Thirty-one Days of Dazai

Ощущение пистолета, приставленного к его голове, ужасно знакомо. Обычное дело, когда холодное оружие соприкасается с его подбородком, лбом или виском - всеми основными местами, где можно вышибить человеку мозги. Обычно, когда кто-то приставляет пистолет к его лицу, он понимает их мотивы, будь то логические или продиктованные страхом, он знает, почему они это делают, почему они выбрали именно этот образ действий, а не все остальные. Однако, лёжа поперек дивана, уткнувшись лицом в колени Мори, скрутившись в позу эмбриона, он не может найти в себе сил понять, почему обжигающе холодная сталь соприкасается с его макушкой. Другая рука мужчины лежит на его шее, с нажимом растирая, прежде чем перейти к лёгкому подергиванию за более короткие волосы у основания головы, чередуя это с успокаивающим почёсыванием. Прикосновение нежное и успокаивающее, оно навевает сонный гул в его затуманенный мозг. Тело готовится погрузиться в пучину покоя, надеясь впервые за долгое время как следует выспаться. Когда дуло впервые за это время прикасается к нему, его глаза распахиваются, он смотрит на колено мужчины, удивленный, но сохраняет молчание, слушая, как старший мурлычет и дарит ему свою ласку, одновременно с тем направляя на него смертоносное оружие. Мори часто вёл себя так странно. И сейчас, лёжа и в почти что беспамятстве пытаясь придумать причину, из-за которой он так внезапно вытащил оружие, он понимает, что не может. Пальцы впились в его затылок, и, несмотря на то, что поцелуй смерти был так близок, он позволил своим глазам снова закрыться, расслабляясь в объятиях мужчины так же, как и раньше. Глубоко вздохнув, он прижался носом к телу, от которого исходило тепло, чем заслужил весёлый смешок сверху. Пальцы двинулись вверх, массируя кожу его головы круговыми движениями, ненадолго останавливаясь, чтобы пропустить мягкие каштановые пряди между пальцами мужчины, прежде чем возобновить свои действия. Дазай потянулся на его коленях, невольно вздохнув, когда его конечности, которые оставались в скрюченном положении в течение изрядного количества времени, задрожали из-за этого. Он лениво закинул руку на колени мужчины, перевернулся и лёг лицом вниз, меняя свою позу на более удобную в надеждой заснуть. Мори усмехнулся такому поведению, наблюдая, как он перегруппировывается, напоминая собой недовольного кота. Мужчина убрал пистолет. Дазай не был уверен, почувствовал ли он себя более непринужденно из-за этого факта, в конце концов, он всё ещё понятия не имел, зачем мужчина вытащил его изначально. Мори никогда не совершает ненужных действий, само существование и каждое действие доктора подчиняются логике, поэтому должна была быть причина для того, что он только что делал. Однако Дазай не знает, он не может этого понять. Он размышляет о том, что он сделал недавно, что могло разозлить Мори настолько сильно, что ему захотелось направить на него оружие. Но, в конце концов, он бросает эти мысли с пустыми руками. Конечно, он сделал множество язвительных замечаний, прошипел несколько неприятных слов в адрес мужчины и, возможно, слишком сильно пренебрегал своей работой, однако это то, что он делает регулярно, так что, конечно, это не заставило бы мужчину наброситься на него именно в этот раз, да? Мори терпелив, он лишь выжидает и никогда не доходит до точки кипения, так что это не может быть случаем, когда резкость Дазая в конце концов стала для мужчины невыносимой и привела к подобным действиям. Мужчина в общем никогда особо не возражал против некоторых разговоров Дазая за своей спиной. На самом деле, он был уверен, что мужчина находил подобное милым. Обычно он заискивал перед этой его стороной. В конце концов, Дазай умел делать выводы и проводить параллели, и он делал это, соединял пренебрежение между вызывающими оскорблениями Дазая и поведением его Элизы-тян, чья вызывающая раздражительность была её визитной карточкой, ее самой отличительной чертой, привитой кукле, чем-то совершенно безжизненным и бесчеловечным, фальшивым, так отвратительно похожим на Дазая. Возможно, Мори думает о Дазае как о подобии продолжения своих способностей, как о второй "Вита Сексуалис", ещё одной кукле в натуральную величину, в которой не было и капли частной индивидуальности, которая послушно сидела на полке, пока её не попросили делать всё, о чём бы не попросил её владелец. Да... существовала хорошая возможность, что этот человек считал Дазая продолжением самого себя, своих способностей, которые не чувствовали ни боли, ни страха, независимо от действий, совершаемых по отношению к ним. (Испытывал ли Дазай страх? Возможно, не в традиционном смысле, но он думает, что да. Он думает, что это всё, что он на самом деле чувствует.) Так был ли пистолет демонстрацией доминирования? Или это было просто потому, что он мог поступить с ним так? Потому что его кукла, инструмент и оружие на самом деле не никогда стал бы возражать против плохого обращения? В конце концов, насилие было лучшим стимулом, и после всего этого времени мальчик жаждал его с непревзойденным пылом. В конце концов, он почти ничего другого не чувствовал, а боль была чем-то вроде выхода, какой бы неприятной она ни была. Он глубоко дышал. Сон снова начал окутывать его мягким, успокаивающим одеялом, когда его разум начал успокаиваться, расслабляться и смягчаться от того, насколько быстрым стало его мышление перед лицом попыток понять своего наставника. Пальцы слегка вцепились в строгую ткань брюк мужского костюма, сон медленно овладел им, его объятия были сладкими и представляли собой редкое зрелище, он почти чувствовал это, просто на расстоянии вытянутой руки, добрый и счастливый отдых, позволяющий его телу и разуму получить своего рода передышку, сбежать в никуда, надеясь на небытие, отправиться куда-нибудь, где он мог бы устроиться глубоко в безмолвной яме, где можно было бы остаться, лежать и молиться, лишь бы только он никогда не проснулся, потому что рай или ад, и то, и другое было лучше горечи существования, бессмысленности всего этого, самого его существования, что ничто не имело никакого значения по-настоящему не для кого. Было приятно наконец-то погрузиться в эти объятия. Его сон был резко прерван, когда пистолет с силой прижался к его затылку. Боль рикошетом пронзила его. Это было неожиданно, однако, впоследствии потеряв сознание, лёжа на коленях у мужчины, с кровью, сочащейся из его затылка, Дазай решил, что, будучи без сознания, независимо от того, понимал ли он причину такого действия, предпринятого против него, разрешение ко сну или что-то вроде того было им получено. Забвение приветствовало его.