18 декабря. 1998
Гарри плохо помнил, как необходимые для Эмеральда ингредиенты оказались выстроенными перед ним на столе. Три пузырька, две колбы, две банки, три коробки, одна пробирка — весьма нехитрый набор. И все же, более странного и леденящего душу состава ему прежде не приходилось наблюдать ни у одного зелья. Шесть ингредиентов из одиннадцати были откровенно ядовиты, о существовании еще трех он прежде и вовсе не слышал. Вопросов не вызывала лишь настойка полыни, но на целостную картину это нисколько не влияло. К тому же, не доставало последнего, двенадцатого ингредиента. В том, что он критически необходим, Гарри был уверен ничуть не меньше, чем в том, что котел ему не понадобится. Необходимая информация всплывала в памяти сама по себе, не требуя никакого участия с его стороны, как будто была его собственным знанием. И теперь это знание подсказывало с предельной ясностью: алхимические зелья, в отличие от обычных, не готовятся — они созревают, подобно утробному плоду. Процесс их приготовления — глубоко интимный, основанный на особой внутренней связи между мастером и преображаемой ним субстанцией. Соответственно, на трансмутацию вещества оказывает влияние не воздействие внешних факторов вроде колебаний температурного режима, а личная магия алхимика. К счастью, в дальнем углу кабинета, на припорошенной пылью полке Гарри удалось обнаружить чашу из цельного куска гематита, чьи магические свойства для поставленной задачи подходили просто идеально. В этом у Гарри сомнений не было, ведь именно с гематитом он работал на ритуалистике при изготовлении талисмана. Чаша, хоть и казалась на вид небольшой, была впечатляюще тяжелой, и к тому же отдаленно напоминала ту, в которой Северус девятнадцать лет назад готовил жидкое отчаяние для Волан-де-Морта. Считать ли это добрым знаком — Гарри не знал. Устроив полномасштабную ревизию личного снейповского хранилища в поисках нужных ингредиентов — некоторые из них стояли на видных местах, в то время как другие были на совесть спрятаны в надежных тайниках — Гарри размышлял о том, что узнал о отношениях Северуса с Волан-де-Мортом. В том, что касалось способности составить целостную картину из разрозненных фактов он с чистым сердцем отдавал первенство Гермионе, но при этом без лишней скромности считал, что такое умение и у него самого является не самым слабым местом. Вот и теперь, точно ищейка, взявшая след, он ухватился за открывшиеся ему эпизоды из прошлого Снейпа, стараясь не упустить ни единой детали. Впрочем, на этот раз его вело вовсе не любопытство. Он помнил, ради чего согласился разделить с Северусом душу. Устроившись за столом Снейпа, Гарри склонился над чашей, точно пытался что-то рассмотреть на самом ее дне. Но дна у этой чаши как будто и не было вовсе. Только уходящее в бездонную глубину пространство — искрится, переливается редкими призрачными всполохами. Идеальная фоновая среда для зачатия эликсира отчаяния. »…когда-то я видел существо… странное существо с золотистой шерстью и маленьким рогом во лбу. У него были твои глаза.» «Теперь я знаю, что ты имел в виду, Северус… Никогда бы не подумал, что ты видишь меня таким. Он был красивым. Только у меня шрам вместо рога, да? И глаза… Глаза, которые видели, как замертво падает мать. Одна зеленая вспышка, два непонятных слова — и все. Совсем один… Знаешь, Северус, когда я шел в Запретный лес, наверняка зная, что не вернусь, я ведь видел ее. Возможно, это было только видение, я не знаю, но она была рядом, все время, и это придавало силы… и спокойствия… пожалуй. Так что нет, я никогда не был один. Даже в смерти. Хотя зачем я говорю тебе все это?.. Не стоит. Мне просто интересно, когда ты сказал о нашей с ним схожести — это потому, что ты всегда так считал, или она для тебя обнаружилась только теперь, когда ты не можешь по-настоящему вспомнить ни меня, ни его? Этот малыш любил тебя. Ты считаешь, что он вообще был единственным, кто оказался на это способен, но, поверь, это не так… Впрочем, нет, не нужно верить! Ты сам все увидишь, только потерпи еще немного, ладно? Ты увидишь, что это не так. Поймешь, как ошибался. Это невероятно — узнавать человека заново и понимать, насколько ты в нем ошибался… Со мной такое происходит во второй раз. Но ты ведь тоже испытал подобное, верно? А вот он никогда не любил тебя, Северус. Он не умел любить. Я знаю наверняка, я шестнадцать лет был вместилищем этой дряни… душой назвать это не могу, извини. И тебя я не виню. Я так же потянулся к тому, для кого в действительности был всего лишь средством в достижении цели. Мне так же хотелось быть для него особенным. Зачем-то хотелось… Мы оба поймались, Северус. Смертельно поймались». Вдруг невидимое полотно внутреннего пространства чаши поколебалось, пошло кругами, точно водная гладь, в которую бросили камень… Странно, неужели обычная слеза может быть такой тяжелой? Впрочем, теперь это было неважно. Последний, двенадцатый ингредиент — слеза мученика — на самом деле оказался первым. И он был найден. Облегченно выдохнув, Гарри протянул руку к ближайшей колбе с мрачного вида содержимым и вылил ахеронскую воду в чашу. Субстанция постепенно стала утрачивать мутность, и спустя несколько секунд стала, как слеза, совершенно прозрачной. Именно слеза, двенадцатый ингредиент, установила его родство с зельем, и теперь субстанция послушно реагировала на его состояние. Зелье было готово к кальцинации, которую Гарри впервые предстояло осуществить, не разводя огня. Достав волшебную палочку и коснувшись концом края чаши, Гарри сосредоточился на необходимости нагреть зелье. Процесс обещал быть медленным, и он и сам не заметил, как, опустившись грудью на стол, вернулся к прерванному упавшей слезой внутреннему разговору. «Знаешь, это все, конечно, слишком личное, и ты бы наверняка сказал, что мне не стоит совать в это свой нос, но… Я не представляю, каково тебе приходилось изо дня в день работать с детьми, понимая, что никогда не будешь иметь собственных. Медленный яд с легкой руки нашего дорогого директора. Не убьет, но душу выест. И все из-за прихоти этого урода… Нам всегда казалось, что ты ненавидишь учеников. Но все было не так — это они отравляли твою жизнь. Как ты вообще все это выдержал, Северус? Всегда один… Что это вообще, то самое проклятие алхимика или может избранные всегда одиноки? А я все думал, ты просто завидуешь. Идиот! Ну, правда. Хотел уберечь меня от разочарования, верно? Чтобы падение с вершины не убило. А в том, что оно последует, ты не сомневался… И не ошибся, чего-чего, а разочарования я хлебнул сполна. Слишком горькое снадобье, профессор. Хотя, должен признаться, ничто не отрезвляет лучше. Вообще это, наверное, совсем даже и не важно, но я не хочу остаться в твоей памяти слабым высокомерным ничтожеством. Или кем ты там еще меня называл? Возможно, каждое из этих слов резало тебя не меньше, чем меня. А может быть и нет… Наверное, я слабый, но я не хочу знать правды, если она действительно такова. Хотя все же что-то мне подсказывает, что это не было правдой. Тогда что, Северус? Чем я на самом деле был для тебя?» «Наглости я не потерплю ни от кого… даже от Избранного!»***
13 сентября. 1996
Внезапный стук в дверь отзывается в теле дрожью. Перо, в течение трех часов безжалостно изливающее язвительные комментарии к посвященным инферналам работам семикурсников, остановилось где-то на середине строки. Он переводит взгляд на мерно тикающие настольные часы — ровно половина девятого. Необходимости выяснять личность пришедшего нет никакой: он точно знает, кто стоит за дверью. — Входите, Поттер. И закройте дверь. Тихий скрип петель и щелчок замка оповестили о том, что распоряжение выполнено. Не поднимая глаз на выжидательно мнущегося на пороге Поттера, он указал свободной рукой в сторону кресла. Мальчишка не двигается с места. — Но, профессор, мне сказали, что моим заданием на сегодня будет перебирать флоббер-червей, и… Интересно, Поттер может хотя бы один раз разнообразия ради обойтись без препирательств и просто сделать то, что сказано? Мысленно дав себе исчерпывающий в своей лаконичности ответ на возникший вопрос, он с тяжелым вздохом откладывает перо, поднимается, и, обойдя стол, опирается на него поясницей, сложив на груди руки. Тяжелый, уставший от долгой работы взгляд тут же встречается с чужим — открытым и решительным. — Сегодня вас ждет не совсем обычная отработка, Поттер. И хотя я ни капли не сомневаюсь, что вы бы скорее предпочли флоббер-червей, у меня, тем не менее, на вас несколько иные планы. И потому следующие два часа мы проведем в тесной уютной компании друг друга, — упрямо приросший к своему месту Поттер явно намеревается что-то сказать, но в последний момент все же принимает благоразумное решение промолчать. Он снова кивнул на кресло. — Соизвольте сесть. С видом принявшего вызов бывалого дуэлянта, за которым, однако, совсем несложно уловить юношескую неуверенность, Поттер следует в направлении кресла, садится на самый край и принимается напряженно следить на каждым движением профессорских рук, явно ожидая внезапного нападения. — Нападать на безоружного, к тому же без предупреждения — верх низости и бесчестия, таково мое принципиальное убеждение, Поттер. Впрочем вы, быть может, в силу наследственности считаете иначе. — Отнюдь. Меня беспокоит лишь то, что вы в своих убеждениях не всегда последовательны. Сэр. Что там он подумал о дуэли? Если Поттер будет продолжать в том же духе, то запланированный вечер «в тихой уютной компании друг друга» имеет все шансы закончится именно этим. И хотя терпеть поттеровскую дерзость он совершенно не намерен, на этот раз ему все же удается взять себя в руки. Посчитав до десяти, он удостаивает реплику Поттера лишь тем, что вопросительно поднимает брови. — Насколько я помню, в прошлом году вы запретили мне когда-либо впредь появляться в вашем кабинете, а теперь сами назначаете в нем отработки, — без тени смущения поясняет Поттер. В самых изысканных выражениях приказав себе сдержаться, он прикрывает глаза. «Не для того ты все это затеял, Северус, чтобы собственноручно убить его на месте. Знал с кем связался, теперь не жалуйся! А ведь мог провести вечер совсем иначе…» Мысленно согласившись со всегда рассудительным внутренним голосом, эту очередную бесцеремонность Поттера он решил просто проигнорировать. — Как вам наверняка известно, Поттер, я не даю индивидуальных уроков, — голос звучал достаточно спокойно. Он был собой доволен. — Но сегодня, ввиду вашей особой избранности, сделаю исключение. Впрочем, предвосхищая ваш следующий вопрос, могу сказать, что этой привилегией вы обязаны вовсе не своему статусу Избранного, а тому вопиющему невежеству, которое продемонстрировали на нашем первом уроке Защиты от Темных искусств. — А мне казалось, вы назначили мне наказание вовсе не за отказ от выполнения учебного плана, а за то, что посчитали мои слова в свой адрес проявлением наглости. Если Поттер и хотел не нарываться, то это удавалось ему ничуть не лучше, чем Укрепляющий раствор. — Еще одно слово, Поттер, и ваши предположения найдут себе подтверждение. Вы, должно быть, до сих пор не осознали всю важность изучения невербальных заклинаний, и мне остается только поражаться, как при подобном легкомыслии вам вообще удалось дожить до шестнадцати лет. — Но мы ведь только в этом году начали.! Абсурдная попытка протеста тут же пресечена жестким ледяным тоном. — Тогда для вас это должно стать приоритетом, если только в ваши планы входит что-то более масштабное, чем достижение шестнадцатилетия. Поттер насупился, но все-таки, очевидно, догадался, что лучшее из того, что он может в настоящий момент сделать — это просто дослушать адресуемые ему слова до конца. Умница, Поттер. Это ли не повод приложить усилия к тому, чтобы слова эти прозвучали как можно более доходчиво? После непродолжительной паузы, которую он потратил на наблюдение за Поттером, а Поттер — на изучение содержимого банки с заспиртованными внутренностями саламандры на стеллаже напротив, он продолжает: — Нашей сегодняшней встречей я преследую единственную цель: продемонстрировать вам, насколько опасным может быть противник, обладающий навыками невербальной магии и уже знакомой вам легилименцией на уровне, значительно превышающем средний. А также долей весьма изуверской фантазии. Что до Темного Лорда — можете мне верить, он всем упомянутым владеет в совершенстве. Поттер вскидывает голову и, буравя его каким-то странным взглядом, выдавливает: — Можно спросить, сэр? — Рискните, Поттер. — Ведь вы же мне просто мстите, верно? За отца, за все, что я тогда увидел в Омуте памяти? Разве нет? Чертов Поттер… Нет, это нужно было пресечь сразу и на корню. Если мальчишка с чего-то вдруг решил, что, переступая порог этого кабинета, получает карт-бланш на личные откровения… «И кто же в этом виноват, Северус? Разве не этого ты добивался, когда сам спровоцировал мальчишку на раскрытие истинной личины его незабвенного отца? Может вместо того, чтобы опрометчиво сокрушать в его голове культ личности этого заносчивого болвана, стоило просто признаться: тебе настолько хотелось изменить отношение мальчика к себе, что ты оказался готов даже наступить на горло собственной гордости?» В очередной раз прокляв себя за совершенно непозволительную слабость, он отворачивается к столу, всецело сосредоточившись на поисках затерявшейся где-то между свитков волшебной палочки. — Поттер, я не намерен… — О, ну да, конечно же, вы не намерены! — Поттер, внезапно осмелев, теперь, похоже, решил перейти в наступление. Причем в прямом смысле. За спиной послышалось несколько стремительных шагов, тут же сменившихся прерывистым дыханием. Палочка уже давно в руке, но он не спешит поворачиваться. Источник рваного дыхания застыл не более, чем в паре футов от его затылка. — Почему вы ни разу не изъявили желания просто поговорить со мной? Шестой год я терплю все эти ваши бесконечные придирки и оскорбления, большая часть из которых возникает просто на пустом месте, — в голосе Поттера почему-то отчетливо слышится вовсе не всегдашнее праведное негодование, а нечто совершенно другое. Обида. И хотя он знает, что порывистые обвинения мальчишки (или чем это было?) вовсе не лишены смысла, знает слишком хорошо, и уж точно гораздо лучше самого Поттера, позволить мальчишке вот так просто, надавив на надежно похороненные чувства и остатки совести, выжать из него еще хотя бы каплю откровенности… От одной мысли об этом руки начинают предательски дрожать. — Вы возненавидели меня с первого урока, только и мечтали о моем отчислении, и при этом — как я, несмотря на все свое скудоумие все же сумел заметить, — не раз брались действовать в моих интересах. Что происходит, профессор? Неужели обстоятельства вашего прошлого настолько… — Обстоятельства моего прошлого вас не касаются, Поттер! — огрызается он, и оборачивается так резко, что склянки на столе звенят, а несколько свитков беспомощно слетают на пол. — Это не вашего ума дело, и на вашем месте я бы сосредоточил свои размышления не на моем прошлом, а на собственном будущем, если, конечно, вы заинтересованы в его наступлении. Потрудитесь сесть! Взгляды на несколько мучительных мгновений пересекаются. И хотя он наверняка знает, что Поттер — последний, от кого стоит ожидать успешной попытки легилименции, чем дольше ясные зеленые глаза пытаются что-то разглядеть на его лице, тем истошней отточенные инстинкты кричат о необходимости усилить собственную ментальную защиту. Непроизвольно он пускает в ход свою излюбленную окклюментивную тактику — никаких щитов, барьеров и сбивающих с толку лабиринтов — лишь затягивающая в свои отсутствующие недра черная бездна, пустота, идеальное ничто, вызывавшее первобытный ужас у всех, с кем ему приходилось участвовать в ментальных дуэлях. Темный Лорд, впервые столкнувшись с настолько совершенной формой окклюменции, был в восторге, особенно после того, как четверо захваченных Пожирателями светлых легилиментов в ментальном противостоянии с Северусом необратимо лишились рассудка. Такие гладиаторские бои были одним из любимых развлечений Темного Лорда, и самые высокие ставки в них неизменно делались именно на него. И хотя после этих игрищ ему всякий раз приходилось по нескольку дней собирать себя буквально по частям, поверженным с ристалища он не уходил ни разу. На лице Поттера отражается какой-то рассеянный испуг, и вот уже мальчишка открывает рот, пытаясь выдавить из себя очередное возражение или еще какую-нибудь несусветную глупость, но он на это лишь качает головой. Внутри гулко пульсирует похожая на хронический голод странная пустота, заставляя сердце болезненно сжиматься. И, кажется, окклюменция здесь была совершенно не при чем. Болезненная, душащая недосказанность. Наконец-то он нашел слово, которым можно было описать все, что происходило между ними вот уже шестой год. — Вернемся к предмету нашей встречи, мистер Поттер, — на грани слышимости проговаривает он, усилием воли разрывая зрительный контакт. Поттер в ответ совершенно непредсказуемо кивает и с абсолютно непоттеровской покорностью послушно возвращется в кресло, подарив ему вожделенную возможность облегченно выдохнуть. — Что ж… Насколько мне известно, профессор Люпин в свою в бытность преподавателем Защиты от Темных искусств проводил для вашего курса занятия с боггартом. — Да, сэр, — неугомонный Поттер явно сделал из несказанного какие-то одному ему понятные выводы, весь напружинился и теперь следил за каждым его микродвижением с повышенной бдительностью. — И вашим боггартом является дементор. Невыносимые глаза по ту сторону дурацких очков удивленно расширяются. Вне всякого сомнения, Поттер решил, что Люпин зачем-то просто выдал информацию о его боггарте во все сующему свой длинный нос профессору. Раздраженно скривившись, он отмахнулся от глупого поттеровского предположения. — Мерлин, Поттер! Нет, я не веду на вас досье. Просто о некоторых вещах нетрудно догадаться. Люпин, обучая вас заклинанию Патронуса, вряд ли стал бы привлекать настоящего дементора для того, чтобы вы набили руку. Он не врал. Разговора с Люпином на эту тему у него действительно не было — всего лишь предположение. Но Поттер, сам того не подозревая, подтвердил его догадку. — Значит, дементор… В прошлом году я продемонстрировал вам крайне несущественную часть того, что опытный легилимент может проделать с вашим сознанием, если вы окажетесь неспособны защититься от проникновения, — он все же нашел в себе силы отойти от стола и теперь курсировал между креслом, в котором притаился обескураженный Поттер, и шкафом с ингредиентами для зелий. — В сущности, я всего лишь наблюдал за содержимым вашего сознания, не оказывая на него никакого дополнительного воздействия, кроме своего в нем присутствия. Но, должно быть, это было неверной стратегией, поскольку моя осторожность и нежелание вам навредить наверняка создала у вас превратное впечатление о моих мотивах. «О да, конечно, Северус, значит так ты теперь это называешь? Ты, всегда считавший легилименцию одной из наиболее коварных разновидностей боевой магии, просто упивался неограниченным доступом к сознанию мальчишки, неспособного тебе противостоять!» Пожелав всегда уместно вставляющему свои комментарии внутреннему голосу заткнуться, он, тем не менее, не мог с этим поспорить. Прописанные Поттеру директором уроки окклюменции достигли цели только потому что собственно окклюменции в них было не больше, чем благоразумия в самом Поттере. Но они же стали его личным способом получения запретного, и при том особо извращенного удовлетворения. В том, чтобы раз за разом оказываться внутри Поттера было что-то… он не мог ответить даже самому себе, что именно. При том, что тогда, в прошлом году, большую часть времени на их занятиях он действительно почти ничего не делал, только наблюдал за обрывками поттеровского прошлого. Но теперь ему хотелось большего. Спровоцировать мальчишку на ментальное противостояние, взять в нем верх и сполна насладиться триумфом? Или все же оказаться Поттеру на самом деле полезным, вооружив против реальной опасности, которую для того представлял Темный Лорд? Из недавнего личного разговора, последовавшего после собрания Ближнего круга, он вынес существенные опасения в том, что Темный Лорд после неудачного опыта инкорпуляции в Поттера в Министерстве магии в июне намеревался в будущем воспользоваться круциаторной легилименцией. Насколько ему удалось понять, собрав картину происходящего со слов Дамблдора и самого Темного Лорда, Поттер умудрился вышвырнуть из себя Волан-де-Морта, обратившись к сильным светлым чувствам, которые послужили ему чем-то вроде ментального патронуса. В тот раз это сработало, но допустить повторения эпизода Темный Лорд никак не мог, и потому дал ему задание добыть максимум информации о том, что из себя представляют иррациональные поттеровские страхи. Сведения о боггарте, бесспорно, были чрезвычайно ценной информацией, тем более, что боггарт-дементор открывал широчайшие горизонты для круциаторной легилименции. Дементоры страшны не столько сами по себе, сколько из-за ощущений, которые вызывают. И если мальчишка больше всего на свете боится парализующего душу страха, все, что нужно, чтобы блокировать в нем саму возможность защиты с помощью сильных добрых чувств, — упреждающая легилементивная атака, в ходе которой появление этих самых чувств станет попросту невозможным. И никакие сложные мыслеформы не нужны: достаточно внушить мальчишке беспредметный, безликий, всеразрушающий страх, парализующее ощущение, что жизнь ускользает из тела. В нем Поттер не вспомнит ни о родителях, ни о друзьях, ни о близких… Он знал это по себе. В окружении Темного Лорда никакой другой окклюмент без риска повредиться умом просто не выдержал бы подобного. Его же спасало только то, что избранная ним окклюментивная защита изначально базировалась не на разрушаемых мыслеформах. Бездне, которой уподоблялось во время атак Темного Лорда его сознание, не мог навредить даже наведенный ужас утекающей жизни. Должно быть, ужас, гораздо более сильный, исходил от самой этой бездны, так что в конечном итоге, первым отступал сам Темный Лорд. Сдавать Поттера Волан-де-Морту в этом вопросе у него, конечно же, не было даже в мыслях, что, тем не менее, не отменяло острого желания посмотреть, как мальчишка поведет себя при столкновении с подобной атакой. Да, это было жестоким экспериментом, но все же лучше, чем слепо полагаться на волю случая и Темного Лорда. Если результаты окажутся требующими внимания, дальнейшее можно будет обсудить с Дамблдором. Развернувшись у шкафа, он в очередной раз медленно двинулся по направлению к Поттеру. Мальчишка, чей невесть откуда взявшийся румянец был заметен даже в холодном, зеленоватом освещении кабинета, продолжал беззастенчиво буравить его взглядом. Подобное напряженное внимание начинало его беспокоить. — Сегодня я намерен продемонстрировать вам, насколько опасным для вас может быть противник, знающий ваши потаенные страхи и решивший ними манипулировать. Это не обычная дуэль. Щитовые чары, которыми вы столь браво воспользовались на уроке Защиты, не спасут, только если вы не научитесь применять их невербально. Поттер, внезапно вознамерившись прервать созерцательное молчание, набрал побольше воздуха и нагло выдал: — И все же против вас они сработали, профессор, и даже дважды. При том, что оба этих раза вы пытались атаковать меня именно невербальным заклинанием. Так какая разница, буду я защищаться обычным способом или невербально, если в конечном счете важен лишь результат? Смерив безнадежного в своем упрямстве Поттера тяжелым взглядом, он вскидывает палочку и одними губами произносит: — Силенцио! Мгновенно онемевший и застигнутый врасплох Поттер растерянно озирается по сторонам, хотя наверняка понимает, что ждать помощи в этом кабинете ему неоткуда. Рука дернулась к спрятанной в рукаве палочке, но над скоростью реакций мальчишке однозначно стоило еще долго работать. Мгновенно полетевшее в него следом невербальное «Инкарцеро!» тут же оплело тугими лентами лодыжки и запястья, лишив Поттера возможности не только сотворить какую-нибудь глупость в духе топорных Щитовых чар, но и даже просто сдвинуться с места. Пальцы до побелевших костяшек вцепились в рукава мантии. В несколько быстрых шагов он оказывается рядом с побледневшим и, похоже, от шока и возмущения совсем забывшим, как дышать Поттером, склоняется к самому лицу, и, сорвавшись в полушепот, медленно выдыхает: — Откроете рот, когда я вам позволю это сделать, Поттер. Но Поттера и так хватало только на то, чтобы, разомкнув побелевшие губы, прерывисто глотать искрящийся напряжением воздух. Зрелище, конечно, жалкое, хотя… вместе с тем настолько же безумно интимное, настолько и невыносимо смущающее. Он и сам не понял, как оказался вовлеченным в столь близкое и непозволительное взаимодействие. «Не обманывай хотя бы самого себя, Северус! Ты можешь запретить себе думать об этом, можешь сколько угодно корежить свою память, внушая себе ненависть к мальчишке, но признай — тебе всегда хотелось быть к нему ближе. Еще не забыл, когда это началось? Сколько лет, как ты объявил самому себе эту войну? Поттер говорит, шестой год — и ошибается. Он вообще ошибается слишком во многом…» Да! Тысячу раз да! Неукротимая, болезненная одержимость его последних пятнадцати лет сжалась в его любимом кресле на расстоянии всего нескольких дюймов, испуганно хлопая глазами, а он застыл, по привычке нависнув сверху, в очередной попытке отыскать в этих самых глазах какой-то ответ, обещание… он и сам не знал, что. В глазах, которые всякий раз безжалостно напоминали ему о давнем обете, стоимостью в половину жизни… Да, ему хотелось быть ближе… как можно ближе к этому отмеченному смертью, беззащитному ребенку — единственной причине, по которой он все еще здесь. Все еще живой. Хотелось быть так же близко, как тогда, в ту ночь, которая навсегда связала их судьбы. «Даже не смей приближаться к мальчику, Северус, если только не хочешь пустить все под откос из-за своей слабости. Делай, что должен!» Он мысленно залепил себе пощечину. Сейчас — в общем, как и всегда — его чувства не имеют ровным счетом никакого значения. И потому, все, что он может сделать — морально капитулировать перед мучительной правдой внутреннего голоса, после чего затолкать все ностальгические доводы куда поглубже и сосредоточиться исключительно на поставленной задаче. Отбросив совершенно неуместные мысли, он коснулся концом палочки скрытого черными вихрами виска и с невербальным «Легилименс!» толкнулся в сознание мальчишки. Поттер, всегда крайне остро переносивший легилименцию, почувствовав вторжение, зажмурился и, закусив до крови губу, вдруг мысленно выпалил: — Я пережил четыре нападения Волан-де-Морта! Не думаю, что вы окажетесь сильнее. Туше, Поттер… Почище Щитовых чар и окклюменции вместе взятых. Опрометчиво брошенная фраза отозвалась где-то на задворках памяти звонким болезненным эхом о фатальном октябрьском событии семнадцатилетней давности: жестокая, унизительная пытка Темного Лорда и собственное беспомощное, не находящее выхода вожделение. Накатившая волна удушливого липкого жара и, вместе с тем, леденящего ужаса заставляет его выскользнуть из сознания Поттера и постыдно отвернуться. Кажется, они поменялись ролями. Он собирался преподнести мальчишке урок, а вместо этого Поттер одной безрассудной фразой выбил из колеи его. В какие же еще безумные игры захочет сыграть с ним жизнь? Разве ей мало того, во что она уже его превратила? Поттер, почувствовав облегчение, коротко выдыхает, в то время, как сам он содрогается от совершенно не к месту нахлынувшего болезненного возбуждения, неизменно возникающего всякий раз, стоило допустить в себя воспоминания о той кошмарной ночи. Редко подводившие инстинкты истошно кричат о неотвратимо надвигающейся катастрофе. «Что ж, если хватит смелости — загляни в глаза своей судьбе, Северус, и ты получишь ответ на свой вопрос. Или попросту возьми и выстави его за дверь. Чего ты хочешь на самом деле?» Не в силах бороться с собой, он медленно оборачивается. Заглядывает в распахнутые до предела глаза — и застывает: вместо привычного ясного взгляда в него впиваются два черных омута, полностью затопивших радужку, и в них точно не то, чего он мог ожидать. Страх, ненависть, отторжение, настороженность — все, что угодно, но нет: похоже, Поттер сполна разделяет его собственное возбужденное состояние. Он прислушивается и чувствует, что от мальчишки исходит поток какой-то странной, обволакивающей, и, судя по всему, совершенно неподконтрольной самому Поттеру магии. Как будто единственной бессознательной поттеровской целью только и было окончательно уничтожить его выдержку, заставить отказаться от задуманного любой ценой. Ощущая пробирающие до самых недр существа магические потоки невероятной мощи, он бы легко мог поверить в то, что Поттер возвел против его легилименции настолько изощренную защиту, если бы только не знал наверняка, что шестнадцатилетнему мальчишке магия такого свойства просто не по силам. От желания проучить и («Да, будь честен хотя бы с собой, Северус, не оправдывай своего поведения одними лишь практически необходимыми целями!») насладиться неспособностью Поттера сопротивляться его вторжению не осталось и следа. Этой неведомой магии отчаянно хотелось податься навстречу, жадно приникнуть к ней, и это было в тысячу раз хуже, чем если бы происходящее вызывало в нем яростное отвращение. Для Поттера, судя лихорадочному румянцу, сбитому учащенному дыханию и искусанным губам, подобный опыт тоже оказался в новинку. В затуманенных глазах, несмотря на призывный влажный блеск, читается страх — мальчишка, однозначно, абсолютно не готов к тому, что с ним происходит и контролировать это не может. На секунду мелькает дурацкая мысль избавить Поттера от заклятия пут, подправить ему память и отправить с миром восвояси, занеся произошедшее в список личных неудач как очередной провальный опыт легилименции. Вероятно, именно так ему и следовало поступить, если бы не эта неудержимая поттеровская магия, так не вовремя отозвавшаяся на его собственное возбужденное состояние… Или, наоборот, в самый нужный момент, когда он уже в очередной раз был готов упасть в бездну боли, стыда и отвращения, захваченный внезапно пробужденным воспоминанием? Что творится в этот самый момент у Поттера в голове — он не знает, и, оставаясь с собой до конца откровенным, не хочет даже пытаться узнать. При всей абсурдности момента, мальчишка еще никогда не казался ему таким открытым. И настолько близким. Разрушить хрупкость происходящего кажется преступлением, но его необходимо привести к разрешению прежде, чем ситуация выйдет за пределы дозволенного. Он демонстративно оставляет палочку на каминной полке и двигаясь, точно в воде, медленно приближается к креслу. Опустившись перед Поттером на колено и осторожно отведя с висков влажные волосы, касается пальцами загнанно бьющихся венок, готовых вот-вот порваться под тонкой полупрозрачной кожей. Вблизи Поттера ощущения многократно усилились, давление крови, нагретой странной поттеровской магией, все нарастает, и не поддаться нестерпимому желанию он уже не может. — Вам стоит отучиться от привычки настолько громко думать, Поттер… И не забывайте, щекотать спящего дракона не стоит. Хотя… когда вас останавливали драконы, верно? Луксурия Максима! Что-то яркое, нестерпимое обжигает прижатые к пульсирующим вискам пальцы и разливается по всему телу ласкающим пламенем. В голове туманится, очертания лица напротив плывут перед глазами. Поттер, хрипло выстонав что-то бессвязное, в изнеможении прикрывает глаза и запрокидывает голову, откинувшись на спинку кресла. Он вынуждет податься ближе. Приходится призывать всю силу своей выдержки, чтобы эта внезапная ментальная близость между ними так и осталась ментальной. Заклятие Вожделения, будучи контактным, распространило свое действие на обоих, сплетя магические потоки в единый клубок горячечного мучительного удовольствия. И они бы уже пять раз достигли желаемого пика, если бы не убийственное поттеровское упрямство. Напряжение мальчишки превосходило все допустимые показатели, он дрожал от нестерпимого желания, захлебываясь в шипящих стонах, но вместе с тем отчаянно пытался сдержать свою магию и сопротивляться происходящему. Отбросив остатки всякой предосторожности, он приближается к Поттеру вплотную и едва слышно произносит: — Дыши, Гарри… Отпусти свою магию и просто дыши. Ничего не бойся. И Поттер подчиняется. Каким-то невероятным образом превозмогая силу наложенного на него заклятия немоты, не то шипит, не то выстанывает его имя, перешедшее в хриплый стон отчаянной кульминации. Сам же он, не в силах больше выносить это сводящее с ума зрелище, чувствуя, что так же находится на грани, прикрывает глаза и полностью отдается исходящим от Поттера волнам предобморочного наслаждения… Хогвартс, война, магия, планы и стратегии, черное и белое — все исчезает. На несколько мгновений они становятся единым целым. Несколько мгновений, которых не должно существовать. Он лежит один в своей вечно холодной постели, упершись невидящим взглядом в потолок. Учащенное дыхание Поттера все еще отдается сладкой дрожью во всем теле, хотя никакого Поттера поблизости нет в помине. И не должно больше быть никогда. У него, в эту самую минуту наверняка мирно спящего в где-то там, наверху, в уютной теплой гриффиндорской башне, не останется воспоминаний о случившемся. Не останется воспоминаний о том, как Северус, все еще не отрывая подушечек от его висков, провел большими пальцами по пылающим щекам и раскрасневшимся искусанным губам в неторопливой ласке. Произошедшее связало их чем-то большим, чем простая недосказанность — неким совершенно новым магическим опытом, гибельной в своей сокровенности тайной. Но все это уничтожил в отчаянии сорвавшийся с его губ беспощадный и спасительный «Обливиэйт»… Поттер спокойно спал, а на него вместо влажного изумрудного взгляда пялилась слепым глазом опостылевшая темнота. И все же, находясь на грани, мальчишка произнес его имя.***
Зелье в чаше нагревалось и горело, пока не превратилось в белый пепел.