поддерживающая голову Атрея, беспомощно бормотала заклинания, то и дело ее голос срывался, она вытирала слезы, сглатывала ком в горле и вновь продолжала.       Мимир на поясе Кратоса закрыл глаза.       — Боюсь, тут мы бессильны.       Фрейя пропустила его слова мимо ушей. Даже Кратосу не верилось, что на этом всё. Он, замерев на полу с сыном на руках, смотрел перед собой, а в голове воцарилась оглушающая пустота. Вселенная словно вмиг схлопнулась перед ним.       Один лишь клочок бумаги, который Атрей напоследок протянул отцу, напоминал о том, что всего пару секунд назад он был… относительно в сознании. А сейчас, пусть он и дышал, Атрей был будто тенью самого себя — без души, без эмоций, без всего, что было внутри.       Кратос негнущимися руками раскрыл изрядно потрепанный и пожелтевший от времени листок.       «Привет, отец.       Наверное, глупо вот так начинать письмо после долгой разлуки, да? Даже не знаю, как лучше поприветствовать тебя. Жаль, что не смогу сказать это вживую.       Мы так долго не списывались. Прости, что всё так вышло. Мне не хотелось бы сразу в лоб писать обо всем… произошедшем. Поэтому давай сначала о хорошем.       Слышал, Тюр выжил и отдал тебе с согласия народов теперь восьми миров титул бога войны. Отец, это же просто… просто замечательно! То есть тебя единогласно признали, люди искренне верят в тебя и любят, ты этого полностью заслужил! Я невероятно рад за тебя, правда.       Интересно, ты все еще ходишь с Мимиром на поясе? Да, точно, Мимир, если ты это читаешь вместе с отцом, я хочу тебя за многое поблагодарить. Хоть ты и не всегда оправдывал прозвище умнейшего из всех живущих, но без твоих советов я бы наверняка и пары лет не протянул в странствиях. Прости, что не могу сказать тебе это напрямую.       Как там Фрейя? Отец, она еще сопровождает тебя в путешествиях? Вы отличные напарники. Хотя, насколько знаю, сейчас она успешно помогает ванам восстанавливаться после войны, а асам ассимилироваться в Ванахейме. Я прямо вижу, как довольно расплылся бы Фрейр в улыбке, увидев ее. До сих пор не могу смириться, что не смог его спасти.       Есть еще столько людей, о которых я хотел бы сказать. Труд, Скьёльд, Хильдисвини, Ангрбода… Да, надо и ей написать письмо, если я успею. Времени у меня на исходе.       Если ты это читаешь, значит, меня уже нет. Не в смысле, что я умер… хотя живым меня тоже не назвать. Единственное, что я знаю точно, — вернуться к нормальному состоянию я не смогу. Уже никак. Такова моя цена за содеянное.       Я пишу это письмо, чтобы в последний раз поговорить с тобой. Хотя бы так.       Знаешь, после Рагнарёка я увидел расплывчатый силуэт мамы. Она сказала, что у меня есть свой путь, и я окажусь там, где и должен быть. Не знаю почему, но со временем я воспринял ее слова как разрешение идти любыми путями. Совершенно любыми, вне зависимости от того, сколько боли они принесут другим. Теперь мне вдвойне стыдно перед ней: я же пожертвовал ее луком — тем, что в последнее время хоть как-то связывало меня с человечностью. Мне нет за это прощения. Как и за всё остальное.       В своих странствиях мне пришлось идти на многие поступки, которые теперь, когда назад ничего не вернуть, кажутся мне постыдными. Ложь, интриги, лицемерие, бесчисленные предательства и убийства — это явно не то, на что она рассчитывала, воспитывая меня. Я пошел по неправильному пути, и мое раскаяние не поможет всем тем людям, великанам и существам, которые были обречены на страдания из-за меня. Я должен честно сказать тебе это: я стал не тем человеком, которым ты хотел меня видеть. И уж тем более не тем богом.       В какой-то момент я настолько погряз в обмане, что совсем забыл, кем был раньше. Я вспомнил только тогда, когда судьба привела меня в Грецию. И там… я узнал очень много о тебе. Теперь я понимаю, почему ты не хотел рассказывать о своем прошлом. Не знаю, думал ли ты, что эта история не для детских ушей, или боялся, что я тебя возненавижу или начну брать пример… но в любом случае, несмотря ни на что, знай — для меня ты не богоубийца. Ты все так же мой отец. Навсегда.       Бояться здесь нужно мне. Мне тяжело об этом писать… голова кружится, и мысли… разбегаются. Мне осталось недолго. Я постоянно твердил себе, что не стану похожим на Одина. Никогда. Но жажда знаний ослепила и меня. Я заглянул в разлом. И получил то, что Одину не снилось! Что не представлялось даже в самых сладких грёзах, могущество, что…       …       Похоже, я не успею написать письмо Ангрбоде. Знания, которые я получил, одуряют меня. Они вливаются в мою голову постепенно, и это сводит меня с ума. Так странно — чувствовать, как картины прошлого и будущего переплетаются прямо перед глазами, я вот-вот дотронусь до них…       …       …       Прости, писать становится всё сложнее. Животные не доверяют мне, поэтому придется самому дойти до Мидгарда. Буду верить, что у меня хватит сил, чтобы передать тебе письмо. Потому, прежде чем я полностью потеряю себя, прошу, исполни две мои последние просьбы.       Думаю, ты видел тех великанов, которые вернулись в Йотунхейм. Может, общался — этого мне еще не известно. Каждый наверняка по-разному отзывался обо мне: кто-то чуть ли не обожествлял и восхвалял, другие проклинали и клялись в вечной ненависти. Что бы ты ни слышал, мне все равно неловко. Ведь все их слова одновременно и правильные, и нет. Я же всегда им врал. Это навряд ли хоть что-нибудь изменит, но все же… скажи им, что Локи просит прощения. И что Локи никогда не было — был только я, глупый человек Атрей, который возомнил себя богом. Пусть те, кто не хочет жить в Йотунхейме, будут свободны.       И вторая моя просьба, наверное, самая эгоистичная. Я прошу тебя простить меня. Простить и не забывать.       Кажется, я не смог сдержать обещание. «Локи уйдет — Атрей останется». Теперь уйдет не только Локи.       Я понимаю, ты хотел для меня не такой судьбы, я плохой сын. То немногое, что я могу сделать, — это не закрывать сердце перед тобой… Мне страшно.       Со временем изменилось слишком много всего. И в будущем изменится только больше. Мне страшно, что постепенно ты предпочтешь забыть обо мне, как о страшном сне. Что все наши тренировки, приключения, размолвки и примирения просто исчезнут. Может быть, ты уже, читая это письмо, возненавидел меня… Или нашел себе новую семью. Забавно, почему мне хочется плакать? Это же… просто… смешно, да? Неужели я так боюсь, что ты заменил меня кем-то другим? Ведь смешно.       Со временем все равно так и будет. Меня не станет, а ты продолжишь жить. Всё до безумия просто… И все же я не могу с этим смириться. Я знаю, я не имею права просить об этом. Но, пожалуйста, не забывай о том, что у тебя был такой бестолковый сын.       Прос… нет, я слишком много извинялся.       Спасибо за всё, пап.       Атрей».