Elisenvaara

Так и пролетела бы в трудах и скромных радостях жизнь. Всё сложилось как должно: возвращение в родные края и краткий миг счастья при виде дорогой лесной сопки и любимого озера, скромный обряд венчания в кирхе в Терийоки, то же золото витражей, те же запахи и мирные звуки, знакомые с детства, обещающие душевный покой здесь и навсегда. И сразу, как сошли из каменной арки дверей, клетка захлопнулась. Дружно перешли на житейскую рысь: работа, уборка и пахота, борьба с бедностью, с невзгодами и недостатками, с непогодой и неурожаями, как и с урожаями, ведь когда урожая много, на нём не заработаешь. Свой дом неподалёку от деревни, хозяйство, сад и огород, поездки в лавку, одни и те же год от года разговоры с соседями, которых знаешь, как самого себя. За несколько лет удалось встать ноги, обжиться и закрепиться, даже войти в число рачительных хозяев. Жизнь теперь стала на порядок сложней и вместе с тем яснее и бесцветней. Всё знакомо и изведано, все окрестные тропы пройдены, всё увидено. Копирующие друг друга дни всё реже несли радостные открытия, всё умереннее стучало спокойное сердце. Теперь обо всём следовало заботиться самому, за всё нести ответственность. Уже не до прогулок и созерцания, не до витания в облаках музыки и поэзии, не до отдыха. Теперь весь день крутись, как белка в колесе, работай так, что к вечеру не держат ноги и гудящая от усталости и тревог голова не способна воспринять ни одной новой мысли. Но были и праздники в деревне, весёлые гулянки с танцами и песнями, купание летом, лыжи зимой и ручные милые звери. Были и плохие годы, когда выгребали из запасов всё до последнего зерна и весну встречали, изведясь от голода и болезней. И всё же каждый год из тех, что были отпущены, был прекрасен, всё так же ярок и полон событиями, сказками и приключениями, какими полнятся считанные детские годы. Собственные впечатления, стихи и восторги неотвратимо блёкли, забывались и теряли значение. Счастливое детство многократно повторялось, но уже не для Антеро. Для него круговерть домашних дел стала скучной, хоть и приятной обыденностью — как верхняя одежда, как собственное лицо. Но зато он радовался, краем глаза наблюдая, как его повторения в детях раз в несколько лет ступают на тот же светлый путь. Белоголовые ребята рождались, подрастали, открывали мир, каждый по-своему и не каждый был послушен и прост. Они болели и ушибались, требовали еды и заботы. За каждого болело сердце, но за каждого сердце и радовалось. Каждому нужно было помочь, подтолкнуть к доброте и благодарности, научить ловить рыбу, посадить в руки зайчонка, смастерить санки и игрушки, рассказать зимним вечером сказку и утешить. Обыкновенная дневная суета, воспитание детей — лишь одно из дел, на которое не всегда хватает времени, но Антеро сознавал чудесную ценность награды. Именно ради этого всё затевалось. Приятно и чуточку грустно было делиться родовой красотой, лесом и полем, живописными и уединёнными уголками, праздниками и песнями. Всё это не пропадёт вместе с ним, его детям достанутся по праву привязанности и нежности эти озёра, дороги и реки. И так же, как по этим местам бродил он, так же его дети будут ходить и нести в себе перенятую любовь и тайну. В этой тайне он сам запечатлится, как в каждом цветке сохраняются миллионы его предшественников — значит, в своё время цвёл не напрасно… В тридцать девятом размеренный ход лет оборвала война. Она началась не внезапно, её ждали и к ней готовились. С самой Гражданской отношения с Советским Союзом оставались натянутыми. Пропаганда выставляла СССР как врага и все его таковым считали. Граница стояла на замке, но до Ленинграда рукой подать. Слухи просачивались, газеты их жадно подхватывали, в людских пересудах положение ещё больше усугублялось, краски сгущались донельзя, и всему этому полагалось верить. А если не веришь — лучше помалкивать. В финском обществе, и даже в деревне, единогласным было мнение о кровавом сталинском режиме, который и своих не щадит, не то что чужих. Много говорилось о репрессиях, которым подвергались по национальному признаку финны, проживавшие на советской территории. Их интернировали, давили и запугивали. Все финские школы и церкви в Карелии закрыли, метод ведения хозяйства, вероисповедание, культура и сам образ жизни — всё варварски истреблялось. Большевистские изверги могли всё только испортить. После революции отобранная у толковых ингерманландских хозяев и отданная беднякам, не умеющим за неё взяться, земля стояла необработанная и зарастала, отнятый в колхозы добротный и здоровый скот перемёр без должного ухода, дома и усадьбы оказались разорены и уничтожены. Мужчин отправляли в лагеря и расстреливали, а женщин с детьми бросали на верную смерть. В одну ночь, без предупреждения, под брань и пальбу, семьи и целые деревни срывались с места и высылались по этапу куда-то на жестокий север, где нет ничего — ни еды, ни оборудования, ни крыши над головой. На немыслимых стройках ненужных городов, в бесприютных степях они умирали от голода и болезней… Когда Антеро думал обо всём этом, у него тоскливо и зло сжималось сердце: родись он несколькими десятками километров восточнее, в Майнило, а не в Ялкале — и его ждала бы такая же участь. Да, его семья погибла — не от ваших, так от наших, но хотя бы сам он остался на своей земле. И его дети останутся, и хотя бы здесь не пропадёт зазря и не будет растоптано то, что ему так дорого. Притом в финском обществе бродили такие настроения, что Советская Карелия должна быть финской, как это заложено исторически. Коренные карельские жители сами хотели бы быть частью Финляндии — это куда как лучше, чем погибать с голоду или быть раскулаченными и сосланными в Сибирь. В СССР боролись с этими настроениями всё тем же методом — люди вырывались с корнем и бросались в чужие далёкие земли. Целые народности с их языком, многовековым устоем и традициями попросту стирались, будто не было. В Финляндии, конечно, тоже случались во времена Гражданской перегибы, но что угодно лучше, чем изуверская коммунистическая власть — в это Антеро искренне верил. Он наивно читал раз в неделю на почте газеты и о том же без конца судачил с соседями. От страшных разговоров порой закрадывались в душу опасения: родина Антеро лежала близко к границе с Советским Союзом. Мир сохранялся уже много лет, но всё говорило о том, что рано или поздно придётся свою землю отстаивать. Иного пути нет — большевики со своей стороны тоже грезят о советизации Финляндии. И когда они придут, они первым делом разорят их маленькую страну, всё разграбят и осквернят. Милую кирху в Терийоки красные приспособят под картофельный склад, самого Антеро убьют или швырнут куда-нибудь на уральские рудники, Люти замучают, всё их налаженное хозяйство сломают, и не останется ничего. Невольно мысли стремились в сторону избавления от страшной участи, но где его найти? Сбежать? Уехать отсюда подальше на запад, на север, вглубь Финляндии, а то и в Швецию? Там безопаснее, чем под боком у ужасного соседа, но кому они там нужны. Антеро нигде не бывал, не знал шведского и не видел городов дальше Виипури. Места не так уж много, а условия везде тяжелы. Чужакам нигде не рады, особенно тем, над кем до сих пор довлеет вина «красного» происхождения и тень выборгских расстрелов. В далёких краях придётся всё начинать заново, снова бедность — куда хуже, чем здесь, и тоска, невыносимая, по краям родным… Нет, Антеро не хотел бросать свой дом и уезжать. И как ни страшен сосед, он не желал бояться. Меж тем ситуация накалялась. Несколько лет велись и ни к чему не приводили переговоры. Советский Союз требовал отодвинуть финскую границу от Ленинграда, хотел строить военные базы на финских островах для защиты и укрепления позиций в Балтийском море. В обмен на это Финляндии предлагали отдать другие, менее стратегически ценные территории на севере Карелии. Финское общество было против каких бы то ни было позорных уступок. Искать помощи оставалось у врагов Советского Союза, потому Финляндия всё больше склонялась в немецкую сторону, курс на которую был взят ещё после Гражданской. И вот, осенью тридцать девятого время вышло. Ожидая нападения, финские власти приняли решение об эвакуации населения из приграничных зон. Это было последним, чего Антеро хотел, но спорить пришлось бы не со своими, а с чужими, что нагрянут в их дом. В их деревне некоторые хозяева отказались уезжать. Старики хотели умереть на своей земле, другим было никак не оторваться от хозяйства, третьи, что ещё не совсем позабыли русский язык, надеялись на милость врага, надеялись тихонечко переждать бурю, а кое-кто верил, что, даже если будет война, эти территории Финляндии удастся отстоять. Антеро понимал, что если останется сам, ему, молодому и сильному, не поздоровится. Так или иначе, придётся уходить в партизаны и ставить Люти и детей под удар. Нет, остаться они тоже не могут. Антеро исполнялось в тот год тридцать пять. С женой и тремя детьми он мог бы уклониться от мобилизации, у него возникала такая мысль, но как только об этом с деловитым видом заговорила Люти, приводя примеры изворотливых соседей, ему стало стыдно. Противно всей его натуре было идти на войну, участвовать в разрушении, убивать людей и тратить драгоценное время попусту, но иного выхода не было. Это его земля, и именно он должен за неё бороться. Если он избежит этой тяжёлой участи, то почему бы её не избегнуть и всем остальным солдатам? Кто тогда защитит их страну? Кто-то должен — тот, кто в силах. Антеро решил, что пойдёт добровольцем. Но сперва у него ещё было время в начале осени, чтобы как следует собраться и совершить невозможное — уместить и упаковать на несколько повозок всё, что было нажито за почти два десятка лет. В газетах бравурно, на грани с истерикой, писали о том, что война не продлится долго, что уже к следующей весне жители Карьяланканнаса вернутся домой и снова засеют свои поля. Но для этого нужно, чтобы все, как один, встали на защиту родины и на пределе возможностей сдержали натиск врага. Сделать это удастся: у них есть линия Маннергейма, есть помощь иностранных союзников и помощь всех богов. Красные — безбожники, более того, чужаки, разбойники и злодеи. А финны едины со своей древней землёй, они чётко понимают, за что сражаются. Им некуда отступать, на карту поставлено всё, на их стороне правда и справедливость, а значит, и победа будет за ними… Все об этом говорили, но мало кому в это искренне верилось. Было больно, обидно и грустно до слёз: заколачивать дом, закапывать и прятать в лесу инвентарь, с горестными вздохами рассуждать и прикидывать, кто из верных друзей-животных полезней и кого взять с собой, а кого забить, быстро и безболезненно. Что из вещей взять? Всего никак не уместишь. И всё же Антеро сумел в одном из кутулей найти место, чтобы сунуть туда пару затрёпанных книжек, которые давно не открывал за недосугом. Оставлять позади свою милую жизнь и уходить по первопутку в неизвестность с одним желанием — поскорее вернуться. Но удастся ли? Деревню покидали все вместе, длинной унылой колонной, по дороге сливались с другими такими же беспокойными беженцами. Печальная вереница тянулась, покуда хватало глаз. То там, то здесь кричали дети, двигались медленно, много пили родниковой воды, много ели на привалах — ведь взятая из дома еда быстро портилась. Долгими мрачными ночами много спали от безграничной усталости и много слёз роняли с потемневших глаз. Вот и настала пора путешествий. Антеро довёз семью до городка, куда им предписывалось эвакуироваться. Там им выделили четверть ветхого, ещё недавно заброшенного дома, в котором уже ютилось множество пришлого народа. Одна комната и четверть кухни, да кусок скудной каменистой земли для посадки самого необходимого. Они сохранили и привели с собой двух коров и лошадь, как беженцам, им полагался продуктовый паёк и дотации — как-то прожить было можно, зиму бы протянули. Но даже если бы Антеро смог остаться с семьёй, ему не нашлось бы здесь ни места, ни дела. Да и это малое было им обеспечено его записью в добровольцы. В местной администрации также обещали, что к будущей весне дадут участок в ближайшей деревне и разрешение строиться — но это в том случае, если Антеро хорошо себя проявит на войне, если он с войны вернётся и если война не закончится уничтожением Финляндской государственности. Это в худшем случае. В лучшем — они смогут вернуться домой. Разброс вариантов был велик, чтобы и горевать, и сквозь слёзы надеяться. В течение следующего месяца Антеро проходил ускоренную подготовку в военном лагере. Всё произошло, как и ожидалось: тридцатого ноября большевики устроили провокацию на границе. Они обстреляли свои части и обвинили в этом финских пограничников, у которых попросту не было подобного вооружения. Демонстративно отказавшись от совместного расследования инцидента, красные без объявления войны принялись бомбить жилые районы Хельсинки с воздуха, всей мощью вторглись на территорию Финляндии и стали быстро продвигаться. Всего у Финляндии было меньше — личного состава, оружия, танков, самолётов. Силы были несравнимы. Но всё же финны ждали этой войны и готовились к ней. Была строившаяся с самой Гражданской, словно китайская стена, линия Маннергейма. В газетах с обеих сторон её значение раздували донельзя: в Финляндии, потому что гордились ей, а в СССР — потому что долго не могли её взять. По факту линия представляла из себя очень слабую защиту, но всё же она, в совокупности с озёрным и болотным рельефом местности, смогла задержать продвижение врага на Карельском перешейке. Линия укреплений давала лишь небольшое преимущество, но она стала символом. Не она, но необычайное мужество и стойкость финской армии оказались неприступной стеной. Финны знали здесь каждый камень, умело координировали действия, извлекали из своих малых боевых ресурсов всю возможную пользу и стояли насмерть, в то время как красные, огромные, неповоротливые, неловкие и вообще удивлённые, что наткнулись на какое-то сопротивление, тратили свои бессчётные силы впустую. Важнейшей составляющей успеха оказалась партизанская война. У финнов не было артиллерии, самолётов и танков, но все эти богатства оказались балластом среди непроходимых заснеженных лесов. В ледяных чащах много большего добивались винтовкой и миной. Силы были не равны: несколько партизанских отрядов невидимых, белых и стремительных лыжников против целой дивизии. Действительно не равны. Антеро всю зиму прослужил в таком отряде на севере Финляндии. Он неплохо стрелял, хорошо ходил на лыжах, был вынослив и чувствовал себя в лесах как дома. Осталось только освоить искусство установки взрывных устройств, и можно идти сеять смерть. Враг был силён, но он не мог использовать свою громоздкую боевую технику. Машины и танки красных дивизий, следуя своим неверным картам и посланным с самого верху приказам начальства, шли куда-то сражаться на великие битвы в привычных им равнинах. Невольно они растягивались на узких грунтовых дорогах многокилометровой, грохочущей, пышущей жаром и маслянистым зловонием чёрной линией. Машины глохли, ломались, мёрзли, образовывали пробки, проваливались в заледеневшие озёра, ручьи и болота. Починить или вытащить машину было сложно из-за скученности и неразберихи. Ещё сложнее было доставить в тыл раненных. Советские солдаты несли огромные потери от обморожений. Полевые кухни, пополнения, подвоз провизии, топлива и снарядов запаздывал и порой просто не мог пробиться сквозь заторы, которые возникали сами собой и которые с ловкостью устраивали неуловимые партизаны. За медленным продвижением вражеских колонн безмолвные лыжники наблюдали в бинокли с окрестных холмов и, действуя по собственному усмотрению, ждали лишь подходящей минуты. Она наступала в самые холодные и тёмные часы. В каком-то месте из-за поломок колонна особо растягивалась. По этой дороге машины уже прошли, красные мнили её тылом и теряли бдительность. Антеро или кто-то из его товарищей незаметно минировал дорогу впереди и сзади части колонны. Снайперы заранее ждали на своих местах, на деревьях и возвышенностях. Порой одного точного выстрела хватало, чтобы сотня, а то и тысяча вражеских бойцов оказалась обречена. Главное в этой тактике — вывести из строя головную и замыкающую машины. Можно не опасаться, что придёт подкрепление, ведь предыдущую часть колонны взял в засаду другой партизанский отряд. Снайперы первым делом убирали офицеров и связистов. Вот и всё. Если кто-то ускользнёт в лес — пусть себе бежит. Колонна отрезана. Без связи несчастные рано или поздно собьются в кучу и устроят круговую оборону. Тут можно тратить пули по минимуму — лишь иногда постреливать с разных позиций, чтобы держать беспомощное стадо в ужасе. Можно не торопиться — за несколько дней мороз, снег, голод и отчаяние доконают врагов. А даже если они прорвутся из окружения, опять же, пусть бегут. Когда они, проявив чудеса выносливости и героизма, доберутся, едва живые, до своих, их расстреляют перед строем за потерю техники — только так у большевиков дела и делаются. Антеро чувствовал себя всесильным богом-охотником, человеком с ружьём против загнанного зверя. Но никогда охота не приносила Антеро горделивого удовольствия. Тихо выследить и осторожно поймать животное ради мяса и шкуры — такая жертва оправдана. Но охота не была для него развлечением, любое лишнее и бесполезное убийство тяготило душу. Он любил и уважал природу, ценил все её проявления и мысленно осуждал тех, кто убивал животных, чтобы блеснуть удалью и насладиться победой. Тем более здесь. Ему было жаль всех людей, и своих, и чужих. Конечно, с обеих сторон встречаются отъявленные негодяи, но везде найдутся и хорошие люди. И Антеро, пока не убеждался в обратном, всех почитал за хороших. У него на всех хватало любви и понимания. К любому зверю он нашёл бы ласковый подход, и каждый человек в отдельности был ему другом и братом, каждый был достоин сочувствия, помощи и поддержки. Красные в целом — враги, бездушная злая масса, но стоило поймать в прицел далёкую спину или голову, и человек выделялся из общей картины. И в первое время приходилось совершать над собой неприятное усилие, чтобы выстрелить. Жаль было каждого — испуганного, замерзшего, живого, восхитительно сложного со всей этой запутанной схемой организма, желаний, воспоминаний и снов. Человек борется, так же, как и любая букашка, цепляется за жизнь, и разница лишь в том, что у человека есть причина цепляться. Существовать — уже ежедневное испытание и гонка, а тут ещё эта ужасная война с бесконечными разрушениями, грязью и болью, с бессмысленным истреблением, возводящим величайшую драгоценность в ничто. Всё внутри противилось этому жестокому и методичному делу, было тошно и жутко. Антеро жаль было людей, которых он убивал, но так же, как и они, он был заложником положения. Все они приведены сюда насильно и каждый по отдельности ни в чём не виноват. Но деваться некуда: одни должны уничтожить других, и только после этого все разойдутся по домам и могилам… После партизанских вылазок Антеро возвращался в свой лесной лагерь отдыхать и греться, пил талую воду с хвойными иголками и спал подолгу, целыми сутками, и никак не мог выспаться. Оглушённое выстрелами и чужими смертными муками сознание подкидывало страшные, тёмные сны, в которых он сам оказывался на месте обречённых. Но через месяц-другой это прошло. Привык, стало легче, и война, и убийства стали таким же делом, как подковка лошади или забой скота. Антеро был простым солдатом и не обладал особыми умениями, но почти всегда так получалось, что он оказывался самым старшим по возрасту в отряде. С дисциплиной у него дело обстояло неважно. В бою он показывал себя смелым и надёжным бойцом, но воинская субординация была чужда его существу. Устав, приказной тон и обращения строго по форме, правила взаимоотношений между разными чинами — всё это казалось ему ненужным. В глубине души он полагал, что достаточно пожил, и его уже не переделать. Старого волка перевоспитать в пса не получится, что с ним ни делай. Всё, что от него требуется в бою, он выполнит, но в остальном пусть уж принимают его таким, каков есть. Он ждал к себе человеческого отношения и сам одинаково приветливо и просто обращался и к сослуживцам, и к старшим по званию. К счастью, старшие по званию встречались не часто. В зимнюю войну ему повезло — попался понимающий командир, который многое ему позволял. Антеро не терял благоразумия и понимал, что иногда требуется прикусить язык, промолчать и не лезть. Но такие усилия были ему неприятны. О собственном достоинстве он мало знал, но не терпел унижений и какой-либо грубости. Если у него на глазах кого-то обижали, он спешил вступиться. Пару раз у него случались из-за этого проблемы, но несерьёзные наказания ничему его не учили — он принимал их с усмешкой, как молодую придурь несмышлёного начальства. Может, он был по-деревенски глуп, попросту необразован, тёмен и упрям как осёл, так как не прошёл должной военной муштры — так ему говорили. Пожав плечами, он благодушно соглашался, но предпочитал оставаться таким же, каким был в своей деревне — весёлым, говорливым и неунывающим. Он быстро привязывался к своим боевым товарищам, и они привязывались к нему. Каждый день любой мог погибнуть. Многие бывали подавлены, испуганы и измучены, а Антеро почти никогда не ронял с лица дружеской ухмылки. На каждом привале он легко заводил ни с кем и со всеми сразу шутливый разговор. Его слушали, к нему тянулись, всем становилось чуточку легче в атмосфере доброты и взаимовыручки. Он подбадривал усталых, обнадёживал отчаявшихся, любая, даже самая скверная ситуация в его интерпретации оказывалась забавной, хоть порой и грустной историей. Вечно он оказывался самым старшим, и парни вокруг казались ему мальчишками, детьми, его собственными или приёмными — каждого хотелось уберечь и утешить, никто не должен был быть одинок. Иногда, чтобы поднять товарищам настроение и развеять скуку, или чтобы сгладить назревающий конфликт, он принимался балагурить, петь и дурачиться. Но вместе с тем его уважали и с ним считались. Он не боялся нарушить тяжёлую тишину и разрядить обстановку, в сложных ситуациях высказывал то, что было у всех на уме. В своём отделении и во всяких небольших компаниях он становился добродушным лидером и изъявителем общей воли. Была и другая война. Участвуя в нескольких крупных и долгих сражениях, Антеро побывал под обстрелами, в ледяной воде и в ближнем бою и убивать доводилось не издалека, а с расстояния нескольких шагов. Бывал он и ранен, но каждый раз неопасно. За пару месяцев войны он всё успел изведать и к её концу стал по-настоящему опытным бойцом. Так он и прошёл через всё: не озлобившись, не сломавшись, ничего не потеряв, кроме нескольких зимних месяцев, и вместе с тем потеряв самое главное. Вернуться домой в Карелию в этот раз не удалось. Для всех финнов Зимняя война осталась славным подвигом. Для Антеро — опасным приключением, трудной охотой, из которой он вышел победителем, и в этом случае можно было собой гордиться. По-своему дорогими остались в памяти снежный лагерь в глубине леса, уютные звериные норы землянок, дружеская болтовня и непрестанные лыжные прогулки и, главное, победа. Финны стойко держались, но такая война была им заведомо не по силам. Линия Маннергейма оказалась прорвана, наступление Красной армии невозможно было сдержать, и над страной нависла угроза полного захвата и дальнейшего присоединения к СССР. Но это потребовало бы от красных ещё больших усилий, а у них и так хватало проблем. К весне с Советским Союзом был заключён мир на невыгодных условиях, но всё же Финляндия превзошла все ожидания. Потери были большие с обеих сторон, но у СССР они были просто катастрофические для такой короткой войны и такого крошечного соперника. Враг был знатно потрёпан, более того, стал посмешищем для всей Европы, а финны получили небывалый повод для гордости. Территории, на которые претендовал Советский Союз, пришлось уступить. Им достался и Выборг, и налаженные производства тех мест, и обширные пахотные земли. Всё, чего большевики требовали, они получили, но дорогой ценой. Война обернулась для Финляндии только потерями, однако каждый знал, чего эти потери стоили. Если бы не победа, была бы потеряна вся страна. Они отстояли главное — свою независимость. Несмотря на потери, дух патриотизма, народного единения и доверия к власти был крайне высок, а кроме того, никто не терял надежды и запала, все только лишь затаились: близилась следующая война, гораздо страшнее и больше, Финляндия будет в ней лишь пешкой, но так даже лучше. Когда великие державы сцепятся, русским станет не до Карелии. Большевики с трудом одолели маленькую страну, а если им встретится противник покрупнее, они падут, потому что воевать толком не умеют. Финны вернут себе всё, что потеряли, и даже больше. Они видели, каковы большевики в деле: если они еле-еле одолели Финляндию, то с Германией и её многочисленными последователями России не справиться. Финляндия же, как союзник Третьего Рейха, окажется в большом выигрыше. С нелёгким чувством, что скоро придётся снова воевать, Антеро вернулся к своей семье. Им была дана передышка — всего год или два. Не хватит, чтобы выстроить новый дом и обжиться, вырастить детей и залечить раны, забыть хоть что-нибудь. И всё-таки, скрепя сердце, зажили. Вновь и по-прежнему в тесноте и бедности, в послевоенных недостатках, на грани с голодом, который мог прийти по-настоящему вместе с продолжением войны. Скоро пролетело одно межвоенное лето, пролетел год, и вот, загрохотало далеко на юге долгожданное и неотвратимое. В июне Германия напала на Советский Союз, и финны, следуя соглашению, тоже пошли в наступление на своём участке. За несколько месяцев они заняли все земли, что были у них отобраны, уверенно перешли старую границу и не смогли удержаться от большего. До всего Советского Союза, Москвы и Смоленска им не было дела, но столь близко и заманчиво лежала бескрайняя Ладога, Свирь, а там и Онежское озеро — всё это могло стать новой великой Финляндией в случае немецкого успеха. Насквозь советский Ленинград всем мешал и должен был быть уничтожен, а вот карельский Петроской подходил на роль нового финского города… Приказание явиться к месту назначения пришло Антеро в августе и вновь оторвало его от едва наладившегося хозяйства. На тот момент брали всех, даже и более старших. Вместе с таким же выходцем из Карелии, приятелем и соседом Сусененом, которого отправляли туда же, Антеро стал собираться. Война как будто не прерывалась, опасность не исчезала, и этот новый отъезд воспринимался возвращением из увольнительной. В этот раз надежд было больше. Карьяланканнас снова стал финским, и ещё не успела уйти оттуда армия, как граждане потянулись обратно в свои деревни. Люти тоже хотела вернуться, но Антеро убедил её не торопиться с этим. Хотя бы потому, что ей одной трудно дастся переезд и восстановление дома. Да и эти районы могут снова стать местом военных действий. Сперва нужно дождаться окончания войны, которая тогда ещё называлась «летней».