Город обмана

У Амалы больше не было никакой охраны. Никакого Шехара, смурной фигурой застывшим за ее плечом. Никакой Саны, торопящейся помочь и своим вечным беспокойством только множащей суету. Впервые за две недели после приезда в Индию Амала смогла почувствовать себя как нормальный человек, которому не требовалась забота слуг и присмотр опекунши, смогла глотнуть уединения и свободы за пределами спальни дома Чауханов, и в этом была заслуга Рэйтана. Если омега в ней грезила воспоминанием о соприкосновении их с Амритом рук, волнительного трепета и его бархатного, вкрадчивого голоса у нее над ухом, то разумная, не управляемая биологией часть Амалы наслаждалась видом кислого лица Дубея, когда Рэйтан озвучил свой… приказ? Или это был чужой приказ? «С завтрашнего дня я проводник Амалы по Калькутте»: звучало это как нечто свершившееся и безусловное, словно они договорились об этом очень давно, но почему-то забыли. Слишком мало нажима для требования; слишком мало неуверенности для вопроса. Впрочем, это хорошо характеризовало и самого Рэйтана — он был всё и ничего одновременно. Незыблемый, как скала, которую легко было не заметить где-то на горизонте. Прозрачный, как воздух, наполнявший пространство вокруг, без которого не была возможна ни одна жизнь. Холодный и безликий, как луна, указывающая путникам дорогу страшной ночью. Именно поэтому Рэйтана на первом вечере Амала, конечно, пропустила — как и остальных гостей, если быть честными. Он понимал это, судя по тому, что представился заново прежде, чем Амала догадалась, как переспросить его и не обидеть. Рэйтан Вайш вообще располагал к себе и притягивал — как черная дыра притягивает к себе в космосе гигантские звезды и планеты, несмотря на их собственные гравитации. Вот только у Рэйтана полностью отсутствовал запах, что было странно даже для беты. Если у людей без предназначения был тонкий собственный запах феромонов, который было сложно сравнить с чем-то известным, в отличие от альф и омег, то у Рэйтана была лишь нота жасмина, дым ладана и холодок пустой чистоты вместо собственной химии. Либо он слишком хорошо его маскировал, а Амала была достаточно воспитанной девушкой, чтобы не принюхиваться к едва знакомому мужчине. И не задавать ему неудобных вопросов. Впрочем, большинство из них Рэйтан предугадывал. Не только со своим именем как там, в саду. Но и на следующее утро, когда вместо машины к воротам дома Чаухан приехало самое настоящее такси. — Я подумал, что немного местного колорита вам не помешает, — очаровательно улыбнулся Рэйтан, открывая Амале дверь, и та не могла с ним не согласиться. Когда машина тронулась с места, мужчина обернулся к ней: — Мне приятно видеть, что вы сегодня в сари. Амала почувствовала, как ее лицо вспыхнуло смущением. Она надеялась, что никто не свяжет ее выбор с настоящей причиной — вчерашней ревностью, которой пылала Амала по отношению ко всем этим заглядывающимся на Амрита прекрасным местным девушкам. Ведь до сегодняшнего дня она мягко отказывалась от возможности примерить что-то из старых сари Приянки. И даже сейчас Амале казалось, что она выглядела как ряженая: она была слишком худощавой, и Сана подшивала пояс юбки прямо на талии; юной Басу не хватало пышности форм, мягкой круглости плеч и рук, чтобы подчеркивать прямые линии сари, хотя прежде в Англии она гордилась своей модной худобой. Спускаясь по лестнице из спальни, Амала запуталась в подоле и едва ли не навернулась, а полоса сари норовила съехать в бок. Непривычно тяжелые серьги качались в ушах, и браслеты звенели при каждом движении, словно она была зверем, за которым следовало присматривать. — Эта одежда очень вам подходит, — продолжал говорить Рэйтан. Его мягкий баритон действовал успокаивающе, заставлял что-то теплое разлиться в груди, хотя в такой ситуации — в такси наедине с едва знакомым мужчиной, что начинает разговор с комплиментов — можно было и напрячься. — Она подчеркивает вашу красоту. — Спасибо, — кивнула Амала. — Мне это сари подарили Чауханы. С меня снимали мерки, но эти платья еще не привезли. — Если хотите, я покажу вам магазины с готовыми сари по вашему статусу. Вы сможете выбрать что-то свое. Ведь прежде, кажется, за вас заказывала госпожа Чаухан? — Да, точно. — Амала вдруг осознала, что действительно даже не понимала, как будут выглядеть те наряды, когда их привезут и сможет ли она их вообще носить, или они пойдут в приданое и перейдут в ее пользование только после свадьбы. — А вас не утомит прогуливаться по магазинам? — Почему красота должна утомить меня? — искренне удивился Рэйтан. — К тому же, вы выглядели печальной и на приеме, и вчера в саду, когда мы встретились. Я был бы рад вызвать у вас улыбку. Слова были сказаны практически с отеческой теплотой — теплотой на грани равнодушия. Амала не почувствовала ни капли лицемерия или затаенных чувств, ни капли ехидства или попытки заигрывать. Но тем страннее было то, что Вайш так открыто признавался, как наблюдал за ней. Что он знал о заказах ее гардероба, желании гулять без свиты в виде слуг и водителя. Что таксист свернул с дороги на переулок до площади, где Амала хотела прогуляться, хотя она не говорила вслух ни адреса, ни своих планов. Амала покрылась мурашками, несмотря на жаркий день. С тех пор, как ночные кошмары, преследующие ее по ночам, становились все реалистичней, она не могла хорошо относиться к мистическим совпадениям. — Откуда вы узнали, куда я хотела отправиться? — Вы упоминали вчера при Шехаре, — невозмутимо ответил Рэйтан. — Я узнавал у него, как проходили ваши прогулки. Амала была уверена, что не говорила при слуге Амрита таких подробностей. И, едва таксист затормозил, поспешила открыть дверь себе сама, не дожидаясь помощи Рэйтана. Однако из-за спешки ткань юбки попала под подошву, и девушка едва ли не навернулась, вовремя схватившись за дерево возле тротуара. Пришлось потратить несколько позорных минут на распутывание складок, и Рэйтан, быстро отпустив такси, ждал ее рядом. Не лез с помощью, отметила Амала, но и не смеялся и не вздыхал над ее неуклюжестью. Однако, стоило ей распрямиться и сконфуженно поправить упавшие вперед волосы, подставил локоть. — А я могу?.. — растерялась Амала. Правила приличий для омег из важных семей были в Индии достаточно строгие, и пусть локоть Рэйтана был покрыт тканью рукава, Амала не была уверена, что могла касаться его голой рукой. — Если сомневаетесь, можете обернуть ладонь в сари, — подсказал Рэйтан. Амала так и сделала, заодно накинув другой край на голову, чтобы спастись от палящего солнца. Они направились к площади, и жар от теплых камней грел ступни даже сквозь подошву босоножек. Это было еще одной причиной надеть традиционное платье — ткань широкой юбки не прилипала к телу и пропускала воздух, но держала ноги в тени, сари прикрывало голову, а все что можно было обнажить — было обнажено. Однако Рэйтан шагал рядом с ней под этим невыносимым солнцем в жемчужном шервани, как будто в жаркую погоду не было ничего комфортней, чем кафтан с длинными рукавами; в его бледном лице не было ни капли румянца, и даже глаза почти не щурились на прямые лучи. Амала невольно засмотрелась на Вайша: он был похож на мраморное изваяние, сияющая белизна которого оттенялась черными длинными волосами, которым позавидовали бы многие девушки, алой шалью и абсолютно гипнотическими черными глазами. Стоило Амале оказаться рядом, и черная дыра снова сбивала ее со знакомой орбиты; волна спокойствия и умиротворения с нотками жасмина и ладана накрыла ее и разлила тепло в груди, будто она сделала глоток нежного чая. Да, ей определенно нравился Рэйтан. Комфортный, приятный, вежливый Рэйтан. Рэйтан, который мог поставить на место даже Амрита Дубея. Ну просто боженька, а не Рэйтан! — Кстати, эту традицию ввели среди нашей аристократии англичане, — заговорил Рэйтан, указав взглядом на ее руку на своем локте, где розовый с широким кантом шелк отделял ее руку от парчового рукава. — Как перчатки, — догадалась Амала. — Точно. Исторически в Индии совершенно иначе относятся к демонстрации тела и прикосновениям. Гораздо важнее — клятвы и поступки. — А… — разочарованно протянула Амала. Серьезно, не прошло и нескольких минут с начала прогулки, почему она снова должна это слушать? Как будто ей было мало счастливого жужжания Чауханов. — Позвольте, я угадаю. Вы тоже хотите поговорить об Амрите. — О, нет, — неожиданно рассмеялся Рэйтан, обнажив белоснежные зубы. — Его имя и так звенит в ушах космоса, не переставая. Я хочу поговорить о вас. Амала не успела удивиться тому, откуда вообще у космоса уши, прежде чем Рэйтан выразительно посмотрел на ее плечо, скрытое одеждой, и продолжил с неожиданной серьезностью: — Вас ждет тернистый путь, и вчера вы почувствовали это. Не так ли? Черные глаза, и доселе казавшиеся завораживающими, теперь смотрели на нее так внимательно, что Амала почувствовала себя кроликом перед удавом. Дневная жара словно покинула их небольшой пузырь. Амала резко вздохнула, но побоялась выдохнуть. Нет, он действительно говорил не о Дубее; маленькая перепалка с женихом была смешным недоразумением по сравнению с тем, что пережила Амала вечером. И там, на плече была оставшаяся после этого отметина. Она была уверена, что видение — очередной кошмарный сон, что посещал ее с тех пор, как она вернулась в Индию, если не считать того, что она не успела заснуть. Тени пролились за края, словно кто-то качнул черепаху, на которой стоял мир, и их тонкие ручейки потянулись к кровати, где Амала, не успевшая даже захлопнуть листаемый журнал, испуганно сжалась в комок. Свет мигнул и погас, но вместо серебристого отблеска луны из окна все затянулось изумрудной дымкой, стирающие контрасты света и теней, размывающих очертание привычных вещей. Амала сжала в кулаке одеяло, чувствуя, как мороз заползает под ткань пижамы, холодит недавно изнывающую от жары кожу, как леденеет кровь и громко стучит сердце, будто отбивает ритм протеста — единственное, что напоминает Амале, что она жива. Она знала, что последует дальше, но все равно едва сдержала крик, когда злобный дух явился перед ней: не отбрасывающий тень, не касавшийся пола, покрытый темными трупными пятнами и с темным пятном засохшей крови, заливавшего его от горла до груди. Он протянул к ней разлагавшиеся руки, хрипел, обещал безумие и винил в своей расправе, молился и проклинал, и прежде, чем Сана вытащила ее из этого — успел поцарапать ей плечо. Но Рэйтан не мог этого знать. Она и сама не верила в то, что видела. В первый раз, когда Амала увидела это во сне и проснулась от собственного крика, Сана сказала, что она заглядывает за границу реального мира, как умеют только брахманы, но Амала продолжала считать, что это сон: дикий, вызванный стрессом и страхом перед помолвкой, впечатлениями от древней культуры и трансформированный ее богатой фантазией. Почему же сейчас Амала вспомнила о произошедшем так, словно тень коснулась ее ноги, напоминая о себе? Или, вернее, руки? Она вдруг резко отпрянула от Рэйтана, выдернула руку от него, будто обожглась, но он схватил ее за локоть, не давая столкнуться с прохожими предусмотрительно коснувшись ее через ее же сари, и его ладонь была удивительно прохладной. В его лице промелькнуло недоумение: он не ожидал такой реакции, и Амала выдохнула. Рэйтан не мог этого знать, повторила про себя. Потому что этого не существует на самом деле. Рэйтан опустил глаза, словно в последний момент передумал говорить. Убедился, что Амала стоит ровно и отпустил ее руку. Когда же он задал следующий вопрос, его голос снова был мягким и вежливым: — Вы же знаете, что здесь, в Калькутте, центр культа Шакти? И за резкую смену темы Амала была ему благодарна. — Вера в абсолютную силу Махадэви, великой Богини-матери, — кивнула Амала. После некоторого колебания она снова взяла Рэйтана под руку, и они возобновили шаг. — Я знаю. Басу тоже придерживаются этой религии. Меня воспитывали в ней. — Ваша семья продолжала практиковать ритуалы, будучи в Англии? — Не в полной степени, — призналась Амала. — Лондон не слишком располагает к религиозности. Хотя мне нравится идея поклонения женщине или даже омеге. Ведь в некоторых трактовках Шакти и Шива были больше, чем мужское и женское начало — они были альфой и омегой, двумя полюсами, замывающими мир между собой, и в этих текстах особенно подчеркивалось, что альфа Шива поклоняется омеге Шакти и находит ее во всех ее воплощениях, как другие поклоняются ему самому. Это Амале нравилось больше, чем тот миф, где Шива прерывает купание Парвати, убивая охраняющего ее сына, чем пробуждает ее гнев и развязывает с ней войну. — Может быть, зря? Ведь Махадэви — весьма гневлива, — едва улыбнулся Рэйтан, будто угадав ее мысли. Амала не нашла, что ответить, чтобы не оскорбить ее скептицизмом явно глубоко верующего Вайша. — Она может быть нежной и любящей Парвати, великой Шакти, или полной ярости Кали. Возможно, он проверял для Дубеев, будет ли она придерживаться традиций обрядов после свадьбы, догадалась Амала. Это могло бы стать отличным поводом для расторжения помолвки, но было бы слишком жестоко по отношению к бабуле. К тому же, шактизм даже здесь, в Калькутте, соседствовал с другими ветками вроде вишнуизма или шиваизма, а все, что было связано с поклонением Кали, и вовсе уходило в тантризм, а не ведические тексты, составлявшими основу индуизма. — Тем более, вы связаны с Махадэви, Амала. Это заставило девушку заинтересованно обернуться на Рэйтана. — Что вы имеете в виду? — Вы заметили, что культ Махадэви — достаточно небольшой. Это не связано с тем, что немногие хотят почитать женщину. Скорее с тем, что немногие могут. Служение ей — таинство посвященных. Вы же знакомы с Йони-тантрой? «Изо всех путей путь Вед — наилучший, но путь вайшнавов выше пути Вед. Путь шайвов лучше пути вайшнавов, дакшиначара — лучше пути шайвов, вамачара лучше дакшиначары, а сиддхантачара превосходит вамачару. Каулачара выше сиддхантачары». Потому что поклонение Махадэви и прохождение всех семи ачар может свести с ума неподготовленные души. Эти практики ведутся лишь теми, кто готов к ним, осознает, с чем им придется столкнуться, какую силу принять и обуздать. Кто связан с Махадэви на всю жизнь по праву рождения. За это богиня благосклонна к ним. Амала не заметила, что слушала мелодичную, похожую на музыкальный распев речь Рэйтана, будто загипнотизированная. Но большинство из того, что он упоминал, было ей знакомо отголосками из далекого, казалось, забытого уже детства в Клифаграми. Теперь то, что представляло собой отрывки впечатлений, связывалось единой сетью, и Амала уточнила: — То есть это что-то вроде культа? — Многие называют это Калигхор культом, — согласился Рэйтан. — Но не все знают его истинную мощь. Мы живем в эпоху Кали-юги: самого темного времени упадка. Широко распространено мнение, что поэтому все люди остаются на уровне пашу , они не способны становиться вирой или дивья . Однако в Калигхоре практикуются как раз становление этих двух возвышенных практик. — И вы, Рэйтан — тоже его часть? И все, кто были на приеме в честь моей помолвки? — Да. Узкий круг главных служителей Махадэви зовется Дюжиной. Вы ведь слышали, что почти все великие гуру в Индии — из Бенгалии. Гуру, революционеры, обманщики, поэты, философы, как говорится в знаменитой пословице. Хотя ваш род, Басу — родом из южных территорий Керала, где зародился культ Кали. Отсюда и легенда, что в вашей семье есть кровь самой Темной дэви. И вы не боитесь отворачиваться от нее? Внезапный вопрос Рэйтана застал Амалу врасплох. — Это правда? — выдохнула она, не осознавая, что воспринимала всерьез то, о чем минуту назад не хотела и слышать. — Кто знает, — усмехнулся Рэйтан. — Еще в X веке, поспорив с местным правителем, Басу перебрались в Бенгалию и стали частью Калигхора. Предки Дюжины продолжали исповедовать шактизм, даже когда территории были под контролем арабов. Ваши семьи прошли огромный путь, прежде чем стать теми, кто они сейчас. И обладать теми благами и привилегиями, которыми одарены сейчас вы. Разве вы не знали этого? — Да, конечно, мне рассказывали семейные легенды. Просто когда об этом рассказываете вы, Рэйтан, это звучит совсем иначе, — улыбнулась Амала. Ее спутник был божественным рассказчиком — в переносном значении, разумеется. Амала почувствовала себя так, будто снова маленькой девочкой слушает няню, рассказывающей о величии их рода. И это заставило ее сердце дрогнуть — будто маленький, но неприятный укол тоски по родным местам лопнул пузырь сказки, рассказываемой Рэйтаном. — Тем более, я так и не посетила Клифаграми с тех пор, как вернулась. — Почему? — Не успела… И, может быть, не хотела. Жизнь там была похожа на тюрьму. Я знаю, что меня ждет иная тюрьма, но пока что предпочитаю наслаждаться последним месяцем свободы. Амала была не из тех, кто легко доверяет людям, и откровения, сорвавшиеся с языка тихой лебединой песней, были ей не свойственны. Она привыкла быть одиночкой. В Англии долгожданная свобода имела и темную сторону: бедственное положение их семьи в первое время, преследования по расовому признаку, дискриминация по предназначению. Жизнь научила Амалу не поддаваться на провокации, заставила запереть свою чувствительную ранимую омегу, эту аристократическую принцессу из горной башни в самом отдаленном уголке своего сердца и стать сильной ради своей матери, своего отца — англичанина, связь с которым была тайной Джотсаны в Индии, и который смог наконец-то жениться на ней в Лондоне; своего брата Кирана, что родился уже в их браке. Кирану было всего лишь три года, когда их отец скоропостижно скончался, и тогда четырнадцатилетняя Амала совмещала со школой подработки, зарабатывая себе на дополнительные курсы для поступления в университет. Ее дразнили из-за акцента и темной кожи, приставали и занижали оценки из-за статуса омеги, не брали на работу или считали, что могут ее обмануть и не отдать ей зарплату. Все это научило Амалу быть требовательной и осторожной. Лиме и Киллиану пришлось немало времени топтаться у стен, которыми она обнесла свое сердце, прежде чем расположиться там. И то, эти двое были единственными близкими друзьями за все двадцать лет, что Амала провела в Англии. Рэйтан же не был ее другом, не прошел с ней огонь и воду, не доказывал свою лояльность, и все-таки его магическое влияние заставило ее сказать то, что привело бы в ужас Приянку и в ярость — бабулю Индиру. Конечно, Рэйтан, в отличие от них, был единственным, кто проявил к Амале человеческое сочувствие и понимание с момента приезда в Калькутту. Но этого было слишком мало, чтобы откровенничать с ним так, как тянуло Амалу. — Не говорите так. — Рэйтан вдруг остановился, и Амала успела подумать, что он сейчас все-таки заведет разговор о важности их с Дубеем союза, которого она подсознательно от него ждала. Но Рэйтан снова удивил: осторожно взяв ее за руки, он подвинул девушку ближе к себе, заглядывая в глаза. В светлый прозрачный янтарь — сплошной чернотой, в которой было что-то от холодного бесконечного космоса и теплых догорающих углей. — Амала, вы сможете преодолеть всё. Я чувствую вашу энергию шакти — энергию Махадэви, она переполняет вас, но не находит выхода, как стебель сушумна не прорастает в лотос. Вы потеряли ориентир. Но Махадэви еще любит вас. — Рэйтан сказал это с видом проповедника, не верящего, а знающего это, как факт. Его слова пугали Амалу, но резонировали с чем-то внутри; как будто он увидел всю суть ее внутренних противоречий, похороненный в бессознательном источник поломки, и рассказывал ей о нем. — Постарайтесь прислушаться к себе. Руководствуйтесь своими чувствами, инстинктами, своей волей, а не тем, что вам говорят другие. Позвольте этой энергии наполнить вас — и она будет служить вам. Я знаю: вы способны поставить на колени любого. От слов Рэйтана странного рода дрожь пробежала по телу Амалы, концентрируясь в брачной железе. Воздух вокруг густел — это ее запах насыщался нотами священного базилика и сладкой груши, чего-то возвышенного и желанного одновременно, и сквозь них чувствовался зов ее ненавистной природы. Но, вопреки словам Рэйтана, прыгнуть с головой в этот поток показалось ей слишком рискованным, и Амала снова отошла на безопасный берег рациональности. Рэйтан ослабил хватку рук, и Амала пошутила, пытаясь разрядить обстановку: — Я начинаю подозревать, что Дубей прислал вас, чтобы проверить меня на верность ему. Рэйтан рассмеялся: — Вы Истинные. Я бы не смог соблазнить вас, даже если бы захотел. — А жаль. Может быть это поубавило бы Дубею спеси. — Мне нравится направление ваших мыслей, — весело ответил Рэйтан. — Самой судьбе не удалось, как вы выразились, сбить с него спесь. Вся надежда на вас. — Наклонившись, будто сообщая великий секрет, Рэйтан добавил: — Между нами говоря, я был бы вам благодарен. Амала тоже продолжала говорить сквозь смех: — Значит, мой тернистый путь — сражение с эго Дубея? Но Рэйтан вдруг посерьезнел и взглянул на нее, а потом куда-то поверх ее головы. Его рука скользнула над ее плечом, над той царапиной, но не коснулась и ткани, прежде чем опуститься вдоль его тела. — Мне бы очень хотелось, чтобы так и было. Взгляд Вайша опустел, бледное лицо разгладилось. Рэйтан застыл, как изваяние, будто вел с кем-то внутренний диалог. Амала подумала обернуться из любопытства, но странное чувство, будто за ними наблюдают, заставили волосы зашевелиться на затылке. Такое бывало прямо перед тем, как начинались кошмарные сны. Амала заставила себя успокоиться: они были в центре Калькутты, в окружении огромного количества людей, среди бела дня; но оборачиваться почему-то все равно не рискнула. — Я бы посоветовал вам ознакомиться с некоторыми книгами о шактизме и вамачаре в Калькуттской библиотеке. Скажем, завтра будет очень удачным временем наведаться туда. — Наконец, произнес Рэйтан, будто прочитал заготовленную речь по подсказке за ее спиной. К нему вернулась вежливая отстраненность. — Хорошо. Вы будете со мной? Поможете найти нужную литературу? Но Рэйтан будто не услышал ее вопроса. — А также чуть позже — в храм Кали. Кажется, вы там тоже еще не были. Обязательно будьте вместе со свахой. — Там будет Дубей? Рэйтан словно очнулся от неведомого оцепенения и улыбнулся Амале сверху вниз. Недостижимый, загадочный — но все еще самый откровенный и внимательный из всех, с кем сталкивалась Амала. — Кто знает? Судьбы людей в их собственных руках. Даже боги не могут порой предугадать их решений. Например, я крайне заинтригован тем, какое сари вы выберете, — с этими словами Рэйтан легко повернул Амалу в сторону магазина, который все это время был за ее спиной. Девушка выдохнула, стараясь списать свои выдумки на влияние жаркого солнца, напекшего макушку, и без особого энтузиазма поплелась выбирать платья. Когда позже она зашла в примерочную, то с удивлением обнаружила, что от царапины от злобного духа не осталось и следа.