Город обмана

Когда Амала, Рэйтан и Чауханы с Саной вышли за пределы храма, яркое полуденное солнце ослепило все еще растерянную, распаленную от поцелуев омегу. Она даже удивилась, что не врезалась по пути ни в какой столб и вписалась в проход, будто не чувствовала себя опьяненной запахами, оставшимися на ее коже от прикосновений Амрита. Другие, разумеется, не чувствовали их с такой интенсивностью; это было уделом Истинных. Что-то вроде их маленького секрета и маленького тайного оружия. Маленького наказания, могла бы сказать про это Амала, и признака надвигающейся большой беды. Басу едва накинула сари на голову, спасая и без того нагретую макушку от пекла, как Приянка протараторила: — А теперь нам нужно поспешить на чай к Самаджам. Мы уже опаздываем. Верно, Арьян? Тот оглянулся на жену и довольно неуверенно протянул: — Да?.. — А вы отправляйтесь по своим делам. Нет, не нужно идти с нами, деточка, — остановила Приянка Сану. — Останься с Амалой, лишняя помощь ей никогда не помешает. Амала едва ли не поморщилась от того, как тонкий привкус металла прошил обычно медовую речь госпожи Чаухан. Если раньше Амала была бедной заплутавшей овцой своего стада, то теперь она будто опустилась до невоспитанной иностранной девицы, которая могла случайно опозорить себя. Или, вернее, уже это сделала. Вот только Рэйтан продолжал вести себя с ней с прежним вниманием и вежливостью, Шехар, которому было велено уйти по делам, вызвался сопровождать Амалу, коль скоро им по пути, и Сана на словах Чауханов совсем не расстроилась. Скомканно попрощавшись, Амала еще некоторое время смотрела в удаляющиеся спины достопочтенных супругов и с удивлением поняла, что вопрос собственной репутации беспокоил ее больше, чем она думала. Когда человек находится под прессом обстоятельств, вариантов у него обычно немного: ломаться, гнуться или держаться, надеясь, что сила собственного хребта выведет машину из строя. Амала была сделана не из самого гибкого материала, и, приезжая в Индию, хранила внутри себя бунтарку — тот самый хребет, толстая, нарощенная сложной жизнью в Англии кость. Как будто только сопротивляясь любым попыткам сделать из нее местную индийскую девушку, она могла остаться Амалой Басу. Но, должно быть, где-то на поверхности эта детская мысль уже растворилась во взрослой реальности, где кость не ломает машину, но глина может принять ее форму, не треснув. Амала соглашалась на обязательства, приезжая сюда, и жить изгоем, презираемым местным обществом и не пользующейся уважением мужа, она не хотела. Так что, да; она могла делать глупости и даже давать Дубею целовать себя до свадьбы, но она уже видела себя его женой со всеми вытекающими из этого последствиями. Даже если большинство из них не были приятными. Выдохнув, Амала повернулась к Сане. Ей совершенно не хотелось домой, к Чауханам; даже если их там не будет, обстановка дома действовала бы на нее угнетающе. Амале надо было проветрить голову (и заодно запах Амрита с себя), потренироваться в ношении сари и привыкнуть к тому, что на ее плечах теперь есть ноша ответственности. В голову пришла идея. — Ты рассказывала про французскую кондитерскую? — Да, через пару кварталов отсюда. — Пройдемся? — Конечно, госпожа. — Вы не против? — обернулась Амала к своим спутникам. Шехар склонил голову, как обычно, молча соглашаясь, Рэйтан лишь приподнял уголки губ в улыбке: проводник тоже никогда не диктовал ей, в какую сторону держать путь. — Прекрасно. Я хочу пирожных… — «… С шоколадом и вишней», — едва ли не соскользнуло с языка нечто совершенно вероломное и неуместное, и Амала едва ли не вскричала: — … с лимоном! Сана повела их коротким путем — не в сторону старинных низких домиков, одновременно кишащих богатой культурой и удушающей бедностью, но в новые кварталы, прежде не интересовавшие Амалу. Вернее, она не позволяла себе туда заходить — боялась тоски, сомнений, осознания совершенной ошибки, на которые ее могла подтолкнуть услышанная английская речь. Но, как оказалось, переживала зря: залитые солнцем, украшенные пальмами районы ни одним камешком на мостовой не напоминали Лондон, а иностранцы, разгуливающие в цветастых рубашках либо непривычных для европейской фигуры местных костюмах, не напоминали наглухо закрытых англичан. Кроме того, основным языком, гулом поднимавшийся над прохожими, по-прежнему был хинди; английский мог соперничать разве что с бенгальским. Но путь их совсем недолго пролегал вдоль высоких каменных домов; Сана нырнула куда-то в сторону, в переулок между каменными высотками, и собиралась повести на границу с одной из главных магистралей города, как вдруг на нее буквально наскочил какой-то крупный белый мужчина. Все трое бросились на подмогу служанке, но в этом не было нужды: виновник столкновения помог ей выпрямиться на ногах и пробормотал извинения. — Роуз?! — выпалила Амала прежде, чем смогла себя остановить. Мужчина поправил очки, воззарившись на нее с не меньшим удивлением, хотя ему явно понадобилось больше времени, чтобы угадать в индианке некогда раздражающую боевую омегу из компании Лайтвуда. — Басу! Шутки судьбы становились все изощреннее. Амала, конечно, скучала по своей жизни в Англии, но когда она мечтала встретить на улице знакомое лицо, то точно не представляла себе Эммета Роуза. Этот крупный альфа был школьным другом Киллиана, партнером его многих ошибок юности, с которым они прошли школу, университет и даже поступили на службу вместе; но если Киллиан многие из них перерос — то Эммет остался на уровне узкомыслящего самовлюблённого и порой откровенно жестокого альфы, который наслаждался выданным природой превосходством и не собирался делиться своей удачей с другими. На работе с Киллианом они отвечали за разные подразделения и окончательно рассорились пару лет назад из-за мелочи, не сойдясь во мнении относительно судьбы своей коллеги. Какого-то альфу старше званием отстранили из-за обвинений в домашнем насилии над его парой-омегой, и если Киллиан — не без влияния дружбы с Амалой и Лимой — встал на сторону жертвы, то Эммет защищал альфу. Из-за этого Роуз до сих пор считал, что потерял лучшего друга из-за его «промытых омежьими феромонами мозгов» и не переставал цепляться к Амале и Лиме, если случайно пересекался с ними. Цепляться — самое правильное слово их отношений. Роуз не умел быть деликатным и тактичным ради спокойствия общей компании, и стоило девушкам оказаться рядом — осыпал их порцией социально одобряемого пренебрежения, преуменьшая их заслуги и смеясь над их природой. Лиме доставалось меньше, потому что она все-таки была бета, да и держаться против его атак ей удавалось лучше. По собственным словам, она видела его комплексы насквозь и в основном просто представляла, как раскроет преступление, совершенное им на почве ненависти; причем каждый раз преступление было разное, одно изощреннее другого, и у Амалы шевелились волосы на затылке от леденящей душу фантазии Лимы. Амале же не во что было преобразовывать негативную энергию, и она сочилась ею, стоило Эммету открыть рот — а тот, как гиена, слышал запах неприязни и боли в ее феромонах и принимался обгладывать кости. Амала закипала, срывалась на прямые оскорбления, Роуз складывал лапки, как жертва нападения, и разыгрывал флэш-роял из карт «истеричная омега», «пошутить нельзя» и «альфы нормального нет» (и нет, он не имел в виду себя; Амала слышала в его запахе, что противна ему настолько же, насколько и он ей). Словом, Эммет Роуз был замыкающим именем в рейтинге тех, кого Амала хотела бы встретить в Индии. Особенно, когда она действительно была в расшатанном состоянии, не понимала шуток, и ее альфа точно не был нормальным. Но он уже смотрел на неё, будто на диковинную зверушку, а Амала чувствовала, что проиграла стратегически важный раунд. Ведь одной из тем их столкновений было ее происхождение, когда Роуз намекал, что если ей так тяжело живется — пусть возвращается в Индию, а Амала клялась, что останется подданной Британии. — Басу, какая встреча! — Как ни странно, он был даже рад ее видеть. — Господи, хоть кто-то нормально говорящий по-английски! Амала заглянула ему за спину: в переулке виднелась жёлтая полицейская лента, стояли стражи правопорядка в форме, вполголоса что-то обсуждающие, а раздраженного вида переводчик прислушивался к их разговору и косился на спутников Амалы. — Может, ты с ними поговоришь? — продолжил говорить Роуз. — Я не понимаю ни слова из-за его акцента. Кстати, какими судьбами? Выглядишь, как местная. — Он смерил взглядом ее сари. — Я и есть местная. Моя семья родом из Бенгалии. — Так ты вернулась? Насовсем? — Эммет усмехнулся. — А почему? Так и не нашла работу? — У меня была работа. — Я про настоящую, — фыркнул Роуз. Как будто работа в семейном магазине, где Амала порой проводила по десять часов на ногах в свои выходные между занятиями в университете, была лишь семейной привилегией. — Ладно, а что тогда? Замуж? Амала пожала плечами. Они с Эмметом, разумеется, вкладывали разные значения в эту фразу. Для нее замужество было попыткой наконец-то найти свое место, раз уж сама судьба подсказала ей, как найти Истинного; новым полем боя, где Амала планировала добиться от окружающих людей и в первую очередь от Амрита, который никого не любил сильнее, чем себя, уважения и признания; и в то же время приключением, в котором их с женихом попытка узнать друг друга получше чуть не закончилась добрачным сексом с ней в виде активной участницы. Но для Роуза брак был способом ограничить омегу в ее правах, чтобы ничего не мешало хрупким альфам чувствовать себя правителями на вершине мира, даже если они взбирались туда по костям более слабых. И сейчас Амала не могла ни соврать ему, ни согласиться — как будто была живым подтверждением его принципов, по которым омега была неполноценной без альфы. — Поздравляю тебя! — искренне воскликнул Эммет. — Правильно, ты молодец. Это большая удача в твоем возрасте. Тем более в Индии. Здесь же, кажется, уже в шестнадцать первого рожают? — хмыкнул он. — А ты все такой же мерзкий, — не сдержалась Амала. — Я? Это не мои традиции, Басу. Я это не поддерживаю. И искренне рад, что ты нашла себе явно очень прогрессивного мужа. Вот только не обидно было тратить время на учебу? Или иностранный диплом — часть омежьего приданого? В словах Эммета сочилась насмешка над ее постоянной борьбой, над ее возрастом, над ее культурой. Амала почувствовала, что начинает тяжело дышать, а щеки краснеют от гнева и стыда от унижения. Она едва успела прийти в себя после большой загадки, насколько ей хотелось ломать систему или подстраиваться под нее, соответствовать Дубею или противиться ему; а Роуз уже сыпал ей на еще не утихшие раны соль общественных предубеждений. Хорошо, что они говорили на английском, но кто из ее спутников понимал этот язык? Эммет даже не пытался говорить тише. Амале хотелось сказать что-то умное, что сразу бы поставило Роуза на место, а не спровоцировало указывать ей на её, но вместо этого могла только огрызаться: — А тебе не обидно иметь такую большую голову и такой маленький ограниченный мозг? — Ты опять начала хамить. Тебя же просто невозможно воспринимать всерьез в этих цветастых тряпках, — хмыкнул Роуз, имея в виду ее сари. Национальная одежда, слишком открытая и странная для европейцев, казалась ему забавной экзотикой стран третьего мира, и Амала подавила волну ругательных слов в его адрес. Она и так снова сорвалась на оскорбления. — Но мне правда нужна твоя помощь, Басу. Амала не сомневалась в этом, но соглашаться не спешила. Она была бы рада влезть, почувствовать себя полезной, получить то, чем можно было занять свои изнывающие от бессилия мысли, которые не получали пищи для размышлений, кроме нарядов и непредсказуемого Дубея. Но неизвестно, что было хуже — страдать от скуки или получать новые упреки Роуза, с каждым разом втаптывающие ее в землю под его ногами. Амала оглянулась на спутников, что отошли на пару шагов назад, не мешая разговору, и наткнулась на пронизывающий своей чернотой взгляд Рэйтана, направленный в Эммета. Тени, падающие на бледное лицо Вайша, были словно глубже обычного, заострившимися, и его лицо, обычно светлое и безмятежное, вдруг показалось Амале мрачнее самой ночи. Конечно, образованный Рэйтан скорее всего понимал английский, слышал их разговор и остался оскорблен неуважением Эммета к их родной культуре и к ней, невесте Дубея, в частности. Уходить на этой ноте было неправильно. Себя и своих людей хотелось оправдать. — Ну так что тебе? — спросила Амала у Роуза, скрестив руки на груди. — Здесь кое-что произошло, в чем нас прислали помочь разобраться. Наш проводник говорит по-английски, но он явно переводит не все и не хочет убедить полицейских с нами сотрудничать. — принялся перечислять Роуз, не замечая враждебного взгляда в свою сторону. — Может они послушают тебя, местную? И ты сможешь рассказать, почему они молчат? «Скорее всего, потому что ты типичный тупой белый иностранец», — подумала про себя Амала, но в остальном — задача звучала как простое и быстрое дело. Поэтому она повернулась к проводнику англичан и сложила руки в приветственном жесте. — Намастэ. — Улыбнулась, судорожно размышляя над тем, что сказать дальше. — Он говорит, что ему недоговаривают детали дела. Можно узнать, почему? Я понимаю, что он невыносимый идиот («Эй, я понял, что ты назвала меня идиотом!» — фыркнул Эммет), но если у него есть полномочия проводить расследование, боюсь, он добьется своего. — А вы чьих будете, госпожа? — осторожно спросил проводник. Амала видела, как он рассматривал сопровождавших ее Шехара и Рэйтана; может быть, у этих лиц была репутация приближенных к Дюжине, и у нее был шанс. — Амала Басу. Племянница Кемала Басу и невеста Амрита Дубея. — Она все еще думала, что ее главный козырь — родство с губернатором, но лицо проводника просветлело на упоминании ее жениха. — Нареченная господина Дубея! Мое почтение, госпожа, рад знакомству. — Он поднес сложенные руки к лицу, и машинально Амала ответила тем же. — Тогда я расскажу вам все. Найден труп пропавшего пару дней назад британского подданного. Он обезглавлен, госпожа, так что вы понимаете всю сложность ситуации и почему Дубеи занимаются этим лично. В таких делах англичане только шум наведут. Такие, как этот, — он с неодобрением покосился на Эммета. — Не поймут. Навредят. Вы наверное знаете, уж Дубеи такие серьезные дела без внимания и наказания не оставляют. — Вот опять заладили! «Дубей-дубей-дубей»! — Эммет хлопнул в ладоши, отвлекая Амалу от попытки осознать слова «труп» и «обеглавлен»; она даже не обратила внимания, что реплика про раздражающую вездесущность Дубеев была обычно ее прерогативой. — Они постоянно друг другу это повторяют: «Дубей-дубей». Бошки у них дубовые, это точно. Что ж, Амрит хвалился не просто так: его семья была достаточно влиятельна, чтобы заниматься наказаниями за убийства, будто мафия, и никто не хотел сообщать об этом кому-то вроде Эммета. И Амала должна была быть частью этой семьи, женой и парой его главы; той, что может погрузиться в самое пекло внутренних тайн Калькутты и решать, насколько далеко продвинется расследование Эммета. Или той, которую запрут во внутренней части дома и не подпустят и близко к опасным проблемам, чтобы не забивать ее хорошенькую голову, пропищал мерзкий пессимистичный голос в голове, но Амала была не из тех, кого было так просто подчинить. Она также не умела трезво оценивать риски и опасности, считая себя чуть более способной и удачливой, чем была на самом деле, и поэтому перспектива влезть в расследование убийства не напугала ее, а представилась возможностью разобраться — в происходящем и в себе. Свинья Роуз был единственной ниточкой, что сейчас связывала Амалу и ее счастливое прошлое — шанс взглянуть на семью, с которой она собирается породниться, без влияния окружающих воздыхателей и поклонников древнего рода. А таинственная природа власти Амрита — шанс стать частью внутренней истории Калькутты и утереть нос Роузу раз и навсегда. Поэтому, не спеша раскрывать все карты, Амала обратилась к Роузу: — Расскажи, что произошло. — Я не могу посвящать тебя в детали. Я попросил разговорить полицию, а не встревать в расследование. Амала скрестила руки на груди и задрала повыше носик. — Ты работаешь на правительство как официально уполномоченное лицо, то есть слишком открыто действуешь для разведки, но твоя военная специальность подразумевает, что кому-то грозит опасность, и на кону жизни людей. Мне уже сказали, что это убийство, сказали кого убили и каким способом, да и твое нахождение здесь подтверждает, что опасность касается Британской империи и международных соглашений, но местные не пускают тебя к деталям, а значит, в равной степени и внутренних порядков Индии. И судя по тому, что ты не знаешь даже элементарных вещей о порядках в Калькутте, вроде значения слова «Дубей» или фамилии губернатора, то далеко ты не продвинешься. — Окей, Нэнси Дрю, — издевательски протянул Роуз, отказываясь признавать поражение. — Бёрг здорово натаскала тебя на уровень школьного детектива. Но даже так ты ведь понимаешь, что дело засекречено. — Тогда я выясню все сама, а ты стой и наблюдай, — хмыкнула Амала. Она кивнула проводнику, уже готовая пройти за полицейскую ленту, как вдруг Рэйтан схватил ее за локоть. Амала, вздрогнув от внезапного рывка, обернулась на Вайша. Он не успел обернуть ладонь в шаль, и его рука на ее коже была холодной — не лёд, обжигающий и хрупкий, но морской ветер, лёгкий и сильный. Рэйтан стоял совсем близко — ближе, чем когда она она оглядывалась на него в последний раз — и его глаза были такими черными, что, казалось, радужка и зрачок слились в одно целое бездонное озеро, но не безмятежного космоса, как обычно, а опасного прицела. Он впервые смотрел на нее так явно сверху вниз и сейчас казался еще выше. — Не стоит. — Сказал Вайш, и его чуть протяжные безэмоциональные слова казались приказом, которого нельзя было ослушаться. Впрочем, Амала не была бы собой, если бы поддалась внушению даже от того, кого считала надежным союзником. Она никогда не видела Рэйтана настолько вовлеченным в происходящее, но тем важнее было добраться до истины. Поэтому она выдернула руку — и Рэйтан послушно отпустил ее. — Ты пытаешься остановить меня? Рэйтан выдержал красноречивую паузу, и от силы его взгляда у Амалы пробежал холодок вдоль позвоночника. Я не пытаюсь, я могу, как будто говорил он. Но вместо этого, не изменяя привычной вежливости, произнес: — Я лишь предлагаю тебе задуматься. Там произошло убийство, Амала. Это зрелище не для слабонервных. — Я не слабонервная, — резко ответила Амала. Серьезно, количество мужчин — альф, или бет, или кем там был Рэйтан — заявляющих, что она что-то не может, начинало действовать ей на нервы. — Я видела преступления. И места преступлений. — В конце концов, она жила на окраине Лондона далеко не в лучшем районе, ее лучшая подруга работала с уголовниками, а лучший друг бывал в горячих точках. Амала кое-что знала о жизни. «Да черт подери, я видела мертвых», захотелось добавить следом, но осеклась: она все еще не была уверена, как расценивать свои ночные видения и называла их разыгравшимся воображением, которому подыгрывали Сана и Рэйтан. — Там обезглавленный, обнаженный и изуродованный труп, Амала. Это сложно даже для бывалых следователей. — А ты откуда знаешь, что там? — Они же сказали тебе, что Дубеи занимаются этим. Значит, я тоже в курсе. Амала замолчала, пристально вглядываясь в пустое, ни единым мускулом не дрогнувшее лицо Рэйтана. Он не был Дубей по фамилии, не был похож на них. У него не было родственников в Дюжине, но они уважали его, как уважали друг друга. И та царапина на плече, оставленная проклятым духом, «бхутом», если верить книгам… Амала отвернулась, прерывая свой поток мыслей. Она придумывает от скуки то, чего быть не может. — Если занимаются Дубеи, значит, могу и я? Рэйтан вздохнул. — Пожалуйста, не начинай своё знакомство с делами Дубеев с самого грязного из них. Спроси у Амрита, если пожелаешь, но без надобности не пачкайся в чужой крови сама. — Что происходит? Это и есть твой жених? — раздался за спиной голос Роуза. — Нет. Это мой друг. Мой жених — Амрит Дубей, — сказала Амала прежде, чем смогла себя остановить. Это был один из тех моментов, о котором мечтает каждая жертва издевательств — поменяться ролями с обидчиком и наблюдать, как рушится привычный порядок; как он оказывается в ее власти, нахальная улыбка сменяется мольбой в глазах, а у нее постоянный страх и уязвимость перестают сковывать тело, и вся вселенная в этот миг наконец-то начинает вращаться вокруг нее. На одно мгновение растерянность и удивление Эммета стоили того; его осознание, что он в ее городе, и его работа будет зависеть от благосклонности этой омеги, которую он ни во что не ставил. На одно обманчивое мгновение. Прежде чем Роуз пришел в себя и, не смутившись, воспользовался ситуацией: — Ты сказала — Дубей? — он вдруг нахмурился. — Тогда какого черта? Скажи им, чтобы работали! — Я лучше скажу тебе заткнуться, — рявкнула Амала. Он и Рэйтан слишком давили на нее, каждый по-своему. Как будто Рэйтан не знал, что Амрит не будет делиться с ней чем-то настолько важным и откровенным; если уж Индира никогда не делилась с внучкой делами Басу, даже не выпускала ее из деревни, так с чего бы жениху рассказывать своей трофейной омеге о делах семьи, если она еще не была даже ее частью? В их встречи Амрит говорил о себе, о величии Дубеев, но он также упомянул о наказаниях и том, что даже официальная власть им не указ. Даже закон. Даже англичане. Так что, запоздало подумала Амала, явно этика и мораль тоже диктовалась ими, а не им. — Вот только не надо срываться на мне, если они тебе отказали, — ответил Эммет, тоже переставая сдерживаться. — В общем, логично: никто разумный не будет пускать омегу в такое опасное дело. Правильно делают. После этих слов Амале оставалось только наплевать на Роуза, Рэйтана, Дубея и всех остальных и броситься вперед, к трупу, чтобы изучить каждое сухожилие, торчащее из перерезанной шеи сухими отростками, прикинуть в литрах, сколько крови покинуло обезглавленное тело, и зарисовать изломанную позу трупа. Но Амала заставила себя остановиться. Рэйтан, к сожалению, был прав. Лима показывала достаточно учебников по криминологии, чтобы Амала понимала, какую мерзость представляет собой физиология смерти, особенно насильственной и такой мучительной. И уж тем более Амала не должна была ничего доказывать Эммету — скорее всего, история их знакомства на этом и закончится. Он отправится в Англию, она останется здесь, и ей точно не нужно еще одно кошмарное видение в дополнение к тем, что и так мучают ее каждую ночь. — Я все еще могу сделать так, что ты не узнаешь даже того, что тебе положено знать для расследования, — добавила только, взглянув на Эммета исподлобья, прежде чем отступить от пути к месту убийства. — Лучше скажи им спасибо, что они тебя из дома выпускают, а не воспитывают из тебя нормальную омегу. — Фыркнул раздосадованный Роуз. — Твои глупости про «сильных и независимых» здесь долго не проживут, Басу. Природа все равно умнее нас всех, все распределила по местам, и я надеюсь, что тебя хотя бы здесь наконец-то научат думать своей головой, а не повторять всякую модную хрень, разрушающую общество. Хороший альфа твои закидоны терпеть не будет. Смотри, бросит. Ну да, бросит, без особой эмоции повторила про себя Амала. Как будто это было что-то новое. Как будто ее не бросила Индира, отрезав ее от всего мира в Клифаграми и не приезжая даже ее навестить. Как будто о ней не забывала мать, сначала забрав из Индии, чтобы насолить бабушке, а потом слишком занятая новым бизнесом, младшим сыном, болеющим мужем и жизнью главы их маленькой семьи. Как будто эта же семья не отправила ее в Индию без единого возражения, когда семейные договоренности потребовали отдать Амалу Дубеям. Нет, Амала не боялась, что ее бросят. В конце концов, она была разменной монетой в чужих отношениях; и если что-то пойдет не так, монета погнется или обнаружит медь под слоем обманчивой позолоты, они найдут другой способ расчета. В этом случае она по крайней мере получит возможность покинуть Индию, снова стать самой собой — и даже одиночество до конца жизни не будет для нее плохим вариантом. В этом был отчасти определенный комфорт. — Как тебя бросили твои друзья, да? — только и ответила Амала. Она знала: Эммета эти слова ранят сильнее, чем ее. Это он был преисполнен ложных представлений о себе, которые разбивались каждый раз, когда мир не соответствовал его придуманному идеалу. Роуз бы никогда не посмел так говорить в присутствии Киллиана, вдруг поняла Амала. Он знал, что схлопочет в нос быстрее, чем закончит хоть одну из своих оскорбительных фраз, и потому вывалил на нее все только здесь: в окружении людей, едва ли не понимавших их беглый английский или слишком воспитанных, чтобы встревать в чужой диалог. — Лучше спроси у проводника адреса хороших ресторанов и расслабься, — продолжила Амала. — Преступление будет раскрыто, а ты получишь свои результаты, когда будет нужно. Может быть, я даже принесу их тебе лично. С этими словами она кивнула на прощание проводнику и развернулась, чтобы покинуть переулок. Ее спутники последовали за ней. Амала надеялась, что со спины им не было видно, как у нее дрожат руки. — Хорошо, что Амрит не присутствовал при этом, — высказался вслух Рэйтан, и в его голосе все еще сквозило напряжение. Амала не видела, как Шехар бросил взгляд на проводника, улавливая намек: Вайш сам расскажет Дубею о произошедшем. Но заворчала, горячо поддержав смену темы: — Точно! Такой позор. Это было унизительно, и Амрит точно бы мне это припомнил. — Скорее, у нас после этого было бы два мертвых дипломата, — тихо произнес Рэйтан.