Глава 2. Маленькие старушки.
...Прелестные глаза неопытных детей, Смеющихся всему, что яркого заметят! Вас поражал размер и схожий вид гробов Старушек и детей? Как много благородства, Какую тонкую к изящному любовь Художник мрачный — Смерть вложила в это сходство!..
Ш. Бодлер
Вэнь Мэймао мог остановиться в столичном поместье отца, что пустовало за невостребованностью, или мог попросить приготовить ему покои на правах родственника в главной резиденции клана Вэнь, но вместо этого предпочел разместиться в ученической казарме, в небольшой комнате, расчитаной на четверых. Он заселился вместе с теми же ребятами, что с ним отослал отец. Потом самый старший из них переехал в комнату ровесников, таких же пятнадцатилетних шумных молодых мужчин, которые более прочего предпочитали тайком распивать по ночам вино и вести сальные разговоры, а не компанию мелких детишек, таких как Вэнь Мэймао. Цао Лин, занявший освободившуюся в комнате постель, оказался неконфликтным и тихим юношей, невероятно талантливым в искусстве кисти. Мэймао нравилось смотреть за его работой и повторять его манеру письма, на что Цао-сюн лишь мягко улыбался и показывал как удобнее ставить руку. Еще был Бао Мо — один из младших родичей четвертой матушки Мэймао из перешедшего под руку ордена Вэнь небольшого клана Бао — ему было уже одиннадцать, и он являлся самым старшим в комнате. С шебутным и совершенно инфантильным характером, вечно влипал в переделки и первым узнавал все самые горячие сплетни, но при этом был добрым и отходчивым молодым юношей с невероятно яркими голубыми глазами. Самым младшим из них был Вэнь Фуюнь — тень через плетень, но упорно несущий клановую фамилию Вэней по мужской линии. Он был сыном лаоши Мэймао из Дзесю, и воспитанный отцом в одиночку, он каждую свободную минуту посвящал себя физическим упражнениям и потому уже в столь раннем возрасте мог хорошенько отделать как тренировочным мечом, так и кулаками большинство мальчишек своей учебной группы, самого Мэймао и даже иногда довольно рослого Бао Мо, за что к нему быстро прилипло прозвище Фуюнь-Мучуэй, и немного напоминал Мэнмао лягушку в колодце. Сам же Вэнь Мэймао являясь третьим по старшинству и самым высоким по положению в комнате, и звался ими между собой лаосань — третий брат, а не еще одним сяо-Вэнем, коих и без него Цишане было достаточно. Он немного тосковал по дому и был обижен на отца за то, что тот даже не вышел его проводить, лишь накануне вызвал к себе и дал скупое наставление усердно учиться и не позорить семью. Но еще больше переживал он о своей дорогой най-най. Она согласилась с доводами о его в достаточной степени самостоятельности и не стала настаивать на том, чтобы ехать с ним, так грустно и нежно улыбаясь при этом, как Мэймао не улыбалась даже родная мать, или же просто этого не помнил за давностью лет. Он каждый месяц исправно получал от нее длинные письма и сам писал в ответ, обязательно справляясь о здоровье дорогого ему человека. Но в прошлый раз письмо Мэймао получил написанное под диктовку знакомым почерком старшего заклинателя, тенью следующего всегда за Вэнь Чанчунь, а значит, немощность к его любимой най-най подбиралась все ближе, заставляя все его нутро, каждый раз, когда посыльный передавал ему очередное письмо из дома, болезненно сжиматься в ожидании дурных вестей. И все же, несмотря ни на что, Вэнь Мэймао нравилось учиться в великом ордене Цишань Вэнь. Библиотека здесь была действительно огромная и разнообразная, учителя серьёзней, занятия интенсивней, а наказания строже, тем самым замечательно стимулируя учеников меньше отлынивать от дел. Видения из жизни Лин Цзыху больше не накатывали на Мэймао — он увидел печальный закат ее жизни в тот злополучный день проведения фестиваля духов, когда свалился под ноги четвертой матушки и больше вспоминать ему было нечего. Он смирился и принял мысль о том, что Вэнь Мэймао и Лин Цзыху имеют одну хунь живущую с разными по, и если сначала еще опасался, что жизненный опыт задавит и вытеснит его только формирующуюся личность, со временем понял, что Мэймао — это Мэймао. И хотя некоторые привычки и взгляды он перенял от ушедшей женщины, он признавал их достаточно полезными и удобными. Остальное было не более чем знание, а не груз, которое, в будущем, возможно еще даст ему преимущество. Он так же находил забавным тот факт, что в бытности Цзыху, она всю жизнь проносила грубое мужское имя, символизирующее грозного пурпурного тигра, а сам Мэймао звался нежным девичьим "красавица". С ребятами он подружился, трудно этого не сделать, когда проводишь столько времени рядом. Познакомился с другими своими шисюнами и шиди. Ему неплохо удавалось повторять показанные мастером стойки с мечом и упражнения с шестом, нравилось изучать различные бестиарии — это оказалось невероятно захватывающим занятием и передавшаяся еще от прошлого воплощения любовь к различным фантастическим историям не раз задерживала его в библиотеке до полуночи. И тогда за ним приходил Бао Мо или Цао Лин и утаскивали в спальню, где их третий брат еще пару палочек благовоний мог рассказывать о наиболее впечатливших его невероятных или смертоносных созданиях. Вэнь Фуюнь в это время обычно уже спал, полностью вымотавшись физически за день, а на следующее утро вслух недоумевал, что ему снился какой-то странный яогуай с ядовитыми иглами из носа как у Фучуна, глазами в подмышках или волчьим хвостом, растущим из черепашьей задницы. Мальчишки на это заливались смехом и пересказывали пропущенные им истории Мэймао, просвещая шиди и заодно проверяя правильно ли сами запомнили слова своего лаосаня. Бао Мо был невероятно хорош в истории и географии, он мог по памяти проложить маршрут в какую-нибудь забытую богами деревушку в отдалённой провинции и рассказать забавный факт о ее существовании. А Сяо-Вэнь, оправдывая прозвище Мучуэя-колотушки, приобрел привычку выгонять братьев на вечернюю пробежку, двигаясь сзади и подгоняя их первым попавшимся под руку прутом, когда мальчишки пару раз имели неосторожность пожаловаться на скуку, переняв ее от отца, гонявшего так же старших учеников в Цзесю. Цао Лин же, помимо таланта в каллиграфии, лучше всех в их четверке обращался с луком. Клан Вэнь никогда не славился умелыми лучниками, в отличии от кланов Цзинь, Цзян или Жу. Мэймао, например, лук в руках мог только держать. Все выпущенные им стрелы летели куда угодно, но только не в цель: они прошивали крону деревьев, вспарывали небеса или вовсе оставались издевательски лежать у ног. Ребята не только учились вместе, но и искали приключения. В отличии от знаменитой стены послушания ордена Гусу Лань, орден Цишань Вэнь не имел в своем уставе никаких дисциплинарных правил, кроме тех, что касались личностной морали и добродетели. Здесь не было отбоя или подъема, ученики могли спать до обеда и даже не появляться на занятиях и тренировках, но если учащийся проваливал хоть один тест из тех, что проводили каждую луну, то следовало наказание, а потому их старались все же не пропускать. Обучение включало в себя ежедневные занятия основам совершенствования и медитацией, каллиграфией, поэзией, историей и, разумеется, физической подготовкой. Кроме перечисленных дисциплин, учеников проживающих на территории школы, привлекали и к другой работе. У проживающих в общежитии не было слуг, а значит, стирка формы была личной заботой каждого. Наказанные, помимо обязательных ударов ферулами, так же оказывали помощь в работе на кухне, при уборке двора и помещений, заготовке дров или ремонте строений. А вот тех, кто жил отдельно в семейных поместьях, это не касалось, Мэймао даже расстроился поначалу, сам то он отказался поселиться в городском доме отца. Но после, понаблюдав, пришел к выводу, что это к лучшему, учителя хоть и не саботировали обучение таких детишек, но давали им лишь то, что сами хотели взять, а учиться в таком возрасте дети, как правило, не особо желают. Источником же веселья и настоящим искателем приключений в их компании обычно выступал весельчак Бао Мо. Первым узнавая свежие новости, он тянул своих шиди то на ночной рынок пробовать жареных пауков или пьяных креветок, а затем заглянуть в шатер проезжей гадалки, то подсмотреть за работой таксидермистов, обрабатывающих очередной трофей в дар для Огненного Владыки. Вместе они, казалось, обошли все хоть сколь-нибудь интересные улочки Цишани, воровали сладкие груши и виноград в городских садах и не раз обносили поля с молодым горохом. А однажды Мо-сюн потащил их на озеро смотреть на вылупление Сюаньу. Это зрелище было поистине невероятным! Шли годы, все больше занятий было посвящено зарождению и успешному формированию золотого ядра, и практикам меча. Именно на занятии последнем произошло событие, оставившее глубокий след в сердце Вэнь Мэймао... В тот день они тренировались с деревянными шестами, работали четверками, двое на двое. Никто толком и не понял, как это все вышло. Вот они занимаются, отбивают удары и принимают их на скользящий блок, уворачиваются и смеются. Вот в стороне соседней четверки слышится резких хлопок, хруст и мальчишечье вопросительно-перепуганое "шисюн Вэнь?". А затем Вэнь Фуюнь падает плашмя на спину, поднимая очередное облачко пыли на тренировочной площадки и тишину разрывает многоголосый крик. Вэнь Мэймао не очень помнит, что происходило дальше, он приходит в себя уже рядом со своим шиди, прижимаясь грудью к чужой спине, окровавленными руками и куском какой-то темной ткани зажимая хлещущую из шеи кровь и рыча на столпившихся братьев, что непрерывно вопили и галдели, советовали вынуть из шеи острую щепу длиною в локоть и шириной в три пальца, отлетевшую от расколовшегося ученического шеста. Примчавшийся с соседней площадки дежурный лекарь одним грозным окриком разогнал подальше рыдающую толпу и окинул взглядом пострадавшего ребёнка. Быстро и чётко иглами блокирует акупунктурные точки: под ключицей, у сердца, в плече и за ухом, а потом перехватывает руки Мэймао, быстро меняя скользкий ледяной шелк с шитьем на более подходящий плотный хлопок, и прижимает их обратно, наказав зажать сильнее и стараться крепко зафиксировать щепу, не давая той лишний раз сдвигаться и раздирать рану. Мужчина оголяет залитый кровью торс Вэнь Фуюня, проводит какие-то манипуляции с ци, стягивает сапоги с ног и втыкает дюжину серебряных игл в стопы, пытаясь хоть так остановить кровотечение, но кровь настолько яркая, что кажется Мэймао почти люминесцентной, и хлещет стабильным и мощным потоком, заливая и грудь и спину. "Разорвана артерия" — холодно отмечает внутри себя Вэнь Мэймао. Традиционные медицинские практики хорошо работают за счет ци, но шейная артерия... Бешено колотящееся сердце шиди выталкивает из нее кровь мощными толчками и Мэймао отчетливо видит, как быстро пропитывается песок под его коленями, впитываясь и в белоснежный шелк с пламенными узорами. Видит, как пелена багрянца от полопавшихся сосудов заливает белок правого глаза его брата-Колотушки, а его губы, наоборот, стремительно синеют... Целитель разводит какой-то порошок и пытается влить его в горло сяо-Вэня, массирует ему уши, пытаясь заставить проглотить. Мэймао быстрым и четким движением проходится пальцами по чужой гортани и возвращается обратно к ране, зажимая ее и обмирая внутри, отсчитывая минуты до...до чего?.. Ребенок на руках заходится в булькающем кашле, на губах выступает розовая пена. Зеленоватые глаза смотрят на Мэймао, а рот раз за разом выпускает на волю свистящее "лаосань"... Мужчина пробует воздействовать ци на организм снова и снова. Не помогает. Меридианы ребёнка пустые, чакры Фуюня все еще спят, и ци лекаря просто не за что зацепиться в теле юного Вэня. Будь у него золотое ядро, оно помогло бы бороться, но его шиди всего девять, он только начал собирать ци в дяньтяне... Те крохи сил, что с трудом удается передать, выливаются из него, как из не достаточно глубокой чашки. Не лечат, а лишь слегка поддерживают... Продлевают агонию. Лекарь повторно пережимает цзы-цюань и другие точки канала сердца, что отвечают за основной ток крови и разжигает травяной шарик. Смешивая белесый пепел с каким-то бурым порошком, он быстро отстраняет руки Мэймао, молниеносным, но аккуратным движением вынимает осколок шеста, присыпает рану полученной смесью и стягивает ее края едва уловимо блеснувшей золотом тончайшей струной. А затем так же быстро возвращает его руки назад, зажимать по прежнему кровоточащую рану уже новым отрезом ткани. В воздухе разливается запах жженой плоти, примешиваясь к уже присутствующему густому аромату сгоревшей только что скрутки из полыни и аниса, щедро разлитой крови и мокрого дерева. Ураган внутри Вэнь Мэймао давил на стенки черепа все сильнее, раскручивая противоречивые чувства в безжалостные разрушающие вихри. На его руках шиди сейчас захлебывался кровавими всхлипами и сдирал ногти о сухую стоптаную землю, а уже бледный, не меньше самого Фуюня молодой мужчина, щедрым потоком вливал в него ци, заставляя все чаще спотыкающееся сердце каждый раз биться вновь... Заставляя страдать... Вэнь Мэймао не сразу понял, что ладошка, легшая поверх рук мужчины принадлежит ему. Ему казалось, что он снова провалился в один из кошмаров своего-чужого прошлого, где он еще в теле Лин Цзыху, и это ее ладонь накрыла чужую в жесте смирения — прося остановиться. Так делали не раз для нее, так делала не раз и она сама. Ей доводилось терять людей и успокаивать молодых коллег подобным жестом и последующим советом не воспринимать слишком близко, который, черт возьми, никогда еще не работал!.. Ему так хотелось, чтобы это был просто еще один из череды его кошмаров!.. Чтобы не он, Вэнь Мэймао, сейчас отсчитывал злополучные секунды. Чтобы не Вэнь Фуюнь, по прозвищу "Колотушка", корчился на пыльной стоптанной земле. Чтобы они стояли где-то там в рыдающей толпе, и пусть здесь будет другой его шисюн или шиди, Мэймао был достаточно эгоистичным, чтобы позволить себе думать подобным образом, и ему за это было ни капельки не стыдно! Но он был здесь и больше не ощущал пульса чужой жизни. Оставшаяся в этом маленьком и хрупком тельце кровь больше не била в ладони тугими толчками, а вытекала медленно и лениво. Столпившиеся вокруг люди что-то говорили, но Мэймао уже ничего не слышал. Пытался задавить поднимающиеся с самого низа рыдания, старался подавить звериный вой и не забиться в отчаянном горьком припадке. Понял, что если будет продолжать чувствовать под руками горячее тело Вэнь Фуюня — не справится. Не удержится. Отпрянул от него как можно дальше. Получилось слишком резко, затрещал подол разрываемого ханьфу, шелк которого оказался зажал в сведенной предсмертной судорогой руке его шиди, что держался за него до последнего... От этого знания Мэймао захотелось разрыдаться еще сильнее. На единственном оставшимся целым рукаве Вэнь Мэймао алели пятна крови Вэнь Фуюня — подобно диковинным цветам дикой сливы они расцветали на опаленном царственным пламенем белом шелке. Как брошенные на свежий снег рукой предсказателя вываренные звериные кости, таящие в сложным своем узоре оскал людоеда... Проснулся он рывком, в холодной предутренней темноте, под всхлипывания припозднившейся ночной коростели, совсем один — рядом не было никого из братьев, что могли бы помочь стряхнуть остатки липкого ужаса от вымалывающего кошмара. Потом подумал о своем сне, снова и снова. Отметил легкие зеленоватые занавеси целительского крыла, ширму с изображением горных пиков и сосновой рощи, распаленную курильницу и столик у изголовья, на котором расположилась вазочка со срезанной цикломеновой азалией и кривовато сложенный бумажный журавлик. Мэймао остановил мысли и почувствовал как дрожит. Поспешил справиться с внутренней и внешней дрожью, успокоить пульс, дыхание, сунул холодные, вспотевшие ладони в подмышки. Он лежал и слушал, как редкие дождевые капли срываются с козырька крыши и разбиваются о равнодушную стылую древесину подоконника. Как звякали железными боками расставляемые для приготовления утренней трапезы котлы в расположенной неподалеку кухне. Как плюхнулось в колодец ведро и заскрипел журавль. В голове было пусто и тихо. Снаружи по деревянному настилу едва слышно прошуршали шаги — Мэймао узнал их. Поднырнув под одеяло, тело зажали с двух сторон, прижимаясь крепче на все еще достаточно широкой для трех детей постели. Холодные босые ноги переплелись, вызывая уже иную дрожь — чисто физическую, а ледяные носы, уткнувшиеся в плечо и макушку — согрели. Цветок азалии раскрывший свой бутон, обдал сладким, чуть пряным запахом. "У нас ведь на самом деле около сорока лет разницы", — подумал Мэймао и вдруг ощутил себя невероятным стариком. Во рту пересохло, толи от неспокойных мыслей, толи от вчерашней эмоциональной несдержанности. Но утолить жажду означало потревожить пригревшихся под боком братьев — он потерпит. В начале часа змеи его тихонько разбудил один из старших шисюнов, стараясь не потревожить спящих Цао Лина и Бао Мо и просит срочно посетить цзинши старшего учителя Вэнь. Пока Вэнь Мэймао приводил себя в порядок, его сердце одолевала апатия, а в голове царил сумбур. Он твердо решил, что поедет в Дзесю, сопровождая тело Вэнь Фусюна и не позволит никому возразить против, даже учителю. Там будет его дорогая най-най, и уж она-то точно сможет сковырнуть ту каменную корку, что казалось объяла его сердце и, кажется, даже немного лицо, которое вчера так и не проронило ни одной слезинки и теперь Мэймао казалось, что все они, невыплаканными, застряли колючим ледяным крошевом в его горле. Его невероятная най-най всегда умела находить нужные слова, а тепло ее рук могло посоперничать с Золотой Вороной. Учитель встретил его в цзинши гулкой тишиной и молчаливым предложением отведать чая. Когда терпкий напиток осел в желудке, он так же молча протянул письмо. Официальное, на имя его шифу и еще одно запечатанное — лично для Мэймао — подписанное знакомым почерком старого заклинателя. Мэймао не нужно было читать послания, чтобы понять, что это значит, но он все же открыл его, желая убедиться. Давно знакомые иероглифы расплывались перед глазами, но даже так взгляд выхватил из текста нежеланное "Достопочтеннейшая госпожа Вэнь Чанчунь... ". Вэнь Мэймао задохнулся. Даже на расстоянии его любимая най-най смогла освободить из плена его непослушное мальчишечье сердце, и теперь оно, сбросив налипшую дымную чешую, бешено колотилось где-то у самой гортани, силой выталкивая наружу соленые ледяные осколки. Для Вэнь Мэймао костяной узор на белом гадальном покрывале сложились в венец из акации и кипариса.