Thirty-one Days of Dazai

Дазай боялся Мори и он думает, что Мори, в какой-то степени, тоже боится его. Дазай боится того, чем является Мори, боится того, что он делает. Он боится нынешнего Мори, Мори, чьи руки блуждают слишком много, и который не боится поставить его под перекрестный огонь в ситуации, в которой он не заинтересован в том, чтобы быть вовлеченным, в ситуации, в которой он не заинтересован. Хорошим примером является предыдущий босс. Дазай не хотел быть с ним в этой комнате, когда он совершил свой поступок, он не хотел никакой части последствий, его претензий на трон в качестве нового Босса Портовой Мафии. Дазай не хотел быть его свидетелем, не хотел, чтобы его показания о событиях имели так много значения, потому что его показания, означали бы жизнь или смерть любого существа, как человека. Дазай был ничтожнее их, так почему его действия должны иметь право голоса в жизни тех, кто более достоин, тех, кто важнее его? Это не имело смысла, это было совершенно нелогично, и все же Мори всегда ставил его в ситуацию, когда он должен был нести ответственность за людей. Он знал, что Дазай не чувствует себя так, как другие, что его эмоции были неестественно слабы, что в нём не было такого понятия, как сочувствие, что он на самом деле не заботился о тех, кого убил. На самом деле, его желание не участвовать в их жизни было чисто эгоистичным, он хотел защитить себя от этих людских взглядов, их мнений, дрожь бежала по его позвоночнику, всякий раз, когда он понимал, что они смотрят на него, он осознавал, что они смотрят насквозь , что они видят его таким, каким он был на самом деле. Жалкое насекомое, незначительное и бесполезное, что-то, что легко растоптать, не кулаками или ногами, потому что это было бы слишком добрым отношением к нему, а словами и эмоциями. Мори знал его страх к доброте. Он размышлял о том, насколько странно было то, что он боялся чего-то подобного, чего-то, по чему он тоскует всю свою жизнь, но именно это и было причиной. У Дазая была его цель, она была простой, и в ней было что-то, что было в большинстве людей, но, будучи жалким тараканом, ему этого не хватало. Причина жить. У Дазая не было желания жить, это было что-то, известное всем, независимо от ранга в мафии, идеология, которой многие были озадачены, потому что люди управлялись своим инстинктом выжить, одержать победу и процветать, но самому Дазаю не хватало такого драйва. У него ничего не было, это была яма внутри него, противная и гнойная, яма, которая заставляла его подвергать себя смертельной опасности, не обращая внимания на себя и других в частности, и хотя Мори раздраженно жаловался на его попытки самоубийства, он был в тихом восторге от его  готовности выполнить любую поставленную ему задачу, даже если она может закончиться смертью. Мори боялся его способностей к адаптации и преодолеванию чего бы то ни было, он боялся того, что он создавал, что Дазай в конечном итоге станет силой, которую даже он не сможет покорить. Он знал, что Дазай резко изменился с тех пор, как впервые встретил его, он, казалось, изменился, чтобы идеально соответствовать своему окружению, оставлять его посреди всё более сложных ситуаций стало довольно приятным времяпрепровождением, однако, потакая себе, он понял, что Дазай слишком сильно меняется. Он знал, что Дазай станет его преемником, в конце концов, это была его цель - взять подростка-самоубийцу, чтобы научить его, как захватить Портовую Мафию и стать следующим лидером, который будет поддерживать концепт Трёх времён, но, возможно, немного, нет, слишком поздно, он понял, что то, что он создавал, действительно было демоном, в честь которого оно было названо. Дазай, конечно, перережет его горло однажды, поступив ровно так же, как он сам сделал это с предыдущим боссом, но это заставляло Мори задаваться вопросом, когда именно это будет? Это произойдет, пока он будет спать? Будет ли мальчик проводить ночь в его постели, смиренно ожидая рядом с ним, прижимаясь к мужчине, похороненный под его руками, ожидая, пока его дыхание выровняется, и сон наложит на него свои руки, чтобы он мог перерезать ему горло? Провести холодной, острой сталью одним из его собственных скальпелей по его же трахее, пропитаться кровью Мори так же, как он сам, когда он убил отца мальчика? Будет ли он сидеть на краю кровати, наблюдая за тем, как труп Мори стынет в охлажденном ночном воздухе, ожидая прибытия Хироцу, что поможет прикрыть его так же, как старик сделал это для него самого? Или это будет менее тонко? Мальчик, конечно, умел обращаться со словами, возможно, он сослался бы на восстание в мафии, собрав группу, чтобы помочь ему отнять у него трон грубой силой, застрелить его во время того, как он сидел за своим столом из красного дерева и заполнял документы? Переступит ли мальчик через его труп, обернёт ли он его шарф вокруг себя, принимая на себя тяжёлый вес реликвии Мафии, и обращаясь к тем безликим мужчинам по поводу их следующих действий? Он знал, что мальчик не будет чувствовать что-либо по поводу его смерти, в конце концов, его апатия и диссоциативный характер были его самым большим достоинством, но он знал, что ему будет не хватать плохого обращения к себе. Если брюнет действительно хотел остановить акты насилия и осквернения со стороны Мори, он знал, что мальчик обязательно найдет верный способ сделать это, однако, он бы позволил ему это с минимальным протестом. Мальчик жаждал быть травмированным, несмотря на его громкие, несносные протесты о том, что он ненавидит боль, он знал, что тот не будет уверен, как обращаться с самим собой без вреда, причиняемого ему со стороны Мори. Дазай привык к боли, боль была константой в его жизни, поэтому он знал, что если она внезапно прекратится, мальчик будет как наркоман без дозы. Возможно, он бы смог справляться с этим некоторе время, смог бы спрятать в себе свою расширяющуюся яму, смог бы проигнорировать изъятия чувства постоянной боли из его жизни, или, возможно, он ощущал бы вечную жажду попросить кого-нибудь пригвоздить себя к этому дну, причинить мальчику боль всеми возможными способами, которые, безусловно, заставили бы большинство других людей покрываться мурашками и выворачивать свои желудки наружу, но он бы оказался потерянным и несосредоточенным без всего этого. Затем внезапно, словно взрыв, он не мог бы справиться с тем, чтобы обходиться без этого, и накинется на ближайшего человека, умоляя его причинить ему боль, ударить его, сжечь, задушить или использовать, до того момента, пока он не станет настолько сильно покрытым синяками и кровью, что он не был уверен в том, что смог бы отличить верх от низа. Может быть, тот первый человек, к которому он подойдёт, отказал бы ему, и ему останется только карабкаться из своей ямы, рыская по свету, чтобы найти кого-то, кто готов причинить ему боль. Пойдёт ли он к Чуе? А может, это будет его друг, Ода? Или же случайный человек из захудалого подземного бара, ожидающий найти там кого-то, кто хотел бы боли так, как этого жаждал Дазай? В конце концов, все это имело для него неприятные последствия. Они бы причинили ему слишком сильную боль, сломали бы слишком много костей, слишком глубоко резали бы его и неисправимо калечили бы, а затем просто оставили бы, наедине с желанием преодолеть это всё и выбраться из той ямы, в которую он сам себя загнал, или позволили бы ему рассыпаться их утешении, растрачивая его безграничный потенциал в пустую. Желание Дадзая жить, держать себя на плаву, в первую очередь, лежало в Мори, а потому, если бы мужчина ушел, не в состоянии больше удерживать голову мальчиков над водой, утонул бы он, просто позволив воде проглотить его целиком и задушить его жизнь? Мори боялся, он знал, что Дазай тоже, но он также знал, что этот страх, который они вдвоём разделяли, держит их прикованными друг к другу, только чтобы использовать друг друга вновь и вновь, чтобы вечно преуспевать и одерживать победу над каждым врагом, чтобы удерживать их самые тёмные стороны, что окружали их в надежде затянуть их на дно неумолимой ямы, в узде. Их страх связал их, и Мори думает, что по-другому у них и быть не могло.