Успокоение.

Холодный воздух оставлял неприятные мурашки по коже, словно лезвие ножа, дотрагиваясь не только тела, но и души. Лунный свет был настойчив, проникая через слегка приоткрытое белого цвета окно, освещая дом, не давая тьме полностью поглотить помещение своим мраком, где нет ни малейшего понятия о свете, о живом. Лунный свет осветил своим ослепительно красивым сиянием скатерть, такую же белую, как и окно. Отличие было в том, что окно было словно выцарапано когтями животного, которого в доме у Петровых не присутствовало. Облезлое окно было измучено с возрастом и добавляло тяжести на душе, то ли от своего вида, то ли от фактора быстрого течения времени, но от чего именно, альбинос точного ответа при себе не имел. Освещало оно и одинокие стулья, расположенные близко к столу, разделяло их всего пару метров. Стол был окрашен в коричневый цвет, и стулья не отличались оригинальностью, не было никакой изюминки, а лишь тоскливое и своего рода меланхолическое ощущение, зараждающееся внезапно, но присуще каждому жителю посёлков, деревень, даже городов. Крупных, или нет, смысла не имело, тоска всегда найдёт свой путь в сердце человека, скребясь о сердце, словно кошка о дверь, просящая хозяина открыть её, дабы та смогла пройти в некие хоромы человека. Прислонившись спиною к холодильнику, только усугубляя своё положение, — стало ясно, что ничего не смогло согреть физическую оболочку для души человека, которая изнывала от недостатка былого уюта любимой и родной постели.  Простыни, раскиданные на полу, дабы создать иллюзию той самой постели, и одна белая подушка для дополнения иллюзии. Нижняя простынь расположившаяся под телом, служащая матрасом бежевого цвета и другая, чернее ночи всё же смогли на долю секунды создать иллюзию, но настоящие чувства приуспели догнать альбиноса быстрее, чем нужно было.  Пришлось смириться, ведь юноше был важнее уют его друзей, которые занимали свои позиции в разных частях его "двух-этажных апартаментов" успевшие стать для Петрова старшего настоящим домом. Отпустить прошлое, которое, на деле совсем не хотелось отпускать, и продолжать жить той самой желанной, беззаботной и родной жизнью, как оказывается стало довольно иронично, как ранее называемый дом в столице перестал быть домом вовсе. Теперь это была просто квартира, которая осталась в памяти, словно нечто отдалённое и затуманенное.  Словно оно было, но не с участием семьи Петрова. Ощущение не из приятных, но и не из худших, оно было средним, — вводящее в заблуждение. Лунный свет не смог дотянуться до углов кухонной комнаты, где и лежал альбинос, оставаясь в потёмках. Мысли парня бросало в разные стороны. До тех пор пока они не остановились на тех самых друзьях, из-за которых он был добровольно вынужден отказаться от уюта тёплой постели. Идея была не из лучших, но она была манящей и он находил в себе тёплые чувства, вызванные новыми воспоминаниями. Или же он находил себя, держа эти чувства при себе, не желая отпускать их.  — <<Как ни крути, они показали мне, что такое настоящее хорошее времяпровождение, — Заключил он в своих мыслях, заглушая свои собственные нужды. — За что я должен быть им благодарен.>>  Да, их собственная "команда Вольтрона" была не из лучших по мнению взрослых и мудрых людей, если таковые найдутся, но самой авторитетной из всех. И далеко не самой глупой.  Именно эта компания и дала Петрову старшему вырваться из контроля родителей и вдохнуть запах свободы, и наконец почувствовать её во всей своей красе, — чего не могло было быть сказано про него самого в свои двенадцать лет. Ведь ранее его всегда опекали родители, чрезмерно, что и вселяло страх, когда родители не были на месте, тогда, казалось сама судьба велела Петрову начинать выходить из затороможенного и пугливого состояния.  И даже если альбиносу так хотелось ощутить самые приятные ощущения на кровати, он будет терпеть это, ведь люди которые были так дороги ему, заслужили тот уют намного больше, чем он сам. Присутствовала одна озарная девчушка, организовавшая разгром в доме Петровых, — а зрелище это одно из самых редких в их доме. Но инициатор этого погорелого театра решила оправдать себя гормонами, которые устраивали внутри неё и внутри её головы полный ужас, и это был её козырь.  Юной леди вскоре исполнялось тринадцать лет, — повод для гордости. И собственно это и оказался её поводом для гордости, и подтверждение этому был тот фактор, что она разбрасывалась своим скорым днём рождения при каждом любом случае. В частности, для её собственной выгоды.  И это в большинстве случаев срабатывало, но иногда девочку заставили в росплох и использовали её фактор против неё самой, не в самых ужасных целях, но для юной леди это было достаточно, чтобы оскорбиться в шутку.  Но в тот раз, он не поверил ей. Он бы поверил при других обстоятельствах и в другом месте, но тогда она решила поглумиться, а альбинос никогда не был настолько наивным, чтобы отличить фальш от правды. Она была словно звезда, нет, словно само солнце, держащее под контролем планеты солнечной системы, которые ходили кругом вокруг солнца, орбитируя горящую звезду держась за жизнь и свет. За жизнь держалась лишь земля для людей, которые и губили саму планету, дающую им кров. Девочка была слишком юна, но самостоятельна для своего возраста, к огромному сожалению, детство у неё было безжалостно выхвачено. Её белые, словно снег волосы, достигавшие её спины и чаще всего её волосы были заточены в растрепанный пучок были до боли знакомы глазам Петрова, её глаза такие же глубокие как тихий океан могли смотреть в глаза тысячи людей, гипнотизируя каждые из них. Аура юной леди никогда не являлась отталкивающей, а притягательной и уютной. Настоящее спокойствие и умиротворение в её глазах было видно и вызывало точно такие же ощущения у альбиноса при одном лишь воспоминании о девочке.  Один раз девочке сказали о том, как сильно она была схожа с солнцем. И после этого девочка проплакала солёные слёзы радости, твердя о том, что это были самые лучшие слова в её жизни, и самые запоминающиеся. Эти слова были произнесены одной миловидной старушкой на улице в летнюю пору года, которая часто была обнаружена на одной скамье, которая словно была создана для неё, но доброта женщины в возрасте смогла растопить сердца людей, и та скамейка, окрашенная в зелёный цвет была полностью подвласна мудрой не по годам женщине, а девочка, благодаря своей общительной натуре разговорила старушку, и сама юная леди не утихала.  Одна мысль, и силуэт девчонки приносили юноше самые тёплые чувства, которые дотронулись не только до его мозга, но и до каждой фибры души. Это была его младшая сестра, ради которой юноша пошёл бы на всё. Хотелось продлевать те самые ощущения, дабы они остались там навеки вечные, но мысли вернулись к ещё одному человеку. И тем человеком оказался главарь их "команды Вольтрона" — гроза старого учебного заведения, навевающее меланхоличное чувство на душу алббиноса, возможно не только его. На деле это чувство зарождалось каждый божий раз при виде измученного но гордо и грозно стоящего здания, и ощущалось словно грубая хватка длинных, противных когтей за плечо, но обязательства на то и обязательства, и хотелось терпеть ради присутствия парня рост которого составлял сто восемьдесят семь сантиметров.  Юноша был не из робкого десятка, далеко от него. С его губ слетали много грубых слов, аргументов и нецензурная лексика была для него роднее, чем культурные выражения, если таковые в его рационе имелись. Смущало это только по началу, но вскоре самому прилежному парню из всех суждено было смириться с такой грубой манерой речи.  Единственной роковой ошибкой этого парня, чьи волосы сравнимы с молочным шоколадом с оттенком чёрного шоколада в определённых местах было то, что он соизволил сквернословить перед младшей Петровой и жестикулировав, тот показал средний палец, — недовольство и нападение было обеспечено.  Но глаза были такими глубокими словно беспокойный океан, побеспокоенный буйным и сильным ветром, заставляя волны подниматься, океан, передававший все эмоции и чувства, о которых юноша умалчивал. В его зелёных глазах проблёскивали голубые оттенки, переливались, создавая дивный дуэт между собою и заставляли невольно засматриваться на них до тех пор, пока их взор не будет направлен на того, кто в наглую добивается своей цели просверлить отверстие своим напористым взглядом.  У юноши были прекрасные черты лица, которые были замечены не только Петровым, но и юным дамам с параллельных классов. Конечно, альбинос понимал, что это лишь некая симпатия была вызвана лишь из-за красивой причёски на голове брюнета, — и профессионально, красиво сделанной чёлки и из-за фирменной хитрой ухмылки, в которой слегка пухлые губы розоватого оттенка были искажены при любом удобном случае, и благодаря глубокому голосу, звучание которого было словно мёд расплывающийся по сознанию, который дурманил, заставляя желать большего. Голос его звучал намного превосходнее на пониженных интонациях. Обжигающе, и он оказался самым желанным и самым родным, превышая все установленные нормы.  Но видели ли те девушки настоящую личность брюнета? Видели ли они его растрепанные по утру волосы, сонные, старательно пытающиеся полностью открыться глаза, искреннюю улыбку на его лице, тихий, приглушенный смех, предназначен лишь для Петрова, — в конце концов, горький плач и истинную панику, отражающуюся на лице? И сонный, тихий грубый голос во время пребывании в сонном состоянии? Хотелось, дабы этот голос не был таким желанным. А искренняя, редкая улыбка такой родной, от которой мозг переставал выполнять свою работу.  Отбросив все морали, Петров позволил себе некую шалость, — начать испытывать далеко не дружеские чувства по отношению к своему близкому другу. Позволив себе неровно дышать по отношению к одному из самых близких людей в его окружении, лишив себя привилегии именуемой спокойной жизнью.  Скрываться за маской безразличия совершило акт эволюции, становясь чем-то большим, чем обычным комом в горле, заседая глубоко и скребя об горло, жадно вырываясь наружу, до невыносимого груза, осевшем на одной из самых важных мышц под названием сердце, позволяющее человеку жить. Чувствовать этот груз было ужасно, а тянуть его на себе, — ещё хуже.  Обливавшееся кровью сердце при осозновании что для брюнета любовь к собственному полу самый ужасный грех человечества, — не внушало должной радости. Для Петрова это грехом никогда не было, и не будет. Юноша обнаружил отсутствие романтических чувств к женскому полу ещё давно, но липкий страх держал в своих объятиях так крепко, что было невозможно дышать. Не позволяя альбиносу заводить диалог на такие несвойственные темы для стран вне Европейской культуры, душу грело лишь то, что многие люди, на огромное удивление принимали людей такими, какими они являлись, не навязывая свои собственные морали и точки зрения тем, кому это даром не нужно было.  Оказывается, что мир не был полностью лишён искренней доброты. Помнится ему, как его любовь, без его же ведома, — спасла юношу от чистого безумия, находящегося в двух шагах от него, едва ли касаясь души Петрова. Осознавание, что здравый рассудок мог покинуть альбиноса уже не наводил такого ужаса, а лишь откликаясь покалыванием в сердце, ведь то состояние уже начало забываться, проваливаться в пучину давних воспоминаний, и начать пылиться словно книга на полке.  Родительские ссоры не облегчали состояние на данном моменте мальчика, — вынужденного слушать язвительные комментарии и едкий сарказм то ли со стороны любимой и уставшей матушки, то ли со стороны сохраняющего свою невозмутимость отца при детях.  Было неожиданно и иронично видеть спасение от бывшего врага, как, думалось ему ранее. Каждое неровное движение в сторону Петрова старшего вызывало тревогу и нарастающее ощущение опасности, и мысли выносили свой вердикт о предстоящей смерти. Который собственно сейчас и спал в обнимку с его младшей сестрой, словно чёрный и важный кот, оберегавший своё раненое чудо белого цвета от мира сего. Узрев столь прекрасную картину, альбинос соизволил своим губам расплыться в тёплой и искренней улыбке. Со второго этажа эхом донёсся звук, схожий с сопением, возвращая в настоящий мир Антона. Доносившиеся звуки со второго этажа означали, что ни одна живая душа не посмела нарушить покой его младшей сестры Ольги, не навредив её психическому состоянию.  И было особенно хорошо при тишине и покое воцарившемся в доме, изредка прерываемые скрипами одной из деревянных кроватей, и одной самой выделяющейся из всех раскладной кровати, или свойственными для человека звуками прибывающим в сонном состоянии.  Иными словами, полностью погруженными в царство морфея.  Осознание того, что его излюбленные очки находились на его переносице, юноша, подняв свою бледную руку, потянулся к своим очкам, позволявшие ему видеть чёткие пейзажи без неясных очертаний, которые распознать без труда, — была задача не из простых, вычёркивая мысленно помощь очков. Некоторые случаи были связаны с теми самыми неясными очертаниями, за которые Петров готов был сгорать от стыда, припоминая их, заставляя щёки непроизвольно покрываться натуральной румяной, и стиснув зубы, выдыхать углекислый газ из лёгких.  Первый, — принятие деревьев за его друзей, впервые помахав на тот момент, новых друзей, он столкнулся с суровой правдой о том, что это вовсе не оказались его друзья! Лишь простые длинные ничем не примечательные деревья предстали перед ним, в то время как настоящие люди стояли позади.  Второй, — спутав чёрный мусорный пакет с дворовой кошкой! Попробуйте осудите, между прочим, очертания и впрямь схожи!  Вспоминая каждый случай и считая до последнего случая, — проще было сбиться. Стыд цепкими лапами вжимаясь в плоть до боли выбивали из колеи, а мысли превращались в самую натуральную кашу, позволяя здравому смыслу уйти на покой, пожелавшего всего хорошего, и не скорого возвращения.  Со всех нелепых случаев, случившемся благодаря отсутствии очков на переносице, заливался громким и довольно заразительным смехом близкий друг Пятифана Романа, — казалось, в жизни брюнета Азиатской внешности юноша играл важнейшую роль, и приходящийся ему братской фигурой.  Прозвище его было довольно дивным и забавным в хорошем смысле, вызывая некое удивление при первом упомянании этого удивительного прозвища, — Бяша.  Азиат имел миловидную внешность, не считая двух отсутствующих передних зубов, с волосами чёрнее тьмы, его карие глаза оказались столь же глубокими, словно лес, с которым Петрову приходилось сталкивался круглосуточно, с самого раннего утра и до ночи, — пока цикл не возобновлялся вновь. Черты лица были красивыми, и выразительными, видными, волосы были отрощены, — но находящиеся в расстрепанном состоянии в большинстве случаев, за что Ольга Петрова и читала по долгу лекции Бяше словно заботливая мать, увидящая своё дитя без головного убора холодною и тоскливою зимою.  Тёплые отношения между длинноволосой, кудрявой альбиноской, чьи волосы забавно развевались на ветру, и местным авторитетным хулиганом с чёрными прямыми волосами и дивной манерой речи, где после каждого сформированного предложения из его уст вырывалось "на!" На конце любого предложения, — в зависимости от ситуации. И юная леди нагло и безцеремонно украла оригинальную манеру речи, постепенно превращаясь в привычку.  Их заметные отличия в поведении и несовместимости их характеристик изумляли каждого человека в посёлке, а отношения между двоицей приводило людей в приятное удивление. Было раз подмечено, что из них бы вышел отличный комедийный дуэт, и подмечено это было никем иным как Романом Пятифановым, — и грех было не согласиться со столь правдивым заявлением.  Властное отношение девушки и приверженность молодого человека смешила, и в действительности, эти двое смотрелись забавно.  Благодаря близким отношениям, Ольге было позволено ходить с Азиатом до ближайших торговых лавок, со скрипом в зубах из уст матери худо-бедное согласие на такое сомнительное на первый взгляд занятии. К счастью, хулиганы постепенно смогли вызвать у женщины доверие, к сожалению, — сомнения и излишние раздумья никуда не уходят.  Отправлять взрослеющую физически девочку, матери совсем не хотелось, но заверив её спустя долгое и мучительное время с сотой попытки удалось выжить это долгожданные слова; "хорошо, ладно, я согласна." Отозвались безмерной радостью в сознании. До конца это нельзя было назвать той самостоятельностью, о которой твердили многие люди, но с мёртвой точки дела сдвинулись. Было слегка смущающе, что в их образовавшейся битве за доверие непреклонной женщине участием принимали девушки с их команды, одна из них была в этой битве самой настойчивою беря в сравнение всех. Девушка с алмазными глазами и с необычаемой проницательностью с чёрными, словно шоколад волосами, на солнце приобретающие обманчивые оттенки каштанового цвета.  Спокойная, — словно море, которое не тревожит ветер, поднимая беспокойные волны.  Длинные и ухоженные волосы были приятны на ощупь, и к её форме лица подходила любая причёска, какую та, при желании сделает.  Ослепляющая всех своей красотой та грациозно, деликатно и аккуратно переступает порог разных зданий, словно фарфоровая и дорогая кукла, один своим видом требующая особой аккуратности к себе. Губы пухлые и розоватые почти всегда были расплавленные в обнадеживающей улыбке. Голос девушки был настолько приятен, но с долей хитрости проскальзывающей в нём, что хотелось слушать его вечность, и засыпать под него. Успокаивающий и тихий, словно каждое произнесенное ею предложение всегда было сказано шёпотом, — необычайной осторожностью, мол, вдруг услышат!  А смех её звонкий, словно бьющийся колокол, заставляя замереть от неожиданности, звук, отвлекающий от былых дел. Сохраняя эти качества в себе, она умудрялась быть эмоциональною, — к тому же, природа обделила её неимоверной заботой и добротой.  Девушка была одной из тех, кому хотелось доверять, — склонение ауры миловидной на вид девушки было скорее к добру, чем злу, создавая своеобразный баланс.  Именно так юноша и поступил, доверился ей, не ошибаясь в своём выборе, ведь так или иначе следовало рассказать о камне на страдающей душе, удушающий изнутри, заставляя поморщиться от ноющей боли, наростающей с каждым разом, как только она вновь подаст признаки существования в потоке сознания. Как вспомнишь нечастье, — у порога стоять будет. Жадно вдыхая как можно больше воздуха, возлагая надежды на то, что чувство исчезнет. Пропадёт, раствориться невидимым дымом в темноте.  Приняв столь важное решение, юноша всё же доверил тайну, находившуюся взаперти три с лишним года, норовящую познать свободу, обвивая сердце неосязваемыми веригими. Цепями, холодными словно лёд, неприятно касающиеся глубины души. — С сердцебиением превышающим понятия нормы, смотря на первую скрипку посёлка с такой надеждой на понимание и принятие, сжимая в руках отчаянно, бедное старое одеяло, ранее спокойно пылящееся на полке, пока сильный и холодный ветер покачивал ветви, одновременно смахивая пыль с одеяла, держащееся на божьем слове, и, руках Антона.  А девушка своим видом не отличалась от него самого, потрёпанные волосы, раздувающиеся на ветру, — ласково он играл с ними в свою известную игру, её прежнее спокойствие унёс ветер с собою.  Сидя на холодной поверхности вдали ото всех, время настало признаться.  Глаза юной леди переливались встревоженно, затемнялись, словно солнечное затмение, то вновь сияли словно океан при свете тёплых солнечных лучей.  Закат малинового цвета словно приносил спокойствие на душе, а лицо девушки вскоре начало внушать доверие.  В первые же мгновения ответная реакция была морганием, сильным. Смутило ли её то, что сердце его друга из всех юношей находившихся в посёлке, избрало самого главного хулигана, то ли от фактора того, что он был нетрадиционной ориентации, вскоре стало ясно.  Ответ самой первой скрипки на деревне заставил альбиноса усомниться в своей скрытности, удивлённо уставившись на девушку с широко распахнутыми глазами, ожидал дальнейших действий со стороны своей собеседницы, — на что та загадочно хихикнула, заставляя слегка напрячься.  В голове этот вечер оставил след, приятный. Вечер откровений, так мозг его прозвал. Благодаря своему рассказу ему удалось расположить девушку к себе. Та, в свою очередь, держась за своё старое клетчатое и тёплое одеяло, терявшее былое тепло на ветру, нервно вздохнула, собираясь с мыслями, и приблизившись своим лицом к лицу альбиноса, с особой осторожностью в голосе чистосердечно призналась о своём собственном влечении к представительницам женского пола, что вызвало удивление. Ведь тёмноволосой удавалось тщательно скрывать этот фактор. И что сама она испытывала влечение, — необычное чувство именуемое "любовью" по отношению к другой участнице их компании, королевой змей, как её провозгласили, и псевдоним прилип, вцепляясь в девушку. Но та и не подавала знаков протеста, на первый взгляд горда заработанным прозвищем, как казалось многим людям из округа подростков. А девушка была воплощением бури, если не урагана. Легко распознающая сладкую, словно жвачка, — ложь, от горькой, словно горчицы, — правды. Зелёные глаза и впрямь могли показаться змеиными, проницательными с долей насмешливости просачивающейся в них. Екатерина Смирнова была одной из тех кто могли показать своё недовольство на публике, и унизить человека, так не в лицо, — а благодаря потенциальной лжи, присутсвующей в её натуре, и словах, которые разносили гадкие слухи, сплетни, ядовитые словно аматоксины. Но в её поведении проскальзывали положительные черты, — благодарность, и сильное смущение в редких случаях, когда близкий ей человек брал вину на себя и заступался за Катю. В редких случаях ложь шла во благо её друзьям, поскольку Екатерина приходилась близкой подругой для всех из компании. Хотя дружбу Пятифана и Смирновой было вернее провозглосить дуэтом огня и воды, — взаимные колкости, и взаимное рвение переломать костяшки на руках. Словно те являлись двумя разъярёнными котами на поле боя, вцепившихся в друг друга, шипя и скалясь, продолжая хвататься друг за друга, в безумном темпе катаясь по земле в порыве драки. И в большинстве случаев, девушка была той, кто устаканивала юношу успешно. Словно те являлись братом и сестрой, не умевшими делить игрушки между собой. Изумрудные выразительные глаза и светлые, словно золото волосы средней длины и пухлые, всегда окрашенные в красную, словно красный мак помаду, — губы и красивые черты лица всплыли в подсознании.  В тот момент настал черёд альбиноса удивлённо хлопать своими ресницами, слегка приоткрывая губы. — На что, девушка вопросительно покосилась и сжала свои губы в тонкую линию.  Но юноша был быстр, — поспешив заверить собеседницу в том, что изумление было вызвано по той же причине, что и её удивлённое хлопанье длинными чёрными ресницами, а именно своими избранниками. Благодаря ироничной ситуации возникшей перед их глазами, те залились искренним смехом без единого намёка на фальш, — двое людей являющимися самыми прилежными в деревне полюбили людей, полностью отличающимися от их навязанных правильных, серых и строгих понятий. — а не ирония судьбы ли это? Утверждать нельзя. Феномен суждено было провозгласить обычным клише в дешёвых комедийных сериалах, или фильмах, смешавшимися с жанром романтики, крутящимися в приборе через экран отданые на обзор миллионам людей, за пределами посёлка, и неизведанной за границей, возможно тоже. Но осознание того, что ранее считалось очевидной сюжетной линией в часовых фильмах, в которых играли актёры, приключилось в настоящей жизни, именно с тобою в главной роли вызывало смешанные ощущения, и одурманивающее веселье, и неумолимую тоску. Позабылась в то мгновение погода, назойливый, прохладный ветер пробивающий до дрожжи, — и мгла, окутывающая страну на Евразийском континенте, и тихий посёлок, затерявшийся в кругу больших городов и миллионах схожих посёлках, — пока солнце передавало свой ослепляющий и тёплый свет другому земному континенту. Но вспомнив о Екатерине, осознавание быстро ударило Антона, заставляя опешить, ведь та спокойно сопела в комнате самого дорогого человека в жизни альбиноса, — Ольги. Стыдливость нахлынула беспощадною волною, ведь юноша сам приходился своеобразным охранником хором младшей сестры, а наихудшее, что могло быть впереди, — объяснения и разъяснения о том, почему тот не уследил за тем, чтобы комната сестры пустовала, ладно, можно было сделать исключение и отпереть родительскую комнату, пока золотистые ключи, маняще поблескивающиеся при дневном свете имелись в руках Антона.  — <<Ох, чёрт, ключи от родительской комнаты, я ошибался, думая, что объяснятся Оленьке будет наихудшим событием, которому следует произойти к утру. Следует ещё найти ключи от родительской комнаты, которые были доверены мне. — Расфокусированый взгляд смотрел в одну точку, словно выискивая необычное явление во тьме, до которой лунный свет не сумел добраться. — Ладно, завтрашним днём и разберусь со всем. И с каких пор я стал так наплевательски относиться к таким важным, на вид, вещам?>> Ответ на столь незначительный вопрос мгновенно всплыл в одурманенном благодаря сонному состоянии сознания, пока безразличие брало верх. Доля стыда и страха, перемешавшись между собою всё же отдались ускоренным сердцебиением, но оно в быстром темпе утихло, — и юноша полностью поддавшись маняще раскрытым объятиям царства Морфея, запрашивающие провалиться в бездну сновидений, к чему юноша был близок. Но сонливость тотчас улетучилась, при виде шевеления, а взор устремился к сомнительному объекту, привлёкший излишнее внимание.  Лазурные глаза распахнулись в ужасе, — до такой степени, что, казалось, близорукость исчезла на долю секунды.  Фигуре чернеё самой тьмы предстала перед размытым взором юноши, чья голова свисала с такой же тёмной петли, не шевелясь первые несколько секунд, словно её поймали за чем-то запретным, и та ожидает, что заметившие её лица ослабят свою бдительность. До тех пор, пока фигура не начала быстро раскачиваться, пугая своей вытянутой шеей, голову, схожую на чёрное разливающееся пятно, постепенно деформируюясь, теряя свои тёмные очертания и расплываясь в неясную картину бившуюся в конвульсиях.  Громкий крик вырвался из горла, — в котором проскребли тысячи кошек, оставляя глубокие царапины, вызывающие боль, сравнимой с болью при болезни. Неприятную, заставляя искривить лицо от поступающих болевых сигналов различающихся по всему телу, заставляя тело отвечать ставшими дыбом волосами.  Мгновение, тьма и вновь распахнутые глаза выискывали былую тень, — но найдя ветки, раскачивающиеся от буйного ветра, словно смотрящие на него недоуменно, и одновременно насмехаясь, мол, попутал с паранормальным явлением, а это, оказывается, плод твоей изрядно потрёпанной жизнью беспокойной фантазии, и игры плохого зрения.  Разум, отрезвившись, — гадать начал. Коль не разбудил ли никого? А коль разбудил, что делать дальше?  Крик был истошным и далеко не тихой громкости. Бяшу не разбудит точно, ведь тот не пошевелит и пальцем при самой громкой сирене на всём белом свете, да что таить, не сдвинется при цунами прибывая в царстве Морфея! Речи не могло идти о его пробуждении.  Ольга? Нет, крепкий сон оберегать барышню умел. Да и если та проснётся, помедлит со своим появлением, — постоит пару минут, прислушиваться будет, а коль услышит подозрительный звук, окончательно появится.  — Блядь, ты чего кричишь так сильно, а? — Грубый, приглушенный голос донёсся с порога кухни, пока голова другого юноши выглядывала в проёме. Потрёпанные каштановые волосы были освещены лунным светом, пока юноша и недовольно прищуривался от него, желая скрыться. — Складывается впечатление, что тебе одну из конечностей оторвало, Тох, что за хуйня?  Узнав этот до боли родной голос, альбиносу удалось успокоить своё ускоренное сердцебиение, и привести сбивчатое дыхание, жадно хватающее воздух, в стабильное состояние. Прежде чем юноша сумел одуматься, подумать о всевозможных существующих ответах на свете, как перед его лицом возник образ Романа, который успел за столь короткий промежуток времени преодолеть расстояние между ними, сокращая его, и садясь рядом, на холодный словно снег пол.  — Ты же знаешь о моих галлюцинациях, разве нет? — Губы юноши сжались до боли, явно нервные глаза не находили себе места, скитаясь по предметам, перебирая различные вещи, выискивая то, во что можно было бы вцепиться, и не отрываться, пока руки покрывались неосязаемым льдом, холоднея с каждым пролетевшим мимо мгновением. — Быть может, это одна из них. Или же моя близорукость надурила меня, приношу свои извинения, если я потревожил тебя.  Последние слова прозвучали неуверенно благодаря внезапному  физическому контакту. Столь смущающий акт и послужил тому, что юноша разучился думать на долю секунды, замерев. Лазурные глаза уставившись на свои руки, обхваченные чужими, грубыми, израненными, слегка смуглыми, — заметными благодаря белоснежной коже альбиноса, а глаза засияли ярко, не отрывались от внезапного контакта, не моргая. Следя и ожидая неизвестно чего. После тот почувствовал как чужой палец начал проводить по руке, в попытках проявить всю потаённую нежность, скопившуюся в душе. Забота и любовь выражалась в столь незначительном действии.  В тот миг, кажется, — появилась некая близость между ними, якобы передавая все несказанные слова, неозвученные чувства, — превращая их в одно особенное действие.  — Успокойся, Антон. Я же знаю, что тебе хуево сейчас. И какого хуя ты по таким пустякам волнуешься? Не спал я. — Чистосердечное и грубое признание вырвалось из уст брюнета, старавшегося сохранить свой голос на пониженной интонации. — Да и терзает меня такой скромный вопрос, какого чёрта ты забыл на полу, и на кухне из всевозможных комнат, а? Заболеть хочешь, чтобы от школы отлынивать, не сработает, сразу говорю, принцесса. И это был ожидаемый камень, который брюнет безжалостно кинул в розарий беловолосого, на что тот, явзвительно усмехнулся, — давая тревоге отступить. Знал брюнет, что прилежный Петров Антон не допустит мысли о таком действии с желанием пропустить учёбу, да и если вздумает, коль мать узнает, — со света белого сотрёт. — Не хотел я видеть вас спящими на полу, или того хуже, вот и решил собственным комфортом пожертвовать, как видишь, пожертвовал. — Антон слегка смутился, вновь поглядывая на их руки, не желая отпускать эти смугловатые руки ещё долгое время. Но вспоминая прозвище, которое ему было дано, невольно поморщился, неужто тот и впрямь схож с принцессою, бредовая мысль.  — А ты почему не спал, не соизволишь ответить?  — Слышал о существовании родительской комнаты, или ты решил скромно проигнорировать её? — И вновь, то ли колкости пускает, то ли искренне волнуется. Брюнет издал тяжёлый вздох, смотря на своего собеседника. — А не спал я, потому что удостовериться хотел, не будет ли Ольке плохо, мало ли. Она же непредсказуемая. Да и сон не шёл. — Я ключи потерял. — Кратко ответил блондин, отводят взгляд от пристального наблюдения приятеля. А приятеля ли? Достаточно смешно звучало, учитывая давнюю влюблённость в этого до боли привлекательного в лунном свете парня. — А почему Катя и Полина не проснулись, я уверен, что мой крик был громким. — Ясно. — Брюнет начал, закатывая глаза. — А ты давай, снова закричи, проверь, выйдет ли их разбудить во второй раз. Ладно, прости. А возвращаясь к Катьке с Полиной, они же выпившие слегка были, вот и заснули довольно крепко. Забыл?  — А, да, точно. — Альбинос вновь начал прокручивать воспоминания в своей голове, не заметив, как физический контакт был нагло прерван, и взглянув на собеседника, заметил некую грусть, и позволив себе мысль о том, что тот, возможно не хотел прерывать столь важное прикосновение для него, тот позволил своим щекам покрыться алою румяной. — Ещё раз, это, извини за неудобства.  — Ой, Тоха, да что ты вечно мучаешь себя, нормально всё. Подожди, ты чего это весь красный такой? — Брюнет сократил ничтожно расстояние, вторгаясь в личное пространство, и начав рассматривать лицо юноши напротив. — Неужто засмущался?  — А не пойти бы тебе куда-то далеко, и надолго? — Альбинос вздохнул, отворачиваясь, стараясь избежать пристального, но родного взгляда, таившего лишь тепло в этот момент. — Не говори мне, что ты бы не удивился хоть немного, если бы человек, от которого мало кто ожидает физического контакта, вдруг проявит его с тобой.  — Это было только для того, чтобы ты успокоился. — Подметил брюнет, поглядывая на альбиноса, и не удержавшись, начал дразнить. — А ты что себе надумал, а, Тоша?  — Я ничего себе не надумал, хватит меня терзать уже. — Альбинос соизволил обернуться и встретиться взглядами с желанными, глубокими глазами напротив, изучающие его. — Эм. Что делать будем?  — Спать пойдём. — Брюнет резко отстранился, соблюдая дистанцию между ними, нарушая ту сформировавшуюся близость. — Блядь. Короче, ты спишь со мной. Не воспринимай это в другом подтексте. С Олей что-то придумаем. — А. Ладно? — Удивившись столь откровенному заявлению, тот опешил, но, сглотнув накопившуюся жидкость во рту, тот, ловкий движением своей руки, пальцами обвил свои окуляры, хватая их, в спешке нацепив их на переносицу, тот поднялся с холодного пола, вопросительно глядя на друга. — А что делать с простынями? — Оставь это на утро уже, ей богу. — Юноша зевнул, протягивая руку ночному собеседнику, принуждая к действию. — Пошли давай, только тихо. Мало ли, проснётся кто, и вдруг ты умудришься испугаться.  Лишь кратко кивнув, тот принял "руку помощи" — хотелось бы вставить свои пять копеек о том, что не такой он уж и пугливый. Но спорить не было ни желания, ни сил. Воздержавшись, тот робкими шагами побрёл за порог кухонной комнаты.  Сказать, что было дивно видеть Романа в таком состоянии, ничего не сказать. Не одаряя странное поведение своей излюбленной фразой "ты чё, педик?" — всему виной, по всей видимости, являлась проскальзывающая сонливость, которую тщётно пытались сохранить в секрете, да и неуместна была бы та фраза в то время как Петров прибывал в шоковом состоянии. Да и слышать голос Пятифана в столь нежной манере, с такими добрыми словами, наровившими успокоить, — ужасно непривычно. Но, тем не менее вызывало приятный уют в душе. Он утешал, и нужным был.  Постепенно шаги становились увереннее, но, сохраняли былую тихость, переступая деревянный пол, — и, поглядев в глаза брюнета, тот, ответил ему язвительной ухмылкой, и его шаги прибавляли скорость.  Поняв намёк, что это очередная игра, которую могли затеять в любое время, тот присоеденился, улыбаясь.  Отрощенные волосы шатена, вызывающие раздражение, нагло лезущие в глаза были смахнуты свободной рукой, и в тот момент их зрительный контакт и подошёл к концу, как, вскоре и игра, в которой суть была добраться первее, нежели противник, а иначе получишь статус вонючей рыбы, и следовало торопиться, ведь, кому такой статус по душе?  Игре суждено было подойти к концу в столь ранний срок благодаря тому, что те оказались прямо перед лестницей, длинной и высокой. Надменно смотрящей на два силуэта представших перед ней. Скрипучей, доводя до свода зубов. Ранее, такого явления не наблюдалось, но время никого, и ничего никогда не щадило. Трепало и продолжит трепать, до определённого времени.  Аккуратно, стараясь не шуметь, босые ноги ступали по холодным, деревянным ступенькам. Руки не смели рассоединяться, словно оба боялись чего-то ведомого лишь всевышнему.  Молчание не воцарило окончательно, хотя каждый вздох любителей ночных посиделок старался звучать как можно тише. А спящим людям было безразлично, кажется, всё что находится в их окружении. В голову невольно полезли мысли, но уже о совсем ином человеке, пропахшим кофеином и корицей. Прекрасное сочетание, сводящее с ума.  Рыжая плутовка не давала покоя беловолосому с самого первого дня, как тот высунулся наружу в пять часов утра дабы проделать путь к учебному заведению. Хитрая и юморная девушка была достаточно харизматичной и запоминающейся, — возможно, благодаря своей лисьей маске, а возможно благодаря её натуре, и дивному характеру.  Та была приодета в длинную меховую шубу, щекочущая нос, через которую иногда виднелось длинное платье, головным убором являлся капюшон, скрывающий её волосы за пеленой тьмы.  Приход был неожиданным, как и в жизнь его, так и всегда. Раскусить методы её, или натуру не суждено, возможно нежность в ней и проскальзывала, но до конца понять юную леди с приветом, — попросту невозможная задача, а для миловидной лисицы раскусывать юношу лишь поглядев на него, не составляло труда, таких случаев катастрофически много, что устанешь перечислять. Для той, это было некой забавой, игрой, в которой та всегда одерживала победу. Та знала обо всем, обо всех и вся, вокруг да около водит так, что запутаешься, где округ, а где около. Но та ещё и умудрилась узнать о потаённых чувствах юноши в сторону Романа.  — "Каким образом?" — Задал столь незначительный вопрос, тот глядел на свою знакомую, искренне не понимая, откуда она взяла эту информацию, ведь в их разговорах она никогда не фигурировала. Ни малейшего намёка, который бы привёл к такому выводу, но, вероятно, он присутствовал, а дама отмахнувшись, произнесла, что люди довольно глупы, когда влюблены. Может, адресовано это было в сторону миллионов других людей на этом свете, а возможно, непосредственно к двум особям. — А к кому именно, Антон имел свои догадки. — Тох, ты задумался опять, что-ли? — Тихий, но раздраженный голос привёл в сознание. Лишь сейчас юноша заметил, что находится едва ли не на пороге своей собственной комнаты, пока грубая рука придерживала ручку, некий механизм встроенный в дверь, которая и служила барьером между коридором, и комнатой. Роман, ожидая лишь признака жизни от своего собеседника, витающего в облаках, надавливал на механизм, не давая двери ничего сделать, словно она могла бы. — Ты язык проглотил?  И вновь физический контакт был прерван.  — Кхм, ой. — Робко ответил тот, и глянул на собеседника, а потом на бедную, находящуюся под давлением сильной руки, начинала издавать неприятный для ушей звук, приглушенный но запоминающийся, ручку. — Отпускай уже, она вон, отвалится в скором времени. Брюнет послушно исполнил пожелание. Отворив дверь, те застали довольно милую картину.  Азиат, с растрепанными волосами и с приоткрытым ртом мирно сопев на матраце, держал по-отцовски юную леди двенадцати лет, которая крепко вцепилась в парня, чьи длинные волосы спокойно лежали на теле юноши. Никому ничего смущения не приносило, те даже не шелохнулись после наглого вторжения. Альбинос, поглядев на это зрелище, позволил улыбке сформироваться на его бледном лице, — от навевающего чувства дежавю. Ведь именно так его отец держал самого альбиноса в далёком, смутном детстве, когда тому было страшно. Благодаря чудному устройству, именуемым фотоаппаратом, удалось запечатлить этот момент из довольно короткой жизни Петрова.  Лунный свет освещал оранжевого цвета футболку, с изображенным рисунком на ней. И чёрного цвета шорты, — девочка не отличалась оригинальностью, ведь на той была сероватая футболка с короткими, такого же чёрного цвета, шортами, выделяющимися от повторяющегося цвета узорами белого цвета, мирно спала со своими ногами разбросаными в разные направления.  — Меня предали. — Послышалось из уст брюнета, по всей видимости, оценивавшего обстоятельства. И, драматично приложив руку к грудной клетке, где находилось сердце, демонстративно опустил голову вниз. На что получил тихий смех со стороны парня в очках, после чего, тот вмиг сбросил актёрскую игру, и, повернувшись к ночному непоседе, произнес, едва ли слышно, но дабы услышать его голос, альбинос подошёл ближе. — Ладно, Тоха, давай думать как обойти этих двоих, и, спать наконец будем.