Город обмана

Грандиозный праздник разворачивался не в городском доме Дубеев, но в старой резиденции на окраине Калькутты. В отличие от семейных владений Басу, что являлись целой деревней с самостоятельными и весьма современными домами, не считая одного старинного особняка всего лишь в два этажа высотой, родовое гнездо Дубеев представляло собой надежный замок, от одного взгляда на стены которого пропадало желание пытаться штурмовать его секреты. Должно быть, все поколения и ветви жили вместе, не желая — или не имея возможности — получать независимость от воли патриарха. А может быть, этих других ветвей и не было вовсе, или они вили свои собственные гнезда подальше от главного. Амала повернулась к сидящей рядом с ней Приянке, но, взглянув на взволнованное лицо свахи, что высматривала кого-то в окне, так и не озвучила вопрос об обитателях замка. В последнее время горячая симпатия госпожи Чаухан к Амале ощутимо остыла, и у юной Басу не было сомнений в причине ее холодности. Конечно же, хозяйка слышала несколько неудачных попыток Амалы дозвониться до Амрита и сделала собственные выводы на основе своих домыслов. Они никогда не обсуждали произошедшее с той ночи, когда Амала упала в обморок и очнулась у Дубеев, но это ее скорее радовало. Амале не хотелось знать, что думает Приянка о происходящем. Что она опозорила себя, и теперь бесчестие не позволяет ей стать женой такого благородного человека? Что Амрит недоволен ею? Интересно, из-за ее вредности? Непослушания? Из-за распущенного поведения у него дома? Что возвращение Амалы в Англию теперь — дело времени, и Истинность не приведёт к свадьбе, только к связи? В любом случае, вся ее почти что материнская забота испарилась вместе с шансами Амалы стать хорошей женой, и это заставило девушку сделать собственные выводы. Кому-то: Индире, Рэйтану и тайком подбадривающей ее Сане она была дорога как человек. Кому-то: Чауханам, или таким как Роузу — как мостик к благам от Дубеев или Дюжины. И теперь ей даже было интересно, к какому лагерю примкнет Лалит. Знакомство с этой маленькой шебутной альфой было одним из самых ярких впечатлений Амалы от ее детства в Клифаграми. Не только потому, что эта девочка была гостем из внешнего мира, всегда одетая в яркие, богатые сари и не боящаяся их пачкать в их с Амалой шалостях. Но потому что даже в дошкольном возрасте она в своем стремлении к свободе была похожа на птицу, готовую разбиться о прутья клетки в попытках ее покинуть. Тогда Амала не придавала значения фамилии Лалит, и только после приезда и рассказа Приянки о семье Дубеев за приветственным ужином соединила эти две точки одной линией. Забавно, вдруг вспомнила Амала: при их первой встрече много лет назад в Клифаграми пятилетняя Лалит потребовала, чтобы они называли друг друга сестрами. Девятилетняя Амала сочла это прихотью малолетки и манипулировала этим, говоря, что не будет ее сестрой, если Лалит немедленно не уступит ей качели. При этом девочка почти ничего не говорила о своей настоящей семье. Мол, где-то есть брат, которого она видела пару раз в жизни, и отец, который приставлял к ней нянек, следивших за каждым ее шагом. Возможно, «сестринство» появилось от того, что Лалит слышала от старших о предназначении Амалы; возможно, просто скучала по родным людям. Но спустя годы Амала задалась вопросом: если уж капризная и самодовольная Лалит была так глубоко ранена холодностью брата и отца, насколько хуже они были на самом деле? На приеме в честь возвращения Амалы в Индию Лалит не было. Приянка сказала, что она выпросила у Девдаса, не без помощи дяди Вимала, возможность стажировки за границей. Она приезжала на свой праздник всего лишь на пару дней, и семья расстаралась, широко отмечая ее 21-летие. Даже архитектурная махина замка казалась переполненной светом, шумом, суетой; вся дорога была заставлена прибывающими машинами. Водитель открыл дверь, Арьян помог выйти сначала своей жене, потом и Амале. Приянка улыбнулась ей через плечо: — Не отставай. Таким тоном Чаухан обычно подгоняла Сану на рынке, и если бы у Амалы было чуть больше самомнения и чуть меньше симпатии к служанке, она бы непременно оскорбилась. Однако Амала лишь закатила глаза. Просто эта мачеха еще не знала, что Золушка за ее спиной уже давно обута в оба хрустальных башмачка. Но даже наряд от феи-крестной едва ли мог соперничать с пышностью и размахом праздника за дверьми особняка. От переизбытка запахов, голосов и ярких цветов у Амалы едва ли не закружилась голова. Цветочные гирлянды спускались вдоль белоснежных колонн с парчовыми драпировками, узорчатые ковры покрывали каменный пол террасы под открытым небом, гости сверкали шелками и украшениями. Амала едва подавила желание вцепиться в сари Приянки, следуя за ней через толпу, просто чтобы не утонуть в ощущениях, но вскоре заметила, что толпа расступается сама. Должно быть, кто-то узнал Амалу, шепнул в сторону, фамилия «Басу» разнеслась, как цветочная пыльца по ветру пересудов, и вот уже несколько пар глаз провожали ее спину или встречали попытками поймать ее взгляд. Амала невольно распрямила спину и занавесила лицо бесстрастной маской, как делала в школе, когда проходила мимо компании хулиганов, дразнящих ее за индийское происхождение. Здешние компании не желали ей зла, но и своей она еще не стала, поэтому ощущения в соседстве с ними мало отличались. Чауханы подвели Амалу к центру праздника — небольшому импровизированному шатру из полупрозрачных поднятых вверх шелковых балдахинов, где на диванах перед столиком с угощениями сидели молодые девушки. — Юная госпожа Дубей, — заговорил Арьян, сложив руки лодочкой. — Долгих вам дней благоденствия! Он явно обращался к Лалит, и Амала за его спиной лихорадочно пробежалась взглядом по лицам, пытаясь между белыми и красными ажурными рисунками-тилаки на лицах увидеть черты, принадлежащие старой приятельнице. Но узнала лишь, когда она выпрямилась на подушках и подняла руки к лицу, произнеся: — Благодарю вас. И Амала с трудом признала в этой изящной, величавой красавице мелюзгу Лалит. Если альфы были хищниками в мире людей, то Лалит определенно была чёрной пантерой среди тигров-Дубеев; ее кошачий взгляд стал еще более томным с годами, а тёмную кожу и русые волосы оттеняли прозрачные дубеевские глаза. Лалит была воплощением состоятельной барышни — в лавандовом, будто прозрачном сари, с браслетами, что закрывали руки едва ли не по локоть и звенели при каждом ее движении. Но ее красота не отличалась женской мягкостью, она так же хищно бросалась и царапала глаза смотрящего. Легко было засмотреться на пухлые губы, графитный росчерк бровей, придававших ей яростное выражение, в подведенные сурьмой пронзительные глаза. И было легко их возненавидеть, почувствовав заложенный в них вызов. — Вы принесли мой подарок? — ухмыльнулась Лалит, и Арьян мотнул головой себе за спину. Амала не успела понять, что речь о ней, пока Лалит не расплылась в улыбке, поднимаясь ей навстречу, и называя ее по имени. — Амала Басу, наконец-то, сестрица. Не давая ей ответить, Лалит, что оказалась почти на полголовы ниже Амалы, решительно обвила руки вокруг ее плеч в крепком объятии. Аромат молодой альфы был похож на смесь сочного в своей горькости грейпфрута с сладковатым, древесным сандалом. Но даже сквозь его резкие тона пробивалась хорошо знакомая терпкость вишни, оставшаяся на ее сари. Разумеется, Амрит наверняка успел обнять сестру в ее праздник. Амала прикрыла глаза, прогоняя навязчивые мысли: «он не пускает тебя в свое пространство, омега; он находит время для других, но не для тебя», распутывая клубки ревности и сердечной тоски до того, как они успеют затянуть в узелки ее мысли. Ей было так важно почувствовать хотя бы след его существования рядом с собой, фантом желанной реальности; и одновременно она отвергала свою слабость, потому что не находила себя достаточно виновной для такого наказания. Если кому и стоило раскаиваться и страдать, так это Дубею. — С Днём Рождения, — произнесла Амала, внутренне одергивая себя и возвращая внимание к происходящему. Лалит ослабила объятья, но не отпустила ее, необычайно крепко сомкнув пальцы на локте омеги и обратившись к Чауханам: — Я могу оставить Амалу рядом с собой? — И судя по тону ее вопросу, на отказ она не рассчитывала. — Конечно, развлекайтесь! Вам, старым подружкам, есть что наверстать, — улыбнулись они друг другу, и Чауханы попятились в сторону. От Амалы не ускользнуло, что когда почтенная чета развернулась спиной, польщенная улыбка Лалит сменилась на явно более привычное выражение превосходства. Потянув Амалу за собой, именинница усадила новую гостью прямо рядом с собой, жестом потеснив одну из подружек; однако ее выражение не только не смягчилось, но даже заострилось, когда она обратилась к Амале. — Наконец-то. Какого черта ты сбежала в Англию? Я думала, мы сёстры, — с ходу недовольно выпалила Лалит, словно все 14 лет только и грела этот обиженный вопрос на языке. — Ты же знаешь, что меня увезла мама. — Не знаю, мне все равно. Ты нужна была здесь. Мне, брату и всем остальным. — Лалит мельком бросила взгляд на девушек за диваном. Судя по их виду, впрочем, никто в Амале здесь не нуждался. Их взгляды были в равной степени настороженными и любопытными. Это были девушки примерно их с Лалит возраста, наверняка — дочери уважаемых семей, самый цветник индийской элиты. Амала знала только Джаю Банерджи и обменялась с ней кивками, благодарная за хотя бы одно знакомое лицо. Племянница Приянки была самой молодой среди них, и Амала невольно задалась вопросом, не была ли она сама здесь самой старшей. Даже при том, что некоторые из подруг Лалит были замужем. — Но ты ведь тоже уехала, — наконец, ответила Амала. Ей не слишком нравилось вести диалог на столь личные темы при всех, но если Лалит хотела выяснить старые претензии именно так, то Амала не собиралась отступать. Ей бы всегда нашлось, что ответить — особенно очередной альфе Дубеев, которая считала ее своей собственностью. — Хотя наверняка твой брат и остальные тоже нуждались в тебе здесь. Лалит цокнула, и это можно было равно истолковать ее как недовольство и как скепсис. Причем второй вариант могла узнать только Амала — помнившая робкие, первые задушевные разговоры двух девочек на темы, которых не должно быть у детей в любящих семьях. Конечно, о ее здоровье и безопасности заботились, Амрит даже был готов убить того, кто хотел причинить ей вред, но любовь проявляется не только в широких жестах, а в каждодневных, маленьких мелочах и компромиссах. И Амале не всегда казалось, что она смогла бы донести эту мысль до горделивого и властного Дубея. — Мне позволили уехать, — ответила Лалит. Но ее настороженный тон немного смягчился, и она повернулась к остальным, наконец-то замечая, что они с Амалой не одни. — И теперь нам всем есть что наверстать, не так ли? В ответ раздались нестройные звуки согласия. Теперь, когда напряженный диалог был закончен, Амала смогла рассмотреть свою компанию поближе. Праздники были местом, где можно было показать себя и достаток семьи во всей красе, и эта краса звенела украшениями, струилась шелками юбок и сари, укрывавшими плечи или темные прически: от простых, но элегантных кос с вплетенными туда цветами и лентами до высоких, в американском стиле начесах с драгоценными заколками поверх. Амала с ее практически свободными волосами и лишь убранными от лица прядями тоже была не одна. Сана настаивала на одном из самых дорогих нарядов — сложной фактуры, светло-голубого, очень холодного льдистого цвета, оттенявшего гладкую смуглую кожу, но с коротким полупрозрачным сари, легко превращавшимся в шаль. Теперь Амала была рада, что поддалась ее уговорам, потому что образ, который казался Амале перед зеркалом в спальне перегруженным и даже вульгарным в своем избытке украшений, здесь всего лишь не уступал другим. Впрочем, среди традиционных индийских силуэтов было и место для самовыражения: одна девушка была одета в наряд необычного, современного фасона, другая выбрала шаль с необычным принтом в модном азиатском стиле. А одна девушка сидела, медленно обмахивая себя веером из павлиньих перьев, и их перламутровые «глаза» переливались от ее движений. — Амала, сколько ты жила в Англии? — обратилась к ней девушка в сари с азиатским орнаментом, пока Лалит подзывала к себе слугу и просила принести еще напитков и закусок. — Четырнадцать лет. — У Амалы идеальный английский, — с гордостью отметила Джая. Амала бросила ей красноречивый взгляд, просящий не хвалить ее раньше времени, но в душе была ей признательна. Либо Приянка не успела донести до племянницы новости об измененном статусе Амалы, либо Джае тоже было все равно, но Амала в любом случае ценила доброту девушки. Когда она по приезде скучала по компании Кирана, ее утешением становилась именно Джая — потому что в ней было такое же зерно добра, дающие свои ценные плоды кроткости на благодатной почве огромного сердца, что и цвело в сердце Кирана, который часто бывал терпимее и рациональнее самой Амалы. Наверное, если бы они были знакомы, то обязательно понравились бы друг другу, вдруг подумала девушка: Кирану, от природы уступчивому и заботливому, нравились такие же тихие девочки, которых он мог бы оберегать — и которыми мог бы любоваться, как замечала Амала. Красавица Джая подходила по всем параметрам, и наверняка считалась завидной невестой. Ведь даже в их первое знакомство она смотрела на Амалу как на человека, а не как на обезьянку в витрине, которой наследница Басу чувствовала себя сейчас. Некоторые взгляды, прикованные к ней, были доброжелательными, некоторые недовольными, но никто не остался равнодушен к появлению нового лица с интригующей биографией и многообещающим будущим. Амала покосилась на Лалит, но та больше не жаждала внимания Басу и откинулась на подушки, наблюдая за затевавшимся разговором. Она была единственной альфой в компании омег и бет, и хотя биологический пол собравшейся компании совпадал, противоположность из предназначения усиливала эффекты друг друга. Лалит, несмотря на юный возраст, была безоговорочным лидером, а другие девушки стремились ей угодить. Так что госпожа Дубей сидела не с видом матери, следящей за детьми, или учителя, но с видом льва около своего прайда. Возможно, даже ждала зрелища расправы над загнанной к ним антилопой, но этого удовольствия Амала бы ей не доставила — ведь она сама тоже умела охотиться. — Но сари все равно сидит на тебе, как родное, — сделала ей комплимент другая девушка, и Амала благодарно кивнула. — Ты жила прямо в Лондоне? — спросила другая. — Да, помогала в магазине моей матери. — Ты работала?! — Совсем как европейка! — Вы были настолько бедными?! — То-то кожа белее не стала, — хмыкнула та самая с павлиньим веером, тут же пряча смех за изумрудными хвостами. Амала выгнула бровь от неожиданной грубости, но не успела и рта раскрыть в свою защиту. — С чего же коже дочери Темной Матери, богини Кали, быть светлой, как у какой-то чужестранки? — мгновенно парировала за нее Лалит. Амала едва сдержала желание украдкой посмотреть на свои руки: она была не темнее Лалит, да и никогда не считала свой природный золотой загар недостатком. Скорее, наоборот. Впрочем, задумываться об этом Амала тоже отказывалась, и сфокусировалась на дальнейшей беседе, принимающей интересный оборот. Та девушка хотела задеть ее, и Амала не приняла ее слова близко к сердцу. — Говорят, род Басу имеет божественное происхождение, — продолжила тем временем Лалит, посмотрев на Амалу. — Разве это не причина, по которой вы — одни из самых влиятельных в Бенгалии? — Я думаю, дело скорее в нашей верности Махакали, — хмыкнула в ответ Амала и наклонила голову к плечу, кокетливо касаясь пальцами лба — сосредоточения ума и хитрости. — И, возможно, в нашей деловой хватке. Лалит рассмеялась, довольная ответом. Тема Англии оказалась закрыта с напитками, появившимися на их столе. Чувствительный нос Амалы уловил алкогольные пары, доносящиеся из непрозрачного кувшина, и она спешно замахала рукой слуге, который уже склонил носик сосуда к ее бокалу: — Я не пью. Не нужно. — Мы никому не скажем, — по-своему истолковала ее отказ Лалит. От этого издевательски прозвучавшего утешительного тона по компании пробежался смешок, и даже Джая вздохнула — она искренне наслаждалась компанией старших уважаемых девушек, но от того, как Лалит подначивала Амалу, ей было неудобно и неприятно. — Я просто не пью. Вернее, редко, — спокойно возразила Амала. Ей не хотелось посвящать присутствующих в истинные причины: от рекомендаций доктора до течки, перед которой организм был особенно уязвим. И назвала причину, которая тоже, впрочем, была истинной правдой. — Но сейчас мне бы хотелось оставаться в ясном уме. «Чтобы выдержать все порции яда, слитые в мой бокал», — закончила про себя Амала, прямо глядя на Лалит и не утруждаясь лживой улыбкой, а та явно почувствовала все, что осталось недосказанным. И ответила Амале таким же долгим, лишенным веселья взглядом. Все происходящее, вынуждавшее Амалу доказывать свою значимость людям, мнение которых не имело для нее значения, не радовало ее, и она не стеснялась показывать свое настроение будущей золовке. Сестре, как просила называть Лалит в прошлом. Единственное, что удерживало Амалу не только в рамках вежливости, но и за этим столом в принципе — нежелание привлекать к себе внимание и делать себя, а заодно и Дубеев, темой горячих пересудов на ближайшее время. Да, Амала согласилась стать частью индийского общества и играть по его правилам, но у нее были свои козыри в кармане. И их масть, кажется, совпадала с Лалит. Все больше с каждым разговором на девичьи темы, в которых юная Дубей даже не пыталась казаться заинтересованной, с каждой реакцией и произненными словами Амала утверждалась во мнении, что та тайно надеялась снова найти в ней союзницу из детства. Это было сложно, учитывая, что обе девушки обладали нелегкими характерами, не доверяли и не открывались так просто, в том числе и друг другу. Лалит продолжала порой поддевать Амалу словами — но после ее резкого ответа девушке с веером никто не решался поддевать Амалу вместе с ней. Все-таки брат и сестра ужасно напоминали друг друга. И пикировка с Лалит не могла отвлечь Амалу от мыслей об Амрите. К сожалению, на ее запястье не было часов, чтобы посмотреть, сколько времени прошло с ее приезда на праздник: по ощущениям могло быть и двадцать минут, и двадцать часов; новые впечатления, переизбыток давления на ее сенсоры и нервное напряжение изматывали, но и слуга к ним подошел только что, а значит, вечер только начинался. Рэйтан обещал, что она «узнает, о чем думает Амрит»; но загадочная формулировка, как с досадой поняла Амала, не обязательно подразумевала личную встречу. Она цеплялась взглядами за проходящие мимо их шатра лица, хотя знала, что отведет от Амрита глаза, едва встретится с ним. Не помогало и то, что остатки аромата Амрита на Лалит, будто черный волос, упавший на ее светлое сари, продолжал раздражать ее нос, искрами взрываться в груди как после шампанского. Однако открыто оглядываться по сторонам ей мешало внимание со стороны ее собеседников: нет сомнений, они бы точно с первой попытки нашли ее слабость, коль скоро мир женщин в патриархальном мире вертелся вокруг мужчин. А Лалит и догадываться не нужно было; в конце концов, младшая Дубей и так провела последние несколько лет, постоянно дразня Амрита на тему его сбежавшей Истинной. — Не волнуйся. Брат не увидит тоже, — произнесла она, беря в руки бокал с вином. — Он пока не может диктовать тебе, как себя вести. — Я знаю, что не может, — ответила Амала. Однако Лалит хотелось оставить последнее слово за собой: — А еще он не может подходить сюда. Это наше с ним правило. Чтобы он не смущал моих подруг и не мешал нам веселиться. От мысли, что Амрит Дубей мог кого-то тут смущать, Амала мгновенно вскипела. Наверняка ее глаза сверкнули янтарными молниями, но шумный вздох она сдержала, стараясь ни единой мышцей лица или звуком выдать своей ревности. Дубей упомянул однажды, что у него были партнерши до нее, но только сейчас Амала поняла, что значила эта информация. Она отказывалась воображать себе чужие руки на его теле — и уж тем более его руки на чужом; но от мысли, что кем-то из его бывших могла быть одна из присутствующих девушек, крепко застряла в голове. Чем же они тут развлекались? Интрижками с Дубеем? Или даже отношениями? Гневный вопрос застрял в горле, но Амале некому было его здесь задавать. Лалит не была ее союзницей пока что, а Джая была слишком молода, чтобы знать подробности. — Но, конечно, если тебе так сильно хочется быть рядом с братом, можешь идти искать его, — закончила Лалит, и Амала хмыкнула. Злость клубилась под ребрами, не вырываясь наружу, но выжидая. Когда Амрит покажется рядом, его ждал шторм с поверхности ее души. А пока что Амала с легкостью пожала плечами, будто на душе не висел гранит накопившихся проблем, откинулась на подушки и подмигнула Лалит: — Зачем? Это твой праздник. Я буду делать то, что ты скажешь. Ведь Рэйтан не просто так пел диферамбы ее Шакти, и Амала знала, что к богам лучше прислушиваться. Она не любила манипулировать биологией предназначений, но знала, что такие слова, сказанные омегой, могут превратить железных альф в топленое масло. Они могли скрывать реакцию, раздуваться от гордости, отказываться, смеяться — но химия феромонов не могла врать. Как и психология, ведь Лалит особенно надо было это услышать. Этой силе, воплощенной и запертой в женском теле, притесняемой в собственной семье, Амала сочувствовала и очень хорошо ее понимала. Даже сейчас, потому что в их неявных стычках слышала не только ее одержимое стремление к независимости, но и жажду признания, которое Амале хотелось ей дать. Они обе это заслужили. Не сказать, чтобы разговор потеплел после того, как Амала довольно прямо предпочла компанию Лалит — компании Амрита. Но какой-то довлеющий над ними вопрос будто бы оказался закрыт, и Лалит заметно оживилась. Благодаря своей жесткой, где-то грубой и слишком прямолинейной манере общения, Лалит была не душой компании, но ее предводителем — той, что могла обрубить разговор или начать его, той, которой всегда давали сказать и смех которой определял общее настроение. Женщины-альфы обладали своей особой, редкой харизмой, и природная привлекательность Лалит удваивала этот эффект, под влияние которого попала даже Амала. Она тоже не стеснялась выражаться прямо, спорить, и вдвоем они нашли поддержку друг в друге, которая постепенно разбалтывала им языки. Амала рассказывала истории из Англии, которые никогда бы не смогли произойти с девушкой из состоятельной индийской семьи и ужасалась в ответ интригам, которые плели друг против друга молодые невестки и их свекрови. К ним часто подходили гости с пожеланиями, и стоило им удалиться, Лалит говорила о каком-то случае или слухе, связанным с ними — часто делая конкретные пояснения для Амалы. А если появлялась возможность отвлечься, Амала сама склонялась к Джае и тихонько спрашивала ее насчет личностей девушек за столом. Не все из них принадлежали к семьям из Дюжины, поясняла Джая полушепотом ей на ухо; но какие-то были дочерьми, сестрами, а то уже и женами чиновников, врачей, бизнесменов и ученых. Они учились вместе с Лалит или пересекались с ней в течение жизни, и собирались вместе в кружок ее… Джая замялась. «Не то чтобы подруг, скорее, свиту», — наконец, сказала совсем тихо, и Амала прекрасно поняла, что она имела в виду. — Амала, — вдруг выдернула ее из этого разговора Лалит. Она заметно разрумянилась, хотя вина на их столе больше не было. Девушки, скрываясь от осуждения других гостей, явно старались соблюдать меру. — Как думаешь, о чем они говорят? Она кивнула на двух пузатых мужчин в цветастых чалмах, важно беседовавших друг с другом и периодически поглядывавших на их шатер. Амала сразу поняла, что имела в виду Лалит. Это была их детская игра: они ложились животами прямо на землю, наблюдая за труженниками-муравьями, или цеплялись за ветки деревьев, наблюдая за хлопотами птиц над гнездами. И озвучивали их разговоры, как показывали в мультфильмах по телевизору. «Я обнаружил целый клад ягод! Поспешим, господа! Время запасаться провизией перед войной с Красным Раджой!» — басовитым голосом пародировала Амала муравьиного генерала под звонкий смех Лалит. Теперь их подопытными стали важные господа на приеме в ее честь, но Амала хихикнула с прежним задором, сразу же включаясь в игру. — «Как вы думаете, что определяет значимость мужчины, объем чалмы или объем живота?», «Объем живота включает в себя больше шоколадных бурфи, дорогой господин», «Но в чалму можно спрятать бурфи, которые не влезли в желудок», «Отличная мысль, ее стоит опробовать»… Лалит смеялась, как тогда в детстве. В таком настроении их обнаружил Рэйтан, как обычно возникнув рядом будто из воздуха. Амала оборвалась на слове, чуть не закашлившись, и выпрямилась, как перед учителем, заставшим детское баловство. Вести себя с Рэйтаном как прежде было сложно: она всегда помнила теперь о его божественной сущности и его присутствие, даже в человеческом облике, все еще немного давило. Пусть Рита-Шива и не говорил, что требует теперь к себе особого отношения, но он в принципе редко говорил прямо, а боги обычно не просят у людей уважения с вежливым «пожалуйста» — они требуют, когда уже слишком поздно исправлять ошибку, спускаясь громом и молнией в туче своего гнева и обязательно проводя показательные казни. — Долгих дней благоденствия, Лалит, — улыбнулся Рэйтан имениннице, и та склонила голову в ответ. — Я хотел напомнить, что вскоре начнутся поздравления. Я полагаю, вы с вашими гостьями исполните танец, как обычно? — Конечно! — Лалит выпрямилась. Ехидство совсем пропало из ее улыбки — как и ожидалось, Рита-Шива был единственным, перед кем она не ерничала. Сложив руки, она как будто даже кокетливо склонила голову на бок: — Какой танец вы посоветуете, господин Вайш? — Танец исполнения желаний всегда приходится кстати, — ответил Рэйтан, наклонившись вперед, как будто и сам сообщал ей секретную информацию. Амала была готова поклясться: человеческие эмоции приносили Рита-Шиве искреннее удовольствие, их радость заряжала его, будто солнечная энергия питала батарейку — наверное, именно так боги живут на человеческих молитвах, на восторге от соединения с божественным, а не на одном лишь рабском повиновении. А еще Амала знала, что будь Рита-Шива человеком, он бы ходил по дороге, устланной осколками отданных ему девичьих сердец. Неудивительно, что именно Рэйтан озаботился исполнением танца. Танец играл в Индии одну из важнейших сакральных ролей. Считалось, что энергия жизни и есть танец — тандава, танец Шивы, в котором он создал мир, а потом, войдя в экзальтированное состояние, его разрушит. Концентрация и владение телом равняли танец с йогой, но набор сложных движений, которые учились с раннего детства, были наполнены смыслами, а их последовательность сама по себе была молитвой из жестов. Танец заставлял забыться в упоении, соединиться с единственным искусством, не имеющим осязаемой формы — музыкой, живущей по-настоящему только в голове тех, кто ее слышал. Танец мог быть полем ожесточенного боя и страстной любви. Амала училась традиционному танцу наравне со многими науками и умениями, надлежащими благородным барышням, но именно он давался лучше других. Она знала все мудры и хасты рук, все позы и движения, все лица и взгляды, вдохновляла своими успехами учителей приезжать к ней из известных школ Калькутты в деревню давать ей специальные уроки. В Англии Амала не прекратила занятий, хоть и умения ее превосходили многих местных преподавателей. Она ходила в студии, открытые индийскими диаспорами, занималась дома. Иногда они с мамой включали песни и танцевали до упаду знакомые хореографии из бенгальских праздников или импровизировали под болливудские хиты. Танец исполнения желаний был одним из самых простых, но требовал мастерства, которое не приходило с механическим разучиванием повторяющихся движений. Изгибы спины, удары бедрами, наклоны головы и скорость сменяющихся на ловких пальцах мудр — это имело гораздо большее значение для храмового танца, нежели мастерство танцора. Он исполнялся повсеместно и допускал широту трактовок — от древней классической индийской хореографии до включения современных движений из популярного нынче диско, но тем самым лучше всего показывал индивидуальность танцующего. Раньше каждый с легкостью мог отличить в толпе прилежную ученицу от лежебоки, образованную девушку от крестьянки… Соблазнительницу, способную раскрыться под нежностью прикосновений, от равнодушной льдинки. Амала, захваченная трепетом возможности потанцевать, поймала устремленный на нее лукавый взгляд Рэйтана и поняла, что они думали об одном и том же. И любые опасения, которые у нее были, получили ответы и развеялись по ветру, иссохшие без питавших их сомнений. «Что, если я сделаю что-то не так?» — «Это танец свободы, Амала». — Ты ведь присоединишься? — Лалит тоже повернулась к Амале, увидев их с Вайшем безмолвный диалог. — Ты была лучшей в детстве. Уверена, ты будешь лучшей и сейчас. — Не уверена насчет этого, — усмехнулась Амала, — Но буду рада составить компанию в поздравлениях. — Тогда, господин Вайш, вы передадите, что мы будем готовы через тридцать минут? — Лалит поднялась с места и потянула за собой Амалу. — Я хочу переодеться. Рэйтан кивнул, обещая помочь, а Лалит кивнула Амале на двери во внутренние покои замка. Младшая Дубей не спрашивала, последует ли Амала за ней — отчасти, потому что не привыкла в принципе принимать отказы, отчасти, потому что правила на сегодня Амала определила сама, поддаваясь любым пожеланиям Лалит. Разумеется, никто не ожидал, что Амала будет помогать Лалит одеваться. Она была кем-то вроде компании, глазами со стороны, которые должны были сказать, чего не хватает наряду. А еще — той, с кем давно пора было остаться наедине, подальше от праздника и праздных ушей и глаз, следящих за взаимодействием будущих родственниц. Многие бы сказали, что Амале повезло с отсутствием свекрови, ведь это делало ее главной женщиной в доме; но тут же иные поправили бы, что с такой золовкой, как Лалит, и никаких свекровей не надо. Все это представление за столом было проверкой на стойкость и лояльность, и хотя Амала не считала, что у Лалит было право устраивать какие-либо тесты, ей не стоило труда пройти его. Интересно, какой был следующий ход «сестры»: признать ее успехи? Наоборот, сказать, что Амала всё сделала не так? Или — что было больше в стиле Лалит — устроить ей новое испытание? Да, определенно последнее, решила Амала, когда Лалит обернулась к ней посреди коридора. — Как тебе здесь? — кивнула она на каменные стены, украшенные терракотовыми выпуклыми панно, фигурной врезкой и нишами цветного камня, с окнами в громадных арочных проемах, кружевной рельеф которых напоминал о временах могольской культуры. Архитектура и убранство впечатляли, и Амала не знала, как выразить это на ходу, несколькими словами. — Невероятно, — честно сказала она. — Я не думала, что окажусь в таком месте. Ты же видела, у нас в Клифаграми нет своего замка. — Я никогда не понимала, почему, — ответила Лалит, замедляясь, чтобы поравняться шагами с Амалой. — Басу ведь состоятельнее Дубеев. — Бабушка говорила, что наша семья терпеть не может устаревшие вещи, — хмыкнула Амала. Поэтому Басу обновляли свои дома, свои машины, и даже уклад своих семей вместо того, чтобы запираться в старинных замках. — Что ж, возможно, брат позволит тебе и здесь что-нибудь поменять, — пожала плечами Лалит. — Ведь ты будешь здесь хозяйкой. И с этими простыми словами осознание, что значил на самом деле этот дом, упало на Амалу, будто люстра сорвалась с прогнившего крючка. Она чуть не остановилась, новым, паническим взглядом охватывая масштабы того, что в будущем станет ее. Каково будет прогуливаться по старинным залам, рассматривать этот антиквариат? Приказывать слугам снимать выцветшие от многих лет парчовые занавески, чтобы устроить большую стирку? Амала поспешно отвела взгляд от окон и наткнулась на кошачью улыбку Лалит. Ей не стоило трудов догадаться, о чем думала «сестра»: это и был ее экзамен. — Тебя это бесит? — прямо спросила Амала. — Нет, — невозмутимо ответила Лалит. — Лучше ты, чем какая-нибудь безмозглая профурсетка, которая может только прислуживать и обвешиваться золотом. С тобой хотя бы можно договориться. — Если ты хотела что-то у меня попросить, стоило начинать наше общение с другой ноты, — не могла не заметить Амала, заходя с Лалит к ней в комнату. Та, захлопнув дверь перед носом служанки, развернулась к Амале. Невидимая пелена притворства окончательно упала куда-то в мягкий ворс ковра, и даже голос Лалит изменился, став более отрывистым и низким, словно она больше не думала, прежде чем говорить. — Поверь, я сделала тебе одолжение, — фыркнула она. — Эти змеи сожрали бы тебя за твоей спиной. Я, по крайней мере, сразу показала тебе, что они из себя представляют. Амала закатила глаза. Это была самая альфовская вещь на свете — сделать из своей заботы поле боя, одолеть всех врагов, размахивающих крыльями ветряных мельниц, и ничего при этом не объяснить, как будто Амала должна была прочитать их мысли. В то время как единственное, что на самом деле нужно было сделать — так это поговорить. Да, самая альфовская и дубеевская в особенности вещь на свете. — К тому же, я злилась. До сих пор злюсь, — небрежно бросила Лалит, отвернувшись к шкафу. Амала подумала, что она, возможно, намеренно прятала лицо. — Говорила брату о тебе всякие гадости. Завидовала тебе. — Почему? — Потому что ты уехала, а я нет. — Лалит достала разноцветный комплект из блузки и юбки. — Потому что твоя семья отстаивала тебя. А меня — нет. — И где эта семья сейчас? — развела руками Амала. — Ничего не меняется само по себе, ты ведь и сама знаешь это. Мы должны по крайней мере пытаться. — Именно поэтому ты мне нужна, — подхватила ее мысль Лалит. Амала, которая подошла к ближе, чтобы помочь ей отстегнуть сари от спины, замерла. — Когда придет время, ты поможешь мне внести эти изменения. — Какие еще изменения? — с опаской поинтересовалась Амала. Приглашение в гости могло оказаться шагом в скрытый в листве капкан: Лалит заманивала ее в неизвестную ловушку против ее собственной семьи, и Амала не думала, что их сестринские отношения стоили такой жертвы. — Ты поможешь мне выйти замуж по собственному усмотрению. Подхватив наряд, Лалит скрылась за ширмой и оттуда принялась объяснять: — Не волнуйся, я не собираюсь выходить по любви за какого-то дурака. Я буду выходить замуж по расчету. Но, — ее голова выглянула из-за створки. — По моему расчету, а не отца или брата. — И снова исчезла. — Я знаю, что брат будет учитывать мое мнение при выборе жениха и даже пойдет на мезальянс при других выгодах. Он сможет надавить на отца. Но мне нужно, чтобы кто-нибудь в нужный момент надавил и на брата, понимаешь? — Разве омега вообще может решать что-то за альфу? — Конечно, нет! — Снова воодушевленное лицо Лалит показалось из-за шелковой ширмы, сбивая Амалу с толку своим ответом. — В этом и весь смысл! Я же сама альфа, почему я должна буду подчиняться вам с братом? Выйдя из-за ширмы, она похлопала Амалу по плечу. — Я потому и прошу тебя, сестричка, быть хорошей омегой и послушаться меня. — Сталь в глазах Лалит блеснула лукавством, а Амала едва подавила дрожь. Видимо, не только она могла манипулировать инстинктами предназначений. — Хорошие омеги знают, как направить своих альф к правильному решению. А я уверена, тебе ничего не будет стоить крутить братом, как тебе захочется. — Подмигнув, Лалит отошла к столику, меняя украшения в носу и на руках. — Знаешь, даже когда я называла тебя уродиной, он всегда меня одергивал, хотя не знал, вдруг я права. — Ну спасибо, — с сарказмом вырвалось у Амалы. — Что? Я же сказала, что завидовала тебе. Говорила, что тебя не привозят в Калькутту, потому что ты хромая и страшная, что ты развлекаешься в Англии, что он будет очень разочарован, когда познакомится с тобой вживую. «И судя по тому, что его нет рядом, Лалит оказалась права», — прогремел голос внутренней омеги, сходящей с ума от игнорирования альфы, и должно быть ее расстройство всколыхнуло ее запах, потому что Лалит развернулась к Амале. Она восприняла изменение в настроении на свой свет и поспешила оправдаться: — Это был единственный повод вывести его хоть на какие-то чувства. Тебе, наверное, все говорят, что омега — это сила альфы, что с тобой он будет увереннее и спокойней, бла-бла-бла, а я тебе так скажу, ты — его единственное слабое место. — Как он пережил это ожидание? — вдруг выпалила Амала. Она задавалась этим вопросом и сейчас поняла, что единственный человек, кто мог дать ей честный ответ, находился перед ней. — Тот факт, что я в Англии? — С трудом. Но мой брат не из тех, кто много говорит о своих чувствах, — заметила Лалит. Это заставило Амалу удивиться: для нее Амрит был даже слишком прямолинейным в своих чувствах и желаниях. Особенно в желаниях. — К тому же он знал, что все случится по воле богов. И знал, что когда придет время, тебя привезут обратно. — У него был кто-то за это время? — Черт, она ведь знала, что был, но ей было важно, что ответит его (и теперь, кажется, действительно ее) сестра. — Был, но ничего серьезного. И больше не будет. Вы же Истинные, ты что, вчера родилась? — Лалит закатила глаза. — А у тебя? Я брату говорила, что тебя окружают тамошние ухажеры. — У меня никого не было, и Амрит это знает. — Почему? — искренне поинтересовалась Лалит, закрепляя на поясе цепочку. — Никто не зацепил, никто не вызвал доверия или симпатии. Ты же знаешь, как там к нам относятся: экзотика, кама-сутра, покорные женщины. — Амала поморщилась. — Мы так стремимся отсюда уехать, хвалимся этим, но на самом деле мы там никто. Чужие. Вот и остается по приезде рассказывать сказки. — То есть ты жалеешь, что тебя увезли из Индии? — Нет. — Амала ни секунды не сомневалась в своем ответе. — Мне было сложно, но я по крайней мере успела понять, что могу быть самостоятельной. Хотя, знаешь, я и не жалею, что вернулась обратно. — Еще бы! Ты же вернулась не в деревню свою, а в Калькутту, чтобы быть главной в этом городе. — Амала невольно рассмеялась от пафосного тона Лалит, в котором, впрочем, не было ни грамма лжи. — А я вот собираюсь выйти замуж за иностранца. Ну или индийца с западными взглядами, не важно. — И я сделаю все, чтобы ты получила желаемое, — подмигнула ей Амала. И вдруг воскликнула, когда поняла, что Лалит идет к выходу, накинув на себя шаль. — Подожди, ты не закрепишь сари? Лалит, повернувшаяся к выходу, недоуменно оглядела себя. — Я незамужняя, мы только что это обсуждали, сестра, — удивилась она. — А незамужние не обязаны носить сари, и уж тем более не должны в нем танцевать. Я сниму его перед танцем, поэтому не закрепила. И ты снимешь свое. Я прихватила тебе браслеты! — Лалит тряхнула подолом шали, который придерживала в руках на манер мешка, и оттуда действительно послышался звон украшений для традиционного танца. — Мы же не просто танцуем. Мы любим делать небольшое шоу! Лалит, сколько помнила Амала, была действительно хорошей танцовщицей. Амала в силу старшинства была более умелой и любила считать себя наставницей Лалит, из-за чего они страшно ссорились, но на самом деле успехи Лалит ничем не уступали Амале, когда та была в ее возрасте. Сейчас она наверняка была одной из лучших, и не стеснялась подчеркивать это и эффектным появлением. Также Лалит умела быть светской львицей, и Амала поймала себя на мысли, что с удовольствием взяла бы нее парочку уроков, как покорять индийское общество. Сари, накинутое на голову, скрывало поражающий своим цветом и отделкой наряд для танца и новые украшения: чтобы уж наверняка никто не смог бы отвести от именинницы глаза. Но и другие девушки не хотели бледнеть на ее фоне. Поэтому стоило Лалит вернуться в шатер, как слуги дернули за веревки, и шелка занавесей упали вниз, скрывая их от чужих взглядов. Внутри закипела жизнь — служанки развернули свертки, где оказались браслеты и шали, и их звон наполнил замкнутое пространство. Служанка Дубеев, взяв из рук Лалит завернутые в шаль украшения, приблизилась к Амале, пока другая ловко вытаскивала конец ее сари, заткнутый под юбку. Без широкой полосы шелка, обматывающей ее тело, Амала почувствовала себя практически полуобнаженной, и холод металла, прикасавшегося к горячей коже, это ощущение усиливали. Юбка сидела на ней чуть ниже пупка, на самых бёдрах, а топ, наоборот, едва ли закрывал пару нижних рёбер. Она оглянулась: многие девушки тоже оставались в одних павадай-чаттай, а замужние крутили пояса из золотых звеньев прямо поверх сари, подчеркивая талии. Амала даже не успела спросить, насколько Лалит удобно одалживать ей украшения, или отказаться от милости — уже в очередной раз за сегодня сестра приняла решение за нее, и, кажется, проще было позволить этому стихийному катаклизму упрямства и прыти наводить собственные порядки, особенно, если возражать совершенно не хотелось. На щиколотках приятной тяжестью повисли широкие браслеты с колокольчиками, тонкая цепочка с подвесами из тигров лежала на бедрах, чуть выше края юбки — Амала узнала животное с герба Дубеев и едва ли не покраснела, избегая мыслей о том, как это можно было истолковать. Интересно, Амриту понравится видеть что-то, принадлежащее его семье, на ней? Внизу живота, прямо под тонким золотом, постепенно нагревавшимся от ее кожи, сам собой стянулся приятный тяжелый узел. Альфам нравились такие вещи: о метках, принадлежностях, собственничестве. И Амале нравилось ее носить — назло всем и даже немного самой себе. Трепет от этой незначительной детали разлился по телу сладкой, густой, горячей патокой, которую Амала решила направить в танец исполнения желаний. Разговор с Лалит оставил пищу для размышлений, и, возможно, был тем самым ракурсом на мысли Амрита, о котором говорил Рита-Шива. Избыток информации и одновременно недовольство отсутствием альфы рядом тоже было энергией, которую можно было выплеснуть в быстрых движениях по-своему сакрального действа. Танец исполнения желаний был индивидуальным разговором с богом для каждого его исполняющего, но это не обязательно было заявление о конкретной цели или мечте. Иногда это была просьба указать путь; иногда это было первым шагом к тому, чтобы решиться двигаться по нужному направлению. Иногда это было желание само по себе — танцевать. Когда объявили начало, слуги освободили площадку на небольшом возвышении от террасы и поставили светильники по краям — приближался закат, и вскоре ночь должна была опуститься на замок Дубеев. Вокруг места танца уже собрались люди, ждущие начала. К исполнению мог присоединиться любой желающий, вне зависимости от пола, предназначения, возраста и семейного положения, если он пребывал в трезвом рассудке и знал движения, но преимущество всегда давалось тем, кто был почетными гостями Дубеев или лично Лалит, поэтому Амала оказалась впереди, на месте, откуда могла превосходно видеть весь зал. Окружающий шум стих, оставив только шелест шелка, раздуваемого ветром, и шепот листьев в саду за стеной террасы. Музыканты затянули первые ноты, которые должны были помочь танцорам и танцовщицам настроиться. Многие закрыли глаза, пытаясь найти пейзажи духа за обратной стороной век, но Амала в последней попытке искала знакомое лицо в толпе. И она нашла, что искала. Издалека девушка могла прочесть расслабленное, почти скучающее выражение, с которым Амрит скользил взглядом по всем присутствующим, но когда его глаза заглянули в ее и он замер, она поняла: Амрит искал ее. Амала, которая ранее клялась, что отвернется, едва увидит его, не смогла сейчас этого сделать, даже не опустила веки, и вместо того, чтобы концентрироваться на внутренних ощущениях, сконцентрировалась на нем. Амрит Дубей и был ее внутренним ощущением, он был единственной причиной для нее вообще быть здесь. Она хотела танцевать и для него, и вопреки ему. И это и было танцем созидания-разрушения. Сложенные молитвой руки протянулись вдоль оголенного живота, мимо открытых ключиц, до самого подбородка и раскрылись цветком из гибких пальцев. А затем, с резким звуком ударных, сложились в приветственную хасту у лица, и Амала игриво улыбнулась, покачивая головой. Тончайшие переливы начинавшейся музыки постепенно освобождали ее тело от оков смущения. Первый круг бедрами был не слишком широкий, но она видела, как Амрит лишь на мгновение опустил веки, оценивая движения мышц пресса под подтянутым стройным животом. Амала начала шаги; каждое ее движение было наполнено изяществом, за которым пряталась сила. Округлые руки будто расчищали дорогу, куда опускалась ее нога, звеня браслетом. Волосы качались за спиной. Танец не был быстрым, и легко было сбиться с ритма: не доделать движение или затянуть его, наслаждаясь; Амала выверяла каждый свой жест будто по весам, соблюдая равновесие между точками, в которых застывала не более чем на мгновение. В воздухе она чертила круги ураганов, закручивающих ее здравомыслие, изображала потоки воды, уносящие ее тело в другие миры. Приседала, оставаясь в позе, которые воспеваются в древних барельефах, и покачивалась в такт, будто колокольчик на ветру. Легко подпрыгивала, придерживая юбки, и чувствовала, как бьют по плечам локоны, прикрывая грудь и щекоча ребра. Не откидывалась, но медленно растягивалась назад, растягивая мышцы живота, груди, шеи, подставляя каждый миллиметр обнаженной загорелой кожи свету вечернего солнца. Но с каждым разом — когда Амала поднималась, разворачивалась обратно к залу — она вновь ловила взгляд Амрита, не покидавший ее ни на секунду. Он не просто следил за ее движениями — он пил их досуха, царапая зелеными глазами как хвойными ветками, за которыми прятался темный лес. Лицо Амрита, казалось, не выражало ничего, кроме забвения в ее движениях. Ни радости, ни боли — только едва разомкнутые губы и неотрывно преследующий ее взгляд. Обратись к нему сейчас кто-то — он бы не услышал; тронь его кто-то — и он бы отскочил, не желающий ничьих прикосновений, кроме ее. Между ними будто натянулась нить, что оставалась прочной, даже если один ее конец оставался неподвижным, как скала, а другой стремительно двигался. Но они не передавали друг другу сообщения, не пытались о чем-то говорить взглядами или лицами; самой нити было достаточно. Красной, судьбоносной, неизбежной. И мысли, одинаковая частота которых резонировала с обоих концов: «нам не уйти друг от друга». Таков был вердикт их самих: вне зависимости от богов, судеб, злодеев и социальных ожиданий. Пусть им и потребовалось время, чтобы понять это. Они неизбежны и неотвратимы. Даже для самих себя. Поэтому она танцевала для него в той же степени, что и для себя; для него в той же степени, что и для всего мира, физического, божественного и потустороннего. Не в умоляющей жажде внимания и одобрения, хотя видеть жгучий интерес в его глазах было ей лучшей наградой. Но в силе своих достоинств и красоте хрупкости, свободная от его влияния и одновременно приглашающая ее укротить. Амале был важен один зритель, но он заряжал ее вдохновением, какое иным не могла дать и духовная практика. Амрит уже беззастенчиво скользил взглядом по ее телу, ловя каждый изгиб, каждый соблазнительный мах бедром, ее божественной загадки полуулыбки. Как поэзия передаёт чувства в образах, не называя прямо, но пронзая яркостью ощущений, так и танец был сексом в его переносном смысле, идеализированным и недостижимым. Амрит едва ли не давился собственным судорожным вздохом, когда Амала откидывала голову, показывая лебединую шею, мягкую грудь, гибкую спину, и как бы ему ни хотелось прикоснуться к ней, быть тем, в чьих руках она будет горячей глиной, гнущейся по его хотению, он умел ценить это зрелище издалека. Оно зажигало его изнутри знанием, что он может выпустить эту страстную энергию, если подберёт к телу своей Истинной ключик. Музыка ускорялась. Некоторые участники, утомившись, уходили. Круг рядел, и Амала, не терявшая ни резкости, ни ритма, оказалась в центре, приковывая ещё больше внимания. Она начала запыхаться, и капельки пота собирались на лице, на спине, на груди. Амрит быстро смочил языком сухие губы. Танец приближался к критической точке напряжения, за которой будет только звенящая тишина неявленного, божественного – момент прикосновения к трансцендентной грани, зайти за которую не способен ни один человек. Хлопки, раздававшиеся в такт хлопков танцоров, становились резче, звенели от покрасневших, раздраженных ладоней, иногда запаздывали, выходя из-под контроля. Амрит чувствовал, что и сам тяжело дышит, сердце ухает как бешеное, как будто и не было этих дней аскезы, что должна была принести ему спокойствие. Да и могло ли оно быть рядом с Амалой? Ее юбки разметались торнадо, волосы накрывали ее взмокшую спину при очередном движении, очерчивая штормовую волну в воздухе, пока блестящее от усилий тело изгибалось, и под золотой коже виднелись мышцы стройного тела. Они оба родились не для спокойной жизни, а чтобы сразиться со злом, которое было больше, чем все земное и смертное. И как он мог надеяться присвоить себе эту свободу. Когда последний звук протяжного голоса замолк и бешеный ритм барабанов затих, Амала, как и остальные, опустилась в сидящую позу, сложив руки у лица в сложную хасту, с ними замер и весь мир, остывая от свершившегося действа. И только Амрит улыбнулся, глядя, как на дергающимся от тяжелого дыхания животе переливаются в огнях светильников тигры на ее поясе. Рэйтан сказал, что сегодня он получит ответ, и Амрит был уверен, что только что увидел его.