31 мая. 1997
Одного внимательного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, почему Поттер спрятал злополучный учебник именно здесь. Огромное, совершенно не структурированное помещение, в котором всякое барахло начало скапливаться, похоже, еще во времена основателей Хогвартса, чем-то напоминает содержимое головы самого Поттера. Оккупировав Выручай-комнату в прошлом году, он, похоже, до сих пор считает ее своим законным убежищем, хотя сейчас она не выглядела ни как тренировочная база борцов за правое дело, ни как штаб внутришкольного партизанского движения, в идейное лидерство которого Поттер с привычным для себя безрассудством ввязался. Дамблдор, когда каким-то образом узнал об инициативе создания мятежной студенческой организации, впоследствии окрестившей себя в его часть, едва ли не в ладоши хлопал — ну, еще бы, вон мальчик-то как вырос, в оппозиционеры министерству подался! А вот сам он восторгов директора совершенно не разделял. То, что Поттер с друзьями попадется, было всего лишь вопросом времени, и последствия, учитывая курс министерства, могли быть куда более серьезными, чем исключение из школы. Дело грозило стать политическим, а в этой сфере у Поттера опыта было не больше, чем в менталистике. Защищать мальчишку от Темного Лорда, Пожирателей и иногда даже самого Дамблдора за все эти годы он худо-бедно научился, но в данном вопросе задача была куда сложнее: защитить Поттера, ступившего на слишком хрупкий лед, от него же самого. И поскольку Дамблдор идею создания этого кружка всячески поддерживал, помешать его деятельности возможным не представлялось. За годы службы на два фронта он твердо усвоил одну вещь: если опасности не избежать, все силы нужно бросить на то, чтобы игра по крайней мере стоила свеч. Он сих пор был благодарен Блэку за полную бездарность в вопросах окклюменции. Поттеру достало ума консультироваться со своим изолированным крестным по вопросу лучшего места для занятий. И, судя по тому, что он в одно из посещений Гриммо успел выудить из блэковских мозгов — мальчишка был готов принять помощь в этом деле от кого угодно, лишь бы этот «кто угодно» входил в круг доверенных лиц. Расположение Выручай-комнаты было ему отлично известно еще с шестого курса. Он уходил туда всякий раз, когда возникала острая потребность остаться одному и притом в полной тишине. Для него это помещение всегда было пустым: не то, что мебели — в нем не было ни стен, ни даже потолка. Совершенно пустое пространство не отвлекало, не давило, не стесняло мысли, и при этом поглощало не только все звуки, но и все как эмоциональные, так и магические выбросы. Идеальное место как для восстановления сил, так и для ментальной работы. И если Выручай-комната смогла стать идеальным решением для него, она вполне могла оказаться тем же самым и для Поттера. Дело не выглядело сложным, и нужного кандидата для передачи Поттеру информации о Выручай-комнате он нашел довольно быстро. Бывший домовик Малфоев, с которым он был знаком почти столько же, сколько с самим Люциусом, подводил редко, хотя зачастую и действовал с излишним воодушевлением. К счастью для Поттера на втором курсе это воодушевление обернулось всего лишь искалеченной рукой, а не проломленной головой. Тогда, сидя на трибуне, он десять раз успел пожалеть, что летом дал эльфу задание сделать все, чтобы Поттер в этот год оставался подальше от Хогвартса. Отчитав Добби после матча так, как никогда не отчитывал ни одного зарвавшегося гриффиндорца, он в самых ярких эпитетах объяснил, что того ждет, если теперь уже сам домовик не будет держаться от Поттера подальше. Профилактика пошла на пользу — эльф все понял, осознал, и подобных убийственных инициатив с его стороны больше не поступало. Приятной неожиданностью стало то, что после того, как Поттера угораздило обманом купить домовику свободу, сотрудничать с ним стало намного легче. Необходимость в принуждении, так же, как и в применении заставляющего Добби разрываться от внутренних противоречий Конфундуса отпала, так что теперь простой короткой беседы было достаточно, чтобы эльф незамедлительно принялся выполнять то, что ему поручалось. С тех пор о первоначальных обстоятельствах их договора напоминал только Девотионис, обязывающий Добби вне зависимости от обстоятельств до самой смерти хранить в тайне все, что касалось участия Северуса Снейпа в деле защиты Гарри Поттера. Тот же Девотионис, который по желанию Дамблдора уже не первый год струился и в его собственной крови. Готфрид в свое время был прав, и как он ни старался, он не смог создать зелье, которое смогло бы вызвать подлинную преданность в тех, кому это качество было по самой их природе чуждо. Так что применение разработанного ним Девотиониса имело смысл только в случаях, если тот, кто принимал зелье, изначально был как минимум лоялен к тому, из чьих рук брал снадобье. Оно было безупречной страховкой от возможной смены вектора лояльности, поскольку необратимо обрекало предателя на медленную смерть в адских мучениях, которую к тому же было невозможно ускорить никакими ни чарами, ни подручными методами. Темный Лорд, вне всякого сомнения, был бы в восторге, и именно поэтому он скрывал от него свой успех с Девотионисом. Добби свою задачу выполнил блестяще, Поттер ухватился за идею с Выручай-комнатой, как за спасательный круг, и впоследствии даже ему, первоначально крайне скептически отнесшемуся к идее создания нелегального кружка по Защите, пришлось признать, что задумка себя оправдала. Организация, окрестившая себя Отрядом Дамблдора, была во многом схожа с его собственным учрежденным для слизеринцев Дуэльным клубом. Конечно, Поттер не был так уж силен в боевой магии, к тому же ему как в жизни, так и в методах защиты явно недоставало совершенно необходимого при столкновении с темномагической атакой хладнокровия. Но, как для пятикурсника, его успехи в обучении защитным чарам оказались довольно впечатляющими. Не заметить значительно превосходящего уровня тех, кто входил в прошлом году в состав ОД, наблюдая за ними на своих занятиях, он не мог, даже при том, что преподавателем Защиты от Темных искусств был ничуть не более мягким, чем прежде преподавателем Зельеварения. Мальчишка стоит, осматривая то, что только при очень большой фантазии можно назвать интерьером, с самым невинным видом. Он недоверчиво поводит бровью. — Вы хоть сами сможете сориентироваться в этом хламохранилище? — Смогу. Я все предусмотрел. Без доли сомнения. Ну, еще бы, какие тут сомнения возможны… — Значит, намеревались вернуться. В ответ на эту укоризненную констатацию Поттер поджимает губы, бросает в его сторону быстрый взгляд и дерзко интересуется: — А вы бы не вернулись, будь вы на моем месте? Мерлин, упаси… — Мне вполне достаточно быть на своем. Ну, ведите. Поттер идет быстрым шагом, то и дело останавливаясь у наиболее примечательного вида предметов, которые, судя по всему, служат ему указателями, после чего уверенно двигается дальше. Миновав полдюжины извилистых проходов, сформированных их груд нагроможденной друг на друга рухляди, Поттер, наконец, останавливается, победоносно сообщает «Вот!» и указывает на старый, едва ли не разваливающийся на глазах буфет. Сверху на буфете красуется оббитый бюст волшебника, в котором, хоть и не не без труда, но он все же опознал Мервина Злобного. Проблему с опознанием создало не столько убитое состояние самого бюста, сколько обтрепанный, и притом совершенно неуместный, как для Мервина, парик с такого же облезлого вида диадемой. — Высокохудожественное решение, мистер Поттер, — бесстрастно комментирует он это убожество. — В который раз остается только поражаться вашим талантам. Мой вам совет, если не срастется с Авроратом, не пренебрегайте своей творческой искрой — вас в любой академии искусств с руками оторвут. Мальчишка в искренность комплимента не поверил, и как будто даже немного обиделся. — Ну, «Принц» же… Тонко, не поспоришь. Этот железный, по мнению Поттера, аргумент, очевидно, должен оправдать его творческое видение. Но, очевидно, заметив застывшее на лице самого «Принца» холодное удивление, мальчишка заметно тушуется. Кажется, всерьез заопасался, что подобное художественное надругательство (над многострадальным Мервином или над самим стоящим рядом Принцем-полукровкой) просто так ему с рук не сойдет. Но не найдя в глазах последнего осуждения, Поттер тут же расплывается в до неприличия солнечной улыбке и, пряча глаза, тянется к перекошенной дверце буфета. Слышится жалобный протяжный скрип, быстро перешедший в глухой треск, следом за которым из буфета вываливается скелетированная нога какого-то существа. Он щурится, пытаясь опознать владельца, но, в отличие от сохранившего кое-какие характерные черты Мервина, идентифицировать скелет не представляется возможным. Поттер, не обращая внимания на ногу, энергично покопался в останках и извлек из них «Расширенный курс зельеварения». Пятнадцать лет назад он оставил этот учебник в дальнем углу класса, рядом с другими старыми книгами, которыми пользовался только в случае крайней необходимости. Необходимость случалась не часто, так что учебник, убранный с глаз долой, на глаза, кажется, ни разу за все годы преподавания Зельеварения так ему и не попался. Он ненавидел эту книгу, сломавшую его жизнь, но все же с ней было связано слишком многое, чтобы от нее можно было избавиться самым простым и необратимым способом. К тому же он не умел избавляться от воспоминаний — ни от хороших, ни от плохих. Вторых было больше, но все же… Глядя на потрепанный «Расширенный курс» в руках Поттера, он с каким-то щемящим чувством ловит себя на мысли, что учебник чем-то напоминает его самого: побитая жизнью обложка, переписанное вдоль и поперек содержание, куча выдающихся (скромничать не было смысла) решений по части зельеварения и десяток далеко не безобидных заклинаний, большую часть которых он предусмотрительно зашифровал перед тем, как отдал книгу ей... Что ж, будет лучше, если учебник вернется к законному владельцу. Он замкнет его в шкаф от греха подальше, и инцидент, наконец, будет полностью исчерпан. Но судя по тому, как Поттер вцепился в книгу, возвращать Принцу-полукровке его собственность он совсем не спешит. Переминаясь с ноги на ногу, Поттер явно прикидывает уместность какого-то вопроса. Но, так и не решившись его задать, нетерпеливо дергает головой и неопределенно кивает на книгу. — А вы когда догадались? Ну, что он у меня? Точно не тот вопрос, из-за которого Поттер несколько минут перед ним мялся. Ладно, хочет знать — пусть знает. — Давно, еще на рождественском вечере у Слизнорта, когда он рассыпался в похвалах вашим внезапно обнаружившимся способностям. — И ничего не сделали? Он пожал плечами. — А смысл? То, что книга попала к вам, давало хотя бы какую-то надежду, что ваши плачевные результаты в зельеварении больше не будут настолько плачевными. Это ли не рождественский подарок? — Но там же не только про зелья… Он хмыкнул. Нечего сказать, ценное наблюдение. Причем по какой-то случайности именно от этого «не только» как раз и исходили все проблемы. Но, ко всеобщему счастью, о том, что этого «не только» там куда больше, чем боевое заклинание магического меча, Поттеру узнать не придется. — Я опрометчиво понадеялся, что вам достанет ума не использовать неизвестные заклинания на живых людях. Поттер тут же вспыхивает, как огонь под самопомешивающимся котлом. — Он хотел применить Круциатус! Как иначе я мог бы защититься, если его невозможно блокировать? Поттер, Поттер… Он складывает на груди руки и, не без налета превосходства, замечает: — Во-первых, Поттер — пусть это будет для вас дополнительным уроком Защиты — при определенном умении Круциатус можно блокировать, и… Неосторожно оброненную и так и не досказанную фразу обрывает расширившийся до установленных природой пределов взгляд. С какой-то мучительной неотвратимостью и безо всякой легилименции он вдруг понимает, что именно прозвучит из уст Поттера в следующую секунду. Только этого еще не хватало… Он рискнул действовать на опережение. — Мой ответ — нет, Поттер. Это совершенно не школьный уровень, и учить вас этому я не намерен. Этот ледяной тон, не оставляющий в собеседнике ничего, кроме желания незамедлительно ретироваться, был его излюбленным орудием в обозначении границ допустимого в общении с Северусом Снейпом вот уже много лет. Но в этот раз то ли что-то пошло не так, то ли на Поттера, стоило тому почуять в отношении к себе некую исключительность, просто перестало действовать то, что безотказно действовало на всех нормальных людей. Подступив едва ли не вплотную, Поттер откидывает со лба непослушную челку и с лукавым прищуром выдает: — Вы сомневаетесь во мне или в себе, профессор? Я овладел заклинанием Патронуса на третьем курсе, весьма неплохо умею сопротивляться Империусу, и, кроме того, — сам я не проверял, но рискну поверить Гермионе на слово — в «Современной истории магии», в «Развитии и упадке Темных искусств» и еще, кажется, в «Величайших событиях волшебного мира в двадцатом веке» обо мне упоминается, как о единственном за всю историю человеке, выжившем после Авады. Может и с Круциатусом под вашим руководством как-то справлюсь? Как бы ни хотелось послать Поттера с его безбашенной инициативой куда подальше, не заметить он не может: за ребячливой иронией скрывается что-то совсем другое, что-то куда более глубокое, чем обычная поттеровская привычка совать голову в огонь. Он смотрит на мальчишку, застывшего в ожидании его решения, и отказывается верить в то, что видит: вон он, Гарри Поттер, сам напрашивается на дополнительное занятие, которое, к тому же, приятным быть совсем не обещает. Более того, сам подставляется под пыточное проклятие, о действии которого знает не понаслышке… Неужели Поттер хочет этой боли? И не просто боли, но боли, причиненной его рукой? «Значение любого человека в твоей жизни, Северус, измеряется той мерой боли, которую ты способен от него принять. Насколько я успел узнать людей, самую сильную привязанность они питают к тем, кто причинил им самую сильную боль». Да пропади оно все! Должно быть, догадка излишне выразительно отражается на его лице, потому что Поттер подается ближе и с какой-то нетерпеливой решимостью выдыхает: — Кто, если не вы? Что там он говорил про ошибку с патронусом? Разоруженный безо всякого Экспеллиармуса шальным, полным отчаянной надежды взглядом, он сдается и произносит совсем не то, что велит здравый смысл. — Приходите во вторник вечером. Если не боитесь. — Я не боюсь! — тут же ощетинивается Поттер. Но вдруг хмурится, и, неловко потерев нос, лопочет: — Только как… я же не вспомню, о чем мы… Сокрушенный вид Поттера более, чем красноречив. Мерлин, Мордред и все иже с ними — он действительно этого хочет... — Так и быть, на будущем уроке назначу вам дополнительную отработку. Скажем, за то, что вы в который раз не справились с чарами Поглощающего щита, — на это Поттер раздраженно фыркает, выражая свое мнение о его неисправимой педагогической предвзятости. Это была запретная территория, и потому, наклонившись к самому лицу, он продолжает уже куда более зловеще: — Или за то, что в присутствии одноклассников позволили себе посмотреть на меня с таким же выражением, как делаете это сейчас. Поттер если и напрягся, то виду не подал, даже глазом не моргнул. Вздергивает подбородок и с деланным равнодушием интересуется: — И часто вы следите за тем, как я на вас смотрю? «Один-один, Снейп...» Что ж, в эти игры он научился играть, когда мальчишка у своих счастливых родителей еще даже не планировался. — Чаще, чем вы думаете, так что будьте осторожны. Что-то внутри подсказывает, что это предупреждение Поттер проигнорирует в точности так же, как и все, адресованные ему прежде. Поттер себе не изменил, предупреждение действительно проигнорировал и, осторожно привалившись к буфету, как ни в чем не бывало осведомился: — Ну, ладно, а что во-вторых? — А во-вторых, Поттер, — устало протягивает он, — заканчивайте ваши шпионские игры. Как видите, до добра они не доводят. Поттер снова фыркает, бубнит себе под нос нечто, в чем послышалось что-то вроде «Кто бы говорил…», но тут же вскидывает голову и с жаром любопытствует: — Но вы знаете, что он затеял? Малфой. Ведь это же он проклял Кэти, верно? И та бутылка медовухи тоже… Это все он, как я и говорил с самого начала! А вы его покрываете… Если вообще не с ним заодно. Он выдержал многозначительную паузу. — Не нарывайтесь, Поттер. — И что вы сделаете? Ну что? — мальчишку определенно начинает заносить. — Одни только угрозы! Давайте, покажите уже, на что способны, я могу даже палочку убрать. Вы же об этом мечтаете? Вот уж отыграетесь! Сохранять невозмутимость становится все сложнее. — Предупреждаю, еще слово — и я не посмотрю на вашу Избранность. Поттер, отчего-то вдруг задетый оброненной фразой, резко мрачнеет, и, набрав побольше воздуха, и совершенно неожиданно выдает: — Я слышал про Непреложный обет! Час от часу не легче. Значит, шпионил, когда он увел Драко с вечеринки для разговора? И, наверняка, раззвонил всему Ордену, как будто у них и без этого недоставало поводов, чтобы в тысячный раз перемыть ему кости. Хотя это все равно уже ничего не меняло. И то ли еще будет. — Вот так? — тихо переспрашивает он. — В таком случае вы слышали и все остальное. Изумрудные глаза нездорово блеснули. Спустя несколько долгих мгновений, отчаявшись прочитать хоть что-нибудь на его бесстрастном лице, Поттер с выражением самой искренней безысходности качает головой. — Вы же врете… Все время только и делаете, что врете. — Поттер… — Да что «Поттер»? — мальчишка огрызается на него с неожиданной злостью, в которой, как он ни пытается ее скрыть, все же сквозит обида. — Шестнадцать лет Поттер! Скажите, а меня вы тоже пытаетесь надуть? Так же, как Дамблдора, так же, как Волан-де-Морта… Он дернулся, точно пронзенный ядовитым жалом. — Я, кажется, запретил вам произносить имя Темного Лорда! — И заодно свое собственное! — чистый голос сорвался. Поттер в отчаянии бросает книгу на буфет, обхватывает себя руками и устремляет взгляд куда-то в сторону, на груду сваленных в кучу искореженных доспехов. — Я не могу понять. Уже который год пытаюсь и не могу. Объясните мне это, профессор. Каждый из них уверен, что вы на его стороне, при этом каждый знает, что вы работаете на другого… Насколько я успел понять, Дамблдор завербовал вас много лет назад, когда Вол… когда он еще был в силе, — Поттер делает пару глубоких вдохов, и только после этого, похоже, окончательно успокоившись, продолжает уже совершенно бесцветным тоном: — Дамблдор всякий раз говорит, что доверяет вам и тут же затыкает любого, кто в его присутствии рискует кинуть камень в вашу сторону. Не берусь судить, что у вас в Ближнем кругу творится, но могу предположить, что там картина приблизительно такая же. У вас практически во всем развязаны руки, ведь что ни сделай — всегда можно оправдаться необходимостью выслужиться перед другой стороной, и никто слова не скажет. На редкость складное описание его положения, еще немного и он начнет завидовать сам себе. Забавно, но со стороны, должно быть, именно так все и выглядит. Вдруг мальчишка резко подается в его сторону и сбивчиво частит: — Послушайте, не хотите рассказывать, как вам это удается, — не нужно, но ответьте, на чьей вы стороне сейчас, ну, то есть… на самом деле? А потом можете с чистой совестью стирать мне память. Ну, и что он мог противопоставить этому совершенно потерянному и вместе с тем мучительно ищущему взгляду? Только почти неслышное: — На вашей. И так было всегда. Кажется, последняя фраза таки доходит по назначению. Ошарашенный Поттер благоразумно пресекает несколько неуместных попыток прокомментировать услышанное, закусывает губу и отворачивается к буфету. Стоит ли сказать мальчишке про Девотионис? Внезапно мелькнувшая мысль тут же была заглушена железобетонным аргументом — Поттеру не стоит знать больше того, что необходимо. Не хватает только скатиться во все эти жалостливые истории. Да, он мог бы поведать многое, в том числе и о том, почему Девотионис, которым Дамблдор хотел привязать его что называется намертво, не оказал никакого воздействия в тот момент, когда он взялся действовать в одиночку. Поттер спрашивает, на чьей он стороне. Два года назад, принимая зелье, он уже не был верен Дамблдору. Так же, как не был верен и Темному Лорду. В нем уже давно не было преданности ни идеалам Света, ни идеалам Тьмы, и если он все эти годы за что-то и сражался, то уж точно не за идею. В состоянии ли был Поттер понять? Поттер, который за все эти годы под чутким руководством директора даже на самого себя привык смотреть не иначе, как на орудие победы в великом спектакле под руководством Альбуса Дамблдора… Избранный… Избранный «умереть вовремя»? Поттер все это время занимается тем, что перелистывает учебник, впрочем, делает это абсолютно машинально. Мыслями мальчишка явно где-то далеко. Внезапно тихий шелест переворачиваемых страниц прерывается глубоким вздохом. Поттер неопределенно кивает самому себе, захлопывает книгу, после чего с каким-то странным выражением протягивает «Расширенный курс» ему. — Ладно, возьмите. Оставить его у себя вы мне все равно не разрешите. Пальцы на одно долгое мгновение соприкасаются на шершавом переплете, но Поттер тут же разжимает ладонь и книга оказывается у него в руке. Оставаться в Выручай-комнате больше незачем. Тем более, что у него заготовлен план, как провести оставшееся время отработки, но для этого следовало вернуться в подземелье — чего Выручай-комната никогда не предоставляла по запросу, так это зелья. Он прячет книгу в карман и уже собирается направиться к выходу, когда Поттер, вкладывая в произносимое всю щедро отсыпанную ему природой наглость, вдруг выдает: — Но вы ведь не ответили, сэр. Что там у вас с Непреложным обетом и Малфоем? Он оборачивается, выразительно подняв брови и давая всем своим видом понять, что ответа на этот вопрос Поттер не дождется. Но тот, похоже, перешел в наступление и теперь требовал признания так, как если бы был уполномочен на это свыше: — Это ведь лично вас касается, я не нарушаю условий нашего договора. Что за нерушимую клятву и зачем вы дали его матушке? Быть рядом с ним в болезни и в здравии? Похоже, это был первый случай за одному Мордреду ведомо сколько лет он не знает, не только что ответить, но и как себя вести. Сделать вид, что не расслышал сказанного, разозлиться или же попросту рассмеяться мальчишке в лицо. Поттер что… ревнует?! — Вы не закончили с архивом, мистер Поттер. Ступайте вперед, мы возвращаемся. Но Поттер уходить явно никуда не собирается, и на его тихий приказ реагирует ничуть не менее оригинально — отшатывается и замирает, точно его приложили Оглушающим. Что ж, значит, следует мальчику помочь. — Не стройте из себя большего идиота, чем вы есть, Поттер, у вас плохо получается. Карточки ждут — от заслуженного наказания вас никто не освобождал. Поттер по-прежнему стоит, глядя на него во все глаза с самым безвинным видом. — Ну, за что?! Я ведь объяснил, что защищался и я, правда, не знал, как действует это ваше дурацкое заклинание! Или вам просто не нравятся вопросы, которые я задаю? Так вы же сами… Под его выразительным взглядом Поттер все-таки замолкает, нервно сглатывает и опускает голову — выиграть в этом противостоянии ему не удавалось еще ни разу. — За то, что три недели назад нагло врали мне, вот так же бессовестно глядя прямо в глаза, — он искренне забавляется, но голос, как у бывалого актера, тут же модулируется в безотказно работающий угрожающий полушепот. — Не говоря уже о том, что целый год кичились совершенно незаслуженной славой «принца зелий», или как там величает вас наш почтенный профессор Слизнорт? Просто «Избранного» вам уже недостаточно? Должно быть, ему изначально стоило быть жестче, потому что в следующую секунду зарвавшийся в своем поведении Поттер выкидывает нечто уже абсолютно несуразное. Мальчишка не заливается румянцем, не опускает виновато голову, признавая справедливость упрека. Вместо этого он, состроив скептическую гримасу, тянется к бюсту Мервина, вытаскивает из осыпающегося парика диадему и совершенно беззастенчиво коронует нею себя. — А по-моему, мне неплохо удается совмещать. Вопрос в своем ли уме Поттер вспыхивает в голове яркой вспышкой и так же мгновенно гаснет, не успев сорваться с губ — ответ очевиден. Глаза Поттера не выражают ровным счетом ничего — хищный, немигающий, гипнотический взгляд… И ему хватает одного лишь ответного быстрого взгляда в упор, чтобы с неотвратимой, мучительной ясностью осознать, что происходит. Внутри все леденеет, и он, не слишком, впрочем, рассчитывая на успешность попытки, делает один осторожный шаг назад. Голени тут же упираются во что-то мягкое. Боковым зрением он замечает, что путь к отступлению перекрыт старой софой, обитой пыльным темно-бордовым бархатом. Ну, разумеется, Выручай-комната безоговорочно подчиняется запросам Поттера, который его сюда и привел, тут же обеспечивая всем необходимым. Точно в подтверждение этой мысли, язык Поттера скользнул по приоткрытым губам, тут же изогнувшимся в самой обольстительной улыбке из когда-либо ним виденных. Сделав несколько быстрых шагов с совершенно нехарактерной для себя плавностью в движениях, Поттер оказывается меньше, чем в паре футов от него, склоняет голову и с самым недвусмысленным выражением проходится взглядом по ряду пуговиц на его наглухо застегнутом сюртуке... задерживается на тугом узле шейного платка. Он не может понять, что именно заставляет горло так болезненно сжаться — то ли сковавший по рукам и ногам страх (неясно даже за себя или за Поттера, в котором в который раз ни с того, ни с сего активизировался чертов крестраж), то ли вполне естественная ответная реакция на этот жаждущий взгляд. Сколько раз за последние месяцы он просыпался с мыслью об этом? Сколько раз ловил себя на том, что думает о Поттере совсем не так, как преподавателю следует думать о своем студенте? Своем… Иногда низ живота скручивался в такой же тугой узел, как тот, что был у него на шее, уже от одного этого слова, стоило мысленно применить его к Поттеру. Он бегал от себя годами, утопая в бестолковом самообмане, заставив себя возненавидеть того, кто в течение пятнадцати лет был и до сих пор оставался единственной причиной, по которой он все еще не отравился собственным ядом. Пусть это и послужило пользе, но вместе с тем так же качественно искорежило жизнь, и он продолжал издеваться над этой самой жизнью, как будто у него в запасе, где-то среди банок с заспиртованными внутренностями мерзотнейших тварей хранилась еще одна. Но ее не было, и времени не вернуть. Одна ночь сменяла другую, ход событий чудовищно ускорялся, маски спадали одна за другой, и теперь не признать он уже не мог — он хотел Поттера, до ломающей кости и последнее сопротивление разума боли, до ярких, плавящихся звезд перед глазами, хотел как никого и никогда прежде. Не только там, в своей вечно холодной постели, и не только как любовника. Это было чем-то большим. Желание касаться временами заслоняло все прочие, и ему требовалось немало усилий, чтобы убедить себя в том, что оно было не более, чем потребностью лично убедиться, что сердце мальчишки по-прежнему бьется, а тело все еще излучает живое тепло — потребностью, ставшей за все эти годы почти физиологической. Или все же нет? Иногда, давая волю фантазии, он размышлял о том, что сделал бы, окажись Поттер целиком и полностью в его распоряжении? Без вечного присутствия в их жизнях Дамблдора и Темного Лорда, без лицемерных законов морали, без разъедающего чувства вины перед ней… Размышления часто заходили в области, далекие даже от самых либеральных представлений о благопристойности и почти всегда заканчивались одним и тем же. А что Поттер? С Поттером тоже творилось что-то неладное. Самое странное — он как будто даже не был удивлен своему внезапно пробудившемуся влечению к мужчине, которого шесть лет с таким жаром ненавидел, и теперь своими неумелыми провокациями только подливал масла в огонь. Но если Поттера спасала блокировка памяти и наличие возможности перебросить свои гормоны на другой объект, то его самого спасти не могло ничто. Он давно не верил в сказки со счастливым концом, и ему с Поттером вряд ли суждено было стать исключением. На свой счет он уже давно не строил никаких иллюзий, что же до мальчика — Дамблдор высказался более, чем однозначно. И все же что-то не складывалось. Устав ломать голову над тем, зачем Дамблдор вообще посвятил его во все это, он перешел к решительным действиям. Если все, что он услышал тем мартовским вечером в директорском кабинете было правдой, то он был единственным, кто обладал способностью спасти Гарри, хотя напрямую об этом Дамблдор и не сказал. Он не знал, сумеет и успеет ли сделать то, что задумал — шансы были один к тысяче. Но если нет — мальчишка обречен, и продолжительность его жизни будет зависеть только от того, насколько надежно Темный Лорд припрятал свои крестражи. Чем больше времени уйдет у Поттера на их поиск, тем дольше он проживет. Да и сколько их может быть вообще? О существовании одного и даже его местоположении он знал почти наверняка вот уже семнадцать лет. А в существовании еще одного в этот самый момент убеждался воочию. Перед ним был не Поттер. Судьба смеялась, мстя за самообман, ложь и жестокость, которые он предпочел внутренней правде. Поттер просто не мог улыбаться такой обворожительной, и вместе с тем плотоядной улыбкой, не умел двигаться с такой парализующей волю грацией. Все это он видел только у одного существа. И наверняка знал, что происходит с ней сейчас, в этот самый момент, когда Поттер настолько не к месту и не ко времени снова оказался у нее в голове. Из вихря мыслей его вырывает прикосновение к груди чужих горячих ладоней, от жара которых не спасают даже два слоя одежды. Поттер с хищнической ловкостью толкает его на софу и тут же подминает под собой, прижав всем своим весом. — Позволь мне… На что бы ни спрашивал разрешения Поттер, конец фразы тонет в тихом не то стоне, не то шипении. Оказавшись сверху, мальчишка крепко обхватывает коленями его бедра, выгибается в пояснице и осторожно толкается между его судорожно сведенных ног. Волна жара, мгновенно зародившаяся внизу живота вместе с этим толчком, стремительно и неумолимо поднимается вверх и окатывает все тело неудержимой сладкой дрожью. Плохо соображая, что делает, он прикрывает глаза, и зарывается пальцами в волосы на затылке мальчишки, который больше себе не принадлежит. О том, что отношения Нагайны с Темным Лордом значительно выходят за пределы отношений хозяина с пусть даже самой любимой своей питомицей, ему доподлинно известно вот уже почти два года. Их первое знакомство с Нагайной состоялось при довольно печальных обстоятельствах. После ритуала возрождения Темный Лорд какое-то время продолжал скорее по привычке, чем по необходимости употреблять ее яд, и такая расточительность не прошла для Нагайны бесследно. Испытывая острый дефицит в яде, так необходимом ей самой для поддержания жизнеспособности, она медленно угасала от истощения, и к началу осени ее железы вырабатывать веном прекратили практически полностью. Тогда Темный Лорд задержал его после очередного собрания Ближнего круга и, лично проводив к своей любимице, велел выяснить причину ее болезни, уверенный в том, что всему виной проклятие крови маледиктус. Он взялся за исследование со всей скурпулезностью, и вскоре установил, что дело вовсе не в проклятии. Единственный шанс выжить для Нагайны давал отказ Темного Лорда от регулярного употребления ее яда, но у того за год выработалось к нему необратимое привыкание. Он провел не одну сотню часов за книгами и в лаборатории, исследуя возможность создания аналога венома искусственным путем, но на практике, не смотря на все старания, это оказалось невозможным. Он видел, что Темный Лорд в ярости — абстиненция давала о себе знать. Во время учащающихся приступов только на его глазах были жестоко убиты шесть человек из числа похищенных Пожирателями маглов. Ничего не оставалось, кроме как любой ценой найти для Нагайны действенный способ восстановления. То время он даже теперь, спустя более, чем полтора года мог вспомнить только обрывками. В Хогвартсе с приходом Амбридж все перевернулось с ног на голову, министерство бесновалось, Дамблдор был весь как на иголках, пропустить собрания Ордена удавалось только по причине собраний Ближнего круга, да и от обязанностей декана его никто не освобождал. И все же на грани тотального нервного и физического истощения ночи напролет он просиживал в лаборатории, пытаясь найти хоть какую-то зацепку, чтобы стабилизировать состояние Нагайны, а заодно и стремительно теряющего последние капли здравости Темного Лорда. Он не был магозоологом, но, перекопав ворох специальной литературы и тщательно исследовав свойства биологических жидкостей Нагайны, пришел к заключению, что единственным спасительным вариантом для нее может стать только достаточно сильный, выносливый самец. Регулярное поступление эякулята подходящего качества позволит Нагайне использовать запас семенной жидкости как для питания и восстановления собственных жизненных сил, так и для выработки столь необходимого Темному Лорду яда. Но ситуацию осложняло два обстоятельства. Во-первых, Нагайна все же не была обычной змеей, так что найти ей пару, чья сперма при попадании в ее организм не вызовет отторжения, было не так уж просто, а во-вторых — ни один представитель животного мира, даже магического, не способен к спариванию круглый год. Темный Лорд тогда выслушал его молча и отпустил, не озвучив никакого решения. Но уже через несколько дней Нагайна была полностью здорова. Поттер собственнически оглаживает руками его тело, обвивает левой шею, а правую устраивает на пояснице. Под кожу пробирается ласковый шепот, в котором он лишь с секундным запозданием распознает змеиное шипение: — Мой… ты… только мой… Острый язык касается уголка рта, и, несколько раз невесомо покружив на месте, чертит влажную дорожку по щеке через скулу до самого уха. Зубы резко смыкаются на мочке, заставляя вздрогнуть, и уже в следующее мгновение Поттер припадает к его шее, опаляя кожу горячечным дыханием. Застигнутый врасплох, потерявшийся в ощущениях, он в безотчетном порыве запрокидывает голову, предоставляя языку на своей шее полную свободу действий. Одна половина его разума кричит об опасности, в то время как вторая, точно завороженная, растворяется в этой мучительной, но такой желанной близости. От следующего внезапного укуса позвоночник прошибает, точно током. «Никаких резких движений, Северус! Об атаке даже думать не смей, и уж тем более никакой легилименции! Твое присутствие в происходящем совершенно случайно и совершенно неуместно, и если только себя обнаружишь, последствия могут оказаться куда хуже, чем ты можешь представить. Обратная связь, пусть даже и с небольшой вероятностью, но все же возможна. И вряд ли тебе удастся обмануть Темного Лорда, когда он спросит, что ты делал наедине с Гарри Поттером в Выручай-комнате — тело выдаст тебя с головой, и от него это не укроется. Посмотри на себя, тебя же плавит от его прикосновений даже сейчас, когда он не в себе! Позволь ему делать, что делает, сейчас ты для него — не более, чем заменитель хозяина, ублажаемого Нагайной по твоей же гениальной наводке». Когда горячие губы смыкаются на бешено пульсирующей артерии, он лишь крепче сжимает челюсти, только чтобы не зашипеть в ответ и не выдать крестражу своего присутствия. Вдруг Поттер резко изменяет угол наклона головы, и жесткий металл больно царапает припухшую от поцелуев и укусов кожу. Он высвобождает руку из поттеровской шевелюры и одним точным движением снимает с мальчишки очки — в отсутствие контроля над собственным телом тот мог серьезно пораниться. Поттер с тихим удовлетворенным стоном устраивается между его ног, в предвкушении притираясь к ноющему от мучительной запертости возбуждению, продолжая надрывно дышать в шею и выводить на ней узоры горячим влажным языком. Разрываясь между невозможностью поддаться этой невыносимой ласке и ставшим почти нестерпимым жаром, заслоняющим последние проблески рассудка, он вцепляется левой рукой в жесткую спинку софы — риск случайно коснуться метки был для Поттера минимизирован, — в то время, как правая соскальзывает вниз, оглаживая напряженную, прикрытую одной только тонкой рубашкой, влажную спину. Поттер вряд ли осознает его прикосновение, равно как и присутствие вообще, но тут же, точно в ответ на ласку, старается вжаться в него еще сильнее и, проведя языком по ушной раковине, тихо шипит: — Не отпускай меня… Он и не собирается. После стольких лет все, что ему досталось — эта до тошноты отвратительная, но такая сладкая пародия на подлинную близость. При иных обстоятельствах абсолютно невозможную. Ну и пусть. Благослови Мордред Темного Лорда с его крестражами! Пятнадцать бесконечно долгих лет его тело не знало ничьих прикосновений, не говоря уже о чем-то большем. Да что там, хронический тактильный голод преследовал его с самого детства. Тепло горячей воды во время принятия ванны было сомнительной компенсацией, но только оно и, пожалуй, еще давняя привычка заворачиваться в многие слои одежды спасали от ощущения пустоты, становящейся временами совершенно невыносимой. Попытки обмануть мозг и тело при помощи самолегилименции с проигрыванием сюжетов иногда далеко не самого пристойного содержания, скорее просто помогали отвлечься и прожить отсутствующий в реальности опыт, чем утоляли эту иссушающую жажду. И вот теперь ответом на все годы беспросветного одиночества ему был совершенно неспособный себя контролировать Поттер, одержимый запертым в проклятой змее крестражем Темного Лорда. С запозданием подумалось, что и сам Поттер, оставшись без матери, в первые десять лет жизни вряд ли имел больше тактильных контактов, чем он сам. Что ж, похоже, они стоили друг друга. Поттер, не смотря на свой уже далеко не детский возраст и спортивное сложение был каким-то даже слишком легким. Ладонь неспешно двигается от шеи вниз, вдоль позвоночника, и, упираясь в жесткий ремень на брюках, возвращалась обратно — снова и снова, по бесконечному кругу. Поттер тяжело дышит и на каждом рваном выдохе прогибался в спине, всецело отдаваясь терпеливо ласкающей его руке. Впрочем, у него, похоже, просто разыгралось воображение. На его прикосновения мальчишка никак не реагирует — только продолжает неистово вжиматься в него всем телом и впиваться в шею жадными не то поцелуями, не то укусами, которые после с упоением зализывает. Точно загипнотизированный, он, кажется, почти перестает дышать, сосредоточив все свое внимание на этом скольжении языка на собственной шее и пульсирующей боли от горячечно сжимающих его пальцев. Сквозь грубую ткань сюртука слышится загнанное биение поттеровского сердца. Он не хочет даже думать о том, что именно видит Поттер в настоящий момент, когда льнет к нему с таким исступлением. Надрессированное годами ментальной работы воображение подводит редко, и потому уже одна только мысль о том, что происходит у мальчишки в голове, заставляет ежиться от отвращения. Пришедшее на ум решение зачистить Поттеру память о происходящем, причем без всякой возможности восстановления, не вызывает ни единой капли внутреннего протеста. Как только Поттер придет в себя, он сотрет ему воспоминания обо всем, что произошло после того, как он нацепил на себя эту дурацкую диадему. Дыхание на шее становится все более учащенным, свистящее шипение сменяется тихими стонами. Очередной укус приходится в особо чувствительное место чуть повыше адамового яблока, так что кровь зашумела в ушах, и он зажмуривается, больше всего на свете желая в следующий момент услышать собственное имя, звучание которого на самом деле мало отличалось от мерзкого шипения в устах Поттера. Но тот, с удвоенной силой притянув его к себе, хрипло выстонал что-то напрочь лишенное какого-либо смысла вообще, несколько раз содрогнулся всем телом, после чего обмяк и в изнеможении скатился в глубокий обморок. Горячая жидкость в мгновение ока пропитала все разделяющие их слои одежды, безжалостно залив и его ноющий от болезненных спазмов низ живота, и огнем горящую плоть, ставшую нестерпимо чувствительной, как будто там живьем содрали кожу. От острого, выжигающего мозг и смешанного с отвращением желания воспользоваться моментом и просто, впервые в своей гребаной жизни не думая о последствиях, взять прямо на этом диване ни о чем не подозревающего Поттера, в беспамятстве судорожно дышащего ему в шею, очертания комнаты плывут перед глазами… Темный Лорд еще летом в порыве великодушия снял собственное проклятие семнадцатилетней давности, чем, как ему казалось, открыл своему восстановленному в правах фавориту ворота в полную удовольствий жизнь. Неужели за все это время он так и не понял?.. Впрочем, его давно уже не занимало, кто что понимает о его устремлениях и предпочтениях и понимает ли вообще. Сам он про себя понимал одно — то, что сейчас его с Поттером разделяют всего каких-то пять слоев залитых спермой одежды, и проклятие больше не служит сдерживающим фактором, было пыткой почище той, с которой он прожил семнадцать лет. Сравниться с этим могло только то, что Темный Лорд в милости своей «подарил» ему Хвоста, вменив тому в обязанность роль домового эльфа и дав добро на соответствующее обращение. Плевать. Он игнорировал свои желания столько времени. И сейчас определенно было не лучшее время, чтобы менять тактику. Оторвав затекшую руку от спинки софы, он опускает ее Поттеру на поясницу и с силой прижимает мальчишку к себе. Другая ладонь ложится на голову, безвольно упавшую ему на грудь. Кровь под пальцами пульсирует с бешеной силой, голова горячая, точно в лихорадке — то, что мальчишка отключился, вне всякого сомнения избавило его от адской головной боли. Он жестко сжимает пахнущие теплым дождем и расплавленным воском волосы, нарочито медленно заполняя себя таким желанным запахом. Машинально проводит по спутанным волосам рукой, и наткнувшись на отчего-то совершенно ледяной металл, быстрым движением снимает и отшвыривает диадему в сторону. Интересно, есть ли хоть какая-то связь этого старья с тем, что Поттер проскользнул в сознание Нагайны?.. Глупость, конечно, но он непременно вернется сюда позже и рассмотрит ее как следует. Когда-нибудь. Потом. Не сейчас. Сейчас мальчишка рядом, теплый и живой, а значит, все остальное, как, впрочем, и всегда, почти не имеет значения.***
Выручай-комната выпускает его в подземелье, буквально в двух шагах от кабинета. Мысль о том, чтобы спускаться восемь этажей по главной лестнице с бесчувственным Поттером на руках, пусть даже замок и был наполовину пуст, он отмел сразу, как не имеющую никакого отношения к области вероятного. Влетев в привычно прохладное помещение и наглухо запечатав за собой дверь, он устраивает Поттера в кресле, после чего, наконец, зло бросает «Экскуро!», ткнув палочкой сначала в мальчишку, а потом и в самого себя. Одежда тут же приобретает первозданный вид, но сколько-нибудь ощутимого облегчения это не приносит. Не смотря на низкую температуру в подземелье, его все еще колотит, точно в лихорадке. До дрожи в конечностях хочется что-нибудь разбить, поджечь или, на худой конец, просто перевернуть. Но, прислушавшись ко всегда трезвому внутреннему голосу, который не промедлил сообщить о бессмысленности любого из этих действий, он только щедро окатывает себя Охлаждающими чарами и отступает к стене — подальше от в очередной раз изощрившегося довести его до ручки Поттера. Хваленое самообладание возвращаться не спешит. Он обхватывает себя руками и безучастно утыкается взглядом на до отказу набитый заспиртованными глазами шкаф. Глаза с трогательной взаимностью обращают к нему все свое внимание, отчего желание что-нибудь разбить только усиливается. Обойдя Поттера стороной, он устремляется к потайной нише рядом с камином и достает оттуда уже наполовину пустую бутылку из темного стекла и два бокала. Плеснув в один на две трети, оставляет его на каминной полке, а со вторым, наполненным почти доверху, спешно отходит к окну. Последний день весны горит в зените, зловеще-желтые облака то и дело скрывают солнце, предвещая бурю, которая обещает разразиться в любую минуту. Любимое ледяное бузинное вино — густое, почти черное на просвет — перекатывается в бокале, оставляя маслянистый след на прозрачных стенках. Старинный эльфийский рецепт заиграл новыми красками, когда он впервые рискнул выдержать вино в земле, и с тех пор употреблял его только таким. Этому было девять лет. Ощущая на языке приятный, чуть терпкий, бархатистый вкус и чувствуя, как жидкая нега проникает в кровь, он, кажется, впервые за долгое время, наконец-то, может перевести дух. Кажется… Позади слышится тихое сопение. Оклемавшийся Поттер вяло завозился в кресле. Поставив уже почти пустой бокал на стол, он подходит к креслу и без прелюдий набрасывает на Поттера Диагностические чары. Диагностика никаких значительных отклонений не показала — магический фон в норме, физические показатели тоже критическими не выглядят. Разве что кожа блестит от липкого пота, а лицо все еще сохраняет землисто-серый оттенок, так что, создавалось впечатление, мальчишку вот-вот вывернет прямо себе под ноги. Кроме того, без очков вид у Поттера совершенно беспомощный. Решение он принял еще там, в Выручай-комнате, и пересматривать его не собирался. Рука с палочкой поднимается сама собой, и на мгновение ее кончик замирает в каком-то дюйме от поттеровского лба, сведенного судорогой от безжалостно нахлынувшего воспоминания. Мальчишка трясет головой, шумно втягивает в себя воздух, и, подняв на его распахнутые в ужасе глаза, похоже, не без труда разлепляет искусанные губы. — Профес… — Обливиэйт! Зрачки, медленно затапливая изумрудную радужку, расширяются, в самой их глубине что-то вспыхивает и тут же гаснет. Поттер испуганно косился на протянутый ему бокал. Доверия на лице мальчишки не больше, чем осмысленности во всех его действиях в последние полчаса. Но у него и самого нервы уже на пределе, и все, чего хочется — поскорее спровадить Поттера к себе, закрыться в комнате и, наконец, позволить всем задним мыслям выйти на передний план. В тишине и одиночестве прийти в себя намного легче. А уже после он сможет, уступив привычке, засунуть свои потребности куда подальше и вернуться в строй на прежнем уровне функциональности. В первый раз, что ли… Впрочем, если вернуть себе контроль над мыслями он способен всего лишь за каких-то несколько минут прицельной работы, то с эмоциями дело обстоит значительно хуже. Что же до тела, то оно, похоже, и вовсе перешло в непримиримую оппозицию и с недавнего времени упиралось любым его попыткам отказаться от непечатных желаний, главным действующим лицом которых (врать себе было бессмысленно) упрямо оставался Поттер. Хуже всего было то, что нестерпимая потребность в мальчишке, похоже, по самой своей непостижимой природе предполагала невозможность удовлетворить ее самому. И все-таки нянчиться и уговаривать он не собирается. Сунув бокал Поттеру просто по нос, раздраженно бросает: — Да в самом деле, Поттер, сколько можно! Это просто вино. Поттер обреченно кивает, не разбирая вкуса, опрокидывает в себя содержимое бокала, но тут же закашливается, щедро залив остатками рубашку. На груди расползается отвратного вида пятно, ввергшее мальчишку в состояние, близкое к шоковому. Переводя оторопевший взгляд то на пятно, то на него, Поттер, похоже, еще немного и сорвется в истерику. Всем своим видом — без очков, которые так и лежат в кармане сюртука, с растекшимся на всю грудь багровым пятном, все еще не пришедший в себя после Обливиэйта и растерянно хватающий ртом воздух — мальчишка не вызывает ничего, кроме все более усиливающегося желания как можно скорее закрыть за этой ходячей проблемой дверь. Тихо выругавшись, он забирает из подрагивающих пальцев бокал и одним нервным движением палочки стирает следы вина с поттеровской рубашки. — Северус… Едва успевшее притупиться ощущение: Поттер, льнущий к нему с таким ненасытным желанием, горячее дыхание на шее, дрожь по всему телу, и вот, снова? Молчи, Гарри, ради всего святого, пожалуйста, просто молчи! Он собирается с остатками сил и обходит кресло сзади, оказавшись у Поттера за спиной. Тот пытается обернуться, но дезориентация в пространстве все еще дает о себе знать — после Обливиэйта тело слушается Поттера плохо, так что он успевает удержать голову мальчишки в прежнем положении, с силой стиснув влажные виски. — Тихо, Поттер, тихо… вот так. Умница… — пальцы с нажимом оглаживают кожу, и под медленными, выверенными движениями рваный пульс понемногу успокаивается. — Это всего лишь сон. Дурной сон. Когда ты проснешься, все будет хорошо… Только мой голос, Гарри… ты слышишь только мой голос. Поттер смыкает веки и расслабленно выдыхает, запрокинув голову на спинку кресла. Тонкая кожа на шее натягивается, делая мгновенно возникший импульс коснуться почти невыносимым. Но он снова сдерживается. И в этот раз. В последний миг перед тем, как погрузиться в спасительное забытье, Поттер все же открывает свои невозможные глаза и, глядя на него в упор снизу вверх, почти беззвучно произносит: — Ты однажды меня в могилу сведешь, Снейп… Он застывает на полувздохе, скованный пробежавшим по спине холодом, не в силах выдавить из себя больше ни слова. Этот холод он ощущал лишь однажды — семнадцать лет назад в захолустном хогсмидском трактире, когда по жестокой иронии судьбы остановился не у той двери. Переживание было слишком сильным, чтобы можно было усомниться в правдивости услышанного. В точности так же, как и теперь. Поттер снова медленно смыкает ресницы, и откуда-то изнутри приходит необъяснимая убежденность: если по ту сторону хоть что-то существует — там, за гранью, этот застывший взгляд цвета майской зелени будет преследовать его вечно как последнее воспоминание об этой жизни.