Город обмана

После их первой встречи Амрит не пытался навязывать Амале свое общество, и она была ему за это благодарна. Если благодарность вообще можно было чувствовать сквозь толщу гнева и отчаяния. Кто выходит замуж по расчету, когда в ближайших десятилетиях маячил XXI век и новое тысячелетие? Это было таким же пережитком прошлого, как и ограничение прав омег, запрет сексуальной жизни, касты и следование своей биологии. Плевать на то, как запела омега внутри Амалы под взглядом Дубея. Она не для того воспитывала в себе гордость и независимость, чтобы разменять их на красивые глаза и черные кудри. Все вокруг как будто всерьез ожидали от нее беспрекословного согласия, даже радости, но Амала была Басу по характеру гораздо больше, нежели по воспитанию. Может у нее не было дворца в Калькутте, торжественных приемов, яркого мира местных праздников и страстей. У нее была деревенька Клифаграми, озорное детство между горами и морями и внезапный переезд в Англию после крупной ссоры Джотсаны и Индиры. Обе упертые, с разными взглядами на жизнь, они не разговаривали до того самого дня, когда Амале не потребовалось вернуться в Индию. Отчасти ее возвращение стало компромиссом для примирения матери и дочери — иначе, зная Индиру, та бы навела переполох и в Англии, и в результате Амала бы все равно вышла замуж, только еще и без поддержки авторитета бабушки перед новой семьей. Так что Амала приняла добровольное решение оставить свою магистерскую по колониальной истории Британии, своих друзей, свою подработку в магазине мамы, наконец, своего брата — Кирана. Джотсана отказалась возвращаться в Калькутту, и в пасть тигру из фамильного герба Дубеев Амала поехала сдаваться в одиночестве. Единственным утешением от Индиры стало напоминание, что возможность познакомиться с мужем до свадьбы была преимуществом знатной фамилии и, возможно, влиятельности самой бабушки, которая, не смотря ни на что, отстаивала свободу любой омеги своей семьи. Иначе бы она не отпустила Джотсану в Англию. Да, Индира ругалась, злилась, отговаривала, но не мешала дочери учиться на своих ошибках, и любого, кто бы посмел назвать Амалу полукровкой, порезала бы на месте. Словом, готова была сделать всё — но не избавить Амалу от замужества за Дубеем. В ночь перед их встречей Амала не выдержала — расплакалась впервые с тех пор, как ей велели возвращаться в Индию и выходить замуж, заглушала тихие всхлипы дорогим египетским хлопком наволочки, и думала — так может не нужно этого притворства, будто личные встречи что-то решали, может надо было сразу бросить ее на алтарь — вернее, к алтарю, чтобы увидеть ненавистного Дубея в день свадьбы и не разыгрывать спектакль с натянутой симпатией? Но, встретившись с ним, поняла, что здесь бабушка тоже была мудра и дальновидна. Потому что после встречи с придурком Дубеем Амала снова плакала. Но причин себе уже объяснить не могла. Это были непроизвольные слезы — как будто слишком яркое солнце светило в глаза даже после заката. Как будто тело ныло под тяжестью украшений, и она страшно устала, потому что их никто с нее не снял. Будто ноющая боль в брачной железе не давала уснуть. Будто его комплименты были формальностью, его взгляд был лишь похотью, а не симпатией, а она осталась будто бы замерзшая, лишенная чего-то, что не было прежде для нее потерянным. Она была слишком эмоциональная, отчаявшаяся, запутавшаяся, и почему-то этот узелок затягивался особенно внизу живота — несколько раз Амала ловила себя на том, что пальцы тянутся вниз, под резинку пижамных шорт, но одергивала себя. Она не будет возбуждаться, воображая, как он мог бы поступить, если бы вел себя как заботливый и влюбленный альфа, а не горделивый делец, получивший лучший товар по сниженной цене. Она не будет вспоминать его запах. Она не будет одной из этих теряющих самообладание при виде альфы и зависимых от внимания омег. Так что, выплакавшись, Амала выпила несколько таблеток блокаторов, чтобы взять свои гормоны под контроль, и решила посмотреть на свои ощущения трезвым взглядом. Так ее учили книжки по психологии, что пачками таскала ей Лима — лучшая подруга, бета, учившаяся на криминолога и в качестве хобби изучающая все доступные изменения в сознании. Безусловно, это была лишь биология. Амала почувствовала дурные симптомы еще на подходе к двери: горький шоколад густо раскрылся на языке, от сладкой вишни пересыхало в горле. То влечение, что она почувствовала к чертову Дубею, Амала не чувствовала ни к одному альфе, а его запах наполнял легкие с одного вдоха и околдовывал, подчинял, будто наркотик, заставлял колени слабо дрожать и внутри что-то трепетать. Так что, возможно, утверждения Индиры о том, что они были Истинными, имели под собой основания. Внутри нее что-то изменилось уже тогда; она вдруг осознала красоту своих одежд, красиво округлила руки, чтобы казаться изящней. А потом увидела его воочию, ее жажда, как хочется глотка воды или еще кусочка после самого насыщенного вкусом десерта в жизни, только усилилась, и… дальше приходилось вспоминать, потому что рассудок Амалы уступил инстинктам. По вине Дубея, разумеется. Разве ему можно было так улыбаться? Разве они не были в окружении своих родственников и всех этих уважаемых горожан, бдящих за соблюдением многочисленных традиций и обрядов между будущими супругами? В ее странных, бессильных слезах был горький вкус преждевременного расставания, как будто, разделив их первую встречу с толпой свидетелей, он уже показал, что их связь — вопрос статуса, а не симпатии; но также в них была злость — на него, но больше на себя. Даже сейчас, уже который день подряд, ее мысли возвращались к жениху — впрочем, у себя в голове Амала предпочитала называть его просто «он», будто не было у него ненавистного имени или страшного, отнимающего ее свободу статуса. Будь этот Амрит парнем, которого она случайно встретила на улице, исследуя достопримечательности Калькутты, например у мемориала Виктории, или в Лондоне, на набережной около музея Тейт — она бы растаяла, как лед на солнце, и стала бы мечтать, витать в облаках при свете дня, получая от мамы нагоняй за неправильно заполненную бухгалтерскую книгу. И ведь чертов Дубей был действительно притягателен. Даже если оставить в стороне его запах, их предназначения — он был удивительно красив, высок, строен; в нем равно сочетались изысканность и сила, что было редкостью для мужчины, а тем более для альф. На смуглом лице в темном обрамлении густых ресниц светились болотистые глаза, улыбка обещала грехопадение, и Амале почудилось, что земля, ее верная опора, покачнулась под ногами. Вспоминая свои чувства, она закусила губу: ощущение собственной хрупкости из-за их разницы в росте и широкого размаха его плеч, которое подчеркивалось жесткой тканью шервани; желание остаться с ним наедине, стать центром его внимания и заслужить его одобрение. Чувства волнующие, но пугающие и угрожающие ее личности. (Мы не будем позволять биологии нами помыкать! — заявляла Лима, когда уходила от своего абьюзивного альфы Габриэля. Я, наверное, не должен так говорить, но я тобой горжусь, — говорил ее друг Киллиан, самый раздражающе типичный альфа среди всех раздражающе типичных альф, когда приехал забирать Амалу из полицейского участка, где она оказалась за успешную попытку врезать преследующему Лиму Габриэлю бейсбольной битой Кирана). Что ж, Амала не посрамила своих боевых друзей. Дубей, судя по его довольной роже, решил, что поймал в клетку красивую птичку, которая теперь будет петь, как ей скажут, и засыпать, когда выключится свет. Он знал об эффекте, который оказывал на неё, но Амала не дала ему насладиться быстрой победой. Она расправила плечи и отвернулась, надеясь, что ее румянец не сравнялся по цвету с алым сари, подаренными Чауханами. До конца вечера она ни разу не заговорила с ним напрямую (да и в целом лишь отвечала, если ее спрашивали), и не позволяла себе смотреть на Амрита дольше, чем две секунды. Амала продолжала злиться каждое следующее утро после той встречи, и разговорчивость гостеприимной хозяйки, Приянки, только раззадоривала это чувство. Раз Джотсана оставалась в Британии, Индира была слишком занята ведением нескольких бизнесов Басу, а родной дядя Камал баллотировался в мэры Калькутты, не осталось ни одного ближайшего родственника, кто мог бы взять на себя опеку над омегой и контроль над ее сближением с альфой в период помолвки. Так что Амала поселилась не в особняке Басу, а в чуть более скромном, но достаточно уважаемом доме Арьяна и Приянки Чаухан. Поначалу Амала опасалась, что ей не дадут жить спокойно, ведь в Индии традиции жестко ограничивали свободу омег, и даже многие годы под началом Британской империи не смогли сломать древние патриархальные устои; ей могли запретить выходить из дома, носить европейскую одежду, могли начать ограничивать в еде, чтобы поддерживать фигуру или практиковать аскетизм, чтобы она могла преодолеть искушения быть распущенной или что-то в этом духе. Но, видимо, уважение к Басу было сильнее, и к Амале относились исключительно как к дорогой гостье. Амале было разрешено все, что не было запрещено элементарными правилами приличия. Например, нельзя было попросить прекратить упоминать Дубея за завтраком — это портило Амале и без того скудный аппетит. Или нельзя было отказываться от очередного красивого сари, что преподносила ей Приянка, как будто Басу не были одной из богатейших семей Калькутты и не могли позволить себе новые. Но, впрочем, может быть она покупала так будущую дружбу с женой главы почитаемого брахманского рода? Амала старалась об этом не думать, но сари оставляла на полке и для прогулок по городу выбирала джинсы и блузки, привезенные из Лондона. Там сейчас наверняка слякоть, первые ветра прогоняют запоздалую сентябрьскую жару и желтеют листья Гайд-парка. Как там Лима с Киллианом, ее друзья, ее профессора? Как мама с Кираном? Амала смогла созвониться со своей семьей, но специально подгадала время, когда дома был лишь Киран. В ней еще гулко ухала трещина в сердце, появившаяся, когда мама, сама же забравшая ее от всего патриархального мракобесия в Англию, так спокойно отдала ее в этот навязанный договорный брак. Киран был последним союзником ей в этой семье, и только он не спросил у нее про Дубея, хотя они проговорили, наверное, на целое состояние. Кирана воспитывали как альфу и учили защищать сестру, но учитывая ее характер и их десятилетнюю разницу в возрасте, заботилась о нем именно она. Пыталась кормить, учила с ним уроки, возила на бейсбол, даже разбиралась с его обидчиками в школе. Теперь Киран подрос и, хоть и не мог спасти сестру от замужества, сочувствовал ей и обещал, что если этот настойчивый муженек обидит ее, он приедет и разберется. Амала про себя посмеялась: зная их семью, Кирану придется встать в очередь после бабушки, а та вряд ли оставит от Амрита и мокрое место. Но очень хотела бы, чтобы Киран спас ее хотя бы от скуки очередных разговоров с Приянкой про наряды и женихов. Отдохнуть от общества назойливой хозяйки удавалось во время прогулок по Калькутте, но и там Амала никогда не оставалась одна. Следующим же утром на пороге ее встретил слуга Дубеев по имени Шехар, представившийся ее водителем, а Приянка настояла взять с собой Сану, служанку их дома. Так что у Амалы образовалась целая свита, которая шла на шаг позади нее, ждала ее в магазинах, посещала с ней все музеи и экскурсии или сидела за соседним столиком в кафе. Почтение, сквозившее в каждом их движении, казалось Амале искусственным и напрягало. Сана была непохожа сама на себя: Амале удалось несколько раз разговорить служанку в коридорах, даже заманить к себе в комнату, и ей хотелось верить, что она сумела добиться искренней расположенности. Но при Шехаре Сана становилась молчаливой и робкой, должно быть, боясь, что о ее дерзости станет известно Дубеям, а потом и Чауханам, и ее накажут. Она позволяла себе разве что помочь в примерке сари и ответить на вопросы. Это было обидно, ведь Сана была единственной после Кирана, кто не начинал упоминать Амрита через каждое предложение. Но давить на девушку Амала не решалась. Шехар, в отличие от Саны, был увереннее и наглее. Он держался прямо, его равнодушие граничило с неприветливостью, а на Сану он поглядывал почти что с отвращением. При представлении он упомянул, что исполняет самые важные приказы своего господина, и теперь Амала размышляла, не чувствовал ли он себя униженным, сравнявшись с горничной. Он вел себя почти так же самоуверенно, как альфа, но любой, у кого был нос, сразу бы определил в нем бету. Дубей, безусловно, не отпустил бы другого альфу прогуливаться с его нареченной омегой. Или, по крайней мере, строго наказал бы держать дистанцию. Но Амала была от природы наблюдательной и крайне осторожной. Когда рождаешься омегой, начинаешь замечать обращенные к тебе взгляды, чтобы определять, в какую сторону от нежелательного интереса бежать. А когда дружишь с криминологом, что на каждой посиделке с упоением рассказывает новые истории о маньяках, невольно начинаешь оглядываться через плечо и замечать похожие лица, серые одежды и статные фигуры, что неотступно маячат за спиной после каждого поворота. — Стоит ли переживать, что нас уже неделю преследуют трое человек? — как-то невзначай поинтересовалась Амала, сев с лимонадом на скамейку у фонтана. Шехар едва ли не впервые за все это время отвел от нее глаза, заметно занервничав. — Не понимаю о чем вы, госпожа. — Вы не настолько глупы, чтобы их не заметить. Иначе бы вы не были нашим сопровождающим, — цокнула Амала. Она всегда была вежлива с прислугой — она вообще еще не привыкла к тому, что у нее есть прислуга — но и держать себя за дуру не давала. Шехар, впрочем, молчал, и Амала надавила. — Или мне стоит пожаловаться Амриту Дубею, что вы не заметили, как за нами следили? Она не хотела использовать это имя, не хотела даже произносить его, едва ли не запнувшись на первом слоге, но только оно произвело необходимый эффект: — Нет, госпожа. Вы правы. Это ваша охрана, — ответил Шехар с видом побежденного. — Они надежные люди господина. Это просто предосторожность, вам не стоит беспокоиться. — Хорошо. Как скажете. — Амала не выдержала и снова посмотрела мельком на три фигуры, держащиеся на небольшом расстоянии, но явно готовые в случае опасности в несколько шагов оказаться рядом. А еще лучше — предотвратить опасность до того, как она успеет настигнуть Амалу. — Они будут следовать за нами везде? Всегда, куда бы я ни пошла? — Насколько мне известно, да, за пределами дома господина Чаухан. Калькутта — безопасный город, но и здесь встречаются злые и опасные люди. Особенно… — он замялся, подыскивая нужные слова и закончил с некоторым смущением. — Опасные для таких, как вы. Опасные для омег, догадалась Амала и снова почувствовала досаду внутри себя. Все было в этом дурацком предназначении, что делало ее слабой и безвольной в глазах общества. Омега была самой легкой жертвой — причем зачастую сама виноватая в своих бедах, потому что вышла на улицу, не была осторожна, не думала о себе. Омеги воспитывались для закрытой жизни внутри семьи, для того, чтобы быть у альфы под крылышком и гасить их природную агрессию, а не множить ее своей. Именно поэтому ее увезли в полицейский участок прямо с битой и даже закрыли в камере, хотя Габриэль отделался сломанным носом и нехилым испугом: боевая омега была кем-то вроде опасного психопата, не контролирующего себя. Но Амала не была агрессивной. Просто к своим людям она относилась с ревностью медведицы, что будет биться до последней капли крови. И Дубей в число этих людей не входил. Такому, как он, нет смысла объяснять, что Киллиан-худший-кошмар-новобранцев-но-любимый-мишка-для-обниманий-Амалы-Лайтвуд учил девушку самозащите и что даже несмотря на это она не собирается соваться в трущобы или гулять по ночам. Сейчас Амала чувствовала, как даже эта свобода утекает сквозь ее пальцы, и она была бессильна что-то с этим поделать. Иногда к ее прогулкам присоединялись Приянка и ее юная племянница Джая. Общество девочки было приятно Амале: Джая была примерно одного возраста с Кираном и напоминала ее брата своим добрым веселым нравом, любознательностью и готовностью покорять мир. Она рассказывала о жизни в Индии, о Калькутте, о своих буднях, и иногда они даже переходили на английский. Для Амалы это была особая роскошь показать, что и у нее были секреты, до которых ушам слуг (и, значит, Дубеев) не добраться, даже если в этот момент они обсуждали любимые вкусы мороженого. С Приянкой было сложнее. С одной стороны, ее мудрость восхищала Амалу, и ей было не найти лучшей проводницы по Калькутте. Приянка делилась историями о старинной архитектуре, будто сказками, рассказывала о судьбах людей, что стали частью славной истории Бенгалии, знала самые интересные места и лучшие лавки, ей везде были рады и торговцы показывали ей все самое лучшее, а уж в искусстве торговаться Приянке не было равных. Она могла взять билеты в театр на лучшие места в день представления, обеспечить экскурсию в закрытые залы музеев или поездку на археологические раскопки («у сестры моего мужа свекр — ректор университета и профессор истории, он обещал нам все рассказать!»), но каждая тема или развлечение с ней не могли избежать какой-то связи с Амритом. Ах, это сари так усладит глаз юного господина! Ах, этот камень на серьгах так оттеняет ее глаза, молодой господин влюбится еще сильнее! Ах, не поскользнись на камнях, что же Амрит будет делать, если ты поранишься?! Ах, стоит взять куркумы и имбиря для чатни — я покажу несколько секретов, к которым не останется равнодушен молодой господин! Ах, в следующий раз сходишь в театр с молодым господином — вот вам будет замечательный вечер! — Ах, девочки, какой же красавчик в главной роли, — хихикнула Приянка, когда они выходили из кинотеатра; в этом фильме актер, считавшийся, видимо, главным секс-символом Индии, на несколько секунд появлялся в расстегнутой рубашке, и Приянка, видимо, не привыкшая к современным быстро меняющимся нравам, не могла перестать это упоминать. — А я видела его в шоу по телевизору — он такой милый и скромный в жизни, — поддержала ее Джая. — Он, скорее всего, не женат. Какая жена выдержит, если муж снимается в таких сценах? — Но это же всего лишь работа, — пожала плечами Амала. «И всего лишь расстегнутая рубашка», захотелось добавить, но ставить под сомнение собственное благочестие перед возможной шпионкой Амрита было плохой идеей. — А количество поклонниц? — возразила Приянка, и здесь Амале оставалось только согласиться. — Красивый мужчина изменчивее осеннего неба, и слез по нему льется, как дождей. — Джая кивнула, как всегда делала, внимая мудрости тети, но та вдруг повернулась к Амале. — Но ты не беспокойся, молодой господин Дубей не даст в себе усомниться. — А что, у него тоже много поклонниц? — выпалила Амала скорее по инерции, но заметила, как Приянка спешно поджала губы. Так бывало, когда девушка задавала неудобный вопрос, и она спешно искала ответ, но в этом случае она уже свой ответ получила. — Вы Истинные, — с необычной серьезностью вдруг ответила миссис Чаухан. — Он не сможет быть с другой, встретившись с тобой. А ты не сможешь быть с другим. Не думай ни о чем другом, Амалочка, — и снова перешла на свой мягкий увещевательный тон. — К тому же, ты такая красивая! Вы же просто предназначены друг для друга — такая гармоничная пара! Приянка, да и Джая говорили об Истинности, как о романтической сказке, в которую Амале повезло попасть. Но Басу знала, что это было не более чем крайне редким и коварным явлением между альфами и омегами. Приянка и муж были Истинными — единственными Истинными, что видела Амала в жизни — но их союз считался мезальянсом и остался бездетным. Они жили счастливо, в полном мире и гармонии друг с другом, но это было скорее заслугой их характеров и личной работы над отношениями, чем природы. Гормоны, феромоны и прочая варившаяся в железах химия не сглаживала конфликты, только человеческая осознанность, поэтому и Истинность Амала считала еще одними цепями биологии, что сковывали свободную волю людей и даже, если верить древним мифам, богов. Ведь на самом деле Истинным всегда было сложнее. Их тянуло друг к другу, даже если им вместе было быть невозможно, а если они пытались запечатлеться с кем-то другим, то метка укуса на чужой железе могла даже не прижиться. Легенды говорили даже об эмоциональной связи, будто один чувствует то же, что и второй, может фантомно ощущать его боль или его удовольствие, но ни одно исследование пока не доказало это. Возможно, потому что примеров насилия среди Истинных тоже было недостаточно. Возможно, потому что исследовать их в принципе было сложно: Истинные были редкостью, и не всем из них выпадало счастье встретить друг друга. Судьба была той еще злодейкой: Истинные могли быть из разных концов земли, могли познакомиться под конец одинокой и несчастной жизни, могли не говорить на одном языке. Один из них, в конце концов, мог погибнуть еще до их встречи — но в таком случае, говорят, со вторым тоже что-то случалось. Их с Амритом тянуло друг к другу, но была ли это Истинность? Амала знала что-то про ритуал, но ни в Клифаграми, ни в Лондоне ее не принуждали следовать религиозному фанатизму бабушки. От реакции на Дубея, которой прошибло ее тело, иная барышня бы засмущалась, но Амала, изучив ее под микроскопом, только убедилась — если это и есть Истинность, то она живет только в теле и животных гормонах. Сама же Амала не станет другой, не предаст себя и свою свободу. Она не влюбится в Амрита Дубея. Даже если его запах окружал ее всюду. У кондитерской пахло натуральным шоколадом, у некоторых фруктовых садов — вишней; Амале пришлось с неприятной досадой осознать, что все это время шоколад и вишня были ее любимыми начинками любого лакомства, и отказаться от десертов, перейдя на халву и помадку. В общем, она бежала от волнующего запаха, но и жаждала его, отвергая другие; однажды молодой торговец подошел ближе, чтобы помочь ей застегнуть на себе украшение, и прежде чем Шехар железным тоном приказал ему не касаться госпожи, Амала почувствовала запах его альфы — и тот показался ей до тошноты кислым, так что невольно отшатнулась сама. Такая реакция тоже была в новинку. С тем, как она прежде не находила никого с настолько соблазнительным запахом, как у Амрита, так и никто прежде не вызывал у нее такого отвращения, как тот неизвестный альфа. Природа теперь и сама изолировала ее от общества, и это взбесило Амалу еще больше. Во всем снова был виноват подонок Дубей. Теперь Амала была убеждена: чем дальше она будет от него, тем проще будет ей жить и тем быстрее она сможет сообразить, как избежать их брака. Вот только почему даже посреди этого пустынного сада, куда они всей компанией зашли глотнуть вечерней прохлады, она снова ловит себя на мыслях об Амрите и чувствует его запах, будто он окутывает ее нежными объятиями?.. — Скучала по мне? — раздался бархатный голос над ухом, заставивший Амалу вздрогнуть.