Волчьи ямы

Она медленно моргнула, открывая глаза и не помня, когда успела их закрыть: тотчас прямо перед носом вниз сорвалась капля. Жуткая ноющая боль расползалась от висков к затылку. Обнаружив себя сидящей в ногах лорда Рикарда Старка, Линн зажмурилась и зажала переносицу — острие тяжёлого, самую малость заржавевшего у рукояти меча метило ей в лоб. Что-то мокрое текло по лицу. Когда Линн проморгалась вновь, ощущение пространства вернулось к ней: выросли голубоватые стены, аскетичные своды, с которых изредка срывались капли, каменные Старки, замершие с выражением высокомерного спокойствия на лицах — при определённом ракурсе казалось, они смотрели с презрением. Как сейчас. Слышался неравномерный бег ливня наверху. Теперь ливни шли часто, ледяные и колючие вестники заморозков. Наверху стоял гам, как будто стены обрушивались и воздвигались заново. — Леди Линн? — Голос Айлин мигом разорвался колокольцами в темени. Судорогой свело грудь: только вспыхнул в ушах звук, как чавкнуло лезвие и прохрустели кости черепа. Линн обмерла. — Ты…? Торопливые шаги Айлин простучали по ступеням, а вскоре свет свалившегося наземь факела рыжим пятном скользнул по её юбке. — Миледи, вставай! — Лицо служанки пылало розовым заревом, пока Линн с зарождающимся внутренним ужасом наблюдала за её приближением. — Наверху, там… Горячее прикосновение прожгло перчатку. От вида чужой неприкрытой радости губы дрогнули, пытаясь согнуться в улыбку, и Айлин просияла в ответ так, словно усилие увенчалось успехом: озорные искорки блестели в её глазах, а длинные пряди волос, похожие на перья пшеничных колосьев, посверкивали золотыми нитями. Зубы, когда Айлин улыбнулась шире, оказались совсем как речные жемчуга. «Это был сон, а ты перепугалась, глупая», — пыталась Линн посмеяться над собой, но выходило скверно. Над ними что-то ворочалось подобно страшному громадному зверю, про каких писали в мореходных книгах. Но подол мягко шуршал вслед за ногами, и статуя лорда Рикарда умиротворённо холодила правый бок. — Что там? — Хрипло, замирая от страха, спросила Линн. — Наверху? «Что-то ужасное», — пробивалось где-то внутри. — Пойдём! Все уже ждут… От Айлин исходили волны тепла, как будто та носила внутри живой, резво горевший и озорной огонь. Она взяла Линн за руку, помогая подняться, и тогда желание выяснить, кто и чего ждал, осталось забытым — они пошли нога в ногу, а подолы платьев хлестали друг друга: тёмно-розовый с иссиня-чёрным. — Я обещаю вам… — Напевно тянула Айлин с таким вкусом, точно слова были сладки, как спелая лесная малина. — Ничего дурного! Ты сама себе не поверишь, когда всё увидишь… О, Линн хотела бы себе верить. Удары капель превращались в топот ног, когда они поднимались, и солнечные лучи сочились сквозь щели. За порогом крипты сплетались и гарцевали друг перед другом звонкие голоса, непривычно весёлые и оживлённые — в последний раз Линн слышала их перед тем, как армия выдвинулась на Юг. Она стиснула пальцы на подоле, чувствуя, что тот был влажен. Запах медуницы тревожил ноздри, но что-то терпкое и мёртвенно-сладкое примешивалось к нему; Линн силилась понять, как сумела задремать на каменном полу, с трудом признавая, что от волнения приняла слишком много макового молока. До каких пор мейстер Лювин будет закрывать глаза? Она невидяще смотрела, как гладкие пряди Айлин чуть подскакивали от движения. Какие жуткие сны являлись ей… Когда осталось три ступени до конца, Линн стала медлить. Ей показалось, вокруг кружил белёсый туман — должно быть, она плохо протёрла глаза. — Уже утро, Айлин? Та нехотя оглянулась. — Утро? — Служанка чуть нахмурилась, недоумённо моргнув. — Разумеется, утро. Что же ещё? Стоило им покинуть бледную обитель темноты и памяти, Линн оторопела; голова у неё закружилась, а по коленям точно ударил серп, подкосив их, как упругие стебли. Она подумала, что не проснулась. Розоватое, пышущее солнце ласкало стены Винтерфелла и подмигивало ей, отсвечиваясь на шлемах снующих по двору солдат, его блеск в тысячах капель дождя слепил глаза, и Линн чувствовала, что рот её приоткрылся от удивления. Неясное предчувствие скреблось в животе. Всюду слышались приветствия, обрывки песен, радостные восклики женщин и детей. Двор кишел людьми. Разве могло это быть явью? *** Он стоял там, в глубине. Мимо проезжали всадники, задиристо улюлюкая, после спешивались и трепали лошадиные загривки; женщины хватали под руки мужей, ластясь к бокам да лепеча что-то про мясные пироги и бочки эля; отцы со свистом вытаскивали мечи из ножен, чтобы похвастаться перед сыновьями — на головы им солнце падало святящимися каплями дождя. Если небо и плакало, то лишь от радости. Он стоял там, в глубине. Война не сделала его хуже, когда уложила венец на чело. Песня стремён, шпор и натянутой тетивы шла ему, хоть бы слова её и были выписаны красным — теперь менестрелям надлежало повторить их струнами лютен и арф. Во дворе Винтерфелла стоял смех и гремело ликование, не переставая вопили горны, устремляя к Старым Богам свои голоса. Глаза Линн жгло. Она застыла на месте недвижима, не замечая, как мотала головой и шептала, бесконечно повторяя, только три слова: «не может быть». Он стоял там, в глубине; потемневшие от воды кудри слегка липли ко лбу под короной, глаза смотрели со смехом. Прошедший мимо солдат на пару мгновений скрыл Робба, и тогда Линн, испугавшись, что это было лишь видение, поторопилась сделать несколько коротких шагов — получилось только два. Потом ноги окаменели. — Чего ты ждёшь? — Прошептала Айлин позади, чуть слышно хихикнув. — Поторопись, а то вскоре молодая жена совсем отнимет его у тебя! — Что? — Она, на самом деле, была отнюдь не в состоянии воспринимать хоть что-то помимо того, что видела — и того даже казалось слишком много. Точно она просидела тысячу лет под землёй, в темноте, а теперь выведена наружу в разгар цветения и буйства красок. — Что ты говоришь? — Молодая жена. Одна из девиц Фрей, ну же… — Мягкая ладонь, необычно холодная, слегка подтолкнула меж лопаток. — Ступай, леди Линн. Она послушалась. Каждая часть тела, казалось Линн, тряслась от восторга и напряжения. Вдруг… Что, если он никогда, никогда не сможет простить, что… Что она не смогла… — Добро пожаловать в Винтерфелл, — онемело проговорила она, заглушенная шумом ливня, сапог и приветствий. Губы Робба дрогнули. — Ваше Величество. Спустя пару мгновений, затраченных на шаги — казалось, ноги вовсе не коснулись земли, и она подлетела к брату — Линн чувствовала только запах его мокрых волос и тепло тела. Руки на своей спине, такие же горячие, как слёзы на щеках. Она чувствовала, как зияющая, ноющая рана в груди, сочившаяся от одиночества, покрывалась тонкой кожицей подобно зарастающему ожогу. Сердце билось часто и гулко. Он вернулся. Он останется. Она никого не любила больше, чем Робба. Даже если он не соглашался и если он оставлял её позади, и особенно теперь, когда он был так близко; одного ощущения движущейся от дыхания груди оказалось достаточно, чтобы Линн сжалась от рыданий. Теперь-то она обнаружила, что совсем не верила в его возвращение. Слёзы текли по губам, пытающимся улыбаться, и соль их оседала на языке. Пальцы хватались за мех на плечах, за отросшие кудри на затылке так сильно, что едва не сорвали корону прочь. Что-то жуткое билось у Линн внутри, но она не знала, что это было за чувство. Капли скользили по вискам, а она прятала лицо в основании шеи брата, чувствуя, как сами собой распускались внутри тугие узлы и лязгали, распадаясь, сложные механизмы, выстроенные для обороны, похожие на жуткие осадные машины. Солнечный свет не давал места темноте даже под зажмуренными веками. — Моя девочка, — тихо, надломленно произнёс голос слева. Она так часто думала о том, что скажет ей, какие упреки бросит! Зачем ты не отправила гонца? Зачем поехала сама? Для чего нужно было оставлять нас? Но теперь слов не осталось: леди Кейтелин Старк смотрела на дочь мягкими от влаги глазами, и лицо её, загрубевшее от потери и суровых времён, улыбалось. — Мама, — слабо пискнула Линн. До матери оказался только шаг — больше она не сумела бы пройти. — Теон Грейджой просил моего позволения, — прошептала леди Кейтелин, опалив ухо, — Твой брат уже пообещал ему… Холод поднялся и застыл в горле — Линн отодвинулась, чтобы заглянуть матери в лицо. Перед ней как наяву пронеслись образы, слова и движения — дурным сном, который она так долго не могла с себя стряхнуть. — Но… — В этот миг ладонь Робба легла на плечо: слова позабылись сами собой. Синие глаза брата казались темнее, чем помнилось, скорбная печать виднелась в них. — Вопрос улажен, Линн… — Робб говорил, а Линн чувствовала, как все эти слова, спокойные и многообещающие, тёплый дождь, скользивший по лицу и мягкие взгляды растворяли её в себе. Вскоре она перестала вслушиваться и только кивала, лёгкая от пропавшего ощущения вожжей в руках. Ей представили молодую жену Робба, но спустя несколько мгновений Линн не смогла отчётливо вспомнить ни её лица, ни имени; когда к ней подошёл Теон, она позволила ему коснуться губами своей щеки, недоумённо примеряя слово «жених». Он был довольный и весёлый, и улыбался также остро, как прежде. Дождь не прекращался. От него ресницы Теона слиплись. Дождь размыл черты лица улыбавшегося сира Родрика и счастливо качавшего головой мейстера Лювина, падал в рот смеявшегося Брана, когда Робб приподнял его над собой, и запутался в коротких рыжеватых кудрях Рикона, засверкав в них крохотными льдинками. Льдинками… Линн задрала голову, увлекаемая матерью в Великий Чертог: солнце пристально смотрело ей в глаза. — А девочки? — Взволнованно спросила она. — Что с ними? — Вопросы рождались один за другим, пальцы стискивали материнский локоть; тревога в Линн забила крыльями. — Кто на Железном Троне? Разве не было битвы при… — Была, — леди Кейтелин твёрдо заглянула дочери в лицо. — На обратном пути. Девочки должны приехать завтра. Ренли взял власть, но мы думаем, он… «Не Станнис?» — хотела было спросить Линн, однако вопрос вместе с сотней других вновь затерялся в ней. В Винтерфелле громыхало торжество. На пиру Линн улыбалась каждому обращённому к ней лицу и подпевала победным песням, только странное ощущение то и дело поднималось к самому горлу, мешая сглотнуть. Косясь на юную королеву Севера, она сжимала вилку в пальцах. Она не достойна. Но, зная, что находится на виду у десятков глаз, Линн только глубоко вздыхала, предлагая золовке наполнить кубок. Красивой была она, на удивление прекрасной: русые гладкие локоны, ласковые ланьи глаза, - смутный образ, едва ли помнившийся из полузабытого прошлого. Зародившаяся ревность заставляла руки немного подрагивать. Поздним вечером, когда пришла пора ложиться спать, вопросы вернулись и закрутились на языке. «Ты слишком мнительна, — сказала себе Линн, — и ты стала подозрительной. Завтра они расскажут всё подробнее, но ты не должна настаивать. У Севера теперь есть хозяин получше». И она закрыла глаза, вслушиваясь в тихий напев Айлин, что перебирала её волосы на подушке. Теперь всё станет, как раньше. Им всем станет хорошо и весело. Да, хорошо и весело… Линн улыбнулась в полусне. *** Пустые глаза Айлин смотрели куда-то наверх с неизбывным, поблекшим ужасом. Вот струйка загустевшей крови пересекла рубеж бесцветной брови, скатилась вниз и поползла вдоль ресничного края к виску. Синие губы были раззявлены в неокончившемся крике. Холод щипал ноги. Ей холодно, наверняка холодно… Линн стащила с себя перчатки и принялась натягивать их на остывшие руки: палец за пальцем. Надевались плохо. Когда она надавила сильнее, заталкивая безымянный в отверстие, что-то опасно хрустнуло — Линн перетряхнуло; ледяные капли неровно упали с подбородка. Она принялась за вторую руку. Она сидела в луже крови, противно подсыхающей, уже как будто подёрнутой плёнкой, а у Айлин под головой словно пятно волос натекло. В темноте её глаза теперь казались бесцветными, а лицо — незнакомым и уродливым, голубоватым, искажённым; Линн провела дрожащими пальцами по матовой, скользкой и холодной, как кожица гриба, щеке. В её голове стоял звон от пустоты. Такой мерзкий, назойливый, не дававший уловить, что же за шум был наверху, точно Линн спала и никак не могла проснуться; ей казался обволакивавший тело туман. — Вставай! — Раздался откуда-то крик. Линн чуть встрепенулась, сжав пальцы на свалявшихся, побагровевших волосах, и загнанно зыркнула вокруг себя, не понимая, откуда донёсся голос. Она знала, что это был сон, и ждала пробуждения. — Ну же! — Вновь вспылил кто-то с отчаянием. — Давай!.. Как глотнуть воды, что ещё мгновение назад была куском льда. Хватив ртом воздух, Линн подскочила на постели. В комнату её уже шагнуло утро, чтобы навести свои порядки; всё было так же, как и прежде: Дрея едва повела ушами, разлёгшись под кроватью так, что только мохнатая голова торчала, снятое вечером платье понуро висело на спинке кресла, дверца слегка приоткрытого шкафа чуть уловимо поскрипывала. Птицы за окном молчали, точно ещё боялись спугнуть сон. Зеркало бесстрастно отразило перепуганное девичье лицо в обрамлении растрёпанных кудрей. Линн с силой протёрла глаза, надавив на веки до белёсых звёздочек. Нужно было спроситься у мейстера Лювина, не пришёл ли ответ от лорда Мандерли по их вопросу и следует ли им вмешаться в распрю Уайтхиллов и Форрестеров из-за железностволов или, быть может, оставить вассальные дела для лордов Гловера и Болтона — пускай сами разбираются со своими… Линн осеклась. Война кончена. Как можно было забыть? В висках вдруг зародилась боль, и рука привычно потянулась за чашей с… Нет, видно, теперь и с этим было покончено. «Хорошо, — тут же внушила себе Линн, — давно следовало». Она воззрилась на собственную руку и поднесла ладонь ближе к лицу, разглядывая следы ожога, белёсые и розоватые. Плоть показалась Линн ненастоящей. Какой-то подделкой, вылепленной из белой глины. Тишина вдруг стала давить на уши — когда в последний раз была такая тишина? Разве не должно было… Дверь вдруг распахнулась: в неё влетело что-то с длинным крылом волос и грязным подолом, с перекошенным лицом и свирепыми глазами, как у голодной орлицы. — Что ты здесь делаешь?! — Тотчас зарычала Линн, а Дрея, зевнув, опасно клацнула челюстями. — Убирайся прочь! Она вскочила с постели, чтобы тотчас же указать ненавистной Рейле на дверь. Она готова была разорвать эту проклятую девку за то, как та смела говорить и смотреть, и как теперь врывалась сюда, точно заимела от кого-то дозволение. Линн тут же поклялась себе выпроводить служанку из самого Винтерфелла, найти бы только время. Впрочем, теперь, конечно, его будет достаточно — теперь, когда Робб вернулся… Рейла сжала кулаки, поведя челюстью. — Где Айлин? — Надменно бросила Линн, ступив ближе. — Пускай придёт она. Когда она хотела пройти мимо, обязательно пренебрежительно толкнув плечом, служанка вдруг перехватила Линн за руку: вцепилась пальцами так больно, точно зажала самую кость. — Что ты…! — Вскрикнула она и дёрнулась. — Сейчас же отпусти меня! В глазах у Рейлы густилась темнота, как в самых жутких снах, а по щекам пробегала дрожь. — Ну, хватит. — Прошипела она в лицо ничего не понимавшей Линн, пугавшейся всё больше с каждым мгновением. Непонятный холод скрутил её внутренности в свинцовом кулаке. — Пойдём-ка, пойдём…! Рейла со всей силы потянула её к выходу, а Линн вдруг ощутила, точно нос заложило, а в горле встала грязная вода — без возможности вдохнуть она согнулась, пытаясь откашляться да избавиться от стиснувшего шею стального обруча. Перед взором встал лес. Камень в руке. Громкий звук удара, оглушительный и мерзкий. Дрожание ног. Слабость рук. Бег, горящие глаза, крики, похожие на удары по пяткам и сухожилиям, и беспомощность в каждом пальце и каждом движении ресниц — и яма, из которой не выбраться. Может, она умерла уже тогда? Быстрее бы кончилось это мучение. Линн ощутила, что сознание оставило её, а рука с плеча пропала. Свет померк. Когда она очнулась, Айлин и мейстер Лювин, Робб и мать, Бран и Рикон вились у постели растерянными огромными птицами — Линн виделись даже крылья у них за спинами, клювы и желтоватые лапы. Какое глупое наваждение! Она хихикала до слёз в глазах, прежде чем сделать горький до тошноты глоток: огромные птицы переглянулись, готовясь испариться, — и пропали, когда Линн окончательно пришла в себя. «Это от обилия впечатлений, — тихо молвил мейстер Лювин, пряча взгляд, — разум начал играть с вами в дурные игры». Она не поняла ни слова. День покатился по проторенной колее, лишь самую малость подскакивая на камнях да чуть подрагивая на поворотах. Линн вышивала гобелен, потом слушала рассказы матери об Орлином Гнезде, тетушке Лизе и Робине Аррене, карлике Ланнистере и много, ком ещё, покуда не задремала у леди Кейтелин на коленях. Затем отгремел очередной пир, весёлый и радостный, с элем и вином, шутками и здравницами — только Рикон отчего-то плакал, никак не в силах успокоиться. «Я не хочу, — выдавливал он, заливаясь слезами, — не надо! Уходите, вы все! Уходите!» Линн снисходительно улыбалась. *** Стояла ночь, хотя луна от радости светилась так ярко, что вскоре могла бы соперничать с избегавшим её солнцем. Не в силах заснуть, Линн приблизилась к столу: шум во дворе отчего-то тревожил её, напоминал об отгремевшей войне и не позволял сомкнуть глаза хоть на миг. Лезвие ножа для писем серебрилось стальным пером. Сколько она написала их? Как медь волос не обратилась серебряными нитями и руки не покрылись морщинами от всех слов, что пришлось прочитать, и тех, что пришлось вывести самой? Теперь в зале танцевали и пели, не водили пальцами по старым картам, не передвигали фигурки. Каждое мгновение покоя стирало в пыль целые недели, а то и месяцы тревог; пыль эта, однако, не давала Линн вздохнуть полной грудью и першила в носу. Она взяла ножичек для писем немного занемевшей рукой. Прокрутила, наблюдая, как лунный свет порезался об острие. Больно? Что-то важное и забытое вилось на краю сознания отложенной мыслью. Ладонь казалась белее снега, даже с этими жуткими разводами свежей кожи; Линн затаила дыхание, занеся над ней нож. Она делала подобное достаточно раз, чтобы не бояться приближения боли, но нынче иной страх захватил её сердце: что, если кровь не польётся? Что, если клинок ничего не порежет? Пройдёт насквозь, будто погружаясь в туман. Но этого не произошло. Сталь обожгла руку, подобно куску наточенного льда. Линн перехватила рукоятку и с силой надавила, глядя, как в месте пореза расходилась испорченная рубцом кожа. Горячая серебристая молния боли пронзила её, а алая кровь обильно потекла из раздавшейся плоти, пачкая платье. Линн не моргала: в глазах её потемнело, а уши вдруг заложило, как будто она нырнула слишком глубоко. Странная мысль стала сворачиваться в ней, простая и новая, как будто не значившая ничего, однако охватывавшая всё и сразу. Привычные стены покоев, завеси на окнах, сияние звёзд в небе, шум в коридорах, медвежья шкура у кровати и зеркало с оправой в виде дубовых ветвей — взгляд не мог остановиться на чём-то одном, ища несовпадение. Ладонь пульсировала от боли, кровь толчками текла из раны, и Линн неожиданно для себя почувствовала подвох во всём, кроме этого саднения. Что-то вновь принялось скрестись у неё внутри. Слёзы запоздало встали в глазах. Что-то не так. Острая беспомощность охватила тело Линн так внезапно, что она даже пошатнулась, выронив нож и не услышав его стука об пол. Как будто кто-то обманул её. "Разум начал играть с вами в дурные игры". Дурные игры? Сквозь шум в ушах она не услышала шагов. — Миледи. Нужно идти, вас зовут. — Линн скорее читала по губам, чем слышала, о чём ей вновь вещала Рейла; назойливое чувство, что она позабыла о чём-то важном, зудело где-то внутри. Даже гнев где-то застрял, не успев добраться до сердца. Ворот платья на Рейле был настолько низок, что возникало опасение, не спадёт ли это платье вовсе при первом же неловком движении. За спиной служанки маячило что-то отдалённо напоминающее человека, чумазое и сутулое — оно ринулось к очагу, принявшись возиться с растопкой. — Кто зовёт? Голос оказался низок, слаб и почти не слышен. Воздух сгустился, не давая вдохнуть достаточно глубоко, чтобы пропало душащее давление в висках. — Ты должна, — упрямо выдавила Линн, — позвать Айлин. Где она? Должно быть, Айлин танцевала ночь напролёт и нисколько не беспокоилась ни о чём, пела и щебетала с товарками, пристроившимися на скамьях, точно безмозглые куры на насесте. Глаза Рейлы жгли, как не успевшие остынуть угли, с которых едва сошёл огонь, когда она подошла к Линн, едва бросив взгляд на окровавленную ладонь. — Да ты не притворяешься. — Поражённо выдохнула служанка. Крохотные веснушки у неё на переносице были похожи на пятна грязи. «Она сошла с ума, — решила Линн, — у неё бешеный взгляд, и она несёт чепуху». — Айлин? Хорошо! Хорошо, пойдём-ка со мной… Существо, растапливавшее камин, обернулось: это оказался мужчина, черты лица его скрывала сажа, но, покуда она не забилась в морщины на щеках, Линн сочла его молодым. Русые волосы короткими сальными прядями свисали над бровями, губы были плотно сжаты. Он вылупил глаза на Рейлу. — Ты… — Линн не успела договорить, как руку её плотно схватили цепкие пальцы, и та онемела окончательно от оттока крови; служанка поволокла её прочь. — Сама посмотришь! Хватит возиться. — Вот и всё, что она сказала. *** Дождь обрушился на плечи стеной. Он грохотал по крышам, грозя сорвать покрытие, вонзался в чавкающую землю двора, окончательно превращая её в липкое месиво, царапал кожу, впивался в грудь, направленный воистину леденящим кровь порывом ветра. Поток воды был таким плотным и стремительным, что было сложно разобрать хоть что-то за ним. Линн побоялась даже открыть глаза. Платье почти мгновенно потяжелело на несколько фунтов и грузно повисло, давя к низу, к грязи. Но она услышала голос. Ноги увязли в луже, и бархатные туфельки едва не остались в ней же. Линн вскинулась, хотя Рейла настойчиво тянула её прочь; шум бури скрадывал звуки, неровно летевшие и долетавшие до ушей уже искривлёнными и повреждёнными. За рябью дождя виднелись смазанные силуэты, как будто ребёнок провёл ладонью по намокшему рисунку в книге. — Почему они здесь? — Выкрикнула Линн. Санса и Арья сидели в телеге прямо под дождём, вода текла по их бледным лицам. Робб, мама, Бран и Рикон — все спрятались за рябой, ненадёжной ширмой, мокрые до нитки, со странными жалостливыми выражениями, с искривленными ртами. Ужас наполнил жилы. Линн показалось, что кровь в её венах превратилась в песок. — Почему они здесь?! Робб покачал головой — она едва смогла уловить этот жест. Закостенело передвигая ногами — грязь хлюпала в туфлях — Линн тащилась за Рейлой, то и дело оглядываясь, а до противного скользкие волосы залетали ей в рот и мешали моргать. Мама подняла руку. Ливень смыл её движение, сделав рваным и неестественным. Слёзы без причины вдруг полились из глаз, и Линн принялась вырываться, точно зверь, предчувствующий скорую гибель — но поздно: Рейла, схватив её обеими руками за плечи, затолкнула за дверь крипты. Морозная дрожь стянула кожу. — Что ты наделала?! — Проревела Линн, не зная, куда ей деться от того детского, неуёмного, отвратительного плача, который зарождался под рёбрами. Как огромная волна, которую видно издалека. — Ты — недалёкая бездельница! Я сейчас же прикажу…! Жгучая боль пронзила щёку от удара. Голову мотнуло в сторону, и Линн крепко, до крови прикусила язык от неожиданности: как она смела! Рука заторможенно поднялась к лицу, чтобы коснуться полыхавшей щеки, но и этому движению не суждено было завершиться. Совершенно перекошенная, позеленевшая, Рейла вцепилась в девичьи плечи и с силой тряхнула: — Заткнись! — Проорала она прямо в лицо, брызжа слюной. — Хватит! Хватит уже!.. Пытаясь высвободиться и чувствуя, как всё внутри распирает от праведного гнева, Линн дёрнулась в сторону. В животе гулко ухнуло — ноги потеряли всякую опору, и она кубарем покатилась вниз. Но ощущение всякой боли вскоре заглушил собственный вопль. В конце лестницы её ждала Айлин. Айлин с впавшими глазами, в которых пожелтели белки, с фиолетово-синими губами и натёкшим под головой пятном волос. Мёртвая Айлин. И колючий дождь, колотившийся в двери. Кошмар наслюнявил пальцы и загасил свечи, подкрался незаметно и стиснул горло так сильно, что всё дыхание разом улетучилось из груди — нежданный, так долго бродивший вокруг да около. Его хохот лязгал в ушах. Волшебный мир из солнца и радостных криков оползал, как иссохший гобелен со стены, и распадался на куски: один за другим болезненные спазмы скручивали внутренности. Наточенные клинки вонзались в душу. Бесцветные глаза в обрамлении пушистых ресниц испуганно смотрели в потолок. Нет, этого не могло быть! Линн захлебнулась воем. Она подползла к телу Айлин, чтобы вжаться лицом в окоченевший живот, пропахший кровью и морозом, и начинавшимся гниением. Пальцы её скребли по камню, ногти сдирались в кровь. — Теон Грейджой просил позвать тебя. — Прошелестело рядом, едва пробившись через отчаянный скулёж. — Он захватил замок, вот так-то. Сир Родрик казнён, твои братья в заложниках… Этого не могло случиться. Нет! Она должна проснуться в своей постели, потом посмеяться с Роббом над тем, какие нелепые небылицы приходят ей по ночам, и заесть их пирогами и яблоками. Это неправда. Но порез на ладони саднил, ободранные пальцы щипало, и закоченевшая ладонь Айлин ещё пахла медуницей ближе к запястью. Нет… Этого нет! Линн содрогнулась в рыданиях от болезненной вспышки в висках, горячей и правдивой. Всё существо её сопротивлялось да выдумывало оправдания, опровержения, доказательства, пытаясь уберечься от полного краха; только предательница-память подкидывала одно воспоминание за другим: самые мерзкие, самые липкие и отвратительные. «Разве не было всё остальное правдой? — Гнусаво хихикала она на ухо. — Почему этому не быть?» Но Линн не могла больше собрать себя из того, что рассыпалось мелким бисером по склизким камням крипты и только стонала от боли, раненая в самое сердце. Словно все выпущенные в неё стрелы, наконец, угодили в цель. — С возвращением, леди Эстерлин. Все вас ждут.