music Daniel Licht — I'm Scared
«Здесь что-то не так» — смутные сомнения на мгновение появляются в пустом пространстве, в котором находится сама Эмили, и тут же растворяются в собственном эхо. Она помнит, как отплывала на корабле вместе с отцом, а потом что-то больно кольнуло в шею. Чьи-то светлые очерченные тушью глаза смотрели на неё сверху. Пока она лежала у кого-то на коленях, заметила позади, как по земле волокутся ноги Корво. Его бессознательное тело тащили под руки двое незнакомцев. И тьма. Затем ощущение, как будто утопаешь в мягкой перине, а совсем рядом распалён камин. — С этого дня, милая Эмили, можешь называть меня мамочкой, — Эмили слышит голос и сводит брови, но это всё, на что способно её ватное тело. Почему-то она чувствует себя очень хорошо, не чувствует тревоги, даже когда мысли появляются и мгновенно исчезают, как будто всё это совсем не важно. Она не даёт ответа, и «мамочка» хорошо знает, что его не добьётся. Но обычные куклы ведь тоже молчат, однако это никогда не останавливало детей разговаривать с ними. — Знаешь, — продолжает незнакомка, — я и думать не смела о том, что когда-нибудь Ваше Высочество пополнит мою коллекцию. Видимо Чужой был ко мне благосклонен. И теперь, я тебе обещаю, мы чудесно проведем время вместе. Женщина поднимается с постели и исчезает из виду на какое-то время, а когда возвращается снова, стягивает одеяло со своей новой куколки. — А теперь вставай. Я уже подобрала тебе прекрасный наряд к завтраку.***
— Ты даже не представляешь, насколько прекрасно сейчас выглядишь, — в глазах женщины сияет нездоровый огонёк восхищения, когда несколько её слуг завершают мучительное переодевание новой игрушки в элегантный бархатный наряд, принадлежащий временам правления Моргенгаардов. — Ещё пара штрихов и ты будешь неотразима. Фрида решает самостоятельно завершить образ, буквально сковав лебединую шейку гостьи тяжелым жемчужным ожерельем, напоследок проведя кончиками пальцев по украшению. — Это был один из последних подарков моего дорогого мужа. Ровно тридцать жемчужин. Он подарил его на мой День рождения. Я тогда в шутку сказала, чтоб искал себе моложе, если хочет, а сама смертельно обиделась. Он совершенно не умел общаться с женщинами. А серьги мне совсем недавно привезли с самого севера Тивии. Она берёт с серебряного подноса плоскую коробочку, наполненную бархатом, и достаёт из неё пару сияющих серёжек, но тут же замечает маленькую деталь, которая мешает ей завершить приготовления: — Какая неожиданность, Ваше Величество, — незнакомка явно раздосадована, убирая украшение обратно в футляр. — Я совсем позабыла о том, что ваши прелестные ушки чисты и невинны. Как жаль, что это не касается твоего тела в целом. Ах, если бы ты попала ко мне в более юном возрасте. Покачав головой, Фриде придётся мириться на первое время с такой «уникальностью» нового экспоната. Она берёт императрицу под локоть и уводит из гардеробной по коридору в ещё больший зал, поместивший в себе длинный обеденный стол, убранства которого выглядели очень дорого. Можно подумать, что хозяйка особняка следила за каждой мелочью во время приготовлений, чтобы выглядело всё идеально настолько, как будто леди Эмили действительно это оценит. Однако девушка безэмоционально обводит взглядом пространство, чуть дольше задержавшись на рамке с прибитыми к полотну яркими экзотическими бабочками. Несмотря на подавляющую тишину в мыслях, она каким-то образом узнаёт ярко-оранжевую крупную углокрыльницу и белоснежно-белую репницу, каких очень много развелось в дворцовом императорском парке. — Нравится? Моя самая первая коллекция. Красивые, жаль только, что мёртвые. В детстве только так я могла сохранить их красоту на долгие-долгие годы. Но время идёт, дорогая моя, и не щадит никого. Даже таких прекрасных созданий, как ты. Но поверь, я сделаю всё, чтобы сохранить твоё очарование, — звучит слишком мягко для настолько зловещей фразы, и девушка чувствует лёгкое прикосновение к щеке, пока всё её внимание захвачено разноцветными насекомыми на тёмном фоне. «У мамы раньше было что-то похожее.» Целая гроза навязчивых мыслей вновь пытается пробиться сквозь сильное наркотическое опьянение, но, как и в прошлый раз, попытка сбежать из плена в собственной голове ничем не заканчивается. Желание разобраться во всём резко появляется и потом слабеет с каждой секундой, увязая в тянущемся, как зыбучие пески, аффекте. Эмили вновь расслабляется, предпочитая просто плыть по течению, и теряет интерес к «инсталляции». Отпускать намного легче, чем безуспешно пытаться вспомнить что-то, даже если очень-очень важное, способное лишить её этого приятного забытья, в котором отсутствуют всякое давление и беспокойство. Никакая ответственность не давит на плечи – комфорт и умиротворение, которые Эмили не понимает, но и не хочет отпускать. Честно говоря, она даже не совсем понимает, кем является. Всё это просто неважно. И пусть всё так и остаётся. Они находятся в широком зале с высоченными потолками, украшенном множеством резных скульптур и драгоценных ваз с цветами, которые ни за что бы не произросли на Гристоле. Повсюду на стенах висят портреты красивых, но мало знакомых людей в ажурных золотистых рамах. Этот стол, занимающий самый центр зала, кажется, вместил бы целую дюжину гостей, но сейчас за ним стоят всего лишь два кресла, а вдобавок к основному источнику света среди блюд расставлено несколько традиционных канделябров с белыми разожжёнными свечами. Чуть поодаль в низком широком камине потрескивают поленья, освещая мерцающим светом висящий выше портрет самой императрицы Эмили Колдуин. Убранство стола притягивает разнообразием, как будто приготовлено вовсе не для двух человек, начиная от изобилия спелых фруктов, сыров и заканчивая изысканными дарами моря и стейками разного приготовления. Присев на предложенное место и завидев любимое лакомство на столе, девушка без раздумий хватает его, совершенно не стесняясь, и почти полностью запихивает тарталетку в рот. — Всегда хотела узнать лично: персиковые тарталетки правда настолько любимы тобою, что не было ни одного приёма, когда бы они не присутствовали на твоём столе? — видимо молчание гостьи и правда ничуть не расстраивает женщину. Неизвестно как давно она похищает людей, но за это время она заметно привыкла вести монолог с каждой своей новой куклой. — В любом случае, — она передвигает ближе подставку с тарталетками, — у меня их предостаточно, чтобы каждый день тебя ими баловать. Сама же хозяйка предпочитает начать с более привычных блюд, пока дворецкий разливает в две золочёные вычурные кружечки горячий чай. Фрида выбирает сладкие бисквиты, покрытые нежным белым кремом и розовым муссом. Как старомодно. — Узнав, что моей дорогой гостьей является сама императрица, повара превзошли все ожидания. Кстати, как-то раз моим людям удалось перехватить корабль, шедший с Континента, на борту которого оказался зверь, не похожий ни на одно знакомое мне животное. Его шкура лоснилась, когда на неё попадало солнце, а глаза горели в тени. Как жаль, что его мясо было абсолютно непригодно для употребления в пищу. Как бы мои повара ни старались, у них не получалось приготовить ничего изысканного. Жёсткое, жилистое, сухое мясо. Просто отвратительно, — недовольно причитает незнакомка, вскинув руки. — Зато теперь его необыкновенный скелет украшает один из холлов у выхода из особняка, а шкура лежит у подножья. Гости просто в восторге. Фрида долго развлекает безучастную Эмили множеством рассказов из своей жизни, об убранстве поместья и некоторых особо дорогих сердцу экспонатах. Женщина полна энтузиазма и пребывает в таком восторге от своей новой жемчужины, что практически не расстаётся с ней на протяжении всего дня, и даже под конец было принято решение занять одну кровать вместе. — Милая Эмили, — Кресуэлл до сих пор не может поверить своему счастью и налюбоваться новой куклой, — ты так близка к совершенству. Её взгляд в тысячный раз за день скользит по молодому подтянутому телу, что теперь облачено не в неудобную не тянущуюся тунику, а в лёгкую ночную сорочку, так удачно подчеркивающую рельеф. — Ах, если бы только тебя не осквернил какой-то мужлан. Но не переживай, для меня ты все равно прекрасна. Даже несмотря на твои родинки, которыми тебя одарил папаша-серконец. «Корво…»***
Очередная вспышка, попытка разума вырваться из незримых пут, но Её Высочество вновь игнорирует его голос, который из-за действия наркотика больше похож на еле слышимый и неразборчивый шепот, либо навязчивое жужжание. Потому она продолжает молча подчиняться течению, изредка пытаясь ухватиться за расплывчатую, но крайне упрямую мысль, словно за соломинку, как будто та способна вернуть императрицу в реальность. Только вот желание оставаться в некоем неведении всё ещё сильнее. И оно не отпустит Колдуин, пока кожа вокруг её вен продолжит украшаться новыми следами от инъекций. И вновь Кресуэлл примечает изменение во взгляде подопечной. Как и в прошлый раз, оно длится всего мгновение, но оно есть. Ей это одновременно и не нравится и вызывает неподдельный интерес. Каким-то образом Эмили удаётся противиться наркотику. Мало таких, кто способен на что-то подобное, и если бы у Кирина всё получилось по его методу... Это всегда так волнительно. Всё остальное вновь как в тумане. Лишь изредка через него умудряются пробиваться обрывки фраз и картинки: то люди, бесцельно снующие в каком-то подобии сада, то вновь лицо незнакомки, почти мурлычущей ей на ухо странные приободряющие слова, пока сама девушка переводит взгляд на краски в руках, то длинные тёмные коридоры и светящиеся огоньки с исчезающими хвостами света.***
Но совсем скоро всё вокруг кардинально меняется, как по щелчку. Ощущение спокойствия пропадает, уступая место почти осязаемой опасности, вместе с которой в императрице пробуждается желание вернуться обратно в свою раковину, а для этого она должна избавиться от угрозы. Её тело двигается практически само по себе, бросает в жар и готовится вцепиться ногтями в шею нарушителя. Но противник будто предвидит каждое её движение и без особых усилий уклоняется от всех ударов, чем лишь больше злит Колдуин. Столь бесполезный, ни к чему не приводящий, как бы она ни старалась, бой не может длиться вечно. Удивительно безболезненный удар в лоб выводит девушку из равновесия и путает мысли хуже наркотика, каким их пичкают на завтрак, обед и ужин, и через мгновение она оказывается силой прижатой к земле, но совершенно отказывается признавать поражение, продолжая попытки избавиться от неприятеля. Сопротивление с её стороны лишь усиливается, когда тот пытается что-то поднести к лицу, перед этим как следует зафиксировав в таком положении, в котором она мало что может противопоставить. Но и это не помогает. Она продолжает брыкаться, подобно загнанному зверю, который предпочтёт смерть неволе. Однако, несмотря на все попытки, врагу удается её чем-то напоить, буквально вынуждая проглотить содержимое неизвестной колбы. Пару мгновений она ещё дергается под ним, ощущая новый виток головокружения и сильную тошноту, но вскоре наконец-то расслабляется. — Надо бежать!music Baltic House Orchestra – Path
Погружаясь в откровенный хаос истошных криков и воя сирены, пятикратно отражающейся от величественного стеклянного свода, террариум всё больше напоминает зверинец. Оголтелая охрана бросается врассыпную, догоняя каждого, кто попадается на глаза, они присмиряют несчастных напуганных людей разрядами тока, бьют по сгорбленным спинам, пока те не свернутся калачиком на земле, скуля и подчиняясь непрекращающемуся насилию. Корво резким движением ударяет ногой в голову того, что только что был опрокинут им на спину и пытался встать, после чего тот больше не предпринимает попыток, видимо, приняв окончательное поражение. Резко обернувшись, мужчина подаёт дочери руку и придаёт сил, чтобы встать на ноги, потянув на себя. Эмили видит перед собой Корво, пока ещё неясно осознавая всей ситуации вокруг, и послушно двигается с места, путаясь ногами в неожиданном тканевом препятствии, собирает его рукой, сколько сможет, лишь бы не отставать. Её мутит, хочется вывернуться наизнанку и остановить карусель, которой в действительности не существует. Резко оттолкнув осмелевшего охранника плечом, Корво пропускает перед собой Эмили в тускло освещённый коридор и на бегу осматривает периметр. Опиумных стражей собралось здесь, кажется, со всего чёртового дома для подавления попытки бегства, попытки разграбить драгоценную коллекцию, открыв путь на свободу бегущим в страхе экспонатам, которых так долго и упорно собирала миссис Эзельред. Должно быть, она бьётся в ярчайшей истерике в своём изолированном кабинете, не представляя, каким образом можно предотвратить происходящее. Её любимейший, драгоценнейший экземпляр человеческой красоты рвётся со всех ног от идеальнейших условий, которые она годами добивалась для них. Проклятый еретик как-то заполучил противоядие, опоил её прекрасную императрицу, вернув в мерзкую реальность, как будто она принадлежит ему. Как жаль, Фриде стоило быть осмотрительнее с человеком, одарённым самим Чужим, и не так сильно полагаться на какую-то глупую побрякушку. А может, это побрякушка влияла на неё таким образом? Кресуэлл не похожа на Жукова, который смог использовать свой гений для весьма удачного подражания истинной магии, не будучи меченным. Ловко освобождаясь от туфелек на бегу, раздражающе звонко цокавших по каменному полу коридора, Эмили бросает их в прытких преследователей, а Корво разбрасывает выскочивших навстречу охранников мечом. Эмили даже не представляет себе, от кого они бегут, разноцветные звёздочки не дают даже толком рассмотреть окружение, но раз Корво ведёт прочь от этого места, значит, здесь им действительно не рады. Она готова подождать с вопросами, лишь бы отделаться от хватающихся за руки людей и не запутаться в этом платье. Бег босиком по ледяному мраморному полу комфортным не назвать, и всё же это лучше, чем в том, в чём она вдруг пробудилась посреди неизвестного места. Треснутое тонкое стёклышко окуляра мешает быстро прицеливаться, разделяя изображение на несколько искривлённых осколков, но Корво безошибочно рассекает выброшенный в их сторону шокер и ударяет ногой в колено, подсекая точку опоры. Чудо, что эта же линза не разлетелась на осколки, лишив Аттано зрения на один глаз. Ещё одного внезапного удара хватает, чтобы ошарашить охранника, а затем швырнуть попавшуюся под руку вазу в голову только что выскочившего из-за угла усача. Корво рвётся вперёд, не чувствуя страха, так, словно знает, что их ждёт впереди, и разбираться уже будет потом. Вновь схватив Эмили за руку, Корво устремляется вперёд, оборачивая паутину, казалось бы, прямых коридоров в свою пользу, ускользая от преследования в самом холле, замахнувшись клинком по выставочной витрине со скелетом внутри. Осколки и кости рассыпаются по полу, ненамного замедляя людей позади, но такого манёвра оказывается достаточно, чтобы исчезнуть в направлении ближайшего выхода, где было так тихо, будто бы задняя часть дома даже не была осведомлена о перевороте. Эмили крепко сжимает отцовскую ладонь, будто без неё боится вновь окунуться в то беспамятство, проглотившее, со всей вероятностью, огромный отрезок времени. Всё, что сейчас происходит, не находит пока никакого объяснения в мыслях императрицы, а её это, Чужой подери, сильно волнует. Охрана спохватывается только когда видит пару беглецов перед собой, но рывок им не придаёт ловкости, а посему их легко удаётся вырубить, хорошенько приложив о стену одновременно. Корво со всей силы толкает тяжёлые высокие дверь, когда Эмили обеспокоенно сообщает, что охрана уже близко. Прохладный воздух ударяет в лицо, стоит появиться небольшому зазору. Они почти на свободе. — Куда ты? Нам нужно уходить! — недоумевает вырвавшаяся наружу Эмили, Корво почему-то медлит. — Беги вперёд, Эмили, — резким отрывком возвращается ей ответ, и Корво вытаскивает тяжёлый бак с голубым китовым жиром из подсобного помещения. Мужчина кладёт его на бок и откручивает вентиль. Всем известно, что, несмотря на крепкую конструкцию по обоим концам, сами по себе стенки ёмкости этого бака достаточно хрупкие, и при неосторожном обращении ворвань взрывается с огромной мощностью, провоцируя ближайшие баки реагировать так же. Пережить такое, находясь в непосредственной близости, просто невозможно. — Я сделаю, что нужно, и догоню, — мужчина толкает бак, чтобы тот покатился и покрыл пол слизкой светящейся жидкостью. Это задержит тех, кто придёт по их следам, стража не станет стрелять и тем более бежать по скользким лужам, если мозги не до конца атрофировались. Так же он поступает с ещё одним, и всё равно слышит за спиной пререкания императрицы о том, что она не оставит его здесь. Что за упрямица. — Я сказал тебе уходить отсюда! — жёстко перебивает её, наконец, вышибая из упёртого состояния ёмким басом, которому не нужно было быть громче обычного, чтобы произвести впечатление. Он и так её скоро догонит, так пусть больше не рискует и продолжает искать выход, пока он оставит ловушку, дабы отрезать путь. И услышав в свою сторону приказной тон, Эмили нехотя отступает, подбирая непослушную ткань двумя руками. Напоследок Корво снимает с пояса электрическую мину, которая должна выглядеть ещё убедительнее наряду с ворванью, и как только на ней загорается мерцающий индикатор, Корво вырывается из этого места, оставляя распахнутыми двери, словно нарочно, чтобы крик хозяйки омерзительного зверинца точно донёсся до него. — Там обрыв! — Эмили с опаской приближается к краю и оборачивается, как будто у них есть другой вариант, а вернее, она надеется, что у Корво есть свой план по такому случаю, но он, отбежав, лишь на мгновение замедляется, чтобы, обернувшись, увидеть, как его мина фиксирует приближение. — Сгинуть тебе в Бездне, крыса серконская! — он видит, как впереди всей толпы проталкивается остервенелая Кресуэлл, абсолютно наплевав на устройство у себя под ногами на самом видном месте. У неё забрали игрушку, и только это является истинной трагедией. — Будь проклята корона! Будьте вы все прокляты! Чужой вас... Когда слова превращаются в страшные обрывки крика, это может означать только одно – она привела мину в действие. Оставив надежду, что ворвань не среагирует на электрический разряд, мужчина сталкивает дочь с обрыва и без сомнений прыгает следом, точно не зная, что их ждёт там, внизу. Вода под обрывом не выглядит мягкой периной, не выглядит до конца безопасной, представляя из себя чернеющую пенистую пучину, подобно которой простирается Бездна, поглощающая всё, что в неё попадёт. Корво знает об этом, но невообразимым образом забывает об оценке рисков. Позади, над головами обоих, устрашающе гремит взрыв, раскатом проносящийся под самыми облаками, и стрясает пыль с края обрыва. С него же срываются камни и падают щепки, куски дверей, кровавые ошмётки жизней, которые забрала разлитая Корво ворвань. Ухватившись в полёте за пышные рукава платья, он резко подтягивается и прижимает Эмили к себе, оказавшись вновь её надёжным щитом. Он знает, что удар придётся на всю площадь спины, в позвоночник, затылок, зато долг будет снова исполнен. Корво это знает. — Вдохни! — командует, словно не ожидая бессмысленного протеста. — Нет! Корво! — картинка с разбившимся о скалы телом Аттано поражает разум императрицы подобно электричеству, отдавая невыносимой болью в сердце, но она не успевает что-либо предпринять, кроме как вдохнуть как можно глубже и взмолиться... кому? За мгновение до удара вокруг будто исчезает пространство и весь звук, а затем Корво принимает сопротивление воды, вышибающее из него весь дух. Маска в тот же момент срывается с лица, оставляя болезненное ощущение, верно сравнимое с ударом молотами по вискам. Драгоценный воздух огромными пузырями покидает лёгкие, постепенно сливаясь с более мелкими, которые всё ещё вьются вокруг пары, и поднимается на встревоженную поверхность. Ледяные воды с распростертыми объятиями принимают беглецов, укрывая их с головой от возможных особо упрямых преследователей, которых каким-то образом не смог остановить взрыв. В первые секунды падение сильно замедляется в толще ледяной солёной воды, но затем они начинают тонуть. Как и полагалось, императрица осталась цела и первой приходит в себя после оглушающего рёва воды, ударившей в уши, открывает глаза и, наконец, замечает, что для неё совершил её защитник, и так же быстро осознаёт, что оба стремительно идут ко дну. Преимущественно из-за неё. Спутанное сознание Корво едва ли распознаёт происходящее, в приоткрытых глазах не хватает этой важной жизненности, чтобы определить, в какой степени он всё ещё находится в себе. Эмили вкладывает усилие, чтобы дёрнуть его за воротник, но потом понимает, что отец не реагирует. Её руки, всё ещё горячие и пульсирующие, обхватывают шею и притягивают, а затем она жертвует половину сбережённого вдоха. Поступивший воздух причиняет больший дискомфорт, чем уже попавшая в бронхи вода. Мужчина сопротивляется кашлю, хватается за руки и рукава дочери, пытается подтянуть, но Эмили тут же отталкивает от себя, показывая наверх. Платье всё больше путается вокруг ног, утаскивая на дно их обоих. Это оно является главной проблемой и главной опасностью. Сама же она постарается продержаться так долго, насколько сможет. Взглянув на дочь, Аттано быстро перебирает руками, направляясь к поверхности, чтобы глотнуть требуемого кислорода и вновь нырнуть в пучину. Она всё сделала верно, увеличив шанс спастись им обоим. Несмотря на сковывающую боль в спине, превозмогая жжение на обожжённых электричеством ладонях, мужчина делает быстрый вдох и возвращается под бушующие волны, всматриваясь во тьму в поисках светлого, всё ещё отражающего дневной свет тяжёлого платья. Эмили опускается слишком быстро. Первыми в голове зарождаются сомнения. Корво не успеет вернуться за ней, подол платья закрутит её тело и она умрёт. Чем больше она старается отталкивать ткань, тем крепче та обхватывает лодыжки и путается, что вскоре пошевелить ногами становится невозможно. Становится ещё страшнее, когда совсем рядом из глубины вырастают каменные пики и сгущается тьма, а пенистая поверхность становится всё дальше. Мутная бушующая вода смазывает всё, что совсем недавно ещё можно было примерно рассмотреть на расстоянии вытянутой руки, а сдавливающая головная боль сильнее подталкивает к крутящейся на задворках самообладания панике. Силы медленно покидают тело, и даже те взмахи руками, которыми Колдуин пыталась замедлить погружение, становятся едва различимыми. Она чувствует, как лёгкие сильно сжимаются и начинают гореть огнём, а сердце, наоборот, разгоняется, выкачивая из всех уголков тела остатки питательного кислорода, чтобы как можно больше оставить для мозга. Пальцы леденеют. В уголках глаз на мгновение становится горячо, но океанская вода тут же слизывает слёзы сразу с ресниц, растворяя их соль во всепоглощающем мраке. Ей хочется сдержать порывы сердца выпрыгнуть из сжимающейся грудной клетки, но в этот раз у неё не получается сделать так, как было на тренировках. Веки становятся очень тяжёлыми. Она не могла поступить как-то иначе. Она не могла бросить отца на произвол судьбы, не разделить с ним тяготы бесчестия и взвалить бремя расследования на него одного. Он столько отдал за неё, столько сделал ради Империи и места в ней. Само его существование значит слишком много, чтобы делать вид, будто ничего не произошло. В жизни Корво и так немало трагедий, и Эмили не хочет, чтобы он чувствовал себя одиноким среди жестокости целого мира, а тем более перед лицом несправедливости, которой люди непрестанно поливают его. А сама – всё, что она может сейчас, это довериться, как много раз до этого. Как доверяла в своих первых тренировках в городе, как доверяла в больших банкетных залах, во время поездок и неофициальных выходов к людям. Она помнит, как меняется его взгляд, стоит ей обратиться к нему с просьбой, и какими тёплыми были ладони. А ещё она помнит те редкие поистине искренние широкие улыбки, которыми Корво, вечно угрюмый и напряжённый, одаривал лишь по особенным случаям. Она так старалась их всех запомнить на протяжении жизни. Страх отступает внезапно. Настаёт желанное умиротворение, и боль как будто заканчивается, становится просто холодно. Вот она какая – Бездна. Она так устала. Сосредоточившись и стиснув зубы от очередного источника боли, разливающейся по целой кисти до самого плеча, Корво переносится сквозь пространство, с трудом рассекая воду, но достаёт до дочери. Едва различимая вспышка озаряет толщу воды и превращается в миллионы маленьких пузырьков, но Эмили вряд ли понимает, что из происходящего всё ещё является реальностью, а что ей вкладывает в воображение недостаток кислорода и отравление. Обессилевшее тело едва способно сопротивляться хотя бы холоду и постепенно погружается всё глубже, до тех пор, пока её запястья не хватают чужие руки. Сомнительно в состоянии ли Колдуин узнать, что видит перед собой, кто прикасается к ней, но пальцами силится поймать парящий в подводном потоке плащ. Платье плотно сидит, непонятная конструкция и отсутствие, как таковых, застёжек вводит в заблуждение, и как бы не старался, Аттано просто не понимает, за что можно зацепиться, чтобы его снять. Прошло много столетий с того момента, когда подолы заметно сократились в длине и объёме, перестав быть полноценными платьями, а затем вовсе практически исчезли, и в моду вошли брюки и бриджи. Вытащив стилет, Корво перекидывает руку Эмили через шею, всё ещё пытаясь замедлить погружение, обхватывает талию и прикладывает силу, чтобы перерезать плотную шнуровку платья на спине, но это освобождает только от верхней накидки, когда корсет по-прежнему сдавливает грудь дочери. Многослойность, сохранившая своё значение сквозь века, играет против них двоих, и не удивительно, что эта одежда так быстро утаскивает человека на дно – на Эмили, по меньшей мере, надето три юбки, которые приходится разрезать каждую по отдельности. Жёсткий корсет вовсе выглядит неприступным, плотно стянутый, с обёрнутой шнуровкой вокруг талии. Она не желает поддаваться, даже когда пальцы тянут разрезанные части из люверсов, и сильнее стягивает корсет. Аттано чувствует недостаток воздуха. Эти проклятые наряды пусть канут в небытие! Как хорошо, что мода-таки отказалась от всех этих неудобных корсетов на шнуровке и пышных юбок. Корво злится и рывком разрезает нижние перекрещивания, наконец, ослабляя натяжение. Они погрузились так глубоко, что, взглянув вверх, кажется нереальным выбраться из ледяных глубин, чтобы снова увидеть солнце. Яростно отталкивая платья, оцепившие и его ноги тоже, Корво вытаскивает тело дочери из наряда и усиленно гребёт, с трудом пробиваясь к поверхности. Теперь Эмили – мёртвый груз, тело наотрез отказалось слушаться. А как давно перестала задерживать дыхание? Им необходим воздух, Корво отчаянно подавляет непреодолимое желание сделать вдох прямо сейчас и сглатывает, использует перемещение, короткими рывками приближаясь к свету, и организм его пересиливает. Агония в лёгких вызывает порыв кашля и крика, разум одолевает боль, застилающая глаза бурлящей пеленой. Ещё совсем немного усилий, последних и самых самоотверженных. Он выталкивает Эмили над собой, харкает солёной водой и глотает воздух, снова погружаясь с головой под воду, совершенно не в силах ещё немножечко подняться выше. Боль пронзает всё тело, когда императрица делает усилие над вдохом. Воздух огнём прожигает грудь изнутри, перемешиваясь с жидкостью. Она отчаянно дёргает руками, желая найти опору на поверхности воды, и только случайно находят плечи отца, когда тот сам отталкивает её от себя. Инстинкты несмиренно отрицают факт, что он тонет, а осквернённый амулет своей тёмной силой заставляет забыть об опасности. Адреналин вынуждает изнурённые мышцы сокращаться до предела и каждый раз подталкивать Эмили вверх. Она подаёт признаки жизни, хватая долгожданный кислород и выплёвывая воду, которая так и стремится волнами захлестнуть их обратно в своё жадное чрево. Корво старается вести себя спокойнее и лечь на воду, но та, словно на зло, накрывает голову снова и снова, испытывая на прочность желание выжить. В груди всё сжимается, как ссохшийся испорченный финик. И всё же вода, сжалившись, выносит их к берегу жёстким толчком – такому же обрывистому, с валунами и внезапно исчезающим дном, – и Эмили выбирается на него. Девушка не чувствует, как камушки и жесткая трава впиваются в ладони, на четвереньках выползает на сушу и тут же припадает к земле. Холод пробирает до костей, мышцы сводят судороги и с каждой секундой сильнее трясёт. Тело просит пощады и отдыха. Она ужасно кашляет, рвёт водой, когда каждое движение рёбер в грудной клетке сопровождается дьявольской болью. Её не волнуют прилипшие к лицу и плечам волосы, как и собственная нагота, ухудшающая положение на ледяном морском ветру, и даже обхватив плечи руками, Эмили не закроется от него. Хочется просто снова закрыть глаза, усталость ломит. Тонкая ткань сорочки и древнейшего типа панталон липнут к коже, отбирая без того слабое тепло с поверхности кожи. Острые стебли выскальзывают сквозь пальцы, и Корво, не сумев схватиться, вновь уходит с головой под воду, сопротивляется ей и спиной напирается на что-то твёрдое и острое. Последняя надежда возлагается на магию, когда он вытягивает руку над собой, с трудом открывает глаза перед тем, как лёгкие окончательно захватит вода. В его представлении он переносится на безопасный берег, однако в следующее мгновение он едва не падает, внезапно почувствовав гравитацию. Яркая вспышка перемещения появляется не под водой, хотя всё вокруг выглядит практически так же: скалистые участки тёмной породы и вращающиеся в невесомости её обломки, ледяная чернь неба и рассеянный свет, не имеющий конкретного источника, пронзающий холод. — Бездна... — Корво несмело вдыхает, обернувшись туда, откуда должен был переместиться, но видит только такую же бесконечность мёртвого космоса. Сделал ли он сам этот переход или... — Мой дорогой Корво, — словно невесомое прикосновение сквозняка к затылку, за плечами появляется голос, вызывая некоторую тревожность, похожую на испуг. Нет, это не Корво открыл дверь в Бездну. — Как ты уже знаешь, враги не всегда приходят только извне. Порой мы не замечаем того, что происходит под нашим носом. Или замечаем, но отчаянно игнорируем, изолируем в долгий ящик, заботясь о чём-то ином, гораздо более хрупком, по нашему мнению, — он видит и знает всё. Чёрные безжизненные глаза смотрят в глаза Корво, а вернее, через них прямо в душу, запуская туда любопытные щупальца, притягивая к себе. — Но все тайны, что мы храним глубоко в себе, рано или поздно срабатывают как часовые бомбы, лежащие во внутреннем кармане, правда? В очередной раз твоё имя очерняется, и Дворец отторгает тебя. Однако в этот раз что-то идёт по-другому, что-то изменилось. Интересно, изменишься ли и ты? Он исчезает в клубе чёрного дыма и вдруг появляется немного поодаль, что заставляет Корво сделать несколько шагов следом. — Я хочу тебе кое-что показать. Смотри внимательно, защитник. Сначала появляются крики, мужские и женские, удары мечей и скрежет, как будто не имеющие места в пространстве, а рождающиеся прямо внутри головы, а затем перед глазами разворачивается сама сцена. Он видит бандитов, кажущихся разными между собой, но выглядят они все как один: они в масках. Чужой показывает Корво идентичные копии, скучившиеся и обнажившие мечи против лишь одного человека, голову которого едва ли заметно в центре, зато заметно, как ловко тот старается отражать и парировать брошенные атаки, выигрывая всего лишь секунды жизни перед её завершением. А в следующий момент, словно в замедленном времени, Корво видит, как стену позади окропляет алая кровь, и клинок снова заносится над головой. Картина производит впечатление, загоняет сердце в бешеный ритм, и как только лезвие сверкает над головой узнанной жертвы, Корво бросается к мгновенно замершей сцене, позабыв, что это лишь представление Чужого. Иллюзия тут же рассеивается, стоит богу смахнуть её рукой, словно пыль. — Что это такое? — не выдерживает лорд-защитник. — Эмили! Когда это случится? — Это лишь вариант, к которому приведёт твоё решение, но, — черноглазый вновь перемещается, вынуждая меченого гостя обернуться, оставив недавнее место трагедии. Его голос по-прежнему остаётся холодным и безучастным, — всё может измениться, ведь ты владеешь тем, о чём меня просят целые поколения других людей. Иногда ты сам приходишь к правильным решениям, иногда ты оступаешься, но здесь у тебя нет права на ошибку. Отвернувшись и сложив руки за спиной, Чужой делает несколько шагов в раздумьях, а затем вновь исчезает в чёрной густой дымке. Корво медленно осознаёт, что это действительно ценное предупреждение, подобных которому Чужой ещё никогда не позволял себе. Он показывал настоящее, прошлое, но ни разу не открывал завесу будущего, наслаждаясь тем, какую судьбу для себя создают люди сами. — Но что я должен сделать? — вопрос растворяется в пустоте. Это чертовски злит, ведь столько бед можно было бы предотвратить, если знать хотя бы основные моменты. Ничего бы этого не было, если бы Корво разоблачал заговоры до того, как появится хоть малейший намёк на них. Он сказал, что это лишь вариант. — Ах, да, ты потерял очень важную вещь, не так ли? — голос появляется ниоткуда и постепенно удаляется, и Корво ступает шаг и ещё, чтобы проследовать за ним по каменной дорожке. — Каждый человек во всём мире сходит с ума по-своему. Кого-то захватывает жадность, кто-то увязает в зависти, кому-то всю сознательную жизнь мало той власти и независимости, которую имеет. Кто-то думает исключительно о своём великолепии, кто-то жертвует всем для каждой даже маленькой цели, а кто-то молится запретным силам за спасение любимых. Проходя по сужающейся части построенной Чужим тропинки, Корво видит за краем обрыва полыхающий огонь и женщину в нём, а потом, как сильно к нему прижимается Эмили перед тем, как удариться о воду, под беспокойством которой угрожающе тянутся со дна к поверхности острые камни. Что это значит? Спрыгнув на островок ниже, Корво сразу переносится на другую сторону выстроенной дорожки, следуя за голосом Чужого. — Тебе предстоит узнать истину, которой ты так и не заметил за последние четыре года, и которую в страхе отрицал в себе ещё дольше. Наконец, голос находит определённый источник, и чёрная дымка вновь обретает форму, становясь черноглазым загадочным юношей, руки которого протягивают тяжёлую маску с разбитой линзой в левой глазнице и искорёженной проволокой. Корво уверенно забирает её и благодарно смотрит в черноту глаз Чужого, только потом замечая ухмылку на губах. — Подумай хорошенько над тем, что ты можешь сделать во спасение близкого человека. Возможно, придётся отдать то, чем ещё никогда не приходилось жертвовать. Камень под ногами внезапно крошится, и Корво не успевает ухватиться за край, срывается вниз, по-прежнему наблюдая на себе взгляд бога. Мужчина инстинктивно глубоко вдыхает, прежде чем снова удариться о воду и оказаться в реальности. По лицу, щекоча, поднимаются маленькие пузырьки воздуха, выбирающиеся из носа и уголков губ. Со смертельным усилием всматриваясь в яркие блики с поверхности воды, Аттано находит силы, чтобы подняться, и вырывается из глубины, жадно вдыхая. Он размахивает руками, стараясь удержаться на поверхности и сдвинуться с места в сторону берега. Раздражённые изуродованные ладони инстинктивно хватаются за свисающие пучки травы, ноги находят нестабильную илистую опору, которая с каждой попыткой оттолкнуться просто растворяется. Зато теперь он хотя бы может отхаркнуть воду, шокированный подобным спасением, воющий от жжения внутри и тупой обширной боли снаружи. В руках нет силы, они дрожат, как дрожат ноги и всё тело в общем, пережившее холод морской утробы. Он долго приходит в себя, вот так повиснув на скудной траве, наполовину в воде, но постепенно лёгкие расширяются, заполняясь воздухом, и Корво цепляется из последних сил, чтобы наконец-таки покинуть ненасытную пасть левиафана и в последнюю очередь выкинуть в песок прибившуюся к берегу маску. Не в силах подняться на ноги, Корво ещё долго стоит на четвереньках, не разрешая себе прилечь, и только придя в себя, позволяет телу сесть. Он не может взглянуть на Эмили без сожаления и вины, одёргивает себя от рассматривания, понимая, что его дочь страдает, и не известно, сколько времени прошло, когда его бросило в бездну. Корво отстёгивает мокрый кожаный пояс, за ним расстёгивает несколько кнопок на груди и фибулу, булавку, удерживавшую широкую кокетку плаща. Из капюшона тут же выливается вода, а на землю выпадает несколько промокших украденных сребрографий, компрометирующих Её Величество. Корво содрогается, как только воздух стремительно ударяется о мокрую одежду, и даже его камзол продувается насквозь, как ситец. В таком случае, что говорить об Эмили. Едва ли то, что она обхватывает себя руками, прикрывает от ветра. Корво видит, как обнажённое тело содрогается в судорогах, как отрывисто сокращаются мышцы на подтянутом худом животе из-за конвульсивных вдохов. Растрепанные чёрные волосы липнут к плечам и начавшему отекать посиневшему лицу, расползаясь по коже, как водоросли со дна океана, и мужчина стыдит себя за то, что поступил необдуманно. Он действовал инстинктивно, оставив только одну цель перед собой, не взвесив все риски и шансы, а теперь тупит взгляд в землю, понимая, что Эмили просто не место в подобных «приключения». Может, это, наконец, отобьёт у неё желание соваться всюду вслед за отцом. На озябшие бледные плечи тяжело опускается такой же холодный и мокрый плащ, которому мало быть просто несколько раз сжатым в руках, чтобы избавиться от влаги, тем не менее, способный хотя бы защитить Эмили от ветра. Корво склоняется над ней, поспешив прикрыть самые беззащитные участки тела. — Ты цела? — Корво кладёт руки на плечи дочери, поддерживая, чтобы она смогла подняться с земли и нормально обернуться плащом. Его голос не похож ни на что, бурлящий и низкий, как рёв этих самых глубин. — Я не уверена. — Укройся хорошенько, тайник недалеко. — О чём ты думал? Этот вопрос рождается непроизвольно, прерываемый стоном и хрипом из залитых водой лёгких, но остаётся без ответа. Корво не в состоянии подобрать слова для ответа. Он не думал, он делал, действуя исходя из инстинктов. Поэтому он изо всех сил старается дать Эмили возможность подняться и перейти с ним в укрытие, сооружённое немногим ранее. Им обоим критически необходим отдых прямо сейчас, а ещё – тепло, нужно развести огонь до того, как солнце окончательно зайдёт за горизонт. Они промокли до нитки, несмотря на выносливость, Корво чувствует, как его тело бросает в жар сразу, как только кровь возвращается в пальцы, и он придвигается чуть ближе к огню, подобрав ноги. Ладони зудят, но он просто не может снять перчатки и обнажить метку. Придётся переждать, как пережидал и раньше, пробираясь по улицам к основным целям, виновным в переворотах, как пережидал, подавляя в себе любые эмоции к собственному телу, доводя его порой до изнеможения. И сейчас он тоже стискивает зубы, поглядывая на пальцы, держащие маску. Некоторые осколки повреждённой линзы безвозвратно потерялись в воде, её придётся заменить полностью и лучше всего в месте, где не зададут вопросов. По металлу весело скачут блики и исчезают в черноте глазниц, напоминая об огне, охватившем особняк во время взрыва ворвани. То, что произошло с Эмили – его вина. Он должен был думать лучше, должен был защищать её от всего и должен будет, дабы любыми способами предотвратить то, что увидел в Бездне. Корво снова и снова в деталях представляет, как противники атакуют Эмили. Почему она оказалась одна среди врагов? Что они будут делать в том месте? Неужели они попадут в ловушку, которая окажется смертельной для них обоих? И что значит "отдать то, чем ещё никогда не приходилось жертвовать"? Как всегда Чужой говорит загадками, но, по опыту, в каждом его слове скрыт определённый смысл, разгадав который, можно действительно изменить будущее. Корво задумывается над тем монологом. Неужели черноглазый говорил о... Корво краем глаза замечает движение и вскидывает взгляд. Тусклая тень, прыгающая и разрывающаяся из-за хаотичного танца пламени, поглощающего сухие ветки, ложится на толстые стволы деревьев и колючий мох, временами очень чётко формируется в силуэт. Всё ещё дрожащая от холода, Эмили старается как можно быстрее одеться в сухие вещи, вытягиваясь, расслабляя мышцы для экономии тепла. Мужчина стыдливо опускает голову ниже, и всё же силуэт привлекает. Не столько соблазном, которого Корво был полон, имея на то силы, сколько размышлениями над тем, что и как ему сказал Чужой. Выходит, совсем скоро должен подойти конец его секретам, тот самый последний момент, до которого так старался оттягивать час лорд-защитник. Наконец переодевшись, императрица бросает взгляд в сторону отца, и сердце обливается кровью от картины продрогшего до костей защитника короны. Она всё время смотрела на него украдкой, укрывшись за импровизированным шалашом, чтобы снять с себя остатки тех тряпок, выбирая его отчаянным действиям адекватное оправдание, но никак не могла понять, почему же он так пренебрегает собой. В том смысле, что он явно пытается убедить её и, по всей видимости, себя самого в том, что переохлаждение и близость смерти от воспаления лёгких, раз уж вода их пощадила, не доставляет ему дискомфорта. Его трясёт не хуже, чем её саму, и всё равно он не предпринимает ничего. Бросив подальше мокрую сорочку, Эмили берёт свой плащ и самостоятельно укрывает им плечи отца, пока его всё ещё сохнет неподалёку. — Спасибо, Эмили. Я уже в порядке, — конечно, он врёт, и подтягивает полы сильнее на плечи, чтобы укрыться ими целиком. — Не знаю, можно ли быть в порядке после того, как наши жизни чуть не забрал океан. Слова привлекают внимание Корво, и он смотрит на дочь влажным виноватым взглядом, когда она проходит рядом. Эмили присаживается рядом и старается прислониться как можно теснее, оставив между ними подол плаща. Корво протягивает руку за спину, где оставил вещи, и подталкивает ближе уцелевшую колбу с микстурой Соколова-Джоплина. Флакон треснул, но содержимое всё ещё надёжно закупорено внутри, и мужчина первым делом отдаёт его дочери. — Ты уже выпил? — сразу же интересуется Эмили, но в ответ мужчина качает головой отрицательно. — Она ведь не последняя? — Нет, разбилась только одна, видимо, от удара о воду. — Побереги оставшиеся, — Эмили отпивает из колбы и глотает безвкусную красноватую жидкость, а половину отдаёт обратно Корво. Кажется, она имела какой-то вкус раньше. Вероятно, солёная вода притупила чувства. — Объясни мне, о чём ты думал, когда подставил спину? Ты ведь не знал, что там внизу, и мог разбиться о камни. —Я должен был что-то сделать. Это факт. Корво не задумывался тогда о последствиях, он видел выход и поступил опрометчиво из-за отсутствия времени на раздумья. Он не видел опасности. — Сделать что? — Эмили поворачивает голову к лорду-защитнику и наблюдает, как по непривычно бледной коже всё ещё сбегают капли с мокрых волос. — Должен был пожертвовать собой? Ты совсем не думал о том, чем всё могло обернуться? — Но не обернулось, — Корво краем глаза замечает изменяющуюся мимику дочери, понимая, что она припирает его к стене. — Вода выбросила нас к берегу. — Ты мог разбиться о камни и захлебнуться, тогда бы никто из нас не выжил. Я видела, как тебя захлестнула вода, — она смотрит на маску. — Эмили, я привык сталкиваться с опасностями, защищая тебя, считаться с усталостью и достигать справедливости любой ценой. — И ты готов отдать жизнь ради этого, — нетерпеливо перебивает императрица, сильнее склонившись вперёд, чтобы отыскать потупленный взгляд Корво. Он твёрдо смотрит в ответ, и ему не нужны слова, чтобы до Эмили дошла его решительность. — Так нельзя, Корво. Подумай о том, как ты подведёшь Империю, если вот так просто расстанешься с жизнью. С чем ты оставишь меня? — Ты прекрасно справляешься с троном, Канцелярия предана тебе, как и городская стража. Я уже позаботился об этом. — Меня не интересует стража и твоя Канцелярия, и трон, как не интересуют все эти бессмысленные отговорки о долге и работе. — Тогда чего ты от меня ждешь? — Корво тяжело вздыхает, порядком утомившись уже от невыразительной критики и представлений его трагической смерти. — Я жду, когда ты уже, наконец, признаешься самому себе, что не всесилен и не бессмертен. Сколько можно рисковать собой и искать погибели в каждом бою? — Хватит, Эмили. Я знаю. Я понимаю, что не должен умирать за империю, а должен жить ради неё, и защищать. Но и тебе нужно понять, что ни одно дело не обходится без риска. Мне приходилось принимать решения в разных ситуациях и каждый раз они могли обернуться против меня, в Дануолле, Колкенни, Куллеро или Карнаке. Гнев в карих глазах императрицы медленно сменяется чем-то иным, как только она чувствует, что наконец-то вывела его из этой скорлупы «обязанностей», хотя он изначально служил лишь для того, чтобы скрыть так давно засевший в ней страх. До этого хмурившись, Эмили тяжело вздыхает и снова переводит взгляд на завораживающий тёплым светом костёр. — Ты единственный, кто у меня есть, — после недолгой паузы голос Колдуин становится заметно тише, будто раскрывает отцу один из самых страшных своих секретов, о котором не должно быть известно даже сидящим на деревьях птицам. — И я не знаю, что будет со мной, если однажды ты не вернешься, — произносить это в разы сложнее, даже чем представлять, — поэтому я так беспокоюсь, — к горлу начал подступать болезненный ком, мешающий говорит четко. Она понимает, что реальность оказалась ещё меньше похожа на тренировки, чем она себе представляла раньше, и что ночные выходы на крыши в Дануолле это всего лишь малая часть необходимого опыта для настоящего выживания. Потому, поджав колени ближе к груди, обняв руками и уткнувшись в них носом, следующее Эмили выжимает из себя очень тихо: — Я не хочу потерять и тебя. — Посмотри сюда, — лорд-защитник подвигается ближе, а его пальцы осторожно касаются руки Эмили, тем самым привлекая внимание. — Со мной все в порядке. За тридцать девять лет службы я дал понять всей Империи, что меня не так просто убить. В попытке поверить в слова отца, Колдуин резко, может даже слегка неожиданно, бросается ему в объятия. Она прижимается так близко и так сильно, будто Корво может исчезнуть, подобно её туманным воспоминаниям о событиях, произошедших в поместье. Чувствовать его рядом физически и правда помогает унять тревогу, и высвобождать его хотелось всё меньше со временем, когда она так быстро начала согреваться. Её взгляд тут же приковывают к себе руки Корво. Точнее одна из них, которую императрица тут же осторожно поднимает перед собой, лицезря не самую приятную картину. — Что с тобой случилось? — пальцы и вся ладонь были обожжены и кожа на них выглядит так, словно он сунул руки в открытый огонь. Страшно представить, каково ему было находиться с такими ранами в соленых водах Великого Океана. — С ней нужно что-то сделать, — хоть девушка пока и не знала как воплотить свою идею в жизнь, она собирается расстегнуть перчатку, чтобы предоставить раны свежему воздуху. — Ничего страшного, — противится Аттано, слабо сжимая пальцы в кулак и пытаясь убрать руку, — займусь этим, когда доберемся до города. — А если они воспалятся? — продолжает настаивать Колдуин, пытаясь вновь взяться за руку, но отец накрывает её ладошку своей, мягко, но все же настойчиво отстраняя. — Не надо. Меня больше интересует твоё самочувствие. Ты что-нибудь помнишь до того, как подействовало противоядие? — Противоядие? Меня отравили? Корво утвердительно кивает и, наконец, открыто смотрит Эмили в лицо, понемногу розовеющее от возвращающегося в тело тепла. Она выглядит гораздо живее. — Она делала какую-то сыворотку. Лишённый подробностей ответ всё равно вводит девушку в краткое замешательство, хотя она наверняка успела заметить следы от уколов на предплечье. — Помню, как тебя волокли по коридору, а я не могла даже пошевелиться, — это воспоминание особенно болезненное. Эмили довелось впервые почувствовать, каково это быть заточенной в собственном теле, когда разум бьётся в истерике и внутри бушует океанический шторм паники и гнева, но вместо этого можешь только безучастно наблюдать и осознавать своё бессилие. — Затем какие-то вспышки и холод, ещё запах скипидара или это был ацетон, какой обычно используют для красок. Девушка смолкает, стараясь отыскать что-нибудь ещё, и ощущение тревоги вновь нарастает, чем глубже она хочет копнуть в воспоминания. Она подбирает руки ближе к телу и неосознанно поглаживает запястья, как будто на них всё ещё присутствует то покалывание. Фантомные боли. — Больше ничего. Корво, кто это был? — Фрида Эзельред Кресуэлл, сумасшедшая. Тот корабль принадлежал ей. Нас накачали снотворным, а позже чем-то превращающим людей в безвольных неприхотливых животных. Вас держали в огромном помещении, словно каком-то террариуме, который Кресуэлл назвала "Райским садом". Она много писала о нём в дневнике, — Корво решает не говорить об их беседе в кабинете, — что устроила идеальные условия для жизни экспонатов. Как будто они мотыльки в её уникальной коллекции. С каждым сказанным словом девушка все больше сомневается в том, что хотела бы вспомнить своё времяпрепровождение в компании этой сумасшедшей личности. Корво же, в свою очередь, вспоминает чудесный террариум в спальне Стилтона после того, как прошлое было изменено и отразилось на настоящем. — Много людей было в её коллекции? — Около пятидесяти двух. — Во имя островов. Я надеюсь, что они выбрались. Долго нас там держали? — Я не могу сказать точно. После того, как я очнулся, и до этого момента прошло не больше суток. — А ты был не со мной? — звучит не совсем логично, ведь если ей не составляет труда держать стольких людей под наркотиками, то как Корво удалось выйти из этого состояния. — Первое время, наверное, был, а потом очнулся в железной клетке. Кресуэлл удостоила меня визитом только при таких условиях, хотя всем своим видом показывала, что не боится. Я не подходил для её коллекции: годы не те, и лицом не вышел, что ей абсолютно не понравилось, то ли дело ты. Клетка была старая, а охрана, по всей видимости, подворовывала опиум из лаборатории. На то я и королевский защитник, чтобы всегда и везде отыскать и защищать императрицу Островов. Я перевернул весь особняк, чтобы найти противоядие, и нашёл компромат, вот только вряд ли он нам теперь понадобится. Эмили вспоминает о том, что увидела случайно, когда Корво снял с себя плащ. Она дотягивается до сребрографий, лежащих позади них, и берет их в руки, чтобы рассмотреть получше в мерцающем свете. Вокруг уже опустились сумерки, и стало темнеть. Её собственное изображение на них до сих пор вызывает легкий холодок по спине. Она всё ещё не помнит ничего из того, что с ней тогда происходило, и от этого становится жутко. Несколько дней она была куклой в руках сумасшедшей, и лишь ей известно, что тогда происходило с императрицей. Судя по всему, она вертела ею, как хотела, одевала и раздевала, как будто имела на это право. Во рту появляется кислый привкус отвращения вместе с тошнотой. Теперь Эмили жаждет хорошенько отмыться, представляя, как чужие руки касались её кожи, тем более в неположенных местах. Она чувствует себя грязной и лишённой чести. — Это должно быть уничтожено, — Эмили лишь согласно кивает, не в силах оторваться от изображений в руках. Это просто отвратительно. — Она ещё и делала снимки… — В её голосе звучало ненормальное упоение, когда она называла тебя полным именем, вертела, как игрушку, наряжая и устраивая фальшивые чаепития. Я видел плод её больного разума, когда попал в кабинет – человеческая коллекция со всех концов света, раздавленных и безмозглых из-за её яда. Хотя стоило мне ворваться под купол, некоторые рьяно бросились в атаку, вооружившись камнями и палками, — Корво удается привлечь внимание дочери к собственной маске и к сломанному окуляру, — но равных тебе просто не было. От тяготящего её отвращения к фотографиям и своему осквернённому телу Эмили переходит к сожалению, охнув и протянув руку к глазнице, но похоже, что Корво вовсе её не винит и это даже забавит его. На её лице также появляется кривоватая улыбка, когда она осознаёт, что отец имел в виду. — Мне так жаль. Надеюсь, ты сможешь её починить. И всё же она испытывает свою вину, потому как хорошо себе представляет, с каким трудом был создан сложный, ещё и такой маленький механизм, каким хрупким является и чего может стоить его ремонт. В таком случае, понятно, что конкретно забавит Корво: эта маска пережила несколько переворотов и бунтов, но не выдержала напора разъярённой императрицы. Эмили возвращается к сребрографиям и доходит до той, где она выставлена в совсем откровенном наряде, и свет лишь подчёркивает изгибы тела, где ткань облегает сильнее. Корво в смущении отводит взгляд, хотя уже видел эти карточки все до единой. Подобного рода вещи оскорбляют не хуже грязнословий, и девушка швыряет всю стопку в огонь, не став осматривать последние. Хватит с неё унижения, и как только отец выносит это? — Она получит по заслугам, и я лично вынесу ей смертный приговор. Мы потеряли огромное количество времени совершенно впустую. И пока мы были здесь маски уже могли захватить мой Дануолл. Если у них был план по захвату власти, то страшно представить, во что мог превратиться город. А ещё страшно, как Виман мог преподнести жителям моё исчезновение. И хотя Эмили говорит так, они оба хорошо себе представляют, какую историю мог сплести Виман, приписав похищение императрицы её же беглому отцу и наверняка с выдуманным выкупом или что-то вроде того. — Отправимся в ближайший город с рассветом, а там найдём дорогу в Портерфелл и всё равно продолжим расследование, несмотря на задержку. Виман склонен драматизировать, но как таковых амбиций на трон он не имеет, если только за ним не стоит кто-то ещё. Премьер удержит руководящую должность. Надеюсь, что с ним тоже ничего не случилось. Без доказательств он не может объявить о твоей смерти, а парламент не работает так быстро, чтобы за несколько дней найти нового правителя при живом старом, — Колдуин, конечно, всё понимает, жаль только, что легче от этого не становится. Ей так надоели покушения и предательства, но самое болезненное – это то, что на этот раз их предал человек, которому они оба относительно доверяли, которому Эмили, несмотря на своё прошлое, смогла открыться. — Когда всё закончится, Виман поплатится за совершённое преступление против тебя. — Только, судя по всему, его действия направлены против тебя, — глупо было бы твердить обратное, ведь пока что ни одно его действие даже косвенно не касалось трона. — Может между вами что-то произошло? — Что бы между нами не было, это не повод устраивать бессмысленный театр и снова обвинять меня в небылицах, чтобы в конце концов выкинуть на улицу. Мог бы уже просто отправить наёмника и не марать свои руки. Я не препятствовал вашим отношениям, у него хорошее происхождение и положение, я не запрещал ему появляться во дворце даже в своё отсутствие и не следил за вашими тайными прогулками, хотя имел на то право, зная, что он возглавляет Лигу. — Мы все знаем, что, отправив наёмника, он только разозлил бы тебя и привлёк к себе твоё внимание, — не смотря на всю серьезность разговора, Колдуин просто не в силах сдержать иронии и еле слышимого смешка. — Но все же, я не понимаю, зачем ему это делать? Чего он хочет добиться, избавившись от тебя? Поста главы Канцелярии? Это невозможно, как и то, чтобы привести на службу своего человека, — и всё же, сколько бы она не думала об этом, никак не может придумать достаточно значимую причину выходок Алекса. — Думаешь, то, что происходит между нами в последнее время, могло как-то повлиять на него? Мужчина потирает затылок, тоже обдумывая происходящее, но последние слова Эмили заставляют его обратиться к ней и посмотреть прямо в глаза. Она же в свою очередь не особо понимает что могло его удивить. — Было предсказуемо, что я стану ещё ближе к тебе после заговора Делайлы в союзе с герцогом, — с расстановкой объясняет мужчина, наблюдая за нарастающим удивлением уже на лице дочери. Бессмыслица какая-то. — Логично и то, что я стану просеивать всё твое окружение и очищу все подразделения армии и городской стражи от изменников. Тем не менее, Виман был чист, и его проверки никак не коснулись. Видимо, настолько, что я повелся и не заметил, как повернулся спиной к врагу. — Думаю, проблема не только в этом, — нет смысла отрицать, что Эмили не торопится посвящать Корво в подробности их с Алексом отношений. — В последнее время, как раз после Делайлы, мы с Алексом отдалились. Если быть точнее – отдалилась именно я, но если это так ударило по его самолюбию, то почему он выбрал целью тебя? Хотя наверняка к этому времени все в империи знают, что ты значишь для меня. — Потому что ты монарх, а ему не хотелось повторить судьбу прошлого регента. А если он и метит в центр тронного зала, то нужно убрать основную угрозу. Не важно, что знает империя, ты Эмили Колдуин и по праву крови владеешь императорским титулом. Даже без меня у тебя не так просто отнять корону, — на долю секунды эти слова вернули императрицу в момент, когда вода вышибла из Корво дух, и она взглянула в его бесчувственные глаза. — Но подобными поступками он лишь настраивает меня против себя. Я бы никогда не поверила, что ты обернулся предателем, и тем более не поставила бы его на твоё место. — Ты – возможно, но что говорит парламент и Совет? Здесь должно быть что-то ещё. Почти наверняка ему не сдалось ни моё место, ни твоя милость. Лига абсолютно независима от правительства, но что тогда? Он не похож ни на Делайлу, ни на Хайрема, ни на Дюфрейна, что стремились к смене порядка. Хотя, возможно, ему, как и Берроузу, мало того, что он имеет сейчас. Люди крайне жадные создания. — Не понимаю, почему после того, как тебя уже дважды ложно обвинили в измене, они так наивно верят в слова Вимана, — хотя вопрос скорее был риторический. «Серконского выскочку», сумевшего занять высокий пост, мало кто любит. — Что же Алексу нужно на самом деле? — Думаю, нам стоило бы отдохнуть перед тем, как двигаться дальше. Утро вечера мудренее. Здесь Корво прав. Своими догадками они ничему не помогут, а завтра предстоит долгий путь в неизвестность. Он сжимает плащ и перемещается ближе к стволу дерева, чтобы подпереть спину и расположиться на более мягкой подушке мха, а Эмили предлагает укрыться под навесом, чтобы не замёрзнуть сильнее в ночи. Она отказывается, предпочтя какому-никакому комфорту и защищённости общество папы. Утро вечера мудренее. Стать бы самому мудренее с восходом солнца, чтобы никогда больше не допустить тех вещей, что творила Фрида. А что значит это никогда? До следующего переворота? Юные правители – такой лакомый кусочек для бунтовщиков. Блестящие, как чёрный нефрит, глаза Эмили после разговора устремляются к огню. Струящиеся вверх языки пламени поглощают её мысли и, он надеется, страхи тоже, согревают, даже приятно обжигают наиболее близкие участки кожи. Тело Корво постепенно успокаивается, всё реже содрогаясь от озноба. Серьёзные слова были сказаны между ними в прошедшем диалоге, и, нужно признать, Эмили права, переживая за отца. Она не привыкла видеть то, что на самом деле скрывается за самоотверженностью, за героизмом стражей её спокойствия. Они не просто отдают жизнь за неё, сражаясь с преступностью, как это обычно освещается в газете числом павших и раненых. В первую очередь всё происходит в головах, в них переживаний гораздо больше, чем движений в эту же самую минуту, как кто-то поднимает свой меч. И травмы причиняются не только телу. Физически защитника короны защищает сила Бездны. Без неё он бы ни за что не прыгнул с того обрыва, ни за что бы не стал карабкаться по вертикальной поверхности на несколько десятков футов в высоту, опираясь только на подоконники. Более того, теперь бы его сжигала изнутри высокая температура, но вместо этого только болит голова и подрагивают перенапряжённые мышцы. Тяжело выдохнув, Колдуин устремляет взор к тёмному небу. Находясь под высокими деревьями, она не сразу заметила, что солнце скрылось за горизонтом, оставив после себя только кристаллики росы на свежей траве, как отражение россыпи звёзд. Месяц Очага принёс оттепель без опозданий в этом году. Ощущение полной беспомощности и собственной глупости никак не хочет её отпускать, совсем как под сывороткой, только тело уже в её распоряжении и всё равно безнадёжно. Злит очередное предательство, нарушающее стабильность правления. Как бы Эмили не хотелось уснуть, она едва ли в силах удержать глаза закрытыми – в воображении, раз за разом, пролетают сцены из прошлого, среди которых она ищет хоть какой-то намек на измену, однако Алекс не являлся бы главой секретной организации, если бы не умел мастерски скрывать свои тайны от чужих глаз. Если даже Корво, болеющий острой паранойей, не смог ничего заподозрить, что тут говорить о его дочери. Неужели преданность для людей теперь пустой звук? Столько людей жаждут другой власти, как будто мало тех сил, которые императрица честно вкладывает в общество. Этот мир давно прогнил. Кажется в нем каждый, от простого работяги до высокопоставленного чиновника, желает подставить другого. И каждый в империи скрывает какой-то страшный секрет, хотя в этом императрица не исключение. Тут её взгляд невольно останавливается на лице Корво, и в груди сердце снова стучит быстрее. То, что она испытывает по отношению к собственному отцу не похоже на просто заботу и беспокойство, когда мир перестаёт существовать, стоит хоть на мгновение соприкоснуться руками. Когда он смотрит на неё, окружает заботой и безопасностью, искренне волнуется о её удобстве, и это не только из-за его обязанностей. Когда он просто находится рядом. Противоестественно. Всё это неправильно и постыдно, даже преступно в отношении Семи Запретов.Не позволяй глазам задерживаться на красивых вещах. Лучше вырвать их, чем позволить им взирать на искусы. Избегай зова плоти, жаждущей удовольствия. Преступив запреты, ты идёшь по пути Чужого.
Наверняка он бы тоже испытал отвращение, узнав о помыслах родной дочери. Эмили и сама ненавидит себя за это. Она прекрасно знает, насколько аморальны эти чувства, но ничего не может с собой поделать. А ведь она пыталась. Правда пыталась. Все попытки потерпели крах, из-за чего единственным выходом стало спрятать свой грех как можно глубже, закрыть их за семью замками и выстроить непреодолимую стену. Постепенно расслабляясь, мужчина прикрывает глаза в надежде хоть немного поспать, однако даже дрёма не хочет окутывать его сознание. Веки просто опущены, вокруг них мерцает чернота и трещат сгорающие ветки. Спустя несколько минут, не находя в этом удовлетворения, Корво приподнимает ресницы и осматривает собственную обувь, а затем и ноги Эмили. Они сидят плечом к плечу, но даже этого расстояния достаточно много, чтобы взглянуть на неё украдкой. Ещё мгновение назад её взгляд был направлен к звёздам, а теперь она смотрит прямо на него и не просто в глаза, будто проверяя, не притворяется ли. Она рассматривает всё лицо, опускается от растрёпанных сбитых после солёной воды волос к седеющей жёсткой бороде, раздражающе быстро отросшей за проведённое в бегах время. Кого же она видит теперь? Под длинными ресницами пляшет рыжеватый огонёк. Они плавно опускаются, когда взгляд переходит чуть ниже, и вновь поднимаются, позволяя увидеть, как переливается шоколадного цвета радужка. Небольшие родинки акцентируют внимание на глазах, Корво тоже скользит по её подсушенной морской водой коже, от одной до другой, только мысленно, соскальзывая с острого аккуратного кончика носа, как у мамы, и тут же оказывается на подушечках полных губ. Он внезапно осознаёт, как сильно постарел, вспоминает, что сотни морщин рассекают кожу на лице, и среди них теряются даже свежие шрамы. Как неровно разрастаются волосы на висках, и совсем скоро он сможет сравниться с затасканным жизнью Соколовым. У того разве что на подушечках пальцев не росло ничего и хотя бы не зудело. Забавное сравнение, от воспоминаний на "Падшем доме" Корво едва сдерживает ухмылку, лишь бы не спугнуть этот изучающий взгляд, и снова погружается в темноту сомкнутых век. Его собственные ресницы дрожат, стоит хоть на мгновение вспомнить о своём запретном желании. Она не Джессамина, если уж подобное может являться лишь порождением тоски, но и не только дочь. Снова это ощущение просачивается сквозь мысли, какой грех так сильно любить своё чадо. Сильным импульсом по всей поверхности кожи и стремительно к затылку разлетается фейерверк из мурашек, когда императрица укладывает голову на плечо. Душа переворачивается с ног на голову, а потом в ней расцветает что-то очень большое и необычное, как цветок пассифлоры. Ему приходится глубоко вдохнуть, чтобы хоть немного унять это чувство. Чувство тоски – словно тёмная краска, но так легко растворяется, если добавить к ней Эмили, её присутствие, внимание и заботу, подкармливающую совсем не то. Дочь – единственное, что действительно у него есть, как единственный драгоценный камень в кармане путешественника, за который мало будет всех сокровищ мира, потому что этот особенный, с душой, с сердцем, с плотью от плоти и кровью от крови. Существо, созданное от него и им любимое горячо, беззаветно. Отклонив голову, он касается макушки щекой, успокаивая вспышку нисходящей любви, и находит дочь очень близко к себе, словно случайно коснувшись ладонью сквозь сон. Достаточно знать, что они вместе. Мужчина вновь открывает глаза, наблюдает, как Эмили пожимает пальцы. Каким же будет её разочарование, если узнает о непристойных мыслях собственного отца. И насколько болезненным будет отстранение, найди она подле себя последнего доверенного человека, желающего пошлого инцеста... омерзительно. Это нужно пресекать, срезать цветы до самой почвы и заливать ядовитой смесью, чтобы искоренить извращение. Он щит и меч, максимум – родитель, что также должно быть официально скрыто. Джессамина была права, и ничего бы этого не было, откажись тогда Корво... Сон не идёт. Удостоверившись, что Эмили всё-таки удалось мирно погрузиться в дрёму, Корво осторожно вытаскивает с пояса украденный у Фриды амулет, каким она так гордилась, считая своей нерушимой защитой. Он держит его пальцами за саму коронку, слегка нагревшуюся от самой клокочущей осквернённой кости, и уже ясно догадывается о его свойствах. Приближаясь к врагу, ты словно бы растворяешься прямо перед глазами, получая полноценное преимущество и возможность атаковать первым, но эта трещина, ставшая только больше после таких приключений, даёт отрицательный эффект, лишая важного чувства – инстинкта самосохранения. Аттано не стал бы рисковать, опираясь только на подоконники, шириной в несколько сантиметров, не проверял бы широту поля действия его переноса, не прокладывал бы путь через группы охраны, сломя голову, и не был бы так уверен перед прыжком в воду, если бы видел всю опасность, таящуюся в глубинной синеве. Страх присущ всем живым существам, порой являющийся атрибутом для здравой оценки опасности, как боль, обозначающая границы возможности нашего тела. Об этом не стоит забывать. Возможно, эту кость нужно уничтожить. Мужчина оборачивает амулет в пальцах, изучая старую гравировку по всей поверхности, и снова прячет под камзол, откуда его будет хуже слышно.