Милосердие короля

Отношения с Торином у каждого в отряде были свои. Спустя дни пути я выяснила неприятную правду: в Синих Горах инициативу идти к Эребору не поддержал почти никто. То есть, поддержать-то поддержали, но предоставили Торину и его ближайшему кругу решать вопрос своими силами. Даже кузен Торина и его родственник Даин из Железных Холмов вежливо отклонил предложение об участии. Гномы Эребора, осевшие в Синих Горах, уже вели зажиточный образ жизни и не видели смысла в том, чтобы что-то менять и снова рисковать жизнями. Родились и выросли дети, которые слышали об Эреборе только в рассказах старших, а затем и и у них самих родились дети. Остался лишь маленький круг безумцев, слишком маленький для такой грандиозной цели. Остальные махнули рукой на странности короля в изгнании и приняли регентство его сестры Дис — домовитой рассудительной женщины. По крайней мере, так про нее говорили мои спутники, из чего я поняла, что идеал для большинства гномов — непоколебимая и суровая жена, ловко управляющаяся с хозяйством — строго говоря, полная моя противоположность. Как я хотела на нее взглянуть, просто чтобы понять, какой должна быть женщина, достойная короля Эребора. Дис глазом не моргнула, когда единственные сыновья отправились за дядей в неизвестность. Она осталась блюсти порядок в поселении и заниматься делами, подобающими гномьей женщине, потому что о другом и речи быть не могло. Так мне рассказывали гномы, одобрительно кивая — «Вот она, настоящая дева Кхуздов, исполняющая свой долг и достойная почестей». А мне больше всего на свете хотелось узнать, что творилось внутри у этой бородатой женщины, отправившей брата и сыновей, единственную оставшуюся в живых родню, туда, где на ее же глазах погиб целый город, похоронив под руинами друзей и близких. Это мне было чуждо, для меня не было ничего очевиднее того, что «самая лучшая драка — та, которая не состоялась», и если бы мне удалось чудом избежать смерти и обрести новую жизнь, я бы не смела просить о большем. Но для Торина существовало что-то выше этого. Что-то, чего я также не могла в нем понять. Пойти туда, куда никто не смел даже подступиться, было безумием само по себе. Но по ночным разговорам с Торином я поняла — он всерьез надеется, что Смауг умер, и Эребор можно вернуть. «А если нет?» «Посмотрим», — он в самом деле безумец. Так вот, в отряде Дубощита оказались либо те, кто был предан ему по давней дружбе и верил в его цель, либо те, кто искал в походе выгоду или спасение от нужды. Это и определяло характер отношений. Например, Балин. Будучи его старшим товарищем, он хорошо знал его и учил еще юного Торина управляться со своим характером — фактически, он был наставником принца, но время и события в Эреборе расставили все по своим местам, сделав рано поседевшего гнома правой рукой и советником Торина. После битвы при Азанулбизаре он поклялся новоизбранному королю в вечной преданности и с тех пор был готов простить ему любую странность и отправиться за ним хоть на край света. Двалин был ближайшим соратником Торина с детства, между ними была молчаливая, не сентиментальная мужская дружба, испытанная лишениями, битвами и странствиями. В мою сторону он по-прежнему продолжал недобро зыркать, но больше ничего не говорил. Он был слишком предан своему королю, не видел в нем абсолютно ни одного недостатка и не подвергал сомнениям его решения. Поэтому я знала, что если отношения с Торином пересекут черту, то Двалин спустит собак именно на меня. Глоин был зажиточным гномом и основательно вложился в поход. Им двигала жажда приумножить богатства, а в случае успеха операции перевезти жену и сына во вновь приобретенный Эребор и процветать там. К Торину он испытывал мужское уважение и говорил с ним на равных, но приказам подчинялся беспрекословно. У таких, как Глоин, нос всегда по ветру и они быстрее всех понимают, кто есть кто, и как надо себя вести для получения наибольшей выгоды. Дори, дальний родственник Торина, был приглашен в поход, потому что был достойным и сильным воином, несмотря на почтенный возраст. Он наотрез отказался идти без братьев, поэтому в отряде оказались также Ори и Нори, которых назначили летописцем и специалистом по кострам, хотя изначально в таковых и не нуждались. С Бомбуром случилось приблизительно так же — гном, славившийся на весь Эред-Луин своей стряпней, сказал, что пойдет только в обществе родных: «Потому что с Бофуром веселее, а Бифура оставить не на кого — он калека». Все участники, кроме ближайших друзей Торина и его племянников, относились к нему как к начальству и не обсуждали ни его указания, ни его выбор. Оину позволялось ворчать в силу возраста и положения походного врача, но не более того. Их осуждения я не боялась. Но все это до меня дошло не сразу. В первые дни, когда я поняла, что меня тянет к Торину, моя симпатия показалась мне кощунственной — как, вот так встрять в этот сплоченный общей целью коллектив, да еще и отвлекать на себя внимание его предводителя? Боже упаси — я здесь никто, и звать меня никак. Но постепенно до меня начало доходить — Торин и сам прекрасно осознает, что не всех цель похода вдохновляет так, как его. И поэтому думает своей головой. Уважает Балина за мудрость и верность, а Глоина — за щедрость и достоинство, высоко ценит дружбу Двалина и труд остальных, но решения принимает самостоятельно. Пообещал всем огромные награды (ведь знал, что ради одних долга и чести никто туда и носа не сунет) и обозначил, что неудача их вылазки будет его ответственностью, а удача — его заслугой. Потому что идея его. Умно, ничего не скажешь. Никто из них не знал, на что придется пойти ради призрачной цели Дубощита. И всю немыслимую тяжесть его ноши я ощутила лишь тогда, когда на нас летели валуны вместе с проливным дождем и порывами ветра и каждый, абсолютно каждый в отряде клял идею пойти на Эребор. Кроме Торина. Никто из этих гномов не был виноват в том, что мы попали под этот адский ливень, никто из них не оказался бы на скользких отвесных скалах, если бы их не позвал за собой Торин Дубощит. В паническом ужасе вжавшись в скалу, цепляясь за мокрые камни ногтями, я поняла — вот оно, настоящее бремя короля. Сознательно пойти на такое и нести за это полную ответственность. Поначалу ничего не предвещало беды. Мы шли высокогорными тропами — трава, как одеяло из разноцветных лоскутов, густо укрывала наш путь. Нам встречались лиловые цветы на жестких стебельках, которые пахли мылом, травяными подушечками и еще чем-то знакомым, но бесконечно-далеким. «Что это?», — я протянула Оину букет, втайне надеясь, что название станет отголоском моего родного мира. «Это… — гном участливо произнес незнакомое слово на кхуздуле, — Заверни в ткань и засуши». Я завернула цветы в обрывок ткани и иногда зарывалась в него носом, напоминая себе, что на наших разных планетах растут одинаковые цветы, и что, даже если я забыла их название, то запах точно не забуду никогда. — Знаешь, что самое забавное в перемещении в другой мир? — бесцеремонно присаживалась я на уши осунувшемуся хоббиту, — Здесь никогда не знаешь, что окажется не таким. Время, например, здесь течет точно так же. Хотя в Ривенделле, наверное, как-то по-другому. На слове «Ривенделл» Бильбо горько вздохнул. — И звезды тут такие же! Хотя созвездия другие, — самозабвенно продолжала я, — Кажется, и птицы похожи, но вот таких зверей, как те волки, я никогда в жизни не видела. Странно это… Хоббит лишь вздохнул. После ухода из Ривенделла он совсем сдал. Отношения с Торином у него не складывались — не только потому что Бильбо был, по его мнению, слишком слабым и изнеженным, но и по той причине, что Гэндальф просто навязал Торину этого хоббита. Каждый раз, глядя на него, гном видел очередной замысел волшебника, который не до конца понимал. Поэтому и спрашивал с него в два раза больше, чем с тех, кого сам позвал за собой, хоть и в глубине души понимал, что это несправедливо. А меня разрывало — Бильбо я считала своим другом, с Торином была в отношениях, но оба они разбегались друг от друга как коты. — Ты много общаешься с полуросликом, — как-то ночью заявил Торин, уже совсем по-свойски приобнимая меня. — Ты ревнуешь? — хихикнула я и ближе прижалась к гному. Тот только недовольно фыркнул в ответ. — Он так же скучает по дому, как и я, — мягко сказала я, поглаживая руку в расшнурованной наручи. — Раз ты скучаешь, почему не вернулась? — проворчал тот, но уже теплее. — Ты и сам знаешь почему. А Бильбо, хоть и может вернуться домой в любой момент, все равно идет за тобой. Я знала, что Торин никогда не признает свою неправоту вслух. Самое большее, на что я могла рассчитывать, это то, что он переменится спустя какое-то время, а я буду словно и не при чем. Но попытаться все равно стоило. — Я не желаю, — Торин тряхнул головой, — о нем говорить. — Ну, как прикажешь, — я пожала плечами. — Ты дерзишь мне, Лили. — Знаю. Потому что никак понять не могу, почему отказываешься от помощи, почему не доверяешь никому, почему видишь в каждом врага. Если так тяжело нести все это одному, ну поделись же хотя бы со мной, — я картинно протянула к нему сложенные ладони, — я ведь… осталась только ради тебя. — Лили, — он осторожно перевернул мои ладони и прижал мои пальцы к губам, — иногда я забываю, что ты из другого мира и совершенно ничего не понимаешь. — Да все я понимаю. Понимаю, что тяжело отвечать за всех, и ты боишься, что все может оказаться напрасно, только прошу — доверься хотя бы мне. Ведь если я не смогу тебе помочь, значит я зря осталась. Снова я боролась с ветряными мельницами, я, девчонка из мира, где открыли психологию и философию, сейчас пытаюсь достучаться до этого средневекового мужчины, которого больше всего хочу понять. Мужчина в ответ улыбнулся уголками губ. — Как ты хочешь мне помочь, глупышка? — Как угодно… — я отчаянно заговорила, — Ты только позволь, позволь утешить, позволь выслушать, не закрывайся. — Ты все равно уйдешь, — Торин сказал это так буднично, даже равнодушно, что я даже вздрогнула. Вот оно что, получается. Торин просто не может быть уверен в моей преданности. Его недоверие — просто привычка, инстинкт самосохранения, ведь Гэндальф преследует свои цели, эльфы — свои, Бильбо тоже совершенно точно наплевать на цель похода. Ну а я… я ведь сама сказала, что пойду с ним, потому что больше у меня никого нет, а возвращаться мне боязно. Пожалуй, это страшно — ощущать себя наедине со своей безумной мечтой, когда даже дорогая тебе женщина смотрит куда-то в сторону млечного пути, высматривая дом, затерянный там, между звезд, готовая в каждую минуту сорваться туда. И почему, ну почему мне так хочется стать для него чем-то бóльшим, чем это? Так вот, еще одним участником похода, которого я не упомянула, была я. Наши отношения с Торином были странными, полными недосказанностей, и сколько бы я не пыталась прорвать этот незримый барьер, сейчас мне стало ясно одно — пока моя судьба неизвестна, это не изменится. С Торином либо до конца, либо никак. Да, я пошла за ним, да, отказалась от всего. Но этого было мало. И нашего естественного влечения друг к другу тоже было мало. Земных игр «ты — мне, я — тебе» здесь не существовало, и, чтобы стать для Короля под Горой чем-то большим, надо было буквально доказать ему свою преданность. Ну а даже если я стану для него «чем-то большим», то дальше — что? Это был самый страшный для меня вопрос. Чем дальше мы заходили, тем тяжелее становилось нести груз этих мыслей и тем все более необдуманным казалось мне мое решение. Ведь я не просто шагнула в неизвестность, я еще и сделала выбор в пользу неопределенности, пожертвовав гарантированным возвращением в родной мне мир, где все было хотя бы понятно и не существовало никаких драконов, и орков, и прочей дряни, которая может убить меня и моего любимого мужчину в любую секунду. Я осталась ради Торина, сама выбрала неизвестность и опасности. Но Торин не давал мне никаких гарантий. Никто не обещал, что мой выбор будет оправдан. Я ненавидела этот момент, когда из головы выветривался романтический дурман и реальность безжалостно представала передо мной такой, какая она есть. И сейчас я наконец поняла, что у таких желанных ночных свиданий и поцелуев украдкой должно быть логическое продолжение. Что для нас обоих с Торином это не перестанет быть чем-то большим, чем кратковременное утоление потребности в чьем-то тепле и чьей-то близости, пока я не сделаю окончательный выбор в пользу одного из миров, и я не вправе требовать от Торина большего, пока этот выбор не сделан. Как уже взрослая и (почти) рассудительная женщина я понимала, что любые отношения заканчиваются либо разбитым сердцем, либо… Невыносимо это признавать, но притворяться, что это игра, было легче. От реальности веяло мучительным холодом, от осознания того, что мне придется снова принимать тяжелое решение, тоже. Я знала, что скоро придется определяться, но решила, что буду ждать знака, особого случая — неважно. Мне даже стало спокойнее, что Гэндальфа с нами нет, ведь он, каждый раз вмешиваясь, словно бы толкал эту лодку наших судеб в ему одному известном направлении. Поэтому, пока его нет, — будь, что будет. Если бы я могла знать тогда, что каждый мой отказ принимать решения, каждый отказ от ответственности за мою жизнь запускал разбегающиеся во все стороны круги на воде, то была бы осмотрительнее. Но я не знала, и шла без оглядки дальше. Однако наконец-то все казалось правильным. Ноги привыкли к расстояниям и крутым подъемам, легкие — к разряженному воздуху. Сегодня мы сидели у костра, пышущего жаром, и взлетающие в черное небо снопы искр озаряли наши смеющиеся лица. Дори поил нас восхитительным горным чаем, а гномы снова пересказывали уже знакомые небылицы, щедро подливая в чай крепкий хмельной напиток из фляги. Воздух напротив входа в небольшую уютную пещеру наполнялся табачным дымом, а после отбоя меня ждали сладкие мгновения наедине с Торином, который уже кидал в мою сторону долгие взгляды поверх костра. — Ну а вы, мистер Бэггинс, расскажете какие-нибудь предания о вашем народе? — подмигнул хоббиту Кили, который тоже любил подтрунивать над Бильбо, хоть и не так язвительно, как старший брат. — О моем, хм, ну… — Бильбо нервно одернул свой потрепанный жилет с золотыми пуговками — он его очень любил и старательно начищал пуговицы каждый день, — Знаете, мой пращур, Брандобрас Тук Бычий Рев, говаривают, был так высок, что ездил на настоящей лошади. Гномы заинтересованно наклонили головы и забормотали, подпихивая друг друга локтями. — Так вот… Еще, говаривают, в битве при Зеленополье он снес голову предводителя орков, а та пролетела сотню ярдов и закатилась в кроличью нору. Так, между прочим, была изобретена игра в гольф, — подытожил хоббит, совсем раздухарившись, но последнюю фразу перекрыл взрыв хохота. — Постой, Бильбо… — не замечая веселья вокруг, я медленно повернулась к нему, — Ты сказал гольф? — Именно так я и сказал. Спорный факт, конечно… Лили, да что с тобой? Ты словно призрака увидала. Я вспомнила наш разговор про звезды, птиц и всякую ерунду. А это же была просто глупая шутка вселенной, надменный привет из потустороннего мира — сейчас я вдруг узнаю, что здесь и на Земле одновременно существует скучная игра, где надо бродить по полю и загонять шар в лунку. Почему, стоит мне только расслабиться, сверху напоминают о моем плачевном положении? Ночью я не могла сомкнуть глаз. Все думала и думала о том, как быстро стирается из памяти то, что мне не нужно здесь, в Средиземье. Я с трудом вспоминала названия городов, в которых была, имена людей, которых знала. Меня охватила паника, я судорожно повторяла собственное имя, как гарантию того, что связь с моим миром не потеряна окончательно. Когда тишину в пещере нарушил заливистый храп Бомбура, отразившись эхом от покатых стен, я поняла, что пора идти. Я знала, что Торин в этот раз снова обозначил место дозора чуть подальше от лагеря, чем обычно. Хихикнула про себя — «Уж не специально ли?» Гном почти дремал у входа в пещеру, в глубине которой спал отряд, но, услышав мои шаги, приоткрыл глаза. — Рассказ Бильбо произвел на тебя впечатление, — сказал Торин сонным и слегка захмелевшим голосом, когда я удобно устроилась рядом с ним. Его рука лежала на моих коленях, и почему-то все мои волнения вытеснялись тем, что одни называют бабочками в животе, а другие — просто возбуждением. — Ты все-таки ревнуешь, — улыбаясь, сказала я. — А что, есть повод? — Торин сверкнул на меня взглядом, который обычно означал, что шутить с ним — плохая затея. Но я уже знала, как смягчить его. Мне так до ужаса хотелось нежности, что я была готова подлизываться и заигрывать с ним самым бессовестным образом. Кажется, Дори и мне подлил крепленого в чай. Я обвила руками шею гнома и прильнула к нему. — Как ты можешь такое говорить, — приторно сказала я, — Разве я посмею вызвать твой гнев? Бремя власти было тяжким, но я уже давно заметила, что Торину нравится, когда я напоминаю ему о его власти надо мной. Тяжелая рука незамедлительно скользнула вверх по моему бедру, но вовремя остановилась. Во мне проснулась неукротимая нежность. Дозор длился всего-то около часа, и этого времени наедине с мужчиной, в которого я была влюблена и которого хотела, было так невыносимо-мало. — Почему мы бываем вместе так мало? — прошептала я. Вместо ответа Торин смотрел на меня тем же долгим изучающим взглядом, что и в начале пути. Ласкающим движением заправил мне выбившуюся прядку за ухо: — Распусти волосы. Я покорно расплела косу и тряхнула волосами. Торин не говорил ничего, только пропускал пряди моих волос между пальцев, а его взгляд медленно блуждал по моим лицу, шее, груди, всему телу. С этим взглядом, мне казалось, он может приказать мне все, что угодно, и я брошусь это выполнять в каком-то раболепном, подобострастном порыве. На Земле попытка любого мужчины подчинить меня встречала суровый отпор, а здесь у меня была совершенно легальная причина забыть о силе и независимости, ведь Торин — мой король. Я потянулась к его лицу. Торин, вальяжно прикрыв глаза, позволил мне поцеловать его первой. Да, это действительно был порыв, порыв дать ему все, на что я только способна, напоить его всей нежностью, которая только в мне есть. То ли меня так пьянил этот кристально-чистый, почти осязаемый горный воздух и долетающее с дуновением ветра тепло от догорающего костра, то ли близость мужчины, который сейчас медлительно, степенно отвечал на мои поцелуи, такой естественный в своей почти львиной, королевской стати, сводила меня с ума. — Ты спрашивал, как я могу помочь, — прерывая поцелуй, прошептала я, — Вот, я вручаю тебе себя. Единственное, что у меня осталось в этом мире. Возьми… Наверное, в некоторых из нас это заложено природой — желание принести благородную жертву. Возможно, все эти школьные влюбленности, ради которых мной совершалось почти подвижническое стояние, все это была потребность быть кому-то нужной, даже потребность жить и страдать ради кого-то, потребность, которая может удовлетвориться только здесь. Ведь здесь я встретила мужчину, который, возможно, стоит этих жертв. И сейчас я умоляла — вот, бери, властвуй надо мной. Только избавь, прошу, избавь меня от необходимости что-то решать, прикажи, запрети, заставь позабыть все, что было до тебя. И сейчас даже как будто бы неважно, примет ли он мою жертву, просто так невыносимо, мучительно хочется распахнуть свою душу ему навстречу, доверить каждую клетку тела, каждую мысль… Торин наклонил голову и смотрел на меня расширенными глазами в легком изумлении. — Что ты сказала? Повтори. — Сказала, что я твоя, Торин, — я лишь пару мгновений смотрела ему в глаза после этих слов, а затем легким движением оседлала его. Его руки сразу же осторожно легли на мои бедра — не растерялся. Но смотрел так же изумленно. Я медленно потянула шнуровку на своей рубашке. Расстегнутый воротник обнажал красивую шею гнома. Тлеющие бревна потрескивали за моей спиной. Над нами раскинулся бескрайний черный небосвод. Его губы приоткрыты, словно он силится задать вопрос, но никак не может заставить себя говорить — есть что-то прекрасное и первородное в том, как мужчина, в несколько раз превосходящий меня по силе, вот так легко мной же и обезоружен. Я потянула шнуровку, открывая ему обзор на маленькую полоску кожи в ложбинке между грудей. — Что ты делаешь? — наконец, спрашивает он. — Прикажешь остановиться? — я замираю, наклонив голову набок. — И ты знаешь, что будет, если ты не остановишься? — его голос сейчас такой низкий и глухой, что его слова звучат почти как угроза. Но чем сильнее становилась неопределенность вокруг — тем смелей становилась я. — Если это не то, чего ты хочешь, то я остановлюсь. Мои мысли шага на два отстают от моих действий. Что я делаю? То, чего так давно хотела. И все, что от меня зависит. Зачем? Затем, что завтра мы, черт возьми, можем умереть. Затем, что хочу быть его. Пусть даже и так. Если это мое действие — глупое, импульсивное, хоть и желанное, поможет ему, отвлечет, пусть даже и на одну ночь, значит, все не зря. Торин смотрит тяжело, по-звериному, будто предостерегая. Откидывает мои волосы за спину и тянется ближе. Я подставляю шею для поцелуя и вздрагиваю всем телом, ощутив легкое прикосновение губ и прерывистое дыхание. Его руки снова властно притягивают меня к себе. Внутри становится горячо от того, что я чувствую под собой твердое и желанное, отделенное от меня лишь парой слоев ткани… Он покрывает жаркими поцелуями мою шею, затем, нетерпеливо рванув воротник моей рубашки в разные стороны, припадает губами к ключице. Ну почему так упоительно смотреть, как он сдерживает себя из последних сил, почему так приятно видеть то, с каким трудом ему это дается? Я подаюсь ему навстречу, запускаю пальцы в густые волнистые волосы, запрокидываю голову и… ощущаю холодные капли на своем лице. В следующее мгновение резкий порыв ветра с размаху бросил в нас горсть ледяных дождевых капель. Я растерянно ахнула и взглянула на Торина — тот тяжело и недовольно вздохнул, зыркнув куда-то в сторону востока, откуда, видимо, так некстати пришла эта дождевая туча. — Нам надо вернуться в пещеру, Лили, — сказал гном, все еще не отпуская меня. Я стала наскоро завязывать шнуровку непослушными пальцами, и в этом было что-то стыдливое. Вернувшись на свое место, я поспешила поскорее уснуть, чтобы не думать о том, как все закончилось. А наутро начался ливень. Ждать мы не могли. Прошел час, затем еще час, но дождь не прекращался. Было решено выходить. Было скользко, было холодно, было грязно, вчерашний вечер вспоминался с какой-то щемящей тоской. Я все думала о том, как быстро ко всему привыкаешь. Какое-то время назад я боялась представить жизнь без маникюрных ножниц и пинцета, а теперь, хлюпая промокшими ногами в ботинках и два раза ободрав ладони, споткнувшись, мечтаю о сне хотя бы на земле, но в тепле и сухости. Ливень шел непроглядной стеной. Мы услышали первые раскаты грома. Когда перед нами открылась пропасть, было уже почти темно. Наша тропа уходила в темноту по тонкой кромке отвесной скалы. — Надо идти! — крикнул Торин, оборачиваясь, и мое сердце упало. — Торин, в обход никак нельзя? — проорал Двалин в ответ. — Нет…! Орки…! — услышали мы. Шли медленно, шаг за шагом. Когда Бильбо, шедший передо мной, поскользнулся и неловко замахал руками, у меня перехватило дыхание и потемнело в глазах. Я первый раз взглянула вниз, куда срывались капли дождя, исчезая в темноте пропасти. И в этот момент случилось страшное — раздался гром, и прямо на нас откуда-то сверху с грохотом полетели камни. Мы вжались в скалы что есть силы, но здесь оставаться было никак нельзя — камень мог сорваться на голову любого из нас. Мы начали продвигаться боком, буквально по стенке, и вдруг еще один валун покатился прямо туда, где стоял Кили — тот успел отскочить в последнюю секунду. Я вскрикнула и тут же погнала прочь постыдную мысль о том, что если бы на месте Кили стоял Торин, я бы испугалась гораздо сильнее. Вскоре опасный участок пути был позади. Мы набрели на пещеру. Спать повалились прямо так, не перетягивая ран и не залечивая ссадин, не было сил даже разжечь костер. Я лежала на промокшем до нитки плаще и дрожала. Все думала о том, что в моем понимании никакая цель не может стоить таких рисков, никакие чертоги отцов и несметные сокровища. И что я вряд ли выдержу еще одну опасность, потому что я стала бояться не только за себя. За себя почему-то всегда боишься меньше. Да, когда-то я думала, что хочу вернуться домой любой ценой. Но я встретила Торина, и сейчас я вдруг обнаружила, что я не знаю, как теперь смогу без него жить. Наверное и не смогу. Потому что оставить его на пути к тому, что ему настолько дорого, — немыслимо. И я ни за что его не оставлю. Я разделю с ним этот путь. А затем я уснула и увидела сон — самый последний сон в своей жизни.