Пожар

В одном отрешенном от всего мира поместье жила необычайной красоты женщина и имя ей было Эдила. Никто никогда и не знал, где началась эта история, откуда пришла и как появилась в этих краях эта женщина. Земля полнилась мифами и легендами, но никто так и не осмеливался заглянуть за грань, узнать правду красивой ведьмы Эдилы. Одни были уверены, что крест её — расплата за давние грехи, другие уверяли, что она просто несчастная женщина в этом тайном мире, третьи вообще отмахивались и убеждали всех, что и не существовало никогда этой странной женщины. Эдила жила в своем старом особняке, и черт его знает откуда этот загнивающий дом взялся на этой странной земле. Её семья умерла, а жизнь этой женщины оставалась в одном лишь смысле — в ожидании давней любви. Она ждала этот смысл, этот вздох и злополучные, ненавистные ею времена. Величественное поместье постепенно опустевало с каждым мгновением её тихого одиночества. Она снова сидела в своем скрипучем древнем кресле напротив окна, закуривая одну сигарету за другой, попивая холодный алкоголь вечерами, смотрела в окно. Смотрела в темень, стараясь различить хоть одну фигуру, устало шагавшую к ней навстречу. И не было больше сил радоваться или страдать. Сколько раз она представляла, как бросится к двери, наденет наследственную, истончавшую со временем шубу, побежит босиком по сугробам навстречу. Её сердце пустело и томилось, с каждым закатом наполняясь серым дымом. Он был единственный её собеседник. Чёрствым и безжизненным взглядом она смотрела на сигарету, молчаливо разговаривая с ней. С каждым днем она перебирала драгоценные сундуки с жемчугом, серебром и золотом. Божественность образа каждый раз становилась все более блеклой и полупьяно-уставшей. Коричневые кудри стремительно теряли былой лоск, превращаясь в черные нити, а зеленые глаза наполнялись болью. Некогда её огромное поместье полнилось звуками и детским смехом. Сын Кэлл умер, он так и не дожил до пяти, погладив оленя в темном лесу. Ненавистный муж тут же сбежал, обыграв свою боль от утраты желанием воевать. Брат убил змею во сне, чем навлек на себя страшную месть семьи мудрых змей-прародительниц. Они задушили его, зазывая опускаться все глубже и глубже человеческого создания. Медленно и плавно, каждую ночь Гельфар засыпал, страдая от мук своих же снова и снова. Мать утянули на дно обворожительно красивые рыбы, обещая богатства. Её же крест — была любовь. Некогда будущий партнёр, её вечная любовь, ушла, обещая вернуться совсем скоро. Эдилу мучали воспоминания о последнем расставании и предательстве истинной любви. Сны тянули её дальше от реальности, заставляя планомерно сходить с ума. В который раз она качалась в старом скрипучим кресле, прикусывая губу. Взгляд затягивал белым облаком уже не алкоголь, а страшная и странная боль, боль отчаяния. Она целовала сама себя, вспоминая те самые поцелуи. Целовала свои запястья, кости, нервы. С каждым новым заходом солнца в каждый конец декабря, она зажигала свечу, затем вторую, и так до восьми. Безудержно ждала. Ждала силуэта в окне. Черной уставшей фигуры, ступающей босыми ногами по снегу. В один из таких вечеров Эдила ощутила что-то странное. Приближался двадцать пятый кислёв. Наступало время снова зажигать свечи. Эдила ждала этого сокровенного момента зажжения первой свечи ровно так же, как и ненавидела его, ведь каждый раз к ней не приходил Он. Эдила замерла. — А что, если в этом году он придет? — к своему удивлению, сказала она вслух. Вот уже несколько лет Эдила не произносила ни единого слова. Она устало вздохнула и закрыла рот рукой. Как-то в разнобой её пальцы коснулись лица. Эдила посмотрела на подсвечник. Слезы черными пауками подползали к её глазам, казалось стены повторяли за ней, не просто отражая звуки, а продолжая мелодию. Женщина шумно выдохнула, заставляя стены вновь на века замолчать. Ей вдруг стало важно выглядеть лучше. Она будто пыталась довериться интуиции, женскому чутью, понять правду. Эдила все ещё цеплялась за нитку, призрачную надежду. Стоило ей вздохнуть, взгляд женщины зацепил стакан с виски, случайно не опустошенный. Изящно вздёрнув рукой, Эдила схватила стакан и с привычной гримасой выпила содержимое. Едкий вкус алкоголя струился мерными нитями по пищеводу, успокаивая и умиротворяя женщину. Последний раз взглянув на дневной туман, затянувший улицу, Эдила с шумом опустила стакан на стойку возле старого кресла. И вот однажды она вышла из комнаты, которую уже привычно озарял лунный свет. Эдила провела рукой по ветхим темным стенам особняка. Старинные картины криво повисли на стенах, обесценивая свою ценность. Комод и зеркало в пример своей хозяйке охладевали и полнились ветхостью. Эдила взглянула в зеркало. Злые, утомленные многоликой болью глаза смотрели на неё в отражении. Отмахнувшись от лживого отражения, Эдила ступала дальше, вглубь комнаты с наследственным богатством. Вновь перебирая сундуки с драгоценностями, взор Эдилы зацепился за бело-зеленый фарфор, которого, как казалось женщине, раньше не было. Старая чашка блеснула в отражении лунного света. Побитый временем фарфор все ещё поблескивал старым золотом. Женщина вопросительно повернула голову и прищурившись посмотрела на чашку. Её никогда ранее не видел дотошный взгляд хозяйки особняка. Эдила прищурилась. Она вдохнула сребристый дым, который так кстати смешивался с блеском драгоценностей. Эдила молча изучала узоры зеленовато- белого фарфора, стараясь вспомнить каждый завиток узора на этой проклятой неизвестной чашке. Старалась вспомнить хоть один момент, когда она могла видеть этот сервиз. Мозг перебирал воспоминания каждого события в жизни Эдилы, но она так и не вспоминала злополучный фарфор, так внезапно найденный в её храме богатства. Бессонница все сильнее отравляла разум Эдилы. Она уже не отличала времена и периоды. Их просто не существовало. Страх заполнял все сознание, растворяясь в сундуках с золотом, уставших стенах и вечных сугробах за окном. Женщина с громким отзвуком, разлетевшимся по всему дому, хлопнула дверью. Устало шагая по ветхому паркету, Эдила вернулась в зал. Луна освещала тускловато-белым светом старую комнату, некогда наполненную величественностью. Женщина снова выхватила сигарету, затянувшись, вдруг закашляла и выдохнула горький дым причудливыми завитками. Больное сознание отчего-то сопоставило узоры дыма на фоне деревянного окна и витиеватые линии на старой чашке. Эдила опустила сигарету и снова провела взглядом по чашке. Тряхнув головой, в попытках поправить длинные темные волосы, Эдила вновь села в кресло. Не выпуская чашку из рук, она медленно перелила оставшийся виски из бокала. Темный алкоголь отражал тусклый свет, словно нехотя пропуская его сквозь себя, заставляя вращаться по белоснежным стенкам старого фарфора. Она одним глотком допивает кофе и с громким стуком ставит чашку рядом с причудливым торшером прошлого века. Взгляд медленно мутнеет, раздваивая предметы вокруг. Эдила вразнобой запускает пальцы в волосы, пытаясь хоть как-то отрезвить сознание, но сил хватает только откинуть голову назад, закрывая глаза. Эдила вмиг распахнула глаза, как только почувствовала что её кожу что-то ужасно защипало. В нос ударил неприятный едкий дым. Бегло осмотревшись, Эдила поняла, что находится совсем не в своем особняке, а в горящем старинном зале. На секунду ей даже представилось, как здесь танцевали люди в красивых бальных платьях. Кресло, на котором все еще сидела Эдила, медленно одолевал огонь. Она подскочила, стараясь понять, что ей нужно делать, чтобы выбраться скорее из этого горящего ада. Голова пошла кругом, и женщина снова потеряла координацию во времени и пространстве. Языки пламени распространялись по всему пространству, не оставляя шансов на спасение. Эдила пыталась найти хоть какой-то выход, дверь или проход, задыхаясь от дыма. Прокуренные лёгкие не принимали горячего воздуха. Сквозь треск огня, Эдила услышала чей-то голос, истошно просивший о помощи. — Кто здесь? — вопрошая куда-то в пустоту, крикнула женщина. Она старалась заметить хоть что-то через сменяющие друг друга волны пожара. Обернувшись, Эдила заметила мужскую фигуру. Сознание туманил едкий дым, заполняющий все пространство в этой огромной комнате. Женщина все пыталась докричаться до этого силуэта, который спокойно стоял, не издавая совершенно никаких звуков. Она пробиралась все ближе к силуэту, опаляя тонкую кожу горячим воздухом. Сощурившись, Эдила пыталась разглядеть лицо мужчины, которого сменяясь закрывали танцующие ветви огня. Он стоял совсем близко. Женщина старалась вглядеться в этот призрачный силуэт. — Давид? — охрипший голос выдавал только тихий шёпот, сменяя слова гортанным хрипом. — Давид! — она снова не верила своему сознанию. Эдила кричала в сторону мужчины, протягивая руки сквозь пламя. Мысли путались, сменяя эмоции и выбивая из глаз слезы. Она просто не верила, что это он. Её любовь была так близко, после стольких лет в неведении, женщина в каком-то горящем аду вновь встретила его. Она тянула руки все ближе к заветной фигуре, уже не способная что-то выкрикнуть. Гортань словно забили гвоздями, а в легкие с каждой секундой заливали кипящее масло. Мужчина все так же стоял на месте, обжигаемый играющим огнем. Эдила смотрела на свою покинутую любовь, стараясь как в последний раз запомнить уже до дрожи знакомые черты лица. Огонь сковывал раскаленными наручниками кисти Эдилы. Зашипев от боли, она одернула руки, падая на пол без сознания. Женщина снова распахнула глаза, просыпаясь в знакомом кресле. Она вновь смотрела на знакомый белоснежный пейзаж за окном. Тяжело дыша, Эдила разглядывала свой зал. Мысли бешеным хороводом вертелись вокруг страшного сна, а кисти по инерции памяти до сих пор жгло. Эдила откинулась в кресле, устремляя взгляд на потолок, не в силах заплакать. Вспоминая сон, она прокручивала в голове образ Давида, которого когда-то отпустила на войну, обещая ждать его каждый год. Этот безумный сон вдруг снова подарил ей надежду. Заставил вспомнить свою любовь, свою единственную во всем мире любовь. Женщина перевела взгляд на ветхую тумбу, рядом с креслом. Взгляд остановился на той самой чашке, мирно стоящую рядом с торшером. — Ну конечно! Все дело именно в ней. — непривычно для покоившейся тишины, произнесла Эдила. Она была абсолютно уверена, что причиной встречи во сне с Давидом стала именно чашка. Схватив её со стола, взгляд упал не на знакомый фарфор, а на покрасневшие кисти. Рассуждая трезвым умом, сон не мог повлечь за собой настоящие ожоги. Эта мысль подкрадывалась смутным сомнением в реальности происходящего. Эдилу это совершенно не волновало. Ей непреодолимо захотелось снова увидеть его. Спеша, она схватила бутылку шотландского виски, стараясь налить алкоголь в зеленоватую чашку. Разлив половину содержимого, Эдила привычно глотнула виски, по знакомому сценарию опуская чашку на тумбу, медленно опускаясь в сон. Эдила снова очнулась в горящей комнате от запаха горящего дерева. Подскочив с кресла, женщина вновь искала взглядом знакомую фигуру Давида. Нервная улыбка растянулась на лице. Эдила заметила его фигуру. Он так же привычно стоял в углу огромного зала. На этот раз Давид вертел головой, словно старался найти взгляд любимой женщины. Смазанные фразы Давида звучали в голове Эдилы, от чего она еще больше терялась в пространстве. Огонь вновь обнимал её тощие плечи, вылизывая горячим языком каждый сантиметр её кожи. Давид стоял так близко, как в бреду зазывая Эдилу подойти ещё ближе. Гортанный хрип срывался откуда-то изнутри. Эдила снова тянула руки к мужчине, так сильно желая просто коснуться его. Она как зверь рычит, скулит от новых ожогов, пропуская ненавистную жалость к себе через слезы. Боль каждым миллиметром топит в горящем море. Эдила в последний раз взглянула в глаза любимому, запоминая этот каменный взгляд долью отчаяния. Во второй раз пробуждение не несло никакой приятной тоски. Все тело сковывала раскаленными цепями огненная боль. С каждой секундой в неё забивали горячие гвозди, а воздух в комнате охладевал на глазах, покрывая привычную мебель тонкой коркой льда. Взвывая от боли, Эдила опять хватает чашку с алкоголем. Пальцы отказывались сгибаться, пробирая нервной дрожью все тело. Трясущимися руками Эдила выпивает виски, желая остаться в той горящей комнате с любимым навсегда, чего бы ей это не стоило. Гримаса боли масляными красками вмиг выписывается на её лице, как только женщина пытается пошевелиться. Мышцы медленно расслабляются, когда Эдилу вновь утягивал манящими объятиями сон. Падая и спотыкаясь о каждую горящую палку, женщина вновь пытается доползти к Давиду. Штукатурка, как снег осенним вечером, стремительно сыпется. Руки зажигаются огнем, да так, будто их помыли в бензине. Давид снова стоит в стороне, привычно озаряя Эдилу стеклянным взглядом, смешанным с жалостью и былой любовью. — Давид, это же я… — хрипит Эдила, старательно выдавливая из себя каждое слово. Собрав последние силы, женщина переступает через огонь, вставая напротив любимого. Она так ждет его слов, его объятий, давно забытых под гнетом долгих лет. Он горит, как деревянная статуя, а Эдила обнимает эту немую скульптуру, прижимаясь к нему сильнее. Теперь они горели вместе, полыхая как две ели в лесном пожаре. — Где же ты был все эти годы… — шепчет Эдила, захлебываясь слезами то ли от боли, то ли от радости. — Я умер, Эдила. Не веря услышанному, она медленно отстраняется от Давида, как-то нелепо мотая головой. Чужая фигура загорается еще сильнее, растворяя любимые черты лица в пламени. Из распахнутых глаз слетает слеза, возвращая женщину обратно в реальность. Шрамы жгутся на коже. Эдила просто не верит. После стольких лет разлуки, она не может поверить в смерть Давида. Чушь и бред. Пульс стучал в голове, перемешивая чайной ложкой все эти мысли. Реальность сменялась бредом и болью. Её кисти больше не похожи на руки. Сожженная кожа сползла, оголяя кости, раскрашенные запёкшейся кровью. Эдила молча смотрит на привычный зимний пейзаж за окном. Снег устало приземлялся на сугробы. Задеревеневшими руками Эдила тянется к тумбе, сбивая чашку на пол. Она с гулким треском бьется о край дерева, рассыпаясь на крупицы снежинок. Женщина молча открывает ящик тумбы, цепляясь за спусковую скобу. Эдила дрожащими от боли пальцами хватает единственный патрон. Её лицо больше не корчится от ноющих ожогов. Эдила медленно вставляет патрон в барабан, приставляя старинный наградной револьвер отца к виску. Звучит сухой щелчок, и мерная тишина растворяется мрачным бессилием.