«Я иногда жалею, что мы не остались одни, вдвоём. Может, тогда, в тишине ночного сада, в таинстве старых стен, среди романтики давно минувших дней, я бы смогла что-то тебе сказать? Хоть оду, серенаду, фразу одну хоть… А так — безмолвие. Что такое честь? Я долго размышляла над этим, ещё больше читала, но ни в одной из тысяч страниц я не нашла нечто, подобное тебе. Ни в одной, представляешь? Я вдруг почувствовала себя сокрушенной, одинокой, на всём белом свете одной-одинёхонькой с этой невыносимой трагедией. У меня нет чести. А что сказать постскриптум? Это были славные деньки, но из них я унесла одну лишь горечь, одну лишь пустоту в душе. Это больно, но правда другой и не бывает, верно? Лекарство — яд.» 24-е августа, 1871 год. Лондон, Школа Чародейства и Волшебства Хогвартс
***
Как бы прискорбно это не показалось на первый взгляд, мы понятия не имеем, с чего начинать рассказ. Но это не критично, в самом деле! Всякая история, уж коли происходит, то подкрадывается к свидетелям её как бы незаметно и уходит черт знает когда и черт знает куда. Посему просим Вашего чисто читательского снисхождения. Благодарим и кланяемся, кланяемся и благодарим! И все же, для установления хоть каких бы то ни было рамок (что вообще крайне важно по жизни), мы склонны утверждать, что история эта началась в детстве. Ах, это чудное мгновенье! Кому — сладостное, кому — горестное, но, во всяком случае, для всех определяющее. Детство, о котором пойдёт речь, отличилось среди всех прочих какой-то повисшей в воздухе тайной, незаконченной строчкой, мгновением тишины перед оперой или концертом. Высокие своды отцовской библиотеки, картины — огоньки, глаза старых стен поместья, вечное бесстрашие и вечное одиночество, какая-то безразмерная тоска в видах на далёкие леса и звёзды… Она была рождена в семье учёного и этим, пожалуй, всё сказано. Возможно, семейство это, отгороженное от ближайших мегаполисов тысячами километров, было последним воспоминанием о величии минувших дней. Дней, окрещенных подлинной доблестью, живой памятью о рыцарской эпохе, великим искусством и великими сердцами, устрашающе смелой молодостью, первыми и последними важнейшими открытиями!.. Всё это она читала в глазах отца — синих, бездонных, иногда тоскливых. Её papan мог зажигать звёзды — это она отлично помнила. На высоком потолке, от угла до угла расписанным великолепным панно, каждую ночь то и дело вспыхивали маленькие светила. Достаточно одного точного взмаха палочки, одного жеста — элегантного, тонкого, выдающего в своём исполнителе аристократа — дабы сотворить чудо. Магия пленила неокрепший её ум, взбудоражила и взволновала детское воображение, заставила трепетать маленькое сердце в преклонении, восторге, обожании… Маму она почти не помнила. Или вспоминать не хотела. Получение письма было, конечно, вопросом времени. Чтобы она — чистокровная волшебница, дочь видного ученого и бывшего преподавателя, талантливая и мудрая девочка — и не поступила в Хогвартс? Нонсенс! С этим знаковым учебным заведениям маленькая Элизабет Голдман была знакома, конечно, с детства. Она, как губка, впитывала симфонии, пьесы, стихи, целые романы, воспевающие старые стены «второго дома» для каждого волшебника; а многочасовые рассказы отца «об ивах, любви и таинстве» — это вообще отдельный жанр. Отец воспитал в ней любовь к Хогвартсу, посему свой одиннадцатый день рождения маленькая волшебница ждала с замиранием сердца и каким-то странным, несвойственным детям чувством готовности к горю. Дальше — сами знаете. «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека…», точнее, не аптека даже, а лондонский вокзал и платформа 9¾. В новую жизнь маленькую Элизабет провожала вся семья — мама, отец и старшая сестра. Эту трогательную, волнующую картину волшебница запомнит на всю жизнь — как на фоне вокзала, копоти, дымных колец, суетящихся людей, окриков и ругани, вызывающей пошлости среди пройдох и нищих, истеричного смеха и плача стоял, не теряя достоинства, последний оплот давно минувших дней, последнее воспоминание, последний аристократ — её отец, Великий Генри Гольдман.