Сорванные строки

— Я уже не выношу этого дерьма. С меня хватит. Тон чужого голоса чуть резал слух не то из-за холода, не то из-за металла в голосе, в конце каждого предложения шлёпающего противным лязгом. Хриплый баритон точно пропитан зимой и сигаретным дымом, звучит будто из канализации и совершенно чужой. Ни единой родной черты в морщинках, и складках возле бровей, и стеклянных чёрных глазах, чей взор устремился куда-то сквозь стол, куда и грохнулись два рапорта об увольнении с должностей, повалив милый зелёный стаканчик с наклейками, от которых остался только обрывок бумаги да противный липкий след, задержавший его на старом дереве. Заместитель второго отряда и простой работник из основного. И что только связывало этих двоих? — Уходишь? — без эмоций, словно его это вовсе не интересовало, спросил Манджиро, оперевшись подбородком на руку. Юноша выглядел так, будто это не он сейчас теряет двух довольно хороших работников, а кто-то другой; будто это не он с ними когда-то лез общаться и дружить; будто ему было плевать на то, что с ними произойдёт дальше. В конце концов, у него нет никакого права вмешиваться в чужую жизнь, и если они решили уходить — пусть. За ними бегать Сано не собирался. Вот только где-то в глубине души всё будто переворачивалось от мысли, что Хаджиме Коконой и Харучиё Санзу просто уйдут. Возможно, они больше не увидятся, не поговорят друг с другом или не сделают вместе какую-то глупость. По коже прошёлся холодок, и Сано сжался, слегка ёрзнув на стуле. — С чего бы столь внезапное решение? Ещё есть время всё обдумать и решить. Хотя, если уж так желаете — пожалуйста. Держать не буду. Что-то было не так — это виднелось в косых взглядах коллег и их поникших улыбках, в растрёпанных, точно у какого-то пугала, чёрных волосах Коко. Раньше они всегда блестели, ведь он пользовался дорогущими средствами ухода, а на полностью сухом лице скользил естественный макияж, коего было сложно заметить, пока тебе не скажут. Пусть близко они не общались, тревога снова вонзилась в грудь острым ножом: отпускать этих двоих не хотелось. Совершенно. Удушливое, гадкое предчувствие сковало руки, тянущиеся к бумажкам через дрожь и мелкую неясную тряску по телу. Словно сейчас Майки отпускал нечто дорогое и важное, что сияло где-то под полностью безэмоциональным взглядом, глубоко спрятанное вместе с его же слезами. — Я слишком устал от этих вечных перебежек и борьбы с Вальгаллой, которую ты затеял только чтобы отомстить за свою семейку. По факту, кроме потерь и смертей это ничего нам не даёт. Раньше здесь хотя бы был дух и команда, а сейчас… Одна дурь. Я хочу пожить как нормальный человек, а не скрываться от каждого шороха с пистолетом в кармане. Хочу дружить без страха, что завтра этот кто-то сдохнет ни за что, как здесь. Ты ведёшь нас в пустоту. Из твоих обидчиков за всё время мы не убили никого. А совсем недавно у нас снова умерли бойцы. Один из которых считал тебя другом. Да только ни к чему хорошему дружба с тобой не приводит. Ты мне мерзок своим расточительством и цинизмом. Вот и всё. Рука слегка дрогнула. Майки едва сдержал порыв ухватиться за чужой рукав, резко встать с места и выкрикнуть что-то в ответ. Ведь они же вместе… Вместо этого юноша лишь прикусил губу, стараясь сохранять спокойствие и трезвый рассудок, хотя от произнёсенных Коконоем слов становилось больно и гадко. С точки зрения фактов Хаджиме был полностью прав — отрицать бессмысленно. Они действительно потеряли бойцов, один из них действительно являлся его другом. Но даже так хотелось просто схватить члена первого отряда и никуда его не отпускать, ведь что-то внутри сжималось от мысли, что больше в Тосве его не будет. — Я понимаю твой порыв, — на выдохе ответил он, сжимая руки в кулаки, глупо надеясь, что его состояние никто не увидит. Манджиро устало потёр переносицу, не натягивая на лицо даже улыбку или что-то, что бы её напоминало. Парень просто растерялся, не знал, что ответить и как поступить. Единственное, что оставалось — нервно сглатывать вязкую слюну и ждать, что решение и нужные слова сами придут в голову. — Только уверен ли ты, что, коли уйдёшь отсюда, найдёшь покой и тебя никто не тронет? Эти слова не то, что он хотел произнести на самом деле. Где-то в груди, сжимаясь горле и перерастая в комок, теплилось тихое «не уходи». — Я вроде не пуп земли. Кому какое дело до простого бойца? Тем более у меня достаточно средств, дабы обезопасить себя. Звучит логично. Только убедиться бы в том, что не будет ничего плохого. Ничто не затронет этого подчинённого, стоит ему перейти за порог Тосвы. Только бы получить гарантию, что всё будет хорошо. Ком в горле перекрывал доступ кислороду, отчего становилось сложно даже вздохнуть, не то что сказать ещё несколько слов на прощание. Ничего. В голове всё шумело, путалось, точно крича, что это только начало конца. И дальше — ещё хуже — твердили равнодушные лица вокруг. Смутными лентами мелькал в голове радостный голос Инупи, вешавшегося на чужую шею по причине только лишь хорошего настроения; лёгкий смех его заместителя рядом, который перекрывают выкрики Па о чём-то совершенно неважном и невзрачном, но тот снова решил, что надо рассказать это всему миру; тихий храп Пэ прямо во время собрания, лёгкий шёпот со стороны Хару, повиснувшего на плече Мицуи и что-то увлечённо щебечущего прямо в чужое ушко, едва не касаясь губами мочки, в ответ получая один только по-доброму смиренный вдох; просьбы начать вести себя нормально со стороны Сои… Дальше думать становилось уже невозможно. И совершенно неважно. Зачем, когда тебя сверлят взглядом неяркие серые лица, в одних очертаниях которых он терялся. Такие же чужие, как призрачность молчаливого Хару. И ведь иначе никогда не было, точно. Так отчего тихий голос внутри, то умирая затихнув, то разбушевавшись с новой силой, зашипел о лжи? Хотелось, чтобы он заткнулся навечно и больше не утомлял его своим присутствием. От него болела голова, сбивалось дыхание и дрожали руки; всё вокруг леденело, словно его вдруг безжалостно выкинули на лютый мороз, от которого негде спрятаться: он найдёт его везде. Смотря прямо в почти что чёрные глаза, в которых, казалось бы, даже блики света не отражались, Майки действительно чувствовал себя будто на этом самом морозе. В чужом взоре — осуждение, злость и ни капли чего-то тёплого, родного, нежного. А ведь именно это Сано пытался уловить. Прекратив попытки, он просто сдался, откинулся на спинку кресла и рвано выдохнул. Он удержался от желания сорваться с места и крикнуть прямо в чужие лица: «Что с вами происходит?!» Ответа, верно, парень не услышит: всё ведь как обычно, да? По крайней мере, всё указывало именно на это. Харучиё никогда не был особо разговорчивым, а Коконой всегда желал просто спокойной жизни, которой Тосва дать не может. Так почему же внутри нарастала злость столь сильная, что хотелось перекинуть все предметы на столе?! — Хорошо, как пожелаете. Не буду вас останавливать, — сухо ответил Манджиро, быстро подписал нужные документы, едва ль не швыряя их обратно парням. — С этого момента нас ничего не связывает. И отчего только эти слова вылетели чуть ли не с истерическими нотками, словно вслед за ним раздастся чей-то безумный смех? Он, по итогу, окажется его собственным, конечно. Ведь именно ему, не кому-то ещё, всё вокруг виделось сюрреалистичным и нереальным. Бред. Такой лютый бред он видел лишь в сумбурных сериалах, где не было ни сюжета, ни какой-то здравой мысли: одна пустота и странные глюки, точно главный герой — шизофреник. Это всё объясняет. Именно психически больным он ощущал себя последние пару лет. Оставленным и… Убитым. Сорванное с чужих уст, повторяемое в сотый раз «убийца» вновь завертелось в памяти, нанизывая на кончик ножа остатки рассудка и смысла, но после тут же разрывая острием. Одно только эхо тонких нитей адекватности зависло в мёртвой тишине удаляющихся шагов. Как не хотелось отпускать. Они ничего друг для друга не значат, не видят, не чувствуют — так почему ему всё кажется, словно он теряет вместе с ними часть себя? Разве они говорили хоть когда-то? Много, под романтические песни в кафе, над которыми так смеялся Хару, делая сотни приколов в сотканных максимализмом словах. И затем раздражённые цыканья Коко и просьбы заткнуться, на что Санзу только дулся и обижался, после жалуясь и Такаши на злого глупого начальника… Нет. Ничего из его бредовых, глупых снов длиною в целую жизнь никогда и не существовало в этой чужой реальности. Получив подписанный рапорт, на который Манджиро смотрел, будто на злейшего врага, парни ушли. Вот так просто, не сказав ни единого слова, не бросив на него взгляда, даже не попрощавшись. Они просто ушли, перечеркивая всё, что между ними были. От клятого, холодного «ничего» хотелось биться головой об стену. Только это мысли в порядок привести не может, лишь его состояние ухудшит. Сано вслушивался в удаляющиеся шаги, а где-то внутри надеялся, что они вот-вот вернутся; что это всего лишь глупый розыгрыш, дабы вернуть былую атмосферу… Да лишь никто из банды никогда не пошутил бы подобным образом, потому что знал, что все друг друга ценят и уважают. Так почему же сейчас двое просто ушли из Тосвы? Почему стало настолько страшно здесь, в кабинете, который теперь казался не таким уютным, как раньше? Почему вновь повисла гробовая тишина, точно кроме него никого сейчас и нет? Почему взор словно застелила пелена, и он видел лишь равнодушные лица Сейшу и Такему, отсутствующий взгляд младшего Каваты, рассматривающего потолок, размытые силуэты стоящих поодаль Па и Пэ, почти уснувшего Баджи и залипшего в телефон Таши, который даже не думал поднять глаза. Его заместитель уходит без объяснения причин, так почему он ничегошеньки не сказал? Будто не они знают друг друга с двенадцати. Точно вся эта контора — вовсе не его дом, что они вместе с черновласым юношей создали четырьмя-пятью годами ранее. В одно мгновение ему самому захотелось просто взять, бросить всё и уйти. Почему-то внутри жила уверенность: сейчас на это всем будет плевать, а в его сторону даже никто не посмотрит, точно так же, как никто не посмотрел на Харучиё. И лишь что-то сдерживало, что-то невероятно призрачное заставляло оставаться его на месте. Безысходность ситуация зашкаливала, в горле стоял комок, который Манджиро не мог сглотнуть, и тот оставался сдавливать горло, не позволяя ему нормально дышать. Возможно, парень действительно всё попросту придумывал, а в минуты одиночества воображение решило подкинуть тёплых картин, которых на самом деле не было? Ведь не могла же Тосва так измениться во мгновение ока; не могло просто раскрошиться, рассыпаться то, что каждый из них столь сильно любил. Однако почему это происходит? Что творится за стенами в банде, которую он сам создавал столь старательно? Отчего сейчас голос так охрип, пока он прятал в ладошках озябшие пальцы? Команда неполная: теперь пустуют два стула: заместителя Мицуи и его. Того, кого ждать сейчас совсем не хотелось. И почему-то точно вопреки этому с грохотом приоткрылась такая ненавистная в эту секунду дверь, а по полу мазанул грязью огромный сапог. — Извините, задержался. На дорогах жуткие пробки, — отчеканил механически незнакомый, неявный голос Дракена, расчехлившего чёрный зонт, с которого чуть ли не ручьём стекала вода. Странно, когда он смотрел в окно в последний раз, не было такого ливня. А сейчас, когда Сано точно очнулся от невнятного транса, понял: по подоконнику сзади лупит. — Я что-то пропустил? Да, Рюгуджи, да. Последний десяток лет. Манджиро лишь мельком взглянул на своего заместителя, хотя совершенно его не узнавал. И когда только Кен начал обращаться к нему столь формально и стал настолько высоким? Почему Сано не удосужился заметить даже этого? С уст сорвался тяжёлый вздох, и парень, пытаясь успокоиться, взглянул в окно. В кабинете продолжала стоять тишина, почти что мертвая, не смотря на чужое присутствие. — Ничего. Совсем ничего, — пусто ответил главарь Тосвы, а после прикрыл глаза. И зачем ему вообще что-то знать? Дракена ведь и так здесь нет. Перед ним лишь пустое отражение в зеркале, которое закрывало дыру. Неплотно, словно его жизнь — тетрадь, из которой вырвали скрепы, а после заткнули отверстия кнопками. Рюгуджи и есть эта кнопка не по форме, которую выдернуть можно неловким скольжением. И вся информация высыпется бессвязными двойными листками, навсегда утопая прямо в луже под этими ботинками. Именно так и выглядело сейчас нечто внутри него, что дарило покой. Дракен — только затычка, не подходящая по форме и цвету, из-за чего наружу убегала вода, а внутрь сквозило тоской. Он скучал. По кому-то дико скучал. И как невероятно хотелось сейчас выговориться несчастному Судзуки. Рассказать что творится в письме без адреса, а после отправить его в свободное плавание в надежде, что небесный индекс найдётся как-нибудь сам, и он получит ответ. Желательно — сразу. Как в смс-ках, ответы на которые он получал когда-то за считанные секунды. Иногда Манджиро перечитывал их старую переписку. В такие моменты сердце переполняло тепло, а на губах появлялась улыбка, что совсем не вписывалась в атмосферу вокруг. Однако она быстро исчезла — стоило заметить, как с каждым месяцем сообщений становилось всё меньше и меньше, пока они не начали состоять из хлесткий обвинений в сторону некоего «убийцы.» Может быть, именно он забрал Судзуки с собой вслед, дабы не мешался под ногами? Будто тот просто мусор, который ничего из себя не представляет и не имеет никакого значения. Будто бы он всего лишь пустяк.