До безумия

      То, о чём Монома не думал примерно никогда до появления Шинсо в его жизни, — о сексе.       Одноклассники встречались, трахались, хвастались в школе, одногруппники в универе — встречались, трахались, хвастались. Монома улыбался, шутил и доводил до красных кончиков ушей особо стеснительных едкими подколами, ни разу не понимая, почему это так интересно.       А потом пошло не так примерно всё, хотя Монома Нейто предпочёл сузить «всё» до примитивного, но менее критичного «что-то».       Когда Хитоши Шинсо заговорил с ним впервые, неловко отводя взгляд и потирая неловко шею, Монома ему не ответил ни единого слова и не уверен, что смог издать хотя бы звук, благо, Кендо подоспела, выручила.       Когда Хитоши Шинсо попытался заговорить с ним во второй раз, Монома просто свалил под абсолютно бредовым предлогом, лишь бы свалить.       А когда Хитоши Шинсо, уже недовольно хмурый, зажал его у стены под лестницей с целью выяснить, что за хуйня происходит, Монома, прикрывая рот рукой, улыбаясь крайне глупо и отводя взгляд, попросил просто не говорить, веря, что его заикающийся голос не звучал так жалко, как казалось.       Потому что Хитоши Шинсо, господибожеблять, сводил с ума охуенным низким голосом с хрипотцой, заёбанным и блядски красивым взглядом и тем, что сейчас — вот прямо сейчас, именно сейчас — был так близко, что у Мономы кружилась голова.       Вместо того, чтобы переспросить, забить на чудака или сделать что угодно другое ожидаемое, Шинсо абсолютно неприлично опустил взгляд вниз и, боже, расплылся в таком довольном оскале, что Монома, кажется, закончился.       Это было самое странное начало самой ебанутой дружбы для всех и самых чокнутых отношений между ними двоими, потому что Хитоши Шинсо, видимо, запал на Моному Нейто.       Нет, не совсем так.       Запал на то, как Моному Нейто от него ведёт.       А уже потом, чуточку позже потом, — и на самого Нейто.       Пока Монома внутренне дурел от простых объятий, Шинсо экспериментировал от души: то прикусит мочку уха, то пощекочет дыханием шею, то оставит засос в том месте, где белый воротник не скроет, и, главное, — не отпустит до последнего.       Монома такой тактильностью к другим не отличается, Монома любые ранения Шинсо на геройских заданиях заботливо обрабатывает и перевязывает и только. Шинсо же — поцелует, слижет очень осторожно капли крови, а уже потом всё по правилам, всё как нужно: и йоды-зелёнки, и бинты, и пластыри.       Мономе достаточно просто обнять Шинсо со спины, чтобы стало хорошо.       Шинсо же… Шинсо всегда мало.       Он такой чуткий, уравновешенный, спокойный и терпеливый — примерно это Монома Нейто о нём и слышал от дурного А-класса.       Ой ли? Шинсо так жаден, нетерпелив, абсолютно мать его не спокоен наедине с Нейто, и эту правду знают лишь они оба.       И от этой правды тело словно плывёт в чужих сильных руках, и Монома готов позволить этим самым рукам абсолютно всё.       Моному грубо валят на кровать. Ему нравится: сердце подскакивает к горлу взволнованно, учащается пульс.       В губы жадно целуют, кусают, грубоватые пальцы ослабляют галстук определённо шикарного костюма Фантомного Вора. Мономе хорошо: с губ уже срывается тихий стон.       Нейто чувствует, как чужие пальцы оглаживают кисть руки, поддевают ткань перчаток. Его дурит в край: нежные поглаживания, аккуратное стягивание перчатки на контрасте с грубым поцелуем отзывается в паху головокружительным и до приятного больным «как-же-нахуй-хорошо».       Тонкая чёрная ткань легко соскальзывает с пальцев, они переплетаются с чужими, и Хитоши Шинсо, будь он сто раз не ладен, отрывается от губ и подносит его руку к своим губам.       Тело пронзает сладкая дрожь, перед глазами мутнеет, когда губы мягко целуют кончики пальцев, и Монома Нейто почти готов проклинать мир за то, что не в состоянии кончить без помощи. Боже, если бы он только мог, он бы--       На мягко-грубые укусы-поцелуи в шею уже реагирует только тело: вздрагивает, горит, дрожит как в горячке.       Монома Нейто не ебёт совсем, в какой момент ловкие пальцы расстёгивают дурацкие пуговицы пиджака и рубашки, но горячие ладони на груди, животе и, господи, ещё ниже срывают рваные стоны и тихие просьбы с губ.       Мономе сложно концентрировать взгляд на чужом лице, но он абсолютно прекрасно знает уже: Шинсо довольно ухмыляется такой реакции. Шинсо чертовски нравится такая реакция, и Монома почти уверен, что он закончится снова.       Только ничего не происходит, сердце всё выдерживает, дурацкое чувствительное тело всё выдерживает, и будто бы зрязрязрякакжеблятьхорошо.       Пряжка ремня не щёлкает: Монома не слышит. Зато чувствует очень хорошо, как штаны с бельём с него стягивают быстро и горячие пальцы проходятся по давно вставшему члену.       Это единственная помощь, которая нужна была Нейто, чтобы наконец-то кончить до блядских звёздочек перед глазами, сорвав голос на крик.       Он выгибает шею, когда Шинсо мажет по ней кончиком носа, с трудом, огромным трудом поворачивает голову, когда слышит тихое: «ты такой чувствительный. Это потрясающе».       А потом резко — ну, так резко, насколько сейчас вообще может, — притягивает его за шёлковые волосы для жадного и очень долгого поцелуя. Шинсо, кажется, так хорошо, что он почти мурчит.       А потом Монома послушно поджимает ноги, разводит их в стороны, не даёт Хитоши оторваться от себя, его одобрительно кусают за нижнюю губу.       Чужие пальцы внутри каждый раз ощущаются непривычно, но как только стукает в черепную коробку понимание того, что это делает Шинсо, Моному снова дурит до дрожи.       Пусть больно, пусть неприятно-непривычно, он шепчет «быстрее», он хочет Шинсо, ему абсолютно плевать, как.       Хитоши только не плевать, он лишь ухмыляется довольно-насмешливо, целует в уголок губ, в покрытую следами шею, шепчет также тихо в ответ: «Потерпи. Совсем немного».       Как бы мало терпения сейчас ни было у Мономы, отказать он не может. Поджимает-прикусывает губу, сжимает в пальцах фиолетовые волосы, расслабляется как может и тихо стонет. А потом…       Потом соображалка перестаёт работать совсем. Отключается, оставляя место только тупому влюблённому удовольствию.       Шинсо не действует грубо, Шинсо слишком, слишком нежен и осторожен, а Мономе чертовски сильно хочется, чтобы он вошёл быстрее, грубее, до слёз и острой боли, простосделалбыэтогосподионжеснованевыдержит.       И Хитоши Шинсо будто бы внимает безумным мыслям, толкается в первый раз резко, до правда выступающих слёз и хруста в выгнутой спине, до самого конца, прямо под тем самым углом.       Монома почти забывает, как дышать, а Шинсо ждёт.       Монома ощущает на бёдрах горячие ладони, внутри — не менее горячий член, на всём себе — пронзительный прекрасный взгляд аметистовых глаз, а Шинсо продолжает двигаться только несколько бесконечных секунд спустя.       Монома ни черта не думает, Монома только старается двигаться тоже, почти рвёт ткань покрывала, сжимая её в пальцах, и не может стонать громче от любого движения внутри.       Обычно после такого ебанутого секса Монома, стоит только прийти в себя, хрипло шепчет Шинсо, что, похоже, правда любит его до безумия.       Того самого безумия, которое сейчас захлёстывает с головой и с каждым грубым толчком приводит к охуенной разрядке.       Кристаллически похуй на будущие синяки на бёдрах, всё равно на то, что следы на шее будут долго саднить, плевать, что искусанные и Шинсо, и им самим губы будут неприятно болеть — какая, к чёрту разница, если всё это — дело рук Хитоши Шинсо?       Да, верно, абсолютно никакой.       И когда Монома чувствует, что Шинсо кончает внутрь, толкнувшись до упора, он кончает тоже от одной лишь этой мысли, а уже потом — от ощущений.       В ушах звенит, перед глазами плывёт, в мозгах — тоже. Его, кажется, ласково гладят по голове, будто говоря, что он хороший мальчик, убирают прилипшие от пота пряди со лба, туда же и целуют.       Монома чувствует запах Шинсо сбоку от себя, поворачивается с титаническим трудом, слепо утыкается куда-то то ли в плечо, то ли в шею.       С губ почти срывается тихое «люблю», прерывается на полуслове.       Шинсо улыбается — Монома не видит, но чувствует.       — «До безумия». Знаю.