самый опасный человек

Хайтани усмехается болезненно, вымученно: говоря откровенно, сил на его привычную беспечную улыбку уже не хватало. Он невозможный. Нереальный. Несуществующий. Сжимает кисти рук в кулаки и протирает глаза, заодно избавляясь от лишних брызг крови на лице. Нет, ему не кажется. Над Изаной только нимба не хватает, настолько божественным он кажется. Это действительно иллюзия. Брат хлопает его по плечу, возвращая хоть на доли секунд в относительное сознание, возвращая из состояния подгибающихся коленей, возвращая из желания отдать себя всего во власть неоново-сиреневых глаз Его Величества. И тот, кажется, замечает пристальное внимание к себе, хотя, по скромным меркам Рана, он уже должен был привыкнуть к таким взглядам в свою сторону. За ним хотелось идти, не открывая рот для того, чтобы тявкнуть, одно его слово – приказ – команда – «nimm» – и все, за ним следующие, готовы вгрызться в тех несчастных, в сторону которых был отдан сей приказ. Риндо вопросительно бровь вскидывает, наблюдая за тем, как Ран млеет, как столь неизящное для его брата, оружие, выпадает из рук, а у того, кажется, вот-вот слюни потекут, и его от отвращения перекашивает. Младший плюет тому под ноги. – Приди, блять, в себя, – Риндо того за шиворот хватает. Это достаточно тяжело, учитывая их разницу в росте, возрасте, да и вообще, он об этом пожалеет. Но уж лучше отхватить от самого брата, чем наблюдать, как тот харкает кровью на идеально-белую обувь лидера Тэндзюку, как его за косы растрепанные тянут выше, заставляя смотреть в глаза, поражающие своей жестокостью. Риндо голову на отсечение даёт: слепая ярость, застилающая глаза старшего брата, по сравнению с этим ледяным электричеством – ничто. Он никогда не видел ничего более жуткого, но что мучителю, что и мученику, это нравится. Однако, за этим неизбежно следовало зрелище еще более отвратительное, честно, Хайтани никогда бы не подумал, что его брат способен на подобное. По крайней мере, смотреть на то, как сиблинг слизывает свою же кровь с чужой обуви по одной лишь незыблемой команде, было... странно. Словно ему три года и он только что зашел в комнату к своему папаше, который смотрит порно и дрочит. По степени омерзения и непонимания происходящего это примерно на одном уровне. Поэтому лучше привести его в чувство сейчас, отвесить пощечину, за волосы приложить об стену, лишь бы он, блять, перестал страдать этой хуйней. Изане смешно наблюдать за этими попытками, как он любит говорить, «менее отмороженного уебка» привести в себя «более отмороженного уебка». Ран похож на щенка. Щенка, которого руки так и тянутся утопить, задушить, забить камнем, сделать все непотребное, о чем не принято говорить в обществе, что вообще никто не поймет – на этой мысли он бросает беглый взгляд на Хитто – тот его перехватывает и с видимым осуждением смотрит в ответ – глава Тэндзюку вздыхает. О, пусть он и младше, он прекрасно знает, какая жестокая и тяжелая у Курокавы любовь. Выражающаяся в синяках, укусах, царапинах, никогда – в ласке, всегда – в насилии. К сожалению, он чувствовал это на своей шкуре. А порой наблюдал за тем, как и что делает Изана. И предпочёл бы не видеть этого с Хайтани, вот уж увольте, пусть лучше он в соседней комнате в приставку поиграет, попытается абстрагироваться от происходящего и особенно от задыхающегося кашля выбранной на сегодняшний вечер жертвы. То ли душит Курокава их там, то ли пиздит ногами – лучше не знать, рассуждает он, откусывая хрустящий тост с щедро намазанным джемом. Нет, вернее, он знает... головой ведет, отгоняя воспоминания и моментально нахлынувшее волной возбуждение, благо, что штаны домашние просторные и сего позора никто и не заметил – он просто непоколебимо продолжил заниматься тем, чем занимался до этого. Игрой в сраную гта и попыткой пройти этот ебливый уровень с самолетом. Он пытается предупредить Шиона не заходить вообще никуда, где бы ни оставался Изана или наедине с собой, или, что еще хуже, с кем-то. Мадараме отвечает ему откровенным непониманием, Какучо пытается объяснить завуалированно, не говоря прямым текстом «прямо сейчас Изана занят тем, что или пиздит, или трахает нашего товарища, не заходи туда, пжлст, не добавляй себе проблем». И если с первым вопросов не было, кроме желания подопытного съебаться за открытую дверь, то во втором случае Изана из создания божественного превращался в исчадие ада. – Блять, пожалуйста, – Хитто кладет руки, явно не просто так сильные, столь мускулистые по сравнению с откровенно дрищавым Шионом, на его плечи, – пожалей Хайтани-старшего, если тебе себя не жалко, – оглядывает алым глазом всех присутствующих, которые сделали вид, что вообще не в курсе, о чем Какучо говорит, – хотя тут никому себя не жалко, пиздец. Ебанутые. Лаконично заключает он, игнорируя тот факт, что самый ебанутый тут, вообще-то, он, раз до сих пор пытается обелить Изану и хоть как-то спасти остальных от его гнева. Присутствующие тоже сделали вид, что не услышали подтекста в его словах. Никакого. Ран захлебывается в щенячьей радости, когда Изана отмечает, что он хорошо сделал свою работу, даже после того как тот едко отмечает, что Хайтани даже не старался. И косы растрепал для вида. И как он только это понимает? Известно лишь создателю того плана, из которого пришло это существо – человеком назвать его язык не поворачивается. По носу легко щелкает, смуглыми руками смазывая кровь по всему лицу, в тот момент, когда за щеки берет его и смотрит пристально в глаза. – Не смей пытаться передо мной выслужиться, – кажется, воздух тяжелеет. Риндо отшатывается, дабы не получить показательных пиздюлей ненароком. Спасибо, ему и от одного поехавшего хватает. Фиолетовый в фиолетовый, но, ебать, какие же они разные. Сегодня у него хорошее настроение. Сегодня лишней крови не прольётся, по крайней мере, не его руками. – Все свободны. Риндо в срочном порядке хватает сиблинга за руку и оттаскивает. Вернее, пытается оттащить: тот прилип. Буквально, сука, прилип. «Пиздец», – думает Риндо. «Пиздец», – заключает про себя Ран. «Опять», – вздыхает Какучо. До скрежета зубов красивый Хайтани не может и пошевелиться, введённый в транс крысоловом. Они могут посоревноваться во многом, но возможные контракты в модельных агентствах были бы их первой почвой для конфликта. И явно не последней. Но ни один из них не состоится, даже гипотетически, ведь отказать Изане невозможно. Нельзя. Даже под дулом пистолета, приставленным акурат к виску, он пойдет на все, лишь бы видеть Курокаву удовлетворённым, созерцать на его лице снисходительную усмешку, явно говорящую «старайся лучше». Хитто уводит под локоть Риндо, говоря о том, что им бы стоило поменять одежду, отдать униформу в прачечную, да и вообще, рамен в недавно открывшейся забегаловке стоит всех удовольствий мира. Младший Хайтани, в прочем, не уверен, что с этим согласится Ран. Но делать особо нечего, не смотреть же, как он истекает слюнями по своему палачу. А Какучо старается не думать, на что вообще способен взбешенный и слетевший с катушек его пере-друг-недо-любовник. Жалко Рана. Очень жалко. Он принесет ему апельсины через пару дней. Из сломанного носа струйками течет кровь, рот, заклеенный скотчем, не дает и шанса на то, чтобы высказать хоть что-то против. Он и не хотел. Обувь покоится где-то еще на пороге дрянной квартиры, униформа – красная и черная, тряпками лежит в углах, брюки кажутся ну совсем уж узкими. Связанные за спиной руки, знак того, что совершенства нельзя коснуться – Ран простит все. Простит лишь за то, чтобы это самое «совершенство» с нестабильной нервной системой касалось его само, заставляло таять воском, обжигало рвано-смазанными поцелуями. Курокава не церемонится особо с волосами, просто убирая их за спину и оттягивая вниз, заставляя голову запрокинуть, подставляя шею хрупкую, с кадыком подрагивающим от нетерпения. Это могло только присниться. Укусы пятнают уязвимую часть тела, сильная хватка все ещё тянет ниже, туда же, где и руки, в запястьях связанные, беспокоятся. Хайтани хаотично сжимает их в кулаки, полукружьями ногтей впиваясь в ладони собственные, не в силах сделать это с плечами чужими. Да, Изана действительно больной. Пое-хав-ший. Наглухо. Но, блять, как это возбуждает, заставляет шмыгать носом, истекающим кровью, хныкать, вымаливая продолжение. А тому и нравится издеваться: то руки на талии размещать, уводя их выше, пересчитывая ребра, под каждое из которых он бы с превеликим удовольствием нож вонзил и покрутил, то не касаться несчастного вообще, лишь кусая кадык, награду жестокую в виде алеюще-черных бутонов засосов на плечах и шее оставляя. Этот тактильный голод утолить практически невозможно, настолько Курокава наслаждается тем, как под его прикосновениями, незыблемый в своей легкомысленности, один из четырех небесных королей, хочет впечататься спиной в простынь, запечатлеть изгиб собственного позвоночника на ней гипсом, сходя с ума от того, насколько же ему мало. Пальцы узловатые, мозолистые, сильные – Хайтани это почувствовал, когда его за шею схватили и о поверхности кровати швырнули животом вниз – цепляют смазку из общего бардака ящика тумбочки, стягивают с него белье и остатки стыда. Проходятся меж ягодиц, одаривая долгожданным прикосновением, он выгибается в спине, отчего следует едва слышимый за пеленой столь сильного возбуждения, смешок, за которым он боковым зрением видит замахивающуюся руку, сжимается, после лишь промычав в скотч от наслаждения. Хотя бы один раз. Языком ведет по липкой ленте, и та, не выдержав в конце концов, отклеивается. Ран голову поворачивает, дабы сказать что-то откровенно неуместное, но лишь закусывает губу, когда генерал, а сейчас это его генерал, не терпя возражений, вводит сразу два пальца, минуя столь утомительную растяжку от одного к двум. Постепенно, оглаживая подушечками стенки. Ну хоть до такой нежности и заботы он снизошёл. Мало того, что у того перед глазами все плывёт от ощущения пальцев в собственной заднице, так еще и осознание, что это делает Изана, просто сносит крышу. И он не совсем успевает отследить, когда добавляется третий палец. Вернее, успевает – давление на самую чувствительную точку стало слишком уж сильным, а движения рукой стали еще более нахальными, грубыми, быстрыми, словно он его по-человечески так и не отымеет, а сделает это одними лишь пальцами. Но какими, блять, пальцами. – Тише, – от бархатистого шепота Ран утрачивает всяческое желание вообще говорить хоть что-то, кроме имени короля. Если ему позволят. Если ему позволят говорить хоть что-то, – не хочу, чтобы к списку моих грехов, добавилось еще и то, что я насильник. На колени, – Хайтани не видит, но готов поклясться, что Изана сейчас ухмыляется. Это сродни пытке. Ухмыляется так похабно и собственнически, прежде чем, наконец, рукой, полностью в смазке, по своему члену провести, и, наконец, перестав мучить обоих, огладить почти-нежно бедро, искусанное и избитое, да и войти резко, заставляя такого счастливого мученика вскрикнуть, а после захлебнуться в плачущих стонах. И снова, и снова, и снова. Воздуха, голоса, возможности что-то прохрипеть Курокаве просто нет. Да и не нужно – кажется, тот уже во второй раз кончает внутрь, а Ран кончает насухую, язык прилип к горлу, зубы свело от наслаждения, видеть он перестал давно, слезы перестали течь, оставив после себя лишь высохшие солоноватые дорожки. Господи, это закончилось. Или же, «блять, почему это закончилось?» – Брата почаще слушал - целее остался бы, – делает невероятно важный вывод Изана, наконец, развязав руки, совершенно игнорируя тот факт, что ладони разодраны в кровь ногтями. Его вообще мало заботило то, достается ли удовольствие кому-либо, кроме него самого, но слушая мольбы и всхлипы, сложно не понять, что партнеру нравится. Охуеть как нравится. – Нахуй его... мгх... советы, – Ран на руки опирается, пытаясь хоть какую-то опору найти. Генерал смотрит за этими жалкими попытками и под сгиб локтя хватает, переворачивая на спину. Ну спасибо уж. – Если б слушал, – рваный выдох, – боже, охуенно. Так вот, нахуй брата. Я закончил. Не хватает только хлопка в ладоши и «спасибо за внимание». Какучо, как и обещал, приносит ему фрукты, пока Хайтани-старший не может ногами даже пошевелить. Риндо сидит рядом и возмущается на легкомысленность и «добился, блять, ебанутый? а я тебе что говорил? что тебе, сука, все говорили? не-е-ет, хочу трахнуть генерала, и все тут! дохотелся? пиздец. » Зарывается пальцами в волосы, стараясь не обращать внимания на чернющие синяки и засосы, пока Ран заливисто смеется, болезненно вздрагивая от каждого своего же смешка. Риндо честно старается не думать еще и о том, где еще у Рана синяки, а спрашивать у Хитто как-то неприлично. Хотя какое тут приличие вообще! Неделями позже Ран притаскивает Изане дорогие парфюмы, украшения, заколки, одежду, обувь, делая его еще больше эфемерным. О, он знает, что генералу глубоко похуй, какой на нем сейчас запах, да и в целом он не видит разницы между ароматами. Зато ему нравится знать, что Курокава пахнет так, как он хотел бы, чтобы он пах. И когда закрывает ему глаза ладонью, поджимая губы и щуря собственные, дабы не проронить ни единой слезы. Наклоняется ниже, чем требуется, едва не касается бледными, искусанными, его лба, и отшатывается отрешённо. У Риндо тяжелеет на сердце. – Блять, – Ран воет в красную кирпичную стену, монтировка покоится рядом, – он, блять, умер, – хватается цепкими пальцами за плечи брата, – умер! с моими духами, – и тонет во всхлипах, обессиленно сжимая ту же униформу, что и у него. – Ран, – голос Риндо дрожит, как и руки старшего, – теперь никогда жизни не заходи в парфюмерные. И он действительно не заходит. Даже для того, чтобы перебить запах травы, впитавшийся в пиджак – ебаный Харучиё. Никогда. Смотрит на Хитто, пытаясь отыскать в его беспристрастном взгляде ответы на свои бесконечные вопросы и, наконец, тот снисходит до него. – Ран, – Какучо заглядывает в чужие глаза и, кажется, у самого начинает предательски щипать в уголках. Ну почему именно фиолетовый? – он бы не хотел, чтобы по нему скорбели.