***
Дверь в гостевую спальню — самую дальнюю из всех — открылась. Аяка тихо просеменила внутрь, осторожно обойдя Аято и Яэ. Яэ последовала за ней, но резко остановилась, услышав за своей спиной шаги. Она развернулась к Аято и скрестила руки на груди, приняв такой строгий вид, будто она собиралась отчитать кого-то из младших служительниц храма за непослушание. — Господин Камисато, думаю, вам лучше остаться здесь. А ещё лучше — в другой комнате. Я понимаю, что вы хотите быть в курсе. Я обязательно расскажу вам о результатах осмотра позже. Не оставив и шанса возразить, Яэ закрыла дверь. И никакие слова о взаимной выгоде и доверии, никакие мысли о всём, что она сделала для него, не спасли от нахлынушей тревоги. Чувство старое, знакомое и понятное. Ещё давно он понял, что чтобы справиться с лишённым логики страхом, нужно размышлять о причинах и задавать самому себе вопросы. Что может случиться за закрытой дверью без его наблюдения? Его сестру будут трогать чужие руки. Но это руки женские, руки того, кто имеет определённые знания о медицине, и, наконец, руки, отлично знакомые самому Аято. Чужие?.. Это руки, заплетавшие волосы сёгуну Райден. Руки, способные снимать боль. Способные бить электричеством. В последнее время делающие это всё реже. Он садится за низкий стол, берёт в руки чистый свиток бумаги и раскладывает перед собой. Он в полном уединении, в абсолютной тишине. Это шанс сделать то, что нужно было сделать ещё давно. Он берёт в руки перо и принимается за письмо. Письмо, которое следовало написать давно.***
— Разденьтесь, пожалуйста. Аяка боязливо вздрогнула, но её пальцы послушно потянулись к поясу домашнего кимоно, чтобы развязать его. В это время Яэ грела руки, потирая их друг о друга. Даже редко используемая гостевая комната была идеально чистой. Под стать всей семье Камисато. Если, конечно, не знать того, что знает Яэ. Светло-голубая домашняя юката упала к босым бледным ступням. Она оказалась обнажена почти полностью, только вот сразу поспешила прикрыть грудь руками. Яэ села около футона и указала на него приглашающим жестом. Благодаря закрытым ставням в комнате царил умиротворяющий полумрак. Яэ это на руку. — Постарайтесь расслабиться. Аяка покосилась на неё с холодным недоверием, но Яэ не заострила на этом внимания. Она лишь поспешила начать делать то, что задумала — её пальцы коснулись живота. Она мягко гладила его круговыми движениями, не отводя взгляда. Единственной задачей сейчас было расслабить Аяку, избавить её от зажатости и неуместного здесь стеснения. Сделать так, чтобы она способствовала эффективности осмотра. Недоверия в ней, возможно, было даже больше, чем в Аято при первых встречах с Яэ. Она могла это понять. Нельзя сказать, сколько это продолжалось. Потерялся счёт времени. Оно текло то ли слишком медленно, то ли слишком быстро. Дыхание Аяки постепенно выровнялось, стало подобно дыханию спящего человека. Яэ склонилась над ней и мягким ненавязчивым движением убрала её руки с груди, открывая для себя обзор. Сделай она это раньше, Аяка поспешила бы снова спрятаться и закрыться в порыве смущения. Но не сейчас. Яэ чувствовала себя гордо. Будто смогла удержать в своих руках редкую пугливую птичку. Она не хотела пугать. Она выжидала правильного момента для вопроса, как хищник подгадывает мгновение, чтобы броситься на свою жертву. Разница лишь в том, что сейчас Яэ совсем не хотела быть хищником. Не хотела даже казаться им. — Вы стесняетесь своего брата? Я это вижу, — загустевшую в воздухе тишину Яэ прервала деликатным шёпотом. Таким, что даже существо с самым тонким слухом не смогло бы без спроса влезть в этот личный разговор. — Сложно сказать. Я не должна. — Не должны об этом говорить? — Стесняться… стыдиться его. Яэ продолжила всё так же неспешно гладить её, чтобы ни в коем случае не потерять накопленного действия. Собственные руки успели стать совсем тёплыми. Она ощущала, как тело под ними становится всё податливее. Мягкой глиной, которой в скором времени предстояло стать ценным сосудом. — Несмотря на то, что вы провели всю жизнь друг с другом, несмотря на то, что вы родные люди, вы остаётесь мужчиной и женщиной, — после этих слов Аяка вздрогнула, — и испытывать стеснение — более чем нормально. Яэ увидела, почувствовала, будто затронула что-то сокровенное. Тему, которую Аяка не хотела бы поднимать. На которую ни при каких обстоятельствах не заговорила бы первой. В этом она сильнейше похожа на своего брата. Что он, что она… упорно не хотят делиться тайнами своей души. Они рвут их грудь, полные желания вырваться на волю, а они всё не пускают… Но Аято уже сдался. Уже позволил Яэ помочь избавиться от назойливого зуда внутри грудной клетки. Аяка… кажется, на грани. Яэ молчит. Молчит, готовясь ловкими пальцами вытащить из неё главное, самое сокровенное. Время приходит. — Ваш брат ведь нравится вам как мужчина? В мгновение лицо оказалось закрыто тонкими пальцами. От неожиданности Аяка ахнула. Дыхание подрагивало. Яэ выдохнула тихое «тш-ш». Она все ещё не отрывала взгляда. — Можете не отвечать, если стыдитесь. Я и так всё понимаю. — Как? — она округлила глаза от сильнейшего удивления. До сих пор не могла отойти от резкого чересчур личного вопроса. — Это не то, что важно сейчас. Аяка плотно сомкнула губы. — Вы правы, — еле слышно шепнула она. Яэ видела, как она плавилась от стыда. — Вы не против? — осторожно поинтересовалась Яэ, ведя пальцем по голубой вене, что просвечивалась через тонкую кожу одной из грудей. Аяка разволновалась, но быстро постаралась взять себя в руки. — Вам виднее, что делать. — Не беспокойтесь. Я понимаю, что вы были невинны до связи с Аято. Я понимаю, что вы можете полностью доверить своё тело только ему, что вас касались только его руки. Я буду осторожна. Если будет больно, говорите сразу. Её грудь уже приобретала более округлую форму. Яэ не сжимала её сильно, понимая, что с размером растёт и чувствительность. Она ещё раз окинула Аяку изучающим взглядом. Схожее по цвету с лепестками Священной Сакуры лицо всё ещё выражало напряжённость. Аяка словно ждала предательства, подставы. Ждала, что Яэ достанет из складок своих одежд кинжал и вонзит в её оголённый живот. Будет хищником, как ей и полагается по виду, к которому она принадлежит. По роли правой руки ужаса Инадзумы. Но Яэ лишь осторожно прощупала живот пальцами. Даже не поцарапав его когтями. Она услышала, как Аяка облегчённо выдохнула после того, как Яэ убрала руки от её обнажённого тела. Прежде её часто забавляло чужое недоверие. Но не сейчас. Не в случае Аяки. — Бёдра узкие… при родах могут быть проблемы. Я постараюсь облегчить их настолько, насколько это возможно. — Вы умеете принимать роды? — Все жрицы умеют. Особенно, если говорить об опытных. Аяка села на футоне и впервые за обследование посмотрела Яэ в глаза. Будто в один момент перестав стыдиться наготы тела и души. — Мне страшно. Прозвучало, как признание, которое хотело вырваться наружу слишком долго. Так, будто эти слова касались не только родов. — И это нормально. Все женщины боятся рожать. Но поверьте, даже если вам будет тяжело, вы забудете обо всём, когда возьмёте своего ребёнка на руки. Страдания не стоят ничего на фоне того, как сильно вы будете любить его. — Но… как можно любить плод своего греха? Яэ тяжело вздохнула от осознания того, насколько силён и глубок этот стыд. Сильнее любви. Может, даже сильнее её любви к брату. Стыд заглушал саму Аяку, не давая ей и малейшего шанса двигаться вперёд, к жизни в спокойствии. — Ребёнок не виноват в том, что вы стыдитесь. Более того, даже вы сами не виноваты в том, что произошло между вами и Аято. — Вы не можете действительно так считать. — Госпожа Камисато… — с печальной улыбкой произнесла она, — если народ Инадзумы относится к таким вещам с осуждением, это совсем не значит, что так же к ним отношусь и я. Мне незачем вас осуждать. За других говорить не могу, но в этом и нет необходимости. У народа Инадзумы не будет ни единой возможности узнать о том, кто в действительности является отцом вашего ребёнка. — Прятаться до конца жизни? — Совсем не обязательно. Я уже поделилась с Аято планом действий. Он сам расскажет его вам, не переживайте. Как я могу успокоить вас? Аяка задумалась и погрузилась в молчание. — Может, вам чего-то хочется? Она продолжала молчать. Будто пыталась принять тяжёлое решение. В конце концов она произнесла тихое, не способное быть услышанным кем-либо, кроме Яэ: — Разве что мира. С уст Яэ сорвался непроизвольный смешок. Так наивно. Так просто для значимого лица Сопротивления. Так правильно для юной девушки. — Этого хотят многие. — Это незаметно. Если бы многие хотели, люди бы не терпели всё происходящее так смирно. — Поверьте, никто из людей не хочет, чтобы страдали их близкие. Никто не хочет нести материальные и духовные потери. Никто не хочет терять свою, человеческую вечность. Сёгун Райден видит в этом понятии что-то совершенно иное, чем обычные люди. — Я думала, вы поддерживаете сёгуна. — Я пыталась. Действительно пыталась. Но у меня быстро перестало получаться. — Вы с ней давно знакомы? — Всю мою жизнь. Половину её жизни. — И это не помешало вам пойти против неё? — Бросьте, я никогда не шла против неё. По крайней мере, открыто. Я сохраняла нейтральную позицию. Но для неё это сродни предательству. — Вы помогаете моему брату потому что любите его? Яэ замерла. Любит… она не знает. Никогда не думала об этом. Было не до рассуждений о своих чувствах к нему. Она никогда не выдвигала эти мысли на первый план, не уделяла им времени. Всего лишь делала то, что могло облегчить его ношу. Это казалось чем-то банальным, само собой разумеющимся. Значило ли это, что она его любит?.. Всю жизнь она любила Эи. Служила ей. Отдавала ей душу и тело. Несмотря на разногласия. Несмотря на все её недостатки, которые Яэ прощала, списывая на «специфику характера», называя «особенностями». Она никогда не сомневалась, что любит Эи. Даже в самые тяжёлые моменты. Об этом не стоило даже задумываться. Но Аято… Аято… был совсем другим. Она видела его, когда он был ребёнком, подростком, юношей. Всегда смотрела на поместье Камисато с высоты вершины Ёго. Сверху вниз. Будучи подобием нейтрального покровителя, наблюдая издалека, никогда не вмешиваясь в его дела. Но в один момент они оказались на одной стороне. Она стала видеться с Аято чаще, чем с Эи. Она отказалась от нейтральной позиции. И даже сама не поняла, когда наполнилась искренним желанием сделать всё, что в её силах, чтобы ему было лучше. Помогать со всеми его проблемами. Служить? Может ли жрица служить человеку? Имеет ли жрица право променять своё божество на человека? Имеет ли жрица право любить человека? Любить сильнее, чем своё божество. Любить сильнее, чем других людей. Яэ не знала. Ей не было дано судить об этом. Потому она лишь мотнула головой, привычно улыбаясь встревоженной госпоже Камисато, обеспокоенной своим будущим, судьбой брата и бередящей душу ревностью. Яэ накинула на неё кимоно и задержала руки на плечах. Она прикрыла глаза, руки отнимала медленно, словно боясь разорвать некую особую связью, успевшую возникнуть за столь короткий срок. Надеясь передать Аяке хоть немного силы. Исцелить хоть небольшую частичку её души. Её хотелось обнять. Ей хотелось отдать столько поддержки, сколько возможно. Сейчас она, должно быть, ощутила то, что было свойственно Аято. С одним различием. Яэ не хотела укрыть Аяку от всего мира. Она хотела показать её ему.***
Она обнаружила Аято сидящим в соседней комнате, склонившимся в неудобной, вредящей здоровью, позе над кипой однообразных документов, скрупулёзно расписанных мелкими буквами, и одним единственным листом, исписанным вручную. Уже знакомым отточенным почерком самого Аято. Яэ бесшумно подкралась к нему сзади и положила руки на напряжённые плечи. Так же, как она прежде делала для Эи. Яэ массировала её плечи и спину. Шею и голову. — Не переживайте, — она шептала, не желая нарушить тишину, воцарившуюся в поместье и кабинете Аято, — сейчас с вашей сестрой всё хорошо. Всё именно так, как и должно быть на её сроки. У вас есть все шансы на рождение здорового ребёнка. Руками она ощутила, как приподнимаются плечи в облегчённом вздохе. — Её главная проблема в другом. Как бы лучше объяснить… она утопает в собственном чувстве стыда. В этом вы похожи. Поговорите с ней об этом. — Я не силён в подобных разговорах. — В них сильна я. И я бы с радостью сделала это вместо вас. Но если я поговорю с ней вместо вас, это будет глупо. Её самый близкий человек — вы, а не я. — Она даже мне в глаза смотрит через усилие. — И это тоже проблема, требующая вашего решения. Если бы я только могла сделать это вместо вас… Аято запрокинул голову, закрыл глаза и надавил на веки пальцами. Помассировал круговыми движениями. — И не забывайте о том, что у нас впереди организация свадьбы. — «У нас»? — Конечно. Как иначе? Храм Наруками возьмёт на себя всё, что может взять. Я уже отложила средства от доходов издательского дома, не переживайте. Аято, кажется, был готов сойти с ума в ту же секунду. От преломления аристократической гордости? От страха перед будущим? От той самой любви? Яэ не стала разбираться. Вместо этого она лишь прижала его голову к своему животу, пропуская через пальцы мягкие волосы цвета ясного мирного неба. И ей становилось легче. И с её души срывался и долго-долго падал вниз тяжёлый груз. *** — Яэ. Почти всегда её имя из уст Райден звучало одинаково. Как окатывало холодной водой, как поражает электричеством. Как взмахивает остро заточенной катаной прямо перед лицом. Она щурится, безмолвно спрашивая, в чём дело. Заранее понимая, что не получит ответа. Как всегда. Эи зла. Зла так же, как и в их последнюю встречу. Будто с неё совсем не прошло времени. Но Эи молчит. Молчит её рот, молчат глаза, молчит душа. Ничто не отвечает на вопрос взглядом. Слышится знакомый треск в воздухе. — Снова возьмёшься за своё? Яэ думала, что Эи настроена на применение физической силы. Нет. Пахнет другим. Она рванула Яэ на себя, схватив за подолы чистого белоснежного кимоно. Яэ переоделась перед визитом, чтобы не пахнуть поместьем Камисато — свежеприготовленной едой, деревом и благовониями. Парфюмом, что использовал Камисато Аято. Чтобы не бередить лишний раз и так чересчур беспокойную душу. Чтобы сделать немного добра для людей вокруг. В её глазах Эи никогда не была женственной. Широкоспиный воин с сильными руками, держащими копьё без намёка на дрожь, тот, кому надлежит быть защитником и стражем. Раньше её дополняла Макото — живое олицетворение женственности — и они жили в гармонии. Ныне эта роль была возложена на Яэ. И Яэ не справлялась. Как досадно, что Яэ не способна делать всё и сразу. Выступать в множестве ипостасей, оставаясь единым существом. Эи не жаждет удовлетворения низменных потребностей. Эи жаждет власти и верховенства. Жаждет держать под полным, беспрекословным контролем хоть что-то. Хоть кого-то. Яэ позволяет. Это лучшее, что она может сделать. Она ничего не теряет, но освобождает людей от небольшой доли страданий. Грозно нависнув над Яэ, Эи щурит глаза — прочитать в них что-либо совершенно невозможно, душа закрыта. Губы раскрываются и тихо произносят единственную фразу. Первую за вечер, помимо короткого обращения по имени. — Можешь представить, что я — Камисато Аято. Внутри всё замирает. Яэ должна собрать всю оставшуюся волю, чтобы выдержать удар, оказавшийся сильнее любого кулака, любого электрического разряда. Она не может показать, что слова как-либо задели её. Ни в коем случае. Она расплывчато улыбается. Яэ не уверена, что получается достаточно правдоподобно. Она гнёт спину, её шёлковая белая кожа касается грубой, чуть смуглой. Эи стискивает её в своих руках. Яэ никогда не отличалась чувствительностью, но… больно. Совсем немного. Куда меньше, чем людям в это неспокойное время. Она только сильнее прогибается навстречу, умиротворяя себя тем, что Эи не умеет считывать чужих эмоций. Или их отсутствия. Эи берёт на себя роль мужчины. Как обычно. И каждый раз это похоже на глупую, лишённую смысла игру. Бесцельные, поверхностные соприкосновения бёдрами, сильная хватка пальцев, её дыхание и тишайшее подобие рыков. Полное безмолвие. Яэ пыталась томно вздыхать подобно работнице заведений, запрещённых в Инадзуме, но её губы быстро оказались накрыты сухой мазолистой рукой. Она сжала лицо так, что, должно быть, оставила белые следы, что через пару мгновений станут красными. Раньше Яэ могла отдавать ей силы и нежность. Теперь — нет. Теперь они предназначены другим. Она уже перестала служить своему божеству. Давно стало нечего терять. Пусть Эи считает это предательством. Пусть считает так, как ей кажется правильным.***
Камисато Аято туго перевязывал дописанное письмо верёвками и передавал знакомому моряку. На восходе судно должно было отправиться к западу.