Песня рассвета

***** Она чувствовала всех своих детей – каждую из мириадов светящихся точек, разбросанных по ее телу – их счастье и боль, отчаяние и надежду, миг рождения и миг смерти. Она любила всех, но больше всего гордилась своими последними созданиями – теми, кого она называла народом. Они были умны, отважны и почитали ее, тысячелетиями соблюдая законы равновесия. Они называли ее Эйва-эвенг, но ее настоящее имя было слишком сложным и непроизносимым для человеческого языка. А потом пришли другие. Сначала она приняла и их, потому что они были одиноки, несчастны и поэтому жестоки. Но пришельцы ответили злом на добро, стали разрушать ее тело и убивать ее детей. Она прощала их, как прощают озлобленного на весь мир ребенка, которого недолюбили родители. Но чем больше она погружалась в их память, тем яснее понимала: если позволять им и дальше быть здесь, они погубят ее так же, как погубили свою родную планету. Тогда она помогла их выгнать. Но другие вернулись. И боль от небесного огня, сжигающего ее зеленую плоть до каменных костей, крики ее созданий, умирающих в пламени, остались в ней навечно. Для своих детей она была Великой Матерью, а для тех, кто был Извне, – гораздо более могущественных, чем она, – младшей сестрой. И она обратилась к ним за помощью. ***** Раньше Куоритч недоумевал, почему семейные на'ви все время трутся друг о друга. Даже спят, переплетясь клубком. Он понял бы, если бы это случалось после занятий любовью, но нет, так спали все: и взрослые, и дети. И явно находили это комфортным. Это еще ладно. Но даже не родственники, а просто посторонние могли прилипнуть друг к другу во время разговора или какого-то занятия. При условии, что они не испытывали друг к другу неприязни, конечно. Понятия личного пространства, которое в человеческом обществе нарушать не принято, для них не существовало. Дикари, одно слово. И он теперь один из них. Хотя нет. Не один. Он – разумный человек. Представитель другой цивилизации, хоть и наполовину. Беспричинно тискаться по малейшему поводу и без для него бессмысленно и как-то… несолидно. У него есть рациональный разум, сила воли. Да собственное достоинство, в конце концов. Он же не какой-нибудь абориген, живущий под властью инстинктов и испытывающий неодолимую потребность по-кошачьи ласкаться, как животное. Но это было раньше, а теперь… Теперь и ему хочется этого. Трогать. Касаться. Гладить. Ощущать под пальцами кожу партнеров. Инопланетная физиология, мать ее. И хваленая сила воли явно проигрывает ей в спарринге. Бывает время, когда это стремление слабеет, а бывает, когда оно усиливается и сопровождается неловкими последствиями. И чем больше он пытается это желание задавить, тем оно сильнее. И от этого еще неудобнее. Сравнение с критическими днями напрашивается само собой. Фу. Почему он не мог поймать какой-нибудь другой разрыв шаблона? Самое неприятное, что это происходит неосознанно. В один момент Куоритч ловит себя на том, что сидит, прижимаясь к Джейку, вырезающему из куска дерева какую-то плошку, и бездумно водит пальцами по его спине. Просто так, наслаждаясь прикосновениями. Салли воспринимает это нормально и продолжает свою возню, что-то негромко напевая; Нейтири укачивает ребенка. Хорошо, что Кири и Ло'ак уже взрослые и живут отдельно, а Тук все время проводит с цахик, которая учит девочку искусству целительницы. Так что они здесь втроем плюс несмышленый малыш. Просто идиллическая семейная картина. И все бы ничего… Если бы не внезапно пришедший в боевое состояние член. Черт. Опять. И где наработанный годами самоконтроль? Куоритч отодвигается. Нос морщится сам собой, и он фыркает, как рассерженный кот. Еще одна новая привычка – дурацкий довесок синего тела. Но хотя бы не так бьющий по самооценке. Нейтири и Джейк переглядываются. Салли мотает головой: "Пошли, поговорим". Они спускаются и находят уединенное место на берегу текущего рядом с Деревом ручья. Джейк разворачивается и кладет руки полковнику на плечи. – Ты чего? – начинает он с места в карьер. – Ничего, – бурчит Куоритч, стряхивая раздражающие конечности. Нечего его лапать. Ему хватает и того, что он сам борется с тем, чтобы не лапать других при любой возможности. – Тогда что ты такой дерганый? – допытывается Салли. – Какая-то проблема? Нашелся доморощенный психолог. Все ему расскажи. – Никакая у меня не проблема, отвали. – Вижу я твою не-проблему, – понимающе усмехается Джейк, опуская взгляд вниз. – Это у всех бывает в таком возрасте. Только у нас сильнее. – Это ты к чему про возраст? И у кого это – у нас? – хмурится полковник. Похоже, неприятного разговора не избежать. Ну и ладно, все равно бы он возник рано или поздно. – У нас – это у небесных демонов, – Салли делает комично большие глаза, будто рассказывая страшилку. – В этих телах все чувства в разы острее, чем в теле человека, сам знаешь. А когда молодые на'ви вступают в связь, все еще больше усиливается, чтобы цахейлу между ними сформировалась окончательно. Не замечал? Не заметишь тут, как же. – Что-то я не видел среди на'ви озабоченных, – бормочет Куоритч, садясь на траву. Идиотское ощущение, когда не знаешь, куда девать руки и глаза от смущения. Он вообще не помнит, когда ему доводилось чувствовать себя настолько неловко. А еще начинают гореть уши. Просто прекрасно. – Это потому, что их нет, – говорит Джейк, устраиваясь рядом. – Они так от рождения живут, им привычно, а нам все это давит на мозги, будь здоров. Норм говорил что-то про сенсорную перегруженность и повышенную возбудимость из-за этого, вроде так. Так что надо искать решение. Опять Норм. И друг, и психолог, и разговоры с ним на интимные темы велись. Хороший такой друг. – А сейчас ты скажешь, что чувства прятать нельзя, – кривится полковник. – И надо заваливать партнера в кусты сразу, как только приспичит? В этом твое решение? – Когда пара не против, то можно и в кусты, – улыбается Салли. – Если других дел нет. Хотя я предпочел бы место поудобнее, где не поцарапаешься о ветки… Вот полянка эта, например. Чем она тебе не нравится? Да шучу я, шучу, не делай такие глаза. А решений два: либо временно принимать что-то вроде успокоительного, либо повышенная физическая нагрузка. Первое мне давала Мо'ат, когда меня в свое время клинило. Стыдно мне тогда было охренеть как, а поделать ничего не мог… Думал, сквозь землю провалюсь. – И ты, такой простой парень, пришел к ней и попросил лекарство от постоянного стояка? – Она сама пришла и дала мне какой-то травы. Я так понял, ей Нейтири сказала, – отвечает Джейк. – И она даже не удивилась: мы ж демоны, у нас все наперекосяк. Сказала, что со временем это пройдет, и правда, прошло. – Со временем? И сколько длилось это время? Чувство неловкости продолжает терзать жаром кончики ушей полковника. Это он привык всю жизнь вести конкретные беседы, выжимать признания и давить словами, от которых другим могло стать страшно, неудобно и так далее. Но кто бы мог подумать, что он окажется в роли смущенного мальчишки, впервые пришедшего на прием к сексопатологу? И главная засада в том, что «доктором» здесь вышел Салли, который, в отличие от напряженного Куоритча, расслабленно растянулся на солнышке, грызет травинку и всем видом показывает, что это пустяковый разговор. Действительно пустяковый. Один взрослый мужик объясняет другому взрослому мужику, что ему делать с регулярно и бесконтрольно подпрыгивающим членом, что тут такого? Да ничего особенного. Почти как традиционная английская беседа о погоде. Уши горят все сильнее, но Куоритчу нужна информация. Хвост непрерывно дергается и лупит по возмущенно вспыхивающей траве. – Ну... – тянет Джейк. – Пара лет, что ли, я точно не помню. Да не делай ты зверское лицо. Это же не смертельно. Не смертельно, да. Но очень унизительно. Особенно для человека, который привык все контролировать. И объяснять это раздолбаю вроде Салли смысла нет – все равно, наверное, не поймет. Но тот понимает. – Ладно, – говорит он, хлопая полковника по колену. – Я сам у нее возьму, что нужно, и передам тебе, а ты уж решай, как дальше. По себе скажу, что на мужское достоинство это не влияет, просто убирает… – тут он подмигивает, – внезапные и неуместные приступы. И уходит. Через полчаса Куоритч со скептичным выражением лица вертит в руках связку сушеных стеблей. Вот сейчас пожует он этот чудо-веник и будет валяться с блаженной улыбкой как кот, нанюхавшийся валерианы. Да ну на хрен. Лучше уж охотиться с утра до ночи. По крайней мере, настоящее мужское занятие. Но траву он не выбросит. Мало ли что, вдруг пригодится. ***** Он все-таки добыл этого чертова ай'анга. Правда, для этого полковнику пришлось облазить всю чащобу за дальним водопадом, и он чуть не сверзился с обрыва (от икрана в таких дебрях толку не было), но дело того стоило. Куоритч двигался бесшумно, скользя по лесу как смертоносная тень, все его чувства были обострены до крайности. И он заметил хитро спрятавшуюся тварь первым. Так что он теперь тоже великий охотник, не одному Джейку пожинать все лавры. ***** Он идет к Дереву с убитой сороконожкой на плече и ловит на себе восхищенные взгляды встречных оматикайя. Это приятно. И еще приятнее видеть удивление и уважительное одобрение в глазах Салли и его пары (хотя чего уж, теперь она и его пара тоже). Конечно, это детские понты, ну и что с того? Почти момент триумфа. И тут в хижину вбегает испуганная Тук. – Бабушка! – кричит она. – Там!.. Скорее! ***** Когда они врываются в жилище цахик, Мо'ат хрипит у тлеющего костра. Ее словно окаменевшее тело выгибается дугой, на губах пузырится пена. Янтарные радужки глаз закатились под полуприкрытые веки, мерцающие белки дополняют жуткую картину. – Черт! Эпилепсия! – орет Джейк. Он бросается к больной, аккуратно приподнимает ее одной рукой, поворачивая голову женщины набок, чтобы идущая изо рта пена стекала на землю, а другой быстро срывает с нее шнур со священным лезвием, чтобы цахик в припадке не поранила себя. Все происходит быстро, в течение нескольких минут. Наконец, припадок проходит, Мо'ат затихает и расслабляется. А потом из ее рта чужим, низким и тяжелым голосом будто сами собой выталкиваются слова: – Колодцы жизни проснулись… Джейк поднимает голову, встречаясь удивленными глазами с Нейтири и Куоритчем, и переводит взгляд за их спины. Полковник оборачивается и видит стоящих у входа старших детей Салли. Ло'ак кидается вперед, чтобы помочь бабушке, а Кири замирает на пороге, судорожно прижав руки к груди. – Колодцы жизни проснулись? – повторяет она, и лицо ее искажается от ужаса.