Я – Неистовость

Бессмысленные церемонии. Балы. Влажные грязные поцелуи на руке. Приторно сладкие речи. Гора бездушных несметных алмазов, которая блекла на фоне заурядных бронзовых сережек, выкованных с трепетной любовью к даме. Как же все это осточертело! К ней подлетел еще один стервятник в поисках лакомого кусочка. Упитанный, высокомерный, с острым клювом, облезлыми перьями. Он расплылся в кривой улыбке, обнажая свои желтые зубы, его глазенки хищно блеснули в свете факелов. Ей стало дурно от смрада, который он источал; еще дурнее, когда тот нагнулся к ее ногам до хруста в спине. Его лесть была столь тошнотворна, что даже королева, сдержанная и неприступная, почти незаметно сморщилась. Пухлые пальцы коснулись ее аккуратных, винные губы впились в тыльную сторону ее хрупкой ладони. — Герцог Обнокский, — проскрежетал он гнусавым голосом. — Вы прекрасней целого розового сада, миледи. Слова вырвались из него приглушенным рыком, словно во рту его несколько дней не побывало ни единой крошки. Прожорливый взгляд забродил по ее маленькому телу, задержался на вишневых губах и вновь пустился вниз по очертаниям ее груди, бедер и коленок. Он мечтал прикоснуться к ней, разорвать нежную плоть, думая только о ее бархатной коже на своей гусиной, о ее сладких губах на своих иссохших. Омерзительный, гадкий, безобразный — подумала она. — Благодарю, — выдавила она совершенно иное. Король и королева, гордо восседающие на троне, довольно улыбнулись. Им нравилось скармливать единственную дочь ненасытным падальщикам. Гостей встречали торжественным: «Добро пожаловать за стол — приглашайте свой голод!» Это было своего рода трапезой: каждый подходил и отрывал по куску мяса, пока на столе оставалось ничего, кроме груды костей. Когда его сальные руки высвободили ее из заключения, а глаза обнажили догола, она наклонилась к матери и прошептала: — Это последний? Мое тело молит о пощаде. — Не поддавайся его уговорам, — кротко отозвалась королева. Голод был так свиреп, что в обглоданных костях проступили трещины.

♠♠♠

В тайне ото всех она хранила старинную книгу в изголовье кровати. «Ужас и Неистовость» — гласило название, манящее, мистическое, разгневанное прямо как она — ее истинное «Я», подобно надвигающимуся шторму. Страницы были твердыми и древними. Насколько древними? Известно только стенам замка. Она читала, вдыхая вместе с затхлым запахом рукописи каждое ее слово. По мере того, как она приближалась к концу, в ушах все отчетливее шелестели голоса. Она стала просыпаться по ночам, пленимая желанием растаять в глубине черного неба. Но замок, его цепи, сковали ее дрожащие крылья. Пиры продолжались. Этим вечером крылья стонали от боли, черт дери того волчару, попытавшегося исцарапать ее спину. Желудок взвыл, одного куска мяса было мало, ему хотелось отведать ее всю, но стая ровно таких же кровожадных стервятников выколола тому глаза. Это была драка за добычу. Один против семерых. Он убежал, поджав хвост, но вскоре вернулся, слепой, но еще голоднее. На следующее утро под дверью ее подстерегали псы. Они часто лаяли друг на дурга, на нее — беспристанно, каждый день и ночь. Уши обливались кровью, ее упрямство истязало всех в округе, но гнев одного маленького человека был не в силах оборвать сразу несколько тысяч жизней и выпорхнуть наружу. Все в этом проклятом месте завязано на поганой судьбе! Она устала баловать себя вином и чувствовать металлическое послевкусие после каждого глотка. Сколько еще можно было напиваться до беспамятства, дабы заглушить пульсирующую боль? Она была пьяна, но продолжала пить, уже на дне, но продолжала тонуть. — Он вел себя неподобающе для человека его статуса и уважения, — настаивала она из последних сил. — Любое поведение простительно, когда дело касается любви, — холодно процедил король. — Любовь? Это одержимость! — Это страсть, вырвавшаяся из крепких объятий пустых человеческих слов, — прокатился громом по всему замку голос королевы. Ее не предупредили, кинули на съедение озлобленному волку до того, как она успела сложить крылья. Он ворвался к ней в полночь, все такой же голодный и слепой, но с острым нюхом. Его пасть приоткрылась в нетерпеливом предвкушении ее плоти во рту. Бежать было некуда: тесная комнатка в нескольких тысяч метров от земли, словно в какой-то сказке, она была девицей, заточенной в высокой башне. Ее окружали дюжины прожорливых хищников под маской прекрасного принца, и для каждого она была не красной девицей, а ароматной тушью, висящей на дереве. И день за днем она молилась о трех вещах: о том, какой смелой она была, могла бы быть – будет – все еще была смела. Всегда был выбор тихо забиться в угол и умирать в агонии или бросится в окно, понадеявшись на чудо. Но сомнения не покидали ее. Как избежать судьбы после сотни лет молчаливой покорности? Как сдвинуться с места, когда ноги затвердели в каменном полу? Он вгрызся в ее горло, душил, уродовал беспомощное тело. Там, где кожа была чище воды, он осквернял ее острыми зубами, там, где она была покусана другими, он беспощадно рвал ее когтями. А она терпела, как всегда терпела, страдала, как всегда страдала, не смея противиться силе, превосходящей ее в разы. «Ты – дочь ослепших камней-часовых», — коснулась уха странная мелодия. — «И ты смотришь в изумлении, как звезды обрушивают их фундамент на тебя и твои мощи, желая только большего». Голоса вдохнули в нее жизнь и закопошились в мыслях волка. Крылья взвились вверх, разрезав воздух. Волк, теперь скулящий волк, припал к ее ногам, держась за голову, моля о пощаде, его зрачки тонули в ядовитом цвете глаз. — Верни мое украденное сердце, ты, бескрылое существо, — зашелестели страницы древней книги. Но он сожрал его, давным-давно, так что она вырвала его собственное. Крылья понесли ее вглубь ночи, как она мечтала. Ветер игрался в волосах, лунный свет ласкал розовые щеки. Она наконец дышала полной грудью. Пушистые облака нежно прикоснулись к багровым крыльям и залатали раны. Голоса завали, она повиновалась, пока ноги не опустились на холодную землю. Вокруг — толстый слой тумана и мертвая тишина. Шепот стих, только биение сердца эхом отдавалось в глубине леса. Голые деревья грозно склонились над ней, но она позволила колким веткам дотронуться до ее фарфоровой кожи. Они не притворялись. Они были живыми. Размеренно, они дышали вместе с ней и чувствовали прохладные поцелуи ветра. «Вспомни о всех тех ужасах, что они обещали посеять», — шептали небеса. И она вспомнила. Каждый раз. Каждую царапину. Каждую трещину в ее хрупких костях. «Клянусь, они будут петь о каждом разе, когда запускали пальцы в твои волосы и называли тебя "дитя"», — свистел ветер. — Кто ты? Что ты такое? — дрожал ее голос, но не от страха, а восхищения. «Узри, я — Неистовость», — шелестели леса, пели реки, кричали птицы, молчало человеческое сердце.