утраченная красота

синие, невыступающие вены на бледных руках красиво переплетаются между собой. закатанный рукав рубашки. хаотичные шлепки по руке, между запястьем и предплечьем, ниже сгиба локтя. рядом лежащая ложка, зажигалка, пустой пакетик. новенький шприц в зубах. очередная ломка. мерзкие мурашки под кожей, а в желудке словно котят утопили. огромное желание рвать и метать. пот смешался со слезами, сосредочить взгляд всё сложнее, а держать шприц в руке, в попытках украсить иную очередным шрамом от иглы, — непосильная задача для тремора по всему телу. рядом даже нет ничего, чем можно было бы пережать руку, создавая давление внутри. создавая очередную проблему. как много крови было утеряно из-за простого непопадания. как много крови было утеряно из-за отсутствия основы личности. основа личности — сила воли. Геля давно потеряла свою. а воля Киры давно целиком подчинилась чужой. *** первая любовь; она навсегда остаётся в душе, если не вечно кровоточащей раной, то, по крайней мере, плохо затянувшимся розовым шрамом на светлой коже или бордовом сердце. её первая любовь курила тонкие сигареты, такие, что аж тошно от стереотипности этих пальцев с длинными ногтями, держащих подобное. она писала стихи, сидя на холодном подоконнике их общей съёмной квартиры, а после сжигала те листы с помощью дешёвой зажигалки и никогда не читала их вслух. считала калории и не ела больше двухста за сутки. порой теми же аккуратными пальцами вытирала краешки губ, выходя из туалета с непривычно заплетёнными в хвост волосами. её первая любовь любила цветы и частенько ходить в аптеку. в ней не было ничего особенного. в ней не было ничего человеческого. в ней не было никакого здравого смысла. но она была божественна. они снимали одну квартиру на двоих, потому что так было дешевле. они начали трахаться, потому что не было ничего дешевле их тел. — Осталось что-то? — Косяк только. — Пиздец, вчера на славу разгулялись. А что по деньгам? — На нуле. Последние бабки на твои ебучие цветы ушли. — Не ебучие они, Кира. Красота требует жертв. что ни день, то праздник. на столе всегда вазоны с цветами, на подоконнике всегда Геля и пара уже пустых шприцов. когда они пустили всё на самотёк? говорят, есть несколько причин начать употреблять. «казаться крутым» — слова, звучащие от людей более старшего возраста, что никогда не пробовали ничего «хуже» секса, и лишь после свадьбы. «от плохой жизни» — чаще всего слышишь от подростков, которые рано начали курить, сбегать из дома и получали лишь непонимание родителей. «инфантильность и желание уйти от реальности» — сказали бы психологи. Геля уходила от реальности. ей не нравилась столь антиутопичная судьба, ей не нравились люди, ей не нравилась она сама. она уходила, убегала, улетала и умирала. её крики о помощи, казалось, были заглушены огромным слоем воды, будто они доносились со дна глубочайшего океана. а у Киры главным наркотиком была Геля. главной дрянью, которую та употребляла. она утопала и умирала в её слезах, успокаивая её, искалеченную гнилыми людьми, душу и вновь ломала саму себя в этих попытках. «та, которую подсадил кто-то другой». самая распространённая причина. самая ничтожная причина. сидя на подоконнике вдвоём, смотря на попытки в поэзии, ежедневно покупая новые цветы, хотелось иметь что-то общее. хотелось чем-то отвлечься от человека, что так плотно засел в душу. — Я дома. Прикупила тебе самых дорогущих. Не имею ни малейшего понятия о названии, но, вроде, неплохо. — Ранункулюс называется. Они прекрасные. Отблагодарю позже, как пожелаешь. А пока: я тут нам пару грамм прикупила. Будешь? будет. впервые было страшно. вспоминались все нравоучения взрослых и каждое тогда сказанное слово било по нервам. чувства разрывали изнутри, словно взаперти тебя сидит человек, пытавшийся вылезти сквозь горло, перекрывая тебе дыхание, изуродовав голосовые связки в клочья. красота требует жертв. красота сгнившего тела Ангелины требовала попробовать. несуразная попытка, будто взяв за руку, привела Киру к пучине адских мук и страданий, среди которых Геля сидела на своём почётном троне человека, что варится в этом котле, казалось, с рождения. она жила в вечном холоде злой судьбы, любив при этом зиму. есть ли способ выбраться оттуда? когда в вене впервые побывало что-то острое, казалось, будто шансы уйти от этого ещё есть. когда Кира смотрела на Гелю, у которой не осталось ни единой незадетой клетки на теле, казалось, что проблема куда более глубокая, и наставления взрослых были не пустым звуком. — Я не видела такой незначительной мелочи — счастья. Что по-твоему вообще значит «счастье»? — Счастье — это когда ты об этом не думаешь. — Если я начинаю об этом думать, значит, у моего счастья проблемы? — У твоего — ещё какие. «Счастливые часов не наблюдают» — слышала такое, ангел? говорят, глаза — зеркало души. душа Гели была пробита ножами насквозь в те самые венки, что опухали до невозможного, норовя создать новый оттенок красного цвета — гораздо более глубокий, гораздо более устрашающий. сквозь чёрную пелену зрачка нельзя было увидеть хоть что-то живое, или хоть что-то человеческое. это привлекало столь заблудшие души, как у Киры. существует ли вообще душа? особенно у такой родной и такой чужой для Киры Гелечки. она ощущалась, как нечто божественное. а боги всегда были интересными для человека. и всякому человеку испокон веков было известно, как безумие свойственно всем богам. — Алло, слышишь меня? звуки на заднем фоне хорошего не предвещали, но они были столь привычными, что Кира забыла, когда в последний раз слышала голос возлюбленной в трубке без постороннего шума. — Геля. Как ты? — О, в порядке. Только что пыталась покончить с собой. — Понятно. Где ты? — Вероятно, на дне. скучная, но напрягающая до костей обыденность. вновь ожидание адреса от угашенного ангела, ожидание такси, ожидание, пока доедешь. хоть бы найти её живой. — Тебе не кажется, что пора завязывать? нашла. ничего нового. всё такой же туалет, всё такие же растрёпанные волосы, кровь на рукаве в сгибе локтя, крики, стоны и музыка, доносящиеся за дверью, божественно красивый ангел, утративший красоту вместе с крыльями. — Кажется. Да вот только есть опасность: без страданий, злости, сарказма, сантиментов и ненависти к себе — не останется ничего. — Может быть. Или найди, чем это заменить. — Человеческая жизнь — это тихое отчаяние. Но недостаточно тихое, раз его звук нельзя заглушить. — Ты пытаешься умереть? — Не знаю. — Не боишься того, что ждёт после? — А должна? — Последствия не имеют жалости. Пойдём домой. — Домой? У меня ещё есть дом? — А разве нет? — Знаешь ведь, что я на стороне трахаюсь. Почему у меня всё ещё есть дом? неприятно. в общем-то, необычайной новостью это не было, но на эту тему Кира давным-давно поставила табу и лишь игнорировала всё увиденное когда-то. за прекрасным всегда скрыта какая-нибудь трагедия. прекрасная Геля считает, что проверять силу своего влияния на другого человека — увлекательно. это её трагедия. *** Кира знала о способах Гели добыть деньги. и знала, что образ жизни, который они ведут, того действительно требовал. но каково было ей зайти в их же общую квартиру после тяжёлой рабочей смены и увидеть прениприятнейшую картину, на которой, будто ядовито-яркими, но размытыми мазками, запечетлена её первая любовь, сидящая сверху на очередном барыге? звуки стонов, хлюпанья и шлепков кожи об кожу слишком едко впечатались в мозг. рядом лежащие новые маленькие пакетики и деньги не давали прервать продолжение этой картины. ей оставалось лишь всё так же бесшумно выйти, закурив прям в подъезде. лестничный переплёт, подоконник, сигареты, положенный рядом букет и беззвучные слёзы, стекающие к подбородку от тупой, ничтожной безысходности. тяжело избавиться от наркотической зависимости, ведь твоя жизнь тебе более не принадлежит. более тяжело избавиться от зависимости романтической, ведь твоя воля более твоей не станет. ведь человеческая клетка сама тебя не выпустит, а выйти из неё ты уже сам не в силах. возможно, больше, чем героин по её венам, растекалась именно божественная красота Гели. но Кира ту никогда не винила и винить, казалось, была не в праве. *** — А почему ты вообще позволила мне тебя любить? — Возможно, я потеряла свою способность любить. — А была ли она у тебя вообще? — А о чём я по-твоему пишу стихи, будучи даже под самыми тяжёлыми дозами и самыми болезненными ломками? — Жаль, что я их не прочту. — Жаль, что я их пишу. — Пойдём домой. есть ли вина богов в их нелюбви к роду человеческому? есть ли вина в том, что боги, прикасаясь когда-то к любви, теряют свою красоту, постепенно превращаясь в сплошное дешёвое месиво из крови, плоти и перемолотых костей? они со своей клетки не выйдут. они не хотят. возможно, они сломлены; но это их способ жить.