Госпиталь

Госпиталь никогда не спит сном праведника. Даже в самый глухой час ночи - это чуткое забытье в горячке, вздрагивающее от малейшего шороха, полное настороженного ожидания новой боли, которую может принести утро. Качаясь на грани своего короткого сна и чужого бредового беспамятства, я наконец остаюсь наедине с собой. Это время когда я вспоминаю. Это время, когда я остаюсь с Джоном. Я знаю, что кроме меня здесь есть ещё один человек, который вспоминает его в своих молитвах - сестра Бернадет. Только я молюсь потому, что больше ничем не могу ему помочь. А Сестра Бернадет считает это единственно правильным. Она молится о его душе. Я никогда не говорила с ней об этом, но это ясно и так. Мои же молитвы, короткие и неумелые, полны смутных пожеланий дома, семьи и счастливой старости, и это при том, что я в это сама не верю. Сохрани и защити его от всякого зла. Когда я увидела Джона впервые, он меньше всего напоминал Индиану Джонса, о котором мы мечтали с Элькой на пути в Африку. Он был обычным пациентом на столе. И мое дело было обрабатывать рану и подавать корнцанги, зажимы, кетгут.... Все как всегда. И никакие предчувствия не кольнули. Инфицированный раневой канал. Пациент в тяжелом состоянии, прибыл со спутанным сознанием и температурой. Какие тут предчувствия. Индиана Джонс - это наша мечта , поддерживавшая меня и лучшую мою подругу Эльку на тернистом пути в медсестры Красного Креста. Когда у нас опять что-то срывалось, мы говорили друг другу, что там, на загадочной земле черного континента, нас ждет неустрашимый красавец с трехдневной щетиной. Не ждал. Желание посмотреть мир, принося пользу ближнему, довольно быстро запылилось. Здесь вообще слишком пыльно. Наставь на путь истинный. Когда создавали эти края, наверное все краски на палитре уже кончились, осталась одна желтая . Желтое небо, желтое солнце, желтая высохшая трава. Как в детской песенке: "Оранжевые мамы оранжевым ребятам оранжево поют...". Только здесь не поют, здесь в основном воют по тем, кого мы не успели спасти. Элька работает в детском отделении, и каждый раз, когда совпадают наши выходные часы и дни, я слушаю её вопли о том, почему мы здесь боремся с холерой, если по словам местного министра здравоохранения её уже год как победили. Нет, в самом госпитале холерного вибриона ещё не выявили, но в тех местах, куда наших ребят забросили вертолетами.....Связи с ними нет, так что холера там точно есть. Эта земля похожа на дешевую оберточную бумагу, она серо-коричневого цвета и только тени на ней разноцветные. И на этой бумаге кто-то с извращённым чувством юмора рисует карикатуру на современную западную жизнь. Что может быть нелепее пропагандистского вранья местного министра? Разве что породистый профиль моего пациента на фоне не слишком белых больничных простыней. У нас хорошая прачечная - просто можно поймать леопарда, можно даже убить леопарда, но нельзя отстирать пятна на его шкуре. Что делает этот заточенный британский профиль в краю потерянных переносиц? Что мы все здесь делаем? Вознагради за добро добром. Пока мой Индиана борется с инфекцией и пребывает в лучших мирах, госпиталь полнится слухами. Что ещё делать местной женской фауне, как не перемывать косточки в свободное от дежурств время. Из всех разговоров у нас самые провокационные про старшего хирурга Пола Балларда и его очередную пассию из новоприбывших санитарок. А тут такое событие. Нас не удивишь ни огнестрельными ранениями, ни осколками мин. Но за все время пребывания здесь я не помогала вынимать ничего подобного из европейцев, только из местных. Волнующе..... Элька говорит, что я мясник и дочь мясника. Ходят упорные разговоры, что раненый "плохо помытой пулей" носитель элитного профиля, прежде чем свалиться на госпитальную койку, спас уйму народу от злых местных бандитов, выручил толпу невинных детей из лап не менее злых местных военных. При этом количество спасенных множится с каждым часом в геометрической прогрессии. Все ссылаются на сестру Бернадет, которая и привезла нашего раненого, и это единственное, что придает правдивости всем этим слухам. К рьяной служительнице Господа здесь все относятся крайне серьезно. Не остави в болезни и страданиях. Мой Индиана мечется в бреду, обливается холодным потом и никак не может определиться, остаться или уйти. Самое тревожное, что при этом его пульс то почти исчезает, то гремит как ритуальный барабан. Баллард ходит хмурым, а нам только и остается, что смотреть на него с надеждой. Как-то так получается, что за Индиану начинает болеть весь наш маленький мирок. Я захожу снимать швы, а мне смотрят в рот и ждут вестей "с фронта". Провожу рядом с ним все свободные минуты, сказал бы кто, почему. Может после обилия кофейных оттенков , нравится смотреть на цвет лица, сливающийся с цветом наволочки. Не удивительно, что застаю тот момент, когда Индиана открывает глаза. Проходя практику в родильном отделении , приходилось видеть глаза новорожденных в первые дни жизни. Говорят их взгляд бессмысленный. А мне он представляется потусторонним. Вот такой потусторонний, как из другой реальности и невозможно голубой. Ну наконец-то. Через несколько минут, во время осмотра, Джон видит мое лицо из-за плеча Болларда. И кажется пытается улыбнуться. Хороший знак. Как говорил наш преподаватель по сестринскому уходу : "Если больной начинает отличать сестричку от капельницы, дело идет на поправку". Я до самого вечера вспоминала самый первый, еще непроизвольный жест правой рукой. Джон как-будто что-то искал возле себя. Что-то очень важное. Потом я поняла : он искал автомат...... Воздай не по справедливости, а по милосердию своему. Процесс выздоровления идет тяжело, мой пациент - лежачая иллюстрация к тому, что если солдат получил пулевое ранение, он должен лечиться, а не спасать человечество. Постепенно выясняется, что Джон умеет не только улыбаться, но и разговаривать. И уж точно он не путает меня с медицинским оборудованием. То ли потому, что он стал местной достопримечательностью, то ли из-за обаятельной улыбки на все ещё бескровном лице, но санитарки по нескольку раз в день гоняют из его палаты постороннюю публику. Выгоняют больных и остаются сами. Наверное я единственная не спрашиваю его о совершенных подвигах. Почему-то сразу была уверена, что правды не услышу. Джон отнекивается, якобы был без сознания, ничего не помнит.Что только разогревает интерес. Мой личный интерес разогрелся до такой степени, что я умудрилась устроить допрос с пристрастием сестре Бернадет. Эта суровая и несгибаемая молодая дама питает ко мне некоторые теплые чувства, после одного малоприятного эпизода с малолетней беременной. Я тогда немного погрешила против инструкций, но все это мелочи. Так вот, благодаря снисходительности монахини, я теперь знаю всю историю. Джон на глазах обрастает всеми атрибутами рыцаря. Индиана, явно стушевавшись, отползает в кусты. Вчера ночью случился переполох, кто-то пролез в палату раненого через окно. Мы конечно не форт Нокс, но нас охраняют. Видимо, плохо. Сам Джон утверждает, что спал и ничего не видел. При этом имеет шкодливо-довольную физиономию кота, слопавшего канарейку. Я начинаю думать, что Боллард лечит его с таким ожесточением, не только в порыве врачебного долга, но и потому, что хочет поскорее избавится..... Не обойди милостью своей. Когда еще один британский крейсер замаячил в глубине коридора, рассекая волны больничных запахов острым корабельным носом , мне почему-то захотелось загородить ему дорогу. Бывало у вас предчувствие близкой беды? Этот корабль нес беду. Естественно, неизвестный с такой бравой военной выправкой и таким холодным взглядом - прицелом мог искать у нас только одного человека. Новоприбывший, после короткого разговора с Джоном, предложил госпитальному начальству забрать раненого сан. авиацией. Поскольку разговаривали стороны на повышенных тонах, сразу стало ясно: Боллард его не отдаст. Ближайшие военные, с которыми нам нужно дружить, хоть и говорят по-английски, но подданными британской короны давно уже не являются. Так что госпиталь поступил в интересах больного не взирая на... А вечером случилось то, что случилось. Воздай воздающему, одели щедрого. У меня с юности абсолютный нюх на алкоголь, может потому, что вокруг меня слишком много и изобретательно напивались. Заглянув в палату, я не встретила обычного задиристого взгляда моего пациента, зато учуяла запах спирта. Как больные доставляют запрещенные предметы в палаты, неизвестно, но такое иногда случается. Обычно мед. персонал смотрит на это сквозь пальцы. Но тут, только что вырванный из лап могилы, больной! Мой светлого образа рыцарь с автоматом! Каюсь, не сдержалась. Кинулась отчитывать , полная праведного гнева. Мы его вытащили, спасли, а он.... Когда мой фонтан иссяк, почувствовал, как меня не очень сильно тянут за руку . Пришлось сесть на кровать. Сижу и чувствую себя глупо до дикости: где мой профессионализм, морда лица растрепанная, мысли ушли и не сказали куда и из-за чего? Подумаешь, больной решил напиться в одиночку. Сижу и слышу: "Хорошая девочка, ничего, бывает. Расскажи мне ..." Утро здесь не приходит, не наступает, а падает откуда-то сверху, как орех с пальмы. К тому моменту, когда оно упало на землю, выяснилось, что у моего раненого внезапно умерла жена и сложные отношения с почти взрослой дочерью, что за проявленное геройство его на родине не ждёт ничего, кроме взысканий по службе, и что, выбирая между инструкцией и совестью, мой рыцарь с автоматом так и не научился выбирать правильно.....Больше всего меня поразил не факт смерти его жены, а то, что она у него вообще была. Он умел слушать, мой Джон. Только мне нечего было рассказывать, кроме своей короткой и не слишком складной жизни. Кроме несбывшейся и покрытой пылью мечты о чем-то красивом и осмысленном, кроме разочарований по поводу больных, которых мы сегодня лечим от дизентерии, а завтра их привозят для ампутации конечностей после взрыва мины. Вот и все... Убереги от сомнений. После такой ночи, когда вместо спирта стаканами пьют откровенность, к прежнему тону вернуться уже нельзя, а новый начинать выстраивать бессмысленно. Я стала говорить с Джоном гораздо реже, может все было уже сказано. Никаких великих истин открыто не было той ночью, а может их и вовсе нет. И мы сами знали ответы на все вопросы. Иногда мы провожаем выздоровевших со двора. Но то, что устроили Джону - это была демонстрация местного масштаба. Двор расцвел яркими, какими-то бьющими наотмашь, красками костюмов местных дам, ему даже что-то пели, отбивая ритм ладонями по земле, ну это воспитанницы сестры Бернадет постарались. Чем он так приворожил всех, я до сих пор не знаю. По госпиталю и сейчас гуляют его любимые словечки и пара очень характерных шуток. Мы все знаем, о чем вздыхает кастелянша мисс Гвинсток, но вряд ли кто-то связал моё желание подписать второй контракт с отбывшим в дальние края раненым. Одна Элька посмотрела с подозрением, но я её уверила, что просто жду своего Индиану.