Пятый удар

У Руслана всё тело горит. Ожоги ровными полосами наискосок украшают грудь: проходят от костлявых плеч до рёбер, вспыхивают на раздражённых сосках, цепляют белёсые бока. Жар плавит кожу, как те алые свечи плавят свой воск, рисуя им узоры по телу. Матвей нависает над ним, держа одну такую свечу в правой руке, а в левой — плётку. Осматривает Руслана довольно, любуется им, как расписанным холстом — Руслан не видит этого из-за мягкой тёмной повязки на глазах, но чувствует каждым накалённым нервом и оттого шально улыбается. Огонёк ласково вылизывает край наклоненной свечи, и Матвей льёт расплавленный воск на впалый живот. Руслан сладко дрожит, сминает ступнями простынь и, закинув голову назад, на выдохе одними губами шепчет: — Ещё, ещё, ещё. Матвей сегодня невероятно щедр. Он, глядя на поведённого негой Руслана, сам расплывается в каком-то своём особом удовлетворении, поэтому перехватывает плеть поудобнее и заносит руку, целясь в относительно живое место. Удар. Руслана встряхивает. Его судорожный вздох слышится музыкой, и Матвей прикрывает глаза, прокручивая в голове раз за разом её переливы. Сладко. Слышать сдержанные в угоду ему стоны — сладко. Руслан никогда не знает, в какую секунду чёрная кожа плети пройдётся по нему. Он прислушивается к движениям Матвея, стараясь по шелесту ткани костюма определить, не потянулась ли твёрдая рука к игрушке посерьёзнее, но пульс в ушах глушит, и Руслану не остаётся ничего, кроме как в постоянном напряжении ждать новой боли. И ожидание это так стягивает нервы, что ещё миг — и сорвёшься, слетишь. И тогда точно получишь своё наказание. Жидкий огонь льётся на сверхчувствительные бёдра. Руслан в блаженном исступлении мотает головой, стискивает зубы, но скулёж всё равно звенит в замершей благоговейно комнате. Любой звук — это прямое нарушение их правил, а за нарушение следует наказание. Руслан соврал бы, что не ждёт его. Нет, он просит, выпрашивает строгости к себе ещё больше, чем положено. Матвей усмехается его мазохистским желаниям, но потакает им, потому что Руслану — такому открытому, полностью отдающемуся — невозможно не потакать. Матвей говорит про себя, что это просто жест доброй воли, что он сегодня просто не хочет сложностей, но сам-то знает, что целиком и полностью пленили его и заставили идти у себя на поводу эта ошалелая, ненормальная улыбка на искусанных губах, яркий ворох волос и дурманящие, как крепкое вино, глаза. Матвей поэтому и повязку каждый раз на Руслана цепляет, чтобы лишний раз не поддаваться этому взгляду, что гипнотизирует, подчиняет себе лучше любой плётки. Руслан — это пропасть, бездонный зыбучий песок, окова со сломанным замком. Хватает — и уже не отпускает, не щадит. Руслан есть его личная зависимость, с которой как ни борись — сорвёшься и пропадёшь, растворишься, как в наркотическом угаре. И Матвей ненавидит его за это. Ненавидит, а потому и хочет наказать, отыграться. Создаёт иллюзию полного контроля, а сам снова и снова попадается в капкан. Но даже иллюзорное удовольствие греет сердце, так что Матвей, откладывая плеть и свечу подальше, позволяет себе действовать руками. Кончики пальцев касаются ярёмной впадины, и Руслан замирает в тревожном ожидании. Тонкая кожа перчатки отдаёт прохладой, а оттого особо остро чувствуется, как рука невесомо скользит выше: медленно обводит кадык, щекоткой ведёт под челюсть. Матвей берёт его обманчиво нежно за подбородок, поглаживает мягко-мягко, но сбитому с толку Руслану совсем не до нежностей — ему жутко от таких перемен настроения. Он перестаёт дышать, когда чувствует, как нависает над его лицом всего в нескольких сантиметрах Матвей — улавливает тепло чужого тела и ровное, чересчур спокойное дыхание. Большой палец проводит по влажным губам. По шее бежит мелкая дрожь, и Руслан всеми силами сдерживает своё тело, чтобы оно не дёрнулось в попытке рвануть от этого неясного, нового, что загоняет его в угол своей невысказанностью. Матвея веселит то, как напрягаются под пальцами желваки. Он ногтем надавливает на свежую трещинку от укуса — просто из вредности, чтобы повеселиться, как веселится ребёнок, мучая попавшего ему в руки жука. Руслан не знает, даже не догадывается, чего от него хотят, поэтому на пробу неуверенно размыкает губы. Матвея умиляет эта наивность. Он снисходительно улыбается, захлопывая Руслану рот — тихонько клацают зубки — а в следующую секунду хватает его за горло, крепко пережимая под челюстью. Руслан не оказывается к этому готов. Он выгибается на локтях, издаёт оборванный хрип и задыхается почти моментально. Распахивает под повязкой глаза, но видит перед собой лишь тревожную темноту. А Матвей сводит пальцы сильнее и припечатывает шею к матрацу. Кожа перчатки натягивается, хрустит, и вторит её хрусту бешено зашедшееся сердце самого Матвея. Руслан не своевольничает. Принимает своё наказание полностью, не сопротивляется. Скованные наручниками руки послушно держит над головой. Вот оно — его доверие. Отдаваться не только телом, но и жизнью, вручать свои поводок и ошейник тому, кто из них удавку способен сделать. Добровольно загнаться в клетку, попавшись умелому охотнику. Лёгкие пластает вакуумом, когда ни капли воздуха уже не удаётся уловить. В уголках глаз скапливаются слёзы и пропитывают бархат повязки. Руслан чувствует себя на грани: ещё полшажка в сторону, и перевес опасной игры утащит его в состояние полуобморока. Он знает, что может в любой момент остановить собственную пытку, но не делает этого, потому что ловит бешеный, дикий кайф от мельтешащих под веками ярких пятен и качающего сердце адреналина. Это острее, чем возбуждение. Это выше, чем просто похоть. Это — эмоции. Заглушенные в себе, спрятанные, деформированные, неправильные. Это боль, ненависть, страх, радость, презрение, гнев — всё то, что смешалось в переёбанном сознании и перегнило в нём, отравляя своим ядовитым соком нутро. И всю эту разложившуюся дрянь нужно выбивать, пока она не надумала разрастаться метастазами и, как паразит, сжирать своего носителя заживо ещё быстрее. Это его индивидуальное лекарство, выписанное по особому рецепту. Матвей контролирует дозу препарата, разжимая горло и отпуская Руслану короткую пощёчину, чтобы он пришёл в себя. Руслан вдыхает порывисто, жадно — горло слегка дерёт — откашливается и расслабляется, приходя в себя. — Всё нормально? Улыбается и радостно кивает в ответ. Матвей сдерживается, чтобы не потрепать Руслана за ушами, как послушного щенка — ему хочется, но такой ласки нельзя сейчас давать слишком много, так что вместо тёплых прикосновений Руслана окатывает ледяным приказом: — Перевернись. Строгий голос Матвея действует лучше любого экстази — он прокатывается холодком по затылку, спине, пульсом отдаёт в пах и индевеет где-то в дрожащих коленках, которые — как же прекрасно — отчего-то до покраснения стёрты. Руслан слушается тут же, перенастраиваясь на что-то посерьёзнее случайного асфиксийного порыва. Расцарапанная кошкой-девятихвосткой кожа трётся о ткань, зудят вспухшие следы от плети, гудят занемевшие мышцы — и всё это, как новые оттенки на палитре, разбавляет сгущённые масляные цвета на их полотне. Матвей придирчиво выбирает свой следующий инструмент. Что это будет? Флоггер? Чересчур мягко, непозволительно мягко. Стек? Помилуйте, в этой типично порнушной игрушке никакой чувственности, лишь узнаваемый образ и слишком завышенные ожидания. Трость... Хороша, но не под сегодняшнее настроение. Взгляд падает на кнут. Сложно сплетённый, наполированный, он манит своими змеиными изгибами, и Матвей с неким трепетом берётся за гибкую рукоять, расправляя кнут во всю полутораметровую длину и оценивая вес. Приятная тяжесть идеальна для тонкой работы, поэтому Матвей делает свой выбор. Разминая запястье, Матвей осматривает притихшего Руслана и прикидывает свой первый удар — не слишком сильный, но достаточный для уже разгорячённого нижнего. Перехватывает поудобнее кнут и заносит его одним лёгким движением. Плетёный ремень со свистом прилетает на лопатки. Ложится точно по изгибам, на мгновение будто срастаясь с телом — и это так красиво, так необъяснимо и ненормально красиво, что у Матвея растекается по желудку голод. Руслан воет через стиснутые зубы. Острая, прошивающая насквозь боль сначала кажется ледяной, но потом налитая кровью полоса вспыхивает выжженным клеймом. Душу выбивает из тела к хуям, как и воздух из лёгких — Руслан не дышит, пока не приходит то самое блаженное расслабление, которое пробивает на эйфорические слёзы. Чужие пальцы берут его за подбородок. — Ты как? — спрашивает Матвей и на утвердительный кивок довольно хмыкает. Ожидание второго удара накаляет сильнее, чем сама боль: лишённый зрения, не полагающийся на слух, Руслан готовится к новой её дозе, рефлекторно сжимая кулаки от каждого шороха. За ушами бегут мурашки, когда Матвей щекотно проводит рукоятью кнута по позвоночнику, обманывая ощущения тела. Он не торопится, растягивает время, зная, что никуда торопиться не нужно. Играется, как кот с мышью: ради самого интереса, а не ради быстрой трапезы. Сердце успевает отстучать тридцать раз, прежде чем кнут вновь ужалит по ноющей коже. Руслан вжимается в кровать, глушит вскрик и находит себя абсолютно без сил: руками шевелить больно, потому что любое движение отдаёт в истерзанную спину, и даже лицо немеет от застывшего маской напряжения. Руслан, наверное, поехавший. Добровольно ложиться под пытки, с полного согласия давать себя пороть, душить, жечь, принимать с готовностью ещё не опробованные способы самоуничтожиться — это явное отклонение душевнобольного человека. Руслан и сам в это верит. Он не может себе объяснить, зачем это делает — может, но истинная причина столь мерзка в своей нездоровости, что легче о ней не задумываться лишний раз — но продолжает издеваться над собой, получая гораздо больше, чем простое низкое удовлетворение. И Руслан очень хотел бы иметь неограниченный лимит на возможность убиваться как можно дольше, но достаточной, по его мнению, выдержкой он наделён не был. Только третий удар, а перед глазами уже плывёт. От боли в ушах стоит такой звон, что не слышно себя самого: Руслан не понимает, молчит ли он, скрипит зубами или кричит. Понимает только, что всё идёт нормально, если Матвей по-прежнему спокоен, не суетится, а только похлопывает его по здоровым участкам плеч, чтобы держать молчаливую связь. Иногда Матвей тоже считает себя поехавшим. Особенно в моменты, когда ему становится физически приятно смотреть, как натянутая кожа расходится под укусами плети. Вот и сейчас свежие гематомы пробуждают в нём что-то дикое, животное — пьяное ощущение власти заполняет его лихорадочным жаром и стекает пульсом в кончики пальцев. В адеквате удерживает единственная трезвая, высеченная прямо на подкорке мысль: он работает с живым человеком. И он ответственен за этого человека. Так что, когда четвёртый, самый жёсткий удар прошивает на теле яркий и длинный стежок, Матвей останавливается и даёт себе самому передышку, чтобы привести в порядок мозги — он перестаёт контролировать ситуацию. Сбрасывая с себя марево, массирует виски, но вдруг замечает, как дёргаются в задушенных всхлипах чужие плечи. Осознание горечью ложится на язык, и Матвей, протрезвев окончательно, садится на корточки против Руслана и без разговоров снимает с него повязку. — Пора прекращать, — говорит он, на что получает отрицательное мычание. Руслан рвано вздыхает, как перед истерикой, слизывает кровь с прокусанной губы, но всё равно показывает, что хочет продолжить. "Баранья упёртость," — думает про себя Матвей. Он обращает взгляд Руслана на себя: тот щурит глаза от скопившейся влаги, трясётся, но всё равно делает вид, что всё в порядке. — Ты не выдерживаешь, уже надо остановиться, — напористее повторяет Матвей. Он уже тянется расстегнуть наручники, как Руслан трещит надломленным голосом: — Давай ещё. Матвей остро зыркает на него. Поджимает недовольно губы, но, совладав с эмоциями, говорит как можно спокойнее: — В следующий раз будет ещё. А сейчас тебе хватит. — Не хватит. У Матвея, вообще-то, железное терпение, и он не позволит ему рассыпаться в пыль от этого капризного тона и обиженно-упрашивающего выражения на лице, нет. Он даже проглотит подступившее к горлу раздражение, но ни в коем случае не оставит Русланову выходку без внимания. Если Руслан не хочет слышать ни его, ни своё тело, ни своё сигналящее красным сознание, то придётся дать ему то, чего он хочет, чтобы ожог от полученного стал вечным напоминанием о собственной глупости. И Матвей берёт на себя задачу раз и навсегда научить Руслана видеть кое-какие границы, когда с тихим выдохом "ну, хорошо" выпрямляется, хватает с пола кнут и порывисто замахивается, пренебрегая всеми правилами их игры. Змеиный хвост прилетает поперёк свежих следов, рассекая их до крови в местах пересечения. Руслан подрывается и тут же падает назад с пробирающим скулежом. Закашливается сухо и мешает с матами звонкое "хватит, хватит, прекрати!" мотая головой по кровати. Боль проходит насквозь: режет живот, отдаёт по зубам, кажется, будто даже кости дробит. На секунду останавливается сердце, чтобы тут же затрепыхаться сбито и неровно. Это действительно оказывается слишком. Руслан тысячу раз успевает проклясть себя за длинный язык и крайнюю тупость, и сейчас в голове на самого себя звенит обида, что выливается в громкие всхлипы. Матвей медлит, смеряет взглядом дёргающегося Руслана, и только потом откладывает куда подальше кнут, берёт заплаканные щёки в ладони — сухие и тёплые, без чёртовых перчаток — и принимается ласково стирать слёзы. Вот он — результат его воспитания, пусть немного травматичный, но точно запоминающийся. Можно даже сказать, что то была профилактика глупой самонадеянности на будущее. Руслан прячет в чужом плече покрытое пятнами жара лицо и пытается задавить плач, пока Матвей успокаивающе целует его во взмокшую макушку и нашёптывает с улыбкой: — Ну, ну, уже всё хорошо, родной, — и оставляет за собой едкое "я же говорил". Может, Матвей слегка перестарался, а может, накопившиеся эмоции наконец-то вышли с пережитой болью, но Руслану надо побольше времени, чтобы прийти в себя. Он уже почти успокаивается, когда Матвей говорит, что нужно обработать горящие следы и отходит, последний раз коснувшись губами виска. И Руслан готов перетерпеть всё — и мерзкую перекись на ранах, и ту мазь, которая ужасно щипет вскрытую кожу, но зато заживляет на раз-два, и тягу в мышцах, и даже нудные, как он считает, поучения Матвея типа "не стоит насиловать себя, если не хочешь остаться калекой" или "я не желаю тебе зла, так что, пожалуйста, прислушивайся ко мне" — всё, чтобы потом расслабленно улечься под тёплый бок, выпить чего-нибудь горячего и размориться от отступившего стресса и пришедшей вместо него лёгкости и приятной пустоты в голове. Матвей перебирает его волосы, выводит щекотно по шее узоры, от чего Руслан прикрывает осоловелые глаза и тихонько посапывает. Он бы перекинул сейчас через Матвея руку, обнимая его поперёк груди, но любое движение невыносимо, так что приходится только довольствоваться заслуженными нежностями в одну сторону. Руслан почти засыпает, когда слышит абсолютно самодовольное, но всё равно по-родному тёплое: — Со своей спиной завтра встать не сможешь. Он кривится и показушно бодает Матвея лбом, хотя знает, что тот прав. Тело ноет, все побитые части гудят, но Руслан всё равно спокойно засыпает с мыслью, что он, вообще-то, не против лениво проваляться весь завтрашний день.