POV Драко:
Он привёз её через год после смерти мамы. Привёз и представил как свою новую жену. Сошёл с ума на старости лет, без сомнений. Я не мог ему и слова сказать против. Как? Отец спас меня от тюрьмы, выторговав мне у властей лишь общественные работы, а сам отсидел десять лет в Азкабане. На суде сказал, что заставил меня войти в группировку Волдеморта и принять метку Пожирателя, угрожая смертью матери и многим другим, чего никогда бы не сделал на самом деле. Люциус закрыл меня своей спиной, защитил, хотя я не просил его об этом. Я благодарен ему за это. Отец мог быть строгим и жёстким, но никогда не бросал меня в беде. За те годы, что он провёл в аду, я женился на Астории и она родила мне прекрасного сына. И мы навещали Люциуса, ожидая его возвращения. И я знаю, что именно там он и познакомился с Грейнджер ближе. Она же милосердная самаритянка — везде сунет свой нос и причинит добро. Сунула и в Азкабан. Говорят, она следила за тем, чтобы осуждённые получали достаточно питания и имели доступ к книгам маггловских авторов. И раз в месяц она устраивала там что-то типа литературного клуба, где каждый желающий заключённый имел возможность обсудить прочитанное. Отец потом признался, что эти собрания стали глотком свежего воздуха для него. Он ходил на них, чтобы не лишиться рассудка, чтобы наполнить своё время чем-то более интересным, чем созерцание серых стен, взращивание жалости к себе или потери собственной личности. Грейнджер что-то сделала с ним этими своими книжками. Перевернула, встряхнула, распотрошила, а потом склеила из него другого человека. Нет, я знаю, что эта чёртова тюрьма сильно влияет на здравомыслие, но чтобы настолько… Чтобы после всего привезти эту в наш дом? И вот уже полгода как она живёт в мэноре, ест с нами за одним столом, по-дружески общается с Асторией и Скорпиусом и спит в одной спальне с отцом. Спасибо, что не в той, где они спали с мамой… А я полгода мечтаю, чтобы Люциус пришёл в себя и прекратил это безумие. Он словно ослеп и не видит, кого целует по утрам на глазах своего внука. Это же Грейнджер, та самая лохматая грязнокровка, что всю жизнь мешалась нам под ногами со своими долбанутыми дружками. Понимаю, что прошло много лет с тех пор, и можно было уже отпустить прошлое, но я не могу. Как только вижу её, внутри меня закручивается ураган ярости и злобы. Только и думаю о том, чтобы побольнее уколоть, унизить, оскорбить словом и стереть её раздражающе-милую улыбку одним лишь взглядом. — Почему ты так смотришь на меня? — она уже спрашивала об этом неделю назад, но я с пренебрежением отмахнулся от неё. Мне кажется, она хорошо понимает, что я чувствую. Как сильно ненавижу её. Меня бесит в ней всё. Её волосы, что теперь похожи на волну шёлка. Они всегда по-плебейски распущены, и мне хочется схватить их, накрутить на руку и вытащить Грейнджер на улицу. Бесит её запах — тонкий, сладковатый, цветочный, с примесью ванили и белого пиона. Когда она рядом, он заползает в мои ноздри и словно душит меня. И я стараюсь не дышать ей, чтобы не отравиться этим сладким ядом. Бесит то, что она говорит и как. Уверенно, остроумно, честно. Я бы без жалости откусил её острый язык, лишь бы она молчала. Её грудь, которую она всегда выставляет словно напоказ. Словно пытается продемонстрировать, что из той тщедушной, невзрачной, занудной девчонки, коей была в прошлом, она выросла и стала красоткой. Мне плевать на её красоту. Плевать на неё… Вру сам себе. Каждый день обманываю себя, пытаясь приглушить совершенно другие чувства к ней. Боюсь признаться, что хочу её. Хочу так, что мне больно. Я всегда смотрю ей вслед, когда она уже не видит. Слежу за её мягкой поступью, за тем, как красиво покачиваются её бёдра. Слушаю её бархатный нежный голос, обращённый не ко мне. Всё внутри меня переворачивается, а тело реагирует так, как не реагировало ни на одну женщину. Мне всё что угодно, но не плевать. Мне хочется её касаться, хочется, чтобы она смотрела только на меня, чтобы что-то чувствовала, что-то такое, от чего бы сорвало мой внутренний стержень. Я тайно желаю этого, но не позволяю случиться. Держусь, злюсь, ищу спасения в ярости, в своей скучной жене, стараюсь быть лучшим отцом. Но ничего не помогает, когда в поле зрения появляется Грейнджер. И это особенно приводит меня в бешенство. А она словно нарывается. Как будто проверяет мою выдержку. Вот и сейчас стоит напротив меня в зимнем саду и смотрит своими невозможными сияющими глазами мне в лицо, предлагая заключить мир. — Драко, давай прекратим то, что между нами происходит, — говорит ведьма, неловко поправляя декольте. Уверен, она делает это неспециально. Не замечал раньше, чтобы она флиртовала со мной. И от этого естественного, немного игривого жеста я горю. В штанах снова тесно, дыхание начинает сбиваться. Я злюсь. — О чём ты? — хмыкаю с холодной усмешкой. — Между нами как будто стена, я хочу разбить её, хочу, чтобы мы с тобой… — начинает она частить. — Мы с тобой? Хочешь стать мне мамочкой, Грейнджер, или что? — грубо прерываю её. Ломаю сухую ветку на кусте сирени и показательно мну пальцами, посыпая дорожку между нами мелкими ошмётками. Хочу, чтобы она знала, что я не приму её в свою жизнь в роли мачехи. — Я уже полгода как Малфой, — она отшатывается. — И твоей матерью, Драко, мне никогда не стать. Это было бы странно, ты не думаешь? Не надо так со мной, прошу. Грейнджер разочарованно кусает нижнюю губу и теребит пальцами пояс на платье. — Просишь? Я что-то не заметил. Проси лучше, — я груб, но только так у меня получается оставаться на месте, а не сорваться к ней, чтобы дёрнуть на себя за тонкую талию и вжаться ртом в её покрасневшие от укусов губы. — Давай зароем топор войны, ради твоего отца, — упрямо продолжает Грейнджер. — Он заслужил спокойствия и немного радости. И завтра, на праздновании его дня рождения мы будем вести себя не как озлобленные чужаки, а как настоящая семья… Она хмурится, когда я не сдерживаю издевательский смех: — Грейнджер, хватит строить из себя святошу! Ты втёрлась в нашу семью хитростью. Я не верю в твои чувства к нему. Не знаю, чего ты добиваешься, но ничего у тебя не получится. Ты начала обрабатывать отца, когда он был совсем выбит из колеи. Воспользовалась его особенно уязвимым положением. Там в тюрьме легко приручить любого зверя. Нужно гладить по загривку, манить вкусными фантазиями и… — шагаю ближе, склоняюсь и, тайно втягивая аромат её волос, вкрадчиво шепчу ведьме на ухо: — Признайся, ты ещё там начала трясти перед ним своим богатым… внутренним миром, — скольжу взглядом по её красивому декольте. Она отстраняется и так вкусно краснеет, что меня вновь прошивает возбуждением и похотью. Хочу. Хочу эту чёртову грязнокровку. Хочу почувствовать кончиками пальцев, как горяча её кожа. Трогать там, где мне нельзя. Целовать. Лизать. Брать… Нет, нет, прекрати, Малфой! Умерь свою бурную фантазию. Затухни! — Какой же ты… трудный! — злится Грейнджер, пока я борюсь со своими желаниями. — Знаешь, он ведь любит тебя. Люциус не говорит, но я вижу, как его огорчает то, что ты не можешь вырасти из детских штанишек! Особенно в последние недели. Что ты всё ещё мусолишь старые обиды, как мелочный злопамятный мальчишка! — Ты уверена? — её сравнение задевает до глубины души. — Может, проверим, какой я мальчишка? Хватаю её за шею и рывком тяну к себе. — Драко! Отпусти, мне больно! — испугавшись моей резкости, она бьёт меня по щеке. Звонко, с оттягом. Мир искажается от шквала эмоций, что прорываются в мой мозг. И происходит то, чего я так боялся. Мои губы обрушиваются на губы ведьмы. Я уже не контролирую свои действия, позволяя шторму захватить себя в уничтожающую круговерть ненасытного вожделения. Я целую её взасос, кусаю, трахаю языком её неподатливый рот, крепко удерживая в своих жадных руках. Я груб и неосторожен. Готов проглотить её целиком. Мой голод становится только сильнее. Хочу ещё! Мне надо больше Грейнджер! Больше её вкуса, мягкости губ и кожи. Она пытается оттолкнуть меня, что-то гневно шипит, царапается, пинается, а я не чувствую ничего, кроме счастья. Я впервые за долгие годы чувствую себя в таком восторге, будто качусь на огромной скорости с горы. Качусь в никуда… Отпускаю её только когда слышу голос Скорпиуса. Сын ищет меня. Часто дыша и сверкая блестящими от слёз глазами, Грейнджер отступает. Ещё одна пощёчина обжигает мою щеку. Я возбуждённо облизываю губы, глядя, как она молча сбегает от меня в дом. И, нервно выдохнув, закрываю глаза от осознания, что перешёл черту дозволенного. Предал себя, отца, жену. Я позволил себе вкусить Грейнджер, сорвался и теперь не смогу больше остановиться… Не смогу, потому что мне понравилось.POV Люциус:
Наблюдать, как единственный сын, который мне очень дорог, целует мою любимую женщину, больно. Но не это меня печалит сейчас. Я заметил, что Драко неравнодушен к Гермионе пару недель назад. До этого я был слеп. Как любой другой влюблённый мужчина я был поглощён только ей — моей прекрасной девочкой, что стала для меня светом в тюремной бездне и спасением от сумасшествия. Гермиона не виновата в том, что её доброта и участие привлекли меня к ней. Она всегда проявляла искреннюю заботу, не изображая из себя ангела. Просто говорила со мной, интересовалась, улыбалась и в редких случаях касалась моей руки. Благодаря ей десять лет в самом мрачном месте Магической Британии окрасились яркими красками. Я захотел жить. Я полюбил. И не надеялся, что, получив свободу, смогу стать для Грейнджер кем-то большим, чем хороший знакомый. А потом умерла Нарцисса. Это случилось так неожиданно. Мы были не готовы. Я никогда не желал ей смерти. Несмотря на вспыхнувшие во мне чувства к другой женщине, у меня не было планов бросать жену. Мы бы продолжили жить вместе, как раньше, а Гермиона осталась бы моей мечтой. Сокровенной тайной, тёплым воспоминанием, которое я бы тихо лелеял в самые грустные периоды жизни. Но это произошло и, став свободным, я выдержал всего пару месяцев положенного обществом траура. А потом нашёл мою восхитительную ведьму и убедил её в том, что для неё нет никого в этом мире лучше меня. Я брал её нежностью и напором, дарил цветы, водил на свидания, помогал с благотворительностью, был рядом, когда она нуждалась в поддержке. Я планомерно соблазнял Гермиону, приручал, влюблял в себя. И она сдалась. Призналась, что её сердечко давно принадлежит мне. Ответила «да» на предложение о замужестве. Казалось бы — о чём ещё мечтать? Я чувствовал себя самым счастливым человеком в мире. Наши ночи с Гермионой были полны горячей страсти, а дни — интересных разговоров, объятий, обещающих поцелуев и томления. Уверен, мы с ней идеально подходим друг другу, словно ложки из одного сервиза. Она первая женщина, с которой я чувствую себя немного безумным и пьяным без вина. Молодым, словно мне снова двадцать пять. Чувствую радость жизни. Чувствовал… Пока не узнал об одной мелочи, что испортила всю мою наивную, почти щенячью эйфорию. Я узнал, что это моя любовь к Гермионе убила Нарциссу. Перечитывая на досуге талмуд под названием «Свод брачных правил семейства Малфой» от 1700 года, я вдруг наткнулся на мелкий шрифт под основными пунктами, который гласил: «Если волшебник из великого рода Малфоев полюбит другую женщину, будучи женатым, то он потеряет жену. Та умрёт, освобождая место для новой возлюбленной, дабы не создавать прецедента». Я перечитал эту строчку сотню раз, не меньше. Смотрел через увеличительное стекло, не веря своим глазам. И особенно не верил своим умозаключениям. Я убил. Сам, своими руками. Женщину, которая долгие годы была мне верной женой, матерью моего единственного ребёнка, моим другом. Я сделал это неосознанно, когда понял, что люблю. Когда впустил другую в своё сердце. Нет, я не виню Гермиону. Моя девочка вряд ли знает, насколько жестоки магические законы древнего рода Малфоев. Я и сам не очень хорошо их знал, как оказалось. Скучный свод правил не был моей любимой настольной книгой и вот к каким печальным последствиям это привело. Но это только верхушка айсберга. Когда я увидел, какими глазами сын смотрит на Гермиону, то понял, что дальше будет гораздо хуже. Драко еле сдерживал свои желания и чувства, провожая мою женщину горящим жадным взглядом. Он никогда так не смотрел на Асторию. А значит, его жена тоже обречена. Я всегда был расчётливым человеком и уже решил, как поступить в связи с открывшимися обстоятельствами. Проследив за выбегающей из зимнего сада Гермионой, я следую за ней. Надо утешить девочку, она попала в переплёт, но мне не хочется, чтобы она страдала. Я обещал сделать её счастливой и она будет счастлива. Сына я тоже не виню. Сердцу невозможно приказать не любить, а он её любит, без сомнений. — Люциус, Люциус, я… — моя дорогая малышка бросается ко мне в объятия и шумно всхлипывает. — Пожалуйста, давай уедем отсюда, прошу тебя! Нам нужно уехать! — Мы не можем, — глажу Гермиону по спине, сцеловывая тёплые слёзы с её румяных щёк. — Помнишь, я рассказывал тебе, что этот дом и земля — хранители нашей магической силы? Силы рода Малфоев. Мы связаны с мэнором вековыми клятвами. Мы должны остаться, чтобы поддерживать жизнь этого дома. Чёртовы предки! — Но почему, любимый? Драко не нравится, что я здесь живу… Усмехаюсь про себя: «О, ты не права, моя дорогая, ему очень нравится твоё соседство… Даже слишком…» — Мы всё решим, поверь мне, — провожу пальцами по её губам, которые совсем недавно с пылом целовал мой сын. — Всё будет хорошо. Что бы Драко ни говорил и ни делал, он не причинит тебе вреда. — Люциус, я так не могу. — Я люблю тебя, моя девочка, — нежно шепчу ей на ушко и она тает, расслабляясь в моих руках. — А ты любишь меня, и это самое главное… Ты ведь любишь меня? Она обнимает меня за шею, шепча: «Да, люблю, люблю, больше жизни…» — и с чувством прижимается своими сладкими губами к моим, затягивая в страстный поцелуй. Я никому не расскажу о своей находке — ни Гермионе, ни Драко. Мы останемся в Малфой-мэноре все вместе. Мы всё решим. Я решу.