День, 20 декабря, 1998
Гнилостный, тошнотворный запах, исходящий от Эмеральда, сообщил о том, что процесс мортификации начался. Эта стадия обещала быть самой неприятной, что подтверждала едкая горечь, вспыхнувшая на языке и быстро распространившаяся по всей полости рта. Гарри не ел вторые сутки, но сейчас это было как никогда кстати. Да и вид у зелья был… Видеть вывернутого наизнанку утопленника Гарри, кажется, прежде не доводилось, но он уверен, что цвет у внутренностей полуразложившегося в болотной жиже трупа именно такой. Созерцание отвратительной пузырящейся массы не вызывало ничего, кроме стойкого отвращения. Гарри повернул голову, чтобы взглянуть на часы. Сколько раз он смотрел на них с плохо скрываемой ненавистью, проклиная стрелки за медлительность? Это был самый жестокий предмет в стенах Хогвартса. Они никогда ни с чем не считались, а уж с желаниями Гарри тем более. Ни во время, когда он прилагал все свои силы, пытаясь заставить их идти быстрее, ни в те несколько раз на последних отработках, когда буквально умолял их остановиться. Гарри был счастлив тому, что по крайней мере его собственные воспоминания о проведенном вместе со Северусом времени останутся с ним даже после того, как он вернет Снейпу часть души из крестража. Хотя, скорее всего, наслаждаться ними долго ему не придется. Договор с Рабанрихом никто не отменял, и вряд ли стоит рассчитывать на то, что некромант вдруг откажется от своих требований. Правда, теперь даже мимолетная мысль о этом заставляла сердце Гарри мучительно сжиматься. Соглашаясь на условия Рабанриха, он ведь был уверен, что сам по себе Снейпу безразличен. Ну, или, во всяком случае, не настолько уж важен. Но теперь… Теперь Гарри был убежден, что Северус убьет его собственноручно, как только узнает, что он подписался на то, чтобы вернуть ему память и утраченную часть души ценой собственной. Времени оставалось совсем мало. Солнце ослепительно сияло в зените, а значит на то, чтобы проникнуть в еще какие-нибудь воспоминания Северуса у него остается чуть более каких-то семнадцати часов. И следующие три Гарри предстояло провести рядом с чашей, вдыхая испускаемые субстанцией тяжелые испарения и возвращая зелью на выдохе то, что должно преобразить субстанцию из состояния разложившейся материи в состояние жидкой плазмы. После останется только конденсировать ее в жидкость под таким же герметичным куполом, как делал это Северус, готовя Золотой напиток для Дамблдора. Обреченно вздохнув, Гарри прикрыл глаза и снова обернулся к чаше. Омерзительный запах, казалось, проникал не только через ноздри, он просачивался сквозь поры, разъедая внутренности. Гарри постарался сосредоточиться на дыхании, не думая при этом о пронизывающих до мозга костей ядовитых испарениях. Крестражи. Что-то во всей этой истории с крестражами необъяснимо Гарри беспокоило, и это беспокойство сидело внутри, точно заноза. Он хотел понять. Дамблдор знал о наличии у Волан-де-Морта крестражей задолго до того, как рассказал о них Гарри, но в какой именно момент это произошло? Он ведь с той самой ночи в Годриковой впадине был убежден, что Темный Лорд вернется. Общался с Герпием? Возможно Ну, а Северус? А что Северус... Северус в Темных искусствах уже в школьные годы был сведущ достаточно, чтобы знать о возможности создания крестража. В конце концов, сам Реддл впервые встретил информацию о них в школьной библиотеке. А уж в последующие годы недостатка в источниках, позволяющих утолить природный исследовательский инстинкт, у Снейпа и вовсе не было. Хотя, с другой стороны, вряд ли Волан-де-Морт скармливал хоть кому-то из Пожирателей информацию о крестражах. Даже Северусу, которому, похоже, доверял больше всех остальных. Гарри напряг память, перебирая в уме всех, кто наверняка был осведомлен о крестражах. Слизнорт. Оба Дамблдора. Возможно, Хвост и, возможно, Беллатриса. А еще… Вдруг комната закрутилась волчком и Гарри едва не свалился на пол, в последний момент ухватившись за столешницу. Голод давал о себе знать, тошнотворный запах Эмеральда переворачивал внутренности, которые, кажется, так и норовили вырваться наружу. Гарри зажмурился, изо всех сил стараясь унять приступ тошноты, и сосредоточил все мысли на мутной картинке, поплывшей в голове.***
Сентябрь, 1997
Он сидит в директорском кресле, чуть наклонившись вперед. Бледные пальцы под тугими черными манжетами сцеплены в замок. За окном солнечный сентябрьский день, он знал это наверняка, поэтому и занавесил издевательски яркое солнце плотными Светоотражающими чарами. С тех пор, как он занял этот проклятый кабинет, здесь вне зависимости от погоды снаружи и времени суток царил густой полумрак. Если бы он только мог, он бы и вовсе отказался от всякого освещения, лишь бы не видеть изо дня в день всей этой обстановки, которая была хуже пыточной камеры Азкабана. Но экзекуция начнется позже, когда он останется один, а пока его палач мирно спит в золоченой раме, и единственное, что рассеивает полумрак кабинета — огненно-рыжие волосы, спадающие на лицо той, что сидит напротив. Он бы многое отдал за то, чтобы не смотреть в ее сторону… Она могла бы обладать любой внешностью, но была такой, какой была. Длинные рыжие волосы, бледное лицо, изящный излом бровей, глаза ясные, пусть и ярко-карие, но все же… Что ж, уповать на сострадание судьбы даже в мелочах он уже давно перестал. Он приказывает совершенно некстати нахлынувшим воспоминаниям сгинуть и заставляет себя сосредоточиться. Ему нужен надежный человек, имеющий влияние на тех, кто с первого дня назначения объявил ему тихую войну в стенах этого замка. И, похоже, сейчас этот призрак прошлого в кресле напротив является единственным во всем Хогвартсе живым существом, на которое он может рассчитывать. Не считая, конечно, Добби, который, как и он сам, был в замке изгоем и для выполнения задуманной миссии не годился. — Вы мне так и не ответили, мисс Уизли. Вы с мистером Поттером каким-либо образом поддерживаете связь или же она оборвалась после вашего… расставания? Его ровный бесцветный голос уже которую неделю остается единственным, чему позволено нарушать тишину в этих стенах. Чары надежно подавляют не только свет, но и все звуки, которые могли бы доноситься извне. — Я могу ошибаться, но мне кажется, это — не ваше дело, — чистый голос тверд, и она не отводит глаз. — Во всяком случае вас оно уж точно не касается. Директор. Последнее слово произнесено с тем уничижительным презрением, которого никак нельзя ожидать из уст шестнадцатилетней школьницы. Собрав рвущиеся наружу эмоции в кулак, он ограничивается тем, что многозначительно поднимает бровь и с тем холодным превосходством, которое всегда мог и умел продемонстрировать в момент необходимости, замечает: — Вот как? Похоже, мисс Уизли, вы решили со мной поиграть, что не только само по себе опрометчиво, но и просто глупо, поскольку ваша неосведомленность в данном вопросе не дает вам ровно никаких преимуществ. Меня совершенно не интересуют подробности вашей личной жизни, но все, что касается мистера Поттера — это мое дело, и только поэтому вы сейчас здесь. Он медленно поднимается со своего места, огибает стол и, оперевшись ладонями на подлокотники ее кресла, склоняется к горящему холодной ненавистью лицу. Они знакомы шестой год. Уже на первом курсе Джинни Уизли демонстрировала феноменальные для своего возраста способности в зельеварении. В отличие от Слизнорта он никогда не формировал из своих учеников клуб любимчиков, но если предположить невозможное, что это случилось бы, Джинни была бы принята в него одной из первых. Год назад помимо редкого таланта к зельеварению, она обнаружила также не менее редкий талант дуэлянтки на его уроках Защиты от Темных искусств. В ней в избытке и, притом, в равной пропорции как страсти, так и хладнокровия, и еще чего-то, что вселяет уверенность — он сможет обрести в ее лице надежную союзницу. Умная, ловкая, бесстрашная, и да, тут он абсолютно согласен с Поттером — красивая — она по какой-то совершенно непонятной причине кажется старше своих лет. Время от времени в темно-янтарных глазах вспыхивал огонь, от которого даже ему, которого после стольких лет общения с Темным Лордом и Дамблдором удивить, казалось, уже было нечем, становилось не по себе. Из этой девочки могла бы получиться невероятно сильная колдунья, если бы только она оказалась под наставничеством учителя, способного раскрыть ее врожденные способности. Если бы только он сам мог… «Дурацкая идея, приди в себя, Северус, перед тобой не Лили! Или ты совсем из ума выжил, решив компенсировать свои потерянные годы тем, чтобы взять шефство над этой потомственной гриффиндоркой, живущей в соответствии с примитивной философией своего недалекого семейства? Раскрой глаза — она тебя ненавидит! Дашь слабину — наведет порчу — глазом не успеешь моргнуть. Лучше сосредоточься на главном и отбрось уже в сторону свои сантименты. Не сделаешь этого — они тебя погубят». Ненавидит? Он усмехается про себя, заставив внутренний голос тут же ретироваться и уползти в темноту подсознания. — Мисс Джиневра, — он берет нужный тон: от тихого вкрадчивого полушепота, произнесшего ее имя так, как этого, наверняка, никто и никогда прежде не делал, по ее телу прокатывается дрожь, — полагаю, для вас не секрет, что необходимые мне сведения я могу получить любым способом, который сочту возможным использовать в данной ситуации. Мне не хотелось бы угрожать, но такой тактикой вы вынуждаете меня к этому. Я, как вы не преминули уточнить, — директор, вы — ученица школы, в которой каждый от декана факультета до последнего домового эльфа находится у меня в подчинении и обязан неукоснительно выполнять все мои приказы. Так же, как и принять заслуженное наказание за саботаж. Я знаю, что у вас на уме, и уже одного этого достаточно, чтобы… — Поручить меня профессору Кэрроу? — Ни в ком случае, мисс Джиневра, не так легко, — шелестит он низким полушепотом, скользя ладонями по подлокотникам ближе к спинке, из-за чего дистанция между ним и его заложницей сокращается до нескольких дюймов. — Я займусь вами сам. Когда-то давно, как будто это было в другой жизни, он взял за правило никогда не демонстрировать власть с помощью грубой силы. Но эта мастерски излучаемая опасность, затаенная, и при этом находящаяся под его совершенным контролем, парализовала любую жертву. Замечая, как Джинни, не выдержав, опускает взгляд, он подавляет улыбку. Да, он наслаждается. И хотя он не делает ничего, в чем кто-либо мог бы его упрекнуть, ставшее вдруг частым и поверхностным дыхание и заливший лицо девушки румянец более, чем красноречивы. — Вы ведь знаете, каково это, когда некто, чьей силы вы даже приблизительно не можете осознать, проникает в ваш разум… овладевает ним… контролирует вашу память и чувства… принуждает… Выдержав паузу, достаточную для того, чтобы вернуть Джинни страшные, но вместе с тем — да, он хорошо знал это по себе — такие упоительные воспоминания, он рывком разворачивается, и, обогнув стол, снова опускается в свое кресло. — Ваше упорное нежелание отвечать просто бессмысленно. Мы с вами знакомы не первый год, — с нарочитой небрежностью он переходит на избитый учительский тон, — вы все это время были в числе лучших учениц своего курса, и у меня сложилось впечатление, что вы достаточно сообразительны, чтобы не испытывать мое терпение и мои полномочия, как это на протяжении шести лет делал предмет нашей беседы. Итак? Джинни издает тихий судорожный выдох, в котором он улавливает не то облегчение, не то разочарование, но уже в следующий момент девушка, похоже, полностью берет себя в руки и поднимает на него уверенный взгляд. — Вы очень уместно упомянули мой опыт общения с вашим... хозяином, директор. Он оказался не слишком удачным для него, так неужели вы можете подумать, что, пережив это, я испугаюсь вас? Янтарные глаза блестят — она и в самом деле не выглядит напуганной. Взволнованной — да, но вот страх этой девочке как будто и вовсе неведом. Темный Лорд не ошибся, выбрав Джинни Уизли, которой тогда едва исполнилось одиннадцать, в качестве донора для воплощения своего крестража. Первая девочка в древнем магическом роду за много поколений, седьмой ребенок в семье… По инициативе Темного Лорда он в свое время достаточно глубоко познакомился с разделом магии, касающимся крови, чтобы отдавать отчет в том, что может значить подобное происхождение. Они ни разу прежде не общались наедине, но сейчас от девочки исходит невероятная сила. За все годы в Хогвартсе ему, кажется, не встречалась ни одна юная волшебница с подобным потенциалом. Или… одна все же была? — В любом случае я вынуждена вас разочаровать, — чистый звонкий голос резко атакует его, точным ударом разорвав пелену мыслей. — В настоящий момент я не знаю, где находится Гарри, и никакой связью с ним не располагаю. Вот и все. Точно тупая игла куда-то под ребра. Всего одно имя, брошенное как что-то само собой разумеющееся. Да, эта девочка может называть его так. В глаза и за глаза, с друзьями и с недругами. Привилегия, которой у него самого, не смотря на всю власть и полномочия, никогда не было. Он сам себе отказал в праве на эту привилегию… До того самого вечера в Ричмонд-парке, куда отвел мальчишку, буквально выкрав того из школы под предлогом очередной отработки. Предпоследней.***
21 июня, 1997
— Сказать, что я загадал на свой одиннадцатый день рождения? Я никому не рассказывал. Клонящееся к горизонту солнце блестит в круглых стеклах очков, и пара золотистых солнечных зайчиков со скоростью снитчей проносится по черному рукаву рубашки, в которую трансфигурирован его привычный сюртук. Неугомонный Поттер настоял на том, чтобы снять Отводящие внимание чары — иначе шанса подманить полудиких оленей у них просто не было. Взвешенно сопоставив вероятности, он согласился. И хотя здесь, в стороне от многолюдных прогулочных мест их вряд ли кто-то мог заметить, проигнорировать необходимость конспирации было бы верхом безрассудства. Так что сюртук был трансфигурирован в рубашку из плотного шелка, а мантия — он сам не верил в то, что сделал — в мягкое покрывало, на котором они и расположились под кроной огромного дуба. Что касалось Поттера, то школьная мантия посреди не испытующего недостатка в посетителях Ричмонд-парка была уместной не больше, чем его собственная. Так что мальчишка под прицелом его волшебной палочки также преобразился, оказавшись в мягкой клечатой рубашке и собственных светлых брюках, которые и без магического вмешательства были достаточно магловскими. Должно быть, он совсем свихнулся, если позволил себе настолько утратить контроль, чтобы просто сидеть на раскинутом под огромным дубом покрывале и наслаждаться ласкающими лучами закатного солнца в одном из уголков королевского парка, затерянном среди вековых деревьев. Теплый ветер лениво трепает волосы, тысячи самых разнообразных запахов сплетаются вокруг в невидимый кокон, а освобожденное от тисков привычной одежды тело при каждом шевелении теплого воздуха пронизывает ощущением, сравнимым разве что с невесомостью. И если бы не легкий искристый жар исходивший от взявшегося за вот уже третью порцию мороженого Поттера, можно было бы сказать, что присутствие мальчишки рядом тоже действует расслабляюще. Поттера к тому, чтобы наблюдать профессора Снейпа в магловской одежде жизнь явно не готовила, и хотя они сидели здесь уже почти два часа, мальчишка то и дело поглядывает на него так, будто вообще видит впервые и потому стремится разглядеть до мельчайших деталей все, что прежде скрывала стойка сюртука, тугой шейный платок и длинные манжеты. Или вся причина в той порции яблочного пунша… — И что же? — Только не смейся, — Поттер подтягивает под себя ноги, как будто то, что решается рассказать, много лет было каким-то постыдным секретом, и потому, раскрывая его, мальчишке хочется казаться меньше, чем есть. — Я загадал тогда, чтобы за мной пришел кто-то по-настоящему сильный и просто забрал меня оттуда. Забрал домой. Понимаешь? От этой странной неприкрытой наивности почему-то больно. Иронизировать над поттеровскими умозаключениями было делом привычным, но в этот момент меньше всего хочется, чтобы мальчишка решил, что он просто высмеивает это отчаянное детское желание вышвырнутого за пределы собственного мира ребенка, на десять лет отрезанного от собственной истории и собственной памяти. У него самого была мать. У него была Лили. А у ее сына не было никого. Виртуозно затолкав порыв смешанного с виной сострадания куда поглубже и тихо проклиная собственное малодушие, он старается прокомментировать услышанное как можно более нейтрально: — Вы и в самом деле наделены талантами, недоступным простым смертным, мистер Поттер. Редко, когда загаданные желания сбываются в тот самый момент. Даже у волшебников. Судя по лицу, мальчишка немало впечатлен тому, насколько профессор Снейп осведомлен о том, что происходило с Гарри Поттером задолго до его приезда в Хогвартс. Стоило ли Поттеру знать о том, что наведенные на него еще в младенчестве Следящие чары были сняты только в прошлом году из-за угрозы обнаружения их Темным Лордом? Пожалуй, что не стоило. Очнувшись, Поттер все же успевает вовремя подхватить стекающее по стенке стаканчика мороженое. Предвидя следующий поворот, он так же вовремя спохватывается, и пока дотошный Поттер не начал засыпать его вопросами на эту тему, безразлично бросает: — Мои, например, никогда не сбывались. Пожалеть о сказанном приходится раньше, чем он успевает договорить. Поттер с ловкостью кошки скользнул по покрывалу в сторону, точно рассчитав место прямо напротив, так что теперь невозможно поднять голову, не встретившись с невыносимым зеленым взглядом. С совершенно невинным выражением мальчишка интересуется: — А что ты загадывал? Только этого еще не хватало. Проклиная пунш, Поттера и самого себя, он с решимостью осужденного принимает брошенный вызов, и, вонзив в бесцеремонного мальчишку совершенно пустой взгляд, без всякого энтузиазма отвечает: — Не помню. Какая разница, этот день для меня уже давно ничего не значит. Не сработало. — И все-таки? Вот хотя бы в этом году? — В этом году я весь день был на… — «Лучше тебе не знать, мальчик… Мерлин, за что?» — в общем, это не имеет значения. Но Поттера уже начает заносить и останавливаться он, похоже, не собирается. — А хочешь, скажу, что имеет? — распахнутые глаза как будто пытаются считать за маской равнодушия его настоящие эмоции, прикусывает губу, и тут же тараторит: — Это глупо, но я тогда здорово испугался Хагрида. В первые секунды. Ну, ты понимаешь — огромный, лохматый… БАХ — и дверь долой с петель! Я… — преодолевая видимое смущение, Поттер пододвигается чуть ближе, и теперь то, как горящий зеленым огнем взгляд скользит по лицу, он чувствует буквально кожей, — я представлял кого-то совсем другого. То есть как «представлял»… На самом деле это было только ощущение. И… — еще одно почти незаметное движение навстречу, — да, запах. Я как будто помнил его всю свою жизнь, хотя никогда не встречал ничего даже близко похожего. И еще голос… Он замирает в опасении, всматриваясь в шальные, полные чего-то такого, что мальчишка не может высказать, даже если бы захотел, глаза, и произносит одними губами: — Перестань, Гарри, не нужно. — Вот как сейчас, да, — Поттер частит, точно боится растерять всю свою невесть откуда взявшуюся смелость, параллельно пытаясь совладать с тем, насколько открытым делает его это признание. — Ты никогда не говорил таким голосом на уроках, а со мной так тем более, так что как я мог догадаться? Признайся, ты… ты ведь был там? Всю ту ночь ты был тогда со мной. — Гарри… — он снова спотыкается на имени, тут же мысленно обрушивая на себя щедрую порцию проклятий. Он не знает, что сказать, только коротко качает головой, что, разумеется, никакого эффекта не производит. Поттер в своей жестокости берет рекорд за рекордом. — Мерлин, ты так говоришь это, что я… Северус, я хочу чаще это слышать. Почему для тебя это так сложно? Тебе ведь нравится называть меня по имени? Где-то там, в стенах старого замка в далекой Шотландии он одним пристальным леденящим взглядом может нокаутировать любого зарвавшегося студента в течение нескольких секунд. И казалось бы — чего проще сделать то же самое и сейчас? Поттер сдастся, не выдержит напора, отвернется, отползет в сторону на безопасное для них обоих расстояние, и прекратит, наконец, допытываться о том, что при иных обстоятельствах он не выдал бы никому даже под угрозой смерти. Но сейчас все, на что он способен — зачарованно следить за вспыхнувшим на лице мальчишки румянцем, который теперь сползал от скул ниже, к шее, стыдливо прячась за мягким зеленым воротником. Против этой совершенно обезоруживающей откровенности у него не было противоядия. «Да гори оно все адским пламенем, Гарри, да. Тысячу раз — ДА!» — Почему я должен отвечать? — голос дрогнул, безжалостно выдавая все, что жжет грудь с такой убийственной силой. — Потому что я так хочу, — просто отвечает Поттер. — И потому, что наш договор по-прежнему в силе, профессор. Так что вам не отвертеться. «Ну все, хватит. Если он сейчас же это не прекратит — это прекращу я. Мы сию же минуту вернемся в Хогвартс, и я отправлю его с глаз долой!» План хорош настолько, что он, не теряя ни секунды, тут же вознамеривается сообщить о нем Поттеру, однако вместо этого звучит: — Если вы сейчас же не вспомните о субординации, я назначу вам еще два месяца отработок, мистер Поттер. «С глаз долой, Снейп? Как же, как же…» — ехидничает внутренний голос и Поттер, судя по бессовестно расплывшейся по физиономии улыбке, с ним совершенно согласен. — И это говорит человек, который, будучи хогвартским преподавателем и к тому же слизеринским деканом, выкрал студента чужого факультета из школы, привел в городской парк, чтобы посмотреть на оленей и кормит вот уже третьей порцией ванильного мороженого? Вы совершенно непоследовательны, сэр. Поттер щедро зачерпывает пальцем подтаявшую массу из вафельного стаканчика и с наслаждением, которого даже не пытается скрыть, отправляет мороженое в рот. Настолько неприкрытая провокация мгновенно вызывает соответствующую ответную реакцию. — Не нарывайтесь. Но Поттер вдруг резко поднимает голову и обращает к нему совершенно беспомощный взгляд, никак не сочетающийся с тем дерзким поведением, которое мальчишка демонстрировал за мгновение до этого. Брови (как и глаза — в точности как у нее) взлетают вверх, будто приглашая к чему-то. Приглашая иначе услышать то, что Поттеру не хватает смелости произнести вслух. Он понимает. — А если я хочу нарваться? Северус… я не могу перестать думать об этом… с тех самых пор, как тогда у озера… то, как ты касался меня… Ты… черт, не смотри на меня так, лучше уж заавадь прямо на этом месте! Не смотри, я не хочу, чтобы ты видел… Мальчишка бессильно опускает голову и прячет лицо в ладонях, так что теперь все, что он может перед собой видеть — вихрастая макушка и подрагивающие от сорванного дыхания плечи. От смоляных волос исходит едва уловимый запах, все тот же — теплый, сливочно-восковой, с оттенком теплого дождя и свежей мяты. Он и не думал использовть легилименцию — никакой необходимости. Неровный румянец, участившееся дыхание и появившийся в потемневших глазах влажный блеск сообщают достаточно, чтобы понимать, в каком именно направлении текут мысли Поттера. Мальчишка юн, совершенно неопытен, и вряд ли мог бы нафантазировать себе что-то слишком уж незаурядное, но он сомневается, что вообще хочет это видеть. Впускать в себя поттеровские фантазии, чтобы после отбиваться от их назойливого присутствия и попыток слиться с его собственными? Нет. Это было бы слишком изощренно даже для него. И все же совершенно нестерпимо тянет дотронуться. Протянуть руку, отвести упавшую на глаза челку, снять эти дурацкие очки и всмотреться в золотистую зелень глаз без вечной стеклянной преграды. Украдкой улыбнувшись, он мягко отнимает поттеровские ладони от лица. — Тогда просто перестань так громко думать, Гарри. Теплый свет закатного зарева делается как будто еще ярче, и хотя в этом свете, смущенном Поттере рядом и искрящемся из-за порхающих вокруг светлячков воздухе нет ровным счетом никакой магии, он мог бы поклясться, что проживает один из самых волшебных моментов за всю свою жизнь. Поттер притих и зачем-то зажмурился. Перед глазами сама собой возникает картина шестилетней давности. Вместо сумеречного парка — погруженный в торжественное ожидание Большой зал, вместо стаи светлячков над головами — тысяча свечей под высоким потолком, уходящим в звездную бесконечность. И маленький мальчик на старом табурете, чье гулкое сердцебиение он тогда, кажется, слышал даже со своего места. Сейчас этот повзрослевший, прошедший через столько испытаний, привыкший столь безрассудно шагать в неизвестность Гарри Поттер так же боялся услышать «Нет», как тот мальчик в центре Большого зала боялся услышать «Слизерин!» Рука, точно в полусне, сама поднимается и тянется вперед, твердо вознамерившись смахнуть тень нарастающего беспокойства с юного лица напротив. Пальцы невесомо касаются раскрасневшейся щеки, скользят ниже, оглаживают подбородок и, наконец, устраиваются на пульсирующей в рваном ритме артерии под нежной кожей на шее. Мальчишка опускает ресницы, но мгновение спустя изумрудные глаза распахиваются снова. Чьими оказываются вспыхнувшие вспышкой сладкой боли в мозгу образы, разобрать невозможно. Это не было легилименцией, это вообще не похоже ни на что из того, чему он обучался и что практиковал. Кажется, они просто погрузились в мысли друг друга. Ладонь скользит по лицу, оглаживая мягкую теплую кожу, кончики пальцев чуть задерживаются на приоткрытых губах. Мальчишка хочет что-то прошептать, но вместо этого, превозмогая неконтролируемую дрожь, лишь облизывает горячие губы, а заодно и точно наэлектризованную кожу на чужих фалангах. Поттер мысленно повторяет его имя, и звучит это как вопрос, как приказ, как просьба, как порицание, как стон — все одновременно. Вдруг резко подается вперед и цепляется за него как захваченное необоримым инстинктом животное, переживающее свою первую весну или предчувствующее свою скорую смерть. Накрыв горячие ладони своими, он крепко сжимает их, вбирая струящийся по коже трепетный жар. Он не успевает отследить, в какой момент мальчишка успел перебраться с покрывала к нему на колени и обвить руками шею. Подается ближе и уже в следующее мгновение мягкие губы прижимаются к виску, прошептав короткое «Северус, пожалуйста…» Он хочет сказать что-то в ответ, но неожиданно не может. Слишком часто ему приходилось наблюдать, как за этими словами следовала смерть. Раз за разом они словно призывали ее. Но сейчас все совсем иначе. Он прислушивается к себе и понимает — из уст Поттера эти слова звучат как-то пo-особенному. От них не веет страхом и безысходностью, только, вопреки всему, надеждой и… Он не может произнесли это слово даже про себя. Но мальчишка как будто ловит брошенную мысль. Ответом ей становится улыбка, которой он хоть не увидит, но остро чувствует вместе с движением теплого воздуха от чужого дыхания на собственной влажной, и последовавший за ней первый нетерпеливый поцелуй. Он мгновенно перехватывает инициативу, и теплые губы тут же призывно раскрываются навстречу, пальцы вплетаются в волосы то до боли сжимая, то с какой-то самозабвенной одержимостью лаская их по всей длине. Заведенные Поттеру за спину ладони медленно скользят вниз, забираются под рубашку, касаются влажной кожи на голой пояснице, спускаются еще ниже и, наконец, устроившись на бедрах, крепко сжимают их. Поттер на это с тихим вздохом прогибается и приникает к нему еще теснее. Глаза закрываются сами собой. Больше — ни единой мысли в голове. Только острое желание, только трепет тела и какие-то отрывочные фразы вперемешку с тихими стонами. На миг кажется, что все вокруг исчезло, растворилось, погасло. Исчезли мириады звуков и запахов лондонского парка, освещаемого одним лишь слабым мерцанием уходящего солнца сквозь резные дубовые листья и стремительно погружающегося в сумерки. Они были где-то совсем в другом месте. Там царил тяжелый, неподвижный туман и холод, заставляя еще сильнее прижиматься друг к другу, а где-то далеко внизу шумела большая вода. Очнувшись от наваждения, он понимает все это время просто касался пальцами щеки и вглядывался в лицо напротив. Сердце пропускает удар, а после снова начинает биться в бешеном ритме лишь оттого, что яркие невозможно-зеленые глаза, оттененные густыми черными ресницами, по-прежнему устремлены на него. Все еще находясь во власти видения, он прижимает ладонь с теплой коже сильнее и проводит большим пальцем по липким, блестящим от мороженого губам. Поттер не вздрогнул, не напрягся, не отпрянул — только послушно приоткрыл рот, позволяя чужому пальцу неторопливо скользить по губам, бережно лаская. Наблюдая, точно зачарованный, за тем, как с каждым движением взгляд мальчишки все сильнее затягивает пелена, он все же смог различить абсурднейшую в своей правдивости мысль, стучащую набатом где-то на задворках сознания: «Возьми то, что уже и так твое, Северус. Ты знаешь, другого шанса не будет». Всего одно нечеловеческое усилие воли — и искуситель внутри повержен. А вместе с ним и единственная надежда на то, что терзающее его год за годом желание, когда-нибудь остынет. Разве что только вместе с ним самим. Подавив вздох, он отнимает руку. — Ты испачкался. Как будто проделанное требует какого-то объяснения. Для большей достоверности он демонстрирует Поттеру ладонь, однако демонстрация получается не слишком убедительной — на кончике пальца блестит всего несколько сладких капель. — А ты не ответил, — в тон отзывается Поттер, даже не взглянув на протянутое доказательство глубокой обоснованности профессорских действий. — Если не можешь сказать, просто кивни. Но я бы предпочел услышать. В этом блеклом свете лицо Поттера кажется особенно бледным, хотя щеки по-прежнему горят. Нездоровый блеск в глазах, сорванное дыхание — мальчишка на пределе, цепляется за что-то из последних сил. Он-еще-ничего-не-знает. Невообразимый порыв отвернуться, сбежать, скрыться… Или наоборот — прижать к себе, закрыть собой и никогда не отпускать. И пусть нависшей над ним с колыбели смерти не достанется ни один. Или сразу оба. Неожиданно для самого себя решившись, преодолевая звенящее во всем теле нервное напряжение, он сознается: — Да, Гарри, мне это нравится. И я хочу называть тебя по имени. Но то, о чем ты думаешь — это безумие… Поттер мечтательно улыбается, и запрокинув голову к медленно, но неотвратимо чернеющему небу, тихо выдыхает: — И этого безумия ты хочешь тоже, не меньше, чем я, разве нет, Северус? Вот видишь, я тоже умею читать мысли. Когда Поттер снова оборачивается к нему и с таинственной полуулыбкой накрывает все еще протянутую ему руку своей по спине прокатывается хорошо знакомая дрожь. Смущение Поттера буквально осязаемо, но при этом мальчишка продолжает настолько открыто его провоцировать, что остается только поражаться этой убийственной в своей нелогичности смеси. Пальцы смыкаются на коже и, крепко удерживая его ладонь, Поттер проводит кончиками фаланг по собственным полыхающим губам, всего один раз несмело мазнув языком. — Ты испачкался, — затухающим эхом шелестит Поттер и прикрывает глаза, точно к чему-то прислушиваясь. Времени остается все меньше, но окутавшая их темнота на ощупь тиха и ласкова. Такая, что вопреки всему хочется надеяться. И, может быть, однажды они все-таки смогут… Сердце обрывается. Нет. Все надежды — ложь. Не в этой жизни. Мальчишка, так и не выпустив его руки, поднимает взгляд и улыбается — так, что в груди разливается тепло, сравнимое разве что с действием Умиротворяющего бальзама. Тревога по каким-то неизвестным законам магии растворяется в искристых бликах светлячков, отраженных в круглых стеклах. — И знаешь, Северус… это было самое вкусное мороженое в моей жизни.***
Воспоминание проносится перед глазами яркой кометой, оставив по себе лишь мучительный след на сетчатке, как от долгого смотрения на солнце. Силясь вернуться в реальность, он опускает голову и крепко сжимает переносицу пальцами, на которых, кажется, еще не остыло прикосновение чужих губ и языка. — Хорошо, мисс Уизли. Предположим, что вы говорите правду. Но ведь мистер Поттер до своего исчезновения обсуждал с вами свои планы? О том, куда он направляется и что намерен сделать. Джинни вложила в улыбку все свое презрение. — Назовите хотя бы одну причину, по которой я должна вам отвечать, сэр. Кроме, конечно, той, что вы заняли это кресло. Если бы ты, девочка, только знала… Он скользит изучающим, внимательным взглядом по ее губам. Как часто Поттер касался их своими? Как часто испытывал такое же страстное волнение, обнимая ее за плечи и талию? И было ли у них что-то больше этого? Столько времени под одной крышей… Картина, которую подкидывает воображение настолько детальная и красочная, что у него невольно перехватывает дыхание: запрокинутая голова, лихорадочный румянец на скулах, растрепанные черные в синеву волосы, до крови прикушенные губы, тонкие следы от острых ногтей на бледных плечах, плавный изгиб спины, узкие, двигающиеся в рваном ритме бедра… Должно быть он сильно переменился в лице, или же Джинни прочла в его горящем взгляде нечто совершенно не соответствующее моменту, потому что улыбка исчезает с ее лица, а тонкие брови напряженно сходятся у переносицы. Усилием воли он заставляет развратный образ сгинуть. — Только из уважения к вашей чести, мисс Джиневра, я не прибегаю к легилименции, — он делает над собой усилие, чтобы говорить как можно более ровно. — Пока что. Мистер Поттер всегда ценил вас как верного и надежного друга, так что, разумеется, ваше общение в последние месяцы вряд ли сводилось только к нарушению предписания о допустимой дистанции между старшекурсниками. Я не хочу и не стремлюсь быть свидетелем лишнего, это действительно не мое дело. Но если вы будете упорствовать, вы не оставите мне выбора. Ответом на нешуточную угрозу, которую представляла показательно извлеченная из рукава волшебная палочка, становится гордо поднятый подбородок и стальной блеск в глазах. — Мне нечего вам сказать. Он медленно поднимает руку, направляя палочку на девушку, держащуюся перед угрожающим ей Пожирателем смерти с мужеством и самообладанием, которым могли бы позавидовать многие взрослые мужчины. — Мне жаль. Конечно, он не собирался ее пытать или каким либо иным образом наносить ей ощутимый вред, однако проникнуть в ее воспоминания о Поттере, заставив выставить на показ самое сокровенное, зазорным для себя совершенно не считал. Она стойко сопротивлялась его словесному напору, теперь остается испытать ее стойкость в действии. Разумеется, поддайся Джинни сразу, он не мог бы ей доверять, в то время как в сложившейся ситуации союзник в ее лице был бы огромным подспорьем. Лишь одно сомнение на ее счет не позволяет действовать более открыто. Он не знает, насколько велика ее личная преданность Поттеру, и не базируется ли интерес Джинни Уизли к Избранному только на особенности его статуса. Одно дело детская романтическая влюбленность и совсем другое — зрелое отношение человека, способного ради другого на жертву даже перед лицом смерти. Поттер на это, безусловно, способен, а вот с Джинни Уизли все было не так просто. Того, что произошло дальше, он ожидал в последнюю очередь. Джинни поднялась со своего места, грациозно обогнула разделяющий их тяжеловесной преградой стол и, подступив к нему почти вплотную, уверенным движением отвела направленную на нее палочку в сторону. Это определенно обещает быть чем-то интересным. Он в немом вопросе вскидывает бровь. Джинни выдерживает паузу, которую употребляет на то, чтобы рассмотреть его лицо вблизи с выражением, подобным тому, с каким исследователи в серпентарии наблюдают за опасными змеями, и, склонив голову набок, наконец, произносит: — Скажите, сэр… Если бы вы были на моем месте и если бы вам поступило подобное предложение, вы бы согласились? Когда на одной чаше весов тот, кто тебе дорог так же, как сама жизнь, а на другой — боль и унижение, а то и вовсе смерть? Когда тот, кто гораздо старше и сильнее тебя предлагает тебе совершить предательство, навязывая несуществующий выбор, играя твоими чувствами, и при этом четко давая понять, что выбора-то у тебя никакого и нет… что бы вы сделали? Если бы он мог позволить себе чего-то испугаться, то подобная точность формулировки вполне могла бы претендовать на почетное место в списке того, чему это было по силам. Вместе с тем, про себя он облегченно выдыхает. Не доверять ей и дальше, похоже, больше нет причин. Маленькая ладонь все еще удерживает его палочку прижатой к поверхности стола. Но быть обезоруженным он не собирается. Теперь настала ее очередь. — Я согласился, мисс Джиневра. Я сделал это семнадцать лет назад, находясь на том же месте, на котором сейчас находитесь вы. Я знаю, что вы чувствуете. Знаю, что думаете. И раз уж мы с вами так удивительно похожи… Поверьте, я не хочу делать вам больно. Мне прекрасно известно настоящее местоположение мистера Поттера, я вас просто проверял. Возможно, у него разыгралось воображение, но то, как колыхнулись рассыпанные по плечам огненные пряди, как исказилось изумлением, смешанным с ужасом, лицо, навело на мысль, что он видит перед собой маску рассвирепевшей горгоны. Янтарные глаза расширились, голос взметнулся вверх и обрушился на него с силой ледяного водопада. — Если бы вы правда об этом знали, Гарри уже не было бы в живых! Вы бы продали его Волан-де-Морту так же, как продали его родителей! Да, он мне многое рассказал. И мы с вами, Северус Снейп, совсем не похожи! Вы трус и предатель, вся сила которого только в том, что он лакает подачки с руки этого безносого урода. У вас был выбор, и вы выбрали его. Я свой выбор тоже сделала. И за него я буду сражаться — с вами и с каждым, кто попробует встать у меня на пути! — Сядьте! Ничуть не задетый и в целом удовлетворенным услышанным, он вонзает в нее один из тех пронзительно-острых взглядов, блокировать воздействие которых на его памяти не был способен почти никто. И эта валькирия, пусть и нехотя, но все же подчиняется. Не поворачиваясь к нему спиной и все еще в боевой готовности, Джинни отступает назад, присаживается на край кресла и вонзает острые ногти в подлокотники, по-прежнему не спуская с него глаз. Готовая к новой атаке. Он же, напротив, радуясь возвращению себе ведущей позиции, довольно расслабленно откидывается на спинку кресла и как ни в чем не бывало продолжает: — Итак, как я уже сказал, я проверял вас. Задание, которое я собираюсь вам поручить чрезвычайно важное и прежде, чем вы узнаете о нем, мне необходимо было услышать то, что я услышал. Вам не нужно будет делать ничего, что противоречило бы вашим принципам. Если, конечно, им не противоречит выполнение воли Альбуса Дамблдора. — Я не понимаю… — Сейчас поймете. Если дадите себе труд угомонить свои страсти и выслушать то, что я вам скажу. Дожидаться согласия он не стал. С бесстрастным видом подходит к сейфу в дальнем углу кабинета, извлекает оттуда его содержимое и, вернувшись на место, кладет длинный узкий меч на самый центр стола. — Мистер Поттер, конечно, сообщил вам о том, что Дамблдор завещал ему эту вещь. Теперь янтарные глаза прикованы к мечу. Он понимает ее чувства. Этому оружию она обязана жизнью. — Да. — Да, сэр, — с нажимом поправляет он. Джинни вместо ответа только поджимает губы. — Прекрасно, — он кладет ладонь на рукоять, подняв меч острием вверх. По зеркальной поверхности клинка тут же заскользили рыжие блики, отражая, точно языки пламени, пряди ее огненных волос. — И вы с мистером Поттером, конечно, обсуждали это странное решение директора Хогвартса: завещать студенту шестого курса бесценную историческую реликвию. Дамблдор не имел права распоряжаться нею, но все же сделал это. У вас есть предположения, зачем? Джинни недоверчиво качнула головой. — Вам как-то даже слишком многое известно. Сэр. В ответ он только усмехается. — Потому, что, как я уже сказал, мисс Джиневра, это — мое дело. Вам же я могу сообщить только то, что воля покойного директора должна быть исполнена, и вашей долей участия в ее исполнении будет похищение меча Гриффиндора из этого кабинета. — Но… зачем? «Затем, чтобы настоящий меч попал в руки к Гарри Поттеру, пока мои бдительные коллеги будут обеспечивать сохранность и неприкосновенность этого муляжа». — А вот это уже вас совершенно не касается. Подойдите ко мне. И снова Джинни удается его удивить, но на этот раз тем, что подчиняется она без всякого видимого протеста, решительно подступив к директорскому креслу. Он подимается со своего места и уверенным жестом перебрасывает упавшие ей на лицо длинные волосы за спину. То, как снова вспыхнули ее глаза, сузились ноздри и приподнялась грудная клетка, служит свидетельством сильного волнения, даже смущения. Это можно понять — вряд ли ей в ее шестнадцать приходилось наблюдать по отношению к себе нечто подобное со стороны взрослого мужчины. При этом девушка от его прикосновения даже не шелохнулась. Следующие слова он старается произнести как можно более мягко, чтобы не нарушать зыбкого согласия, которое — отрицать было бы нелепо — все же зиждилось на принуждении. — Вы явитесь ко мне в четверг к восьми часам и мы обсудим все детали, касающиеся вашей будущей миссии. Разумеется, сейчас я не отпущу вас просто так, — попытавшись улыбнуться, он подносит пальцы к ее вискам. — Не бойтесь, это совершенно безболезненная процедура, в результате которой из нашего сегодняшнего разговора вы будете помнить только то, что должны прийти ко мне в назначенное время в четверг. Перед тем, как явитесь, в течение часа не ешьте и не пейте ничего, кроме воды. Это необходимо. — Сэр, могу я сказать? — неожиданно надавив на запястья, девушка осторожно опускает его руки. В удивлении он хмыкает себе под нос. Второй раз за утро эта бестия, не прибегая ни к какой магии, одним движением руки пресекает его действия. Но хорошего понемногу. — У вас минута, мисс Джиневра. — Все эти годы я не раз сомневалась в том, что вы на самом деле верны Дамблдору настолько, как он убеждал в этом нас всех, — слова звучат медленно, как будто даются ей с огромным трудом. — Никто не знает, но я… я шла за Гарри той ночью, когда он гнался за вами… Я видела издалека вас двоих возле дома Хагрида. Вы ведь могли захватить его, могли убить, могли сделать с ним, что угодно, но вы… — Довольно, я хорошо помню, что сделал, — резкость в голосе разом выдает так мастерски скрываемые эмоции. Да, он прекрасно помнит ту ночь. Хотя лучше бы забыть. И, конечно, помнит, как перед самым бегством, опустившись на колени и обхватив ледяными ладонями горящую поттеровскую голову во второй раз навесил на мальчишку Следящие чары. Джинни Уизли, непрошеный свидетель их последней с Поттером встречи, оказалась до неудобного наблюдательной. — Я не сказала Гарри о том, что тогда видела, он выходил из себя и проклинал вас, услышав одно только ваше имя, но теперь я, кажется, понимаю. И хочу сказать… Я не знаю, что вы задумали и какую игру ведете, но знайте, если это в конечном итоге необходимо для блага Гарри — я сделаю все, что скажете.***
Пытаясь совладать с ворохом кипящих, точно в котле, эмоций, Гарри спрятал лицо в ладонях и лихорадочно соображал. Значит, Северус с самого начала прошлого учебного года был в сговоре с Джинни, он доверился ей, хотя, очевидно, и заставил выпить Девотионис. Срежиссированная попытка похищения меча Гриффиндора подтолкнула Пожирателей к решению спрятать подделку в сейфе Лестрейндж и усыпить бдительность Волан-де-Морта, в то время как подлинный меч оставался в директорском кабинете до того самого дня, пока Северус не передал его Гарри. Пока Джинни оставалась в школе, Снейп был осведомлен обо всем, что происходит в среде объявивших ему войну студентов и старался делать все от себя зависящее, чтобы горячие головы как можно реже попадали под горячую руку Кэрроу. Гарри не знал, и по личному опыту не брался даже предположить, что из судя по всему частых встреч со Снейпом сохранилось в памяти Джинни до этого дня. После победы их отношения изменились. Джинни по-прежнему была к нему добра и внимательна, но со временем это все больше начинало походить на заботу опекуна о душевнобольном. Стоило же ему упомянуть Северуса (а Северуса он упоминал в первые месяцы слишком часто), как она тут же отстранялась, отмалчивалась и на какое-то время попросту замыкалась в себе. Хотя, в общем, так поступали многие. Гарри не придавал значения. А, возможно, стоило. Но все же Джинни любила его. И только поэтому Снейп нашел в ней союзницу. Поражало то, насколько Северус избегал того, чтобы ломать чужую волю и просто, прибегая к силе или уловкам, использовать людей в своих целях так, как это обычно делал Дамблдор. Пожиратель смерти, применивший Непростительное один единственный раз в жизни, да и то лишь потому, что оказался приперт к стенке… Рассказал ли он Джинни о крестражах и о том, что ее избранник — смертник? Этого Гарри знать не хотел.