Я — дело рук твоих

Любящий человек не может чувствовать того, чего нет в нем самом. Как быть, если в человеке нет любви? Что делать, если он не способен любить? За полные три десятка лет Эван не смог ответить себе на этот вопрос. Несчастным известием для его родителей стал диагноз, поставленный неврологом еще в раннем детстве. В тот день Эван, стоя в светлом кабинете, привычно пропускал через сознание уместный шаблон поведения. Он беспокойно ерзал, но глубоко внутри ему было плевать. Плевать на врача, на тревожных родителей и на всех людей с их хаотичными чувствами. Эван не мог создавать свои эмоции, только красть чужие. Он радовался и грустил, как любой другой человек, испытывал симпатию и выражал эмпатию, но вся его жизнь омрачалась знанием, что в этом не было свободы. Его сердце оставалось пустым, иногда становясь сосудом для сильных сильных эмоций других. Он просто был куклой, которую каждый мог посадить в ту позу, которую желал. В день, когда он встретил Сирила, он почувствовал себя ожившим. Один взгляд на него — и глаза Эвана наполнились влагой. Он чувствовал разрушительную любовь к этому юноше, и, казалось, он был на гране потери сознания. Сирил опешил от согнувшегося в плаче взрослого мужчины, но вытянул бледную руку, предлагая платок. Его кожа сияла в лучах окна, ослепляя стоящего на коленях Эвана. Он обхватил юношескую руку и приложил к ней лоб, словно встретив святого чудотворца. Сирил внимательно смотрел, наклонив голову, и тень закрывала его глаза. Эван не мог любить никого, но Сирил любил себя за двоих. Будучи возведенным в ранг Господа, тот ощутил, что получил наконец заслуженное. В отношения двое вступили без сомнений: Сирил любил только себя, так что разницы между молодой девушкой и мужчиной старше на десятилетие не было; Эван не любил себя, но любви Сирила к себе хватало на двоих, и этого было достаточно. Три года отношений были самым увлекательным аттракционном в жизни обоих. Каждые две недели они расходились и снова сходились. Стоило остаться в одиночестве, с Эвана спадала та увлеченность другим человеком, но Сирил приходил опять, и опять мужчина чувствовал, что влюбляется с первого взгляда. За три года отношений Эван разучился жить без своего полноправного хозяина, которым признал своего парня. Черты лица юноши вытянулись, стали острее, как и он сам. Пропала нежность, уговаривающий тон, его голос звучал только с повелительной интонацией, словно у надзиратель, указывающего заключенному. Хотя в заключении Эвана не было физических препятствий, это не значило, что он планировал побег. Даже когда Эван проклинал существование его Бога, лежа в ногах холодной фигуры, умоляя о внимании, он верил, что была причина, почему из всех мест, времен, людей, именно они двое — бесчувственный подражатель и бездушный нарцисс — повстречались. Он считал это судьбой; иногда мысль об этом приводила его в эйфорию, в другие дни он чувствовал себя обреченным. В тот момент, когда они узнали о существовании друг друга, все пути отступления были отрезаны. Этот союз был разрушителен, но бежать от своей судьбы Эван не смел. А когда Сирил, притворяясь или на полном серьезе, угрожал уйти, он вставал на колени, тянул чужие руки к дрожащим губам и умолял. На тридцать третий год своей жизни Эван подвел итог поиску ответа на главный вопрос своей жизни: любящий человек всегда знает, что в нем самом нет любви, и потому никогда не испытывает тех чувств, что есть в нем самом. Любить — это значит желать и чувствовать то, что есть в другом, а именно — то, чего нет в себе.