Аид и Персефона

      Танцевала Персефона, прекрасная и юная, средь бесконечных благоухающих цветов Нисейской долины, подобно легкокрылой бабочке. Сладкоголосая нимфа с волосами цвета искристого пламени и глазами сочной зеленой листвы. Собирала она чудные цветы, вплетала стебли их в косы свои, и звонкий смех разносился по долине.                    Безмятежное олицетворение красоты в тонком платье из лилового шелка. Не замечала Персефона прикованного к себе взгляда, полного сдерживаемой страсти, тоски и восхищения.       — Ты сегодня особенно мрачен, дорогой брат, — хмыкнул Зевс, проследив за пристальным вниманием Аида, — неужели не любо тебе тепло и солнце? Ты настолько привык к своему царству, что сам стал похож на мертвеца.       Аид — высокий и статный — прищурил свои синие, как лунная ночь, глаза, чуть скривив жесткий неподижный рот. Брат его, конечно, прав. Любил Аид тёмное царствие своё, которого чурались прочие боги, находил особую эстетику покоя среди стенающих душ и бледных колючих цветов, растущих на берегах сонных рек. Всё реже он поднимался на Землю в своей золочёной колеснице, на Олимп же ступал ещё реже. И сам был полной противоположностью задорного, пышущего жизнью и властью, розовощёкого Громовержца.       Худощавый и жилистый, с тонкими чертами длинного скорбного лица, по обыкновению бледного, на котором сияли сапфиры глаз. Лоб его украшал давний шрам, у самого края тёмных прямых волос, ниспадающих на опущенные плечи. Нрав у него был неумолимый и строгий, не знающий пощады и жалости, но вместе с тем прямолинейный и честный.       Прочие братья и сёстры недолюбливали Аида, побаивались, презирали, избегали.              — Не сочти за пренебрежение гостеприимством, Зевс, но я хотел бы поскорее закончить то, за чем сюда пришёл, — отозвался он, не сводя глаз с порхающей по лугу Персефоны, — солнечный свет слишком слепит, ты прав, я от него отвык.       Зевс на это громко рассмеялся, сотрясая раскатом грома мраморные колонны храма. Могучая ладонь хлопнула брата по спине. Громовержец поровнялся с ним, тоже не без удовольствия взглянув на Персефону.       — Не стану вопрошать, почему твой выбор пал именно на эту деву, сам всё вижу, — подмигнул властитель Олимпа, и Аид поморщился от столь явного сладострастия в речах Зевса в отношении собственной дочери. Но промолчал, выжидая, пока брату надоест болтать.       — Я готов отдать её тебе и благословить ваш союз, — закончив смеяться, посерьезнел Зевс, нахмурив свои густые белёсые брови. Он обнял Аида одной рукой и тяжело вздохнул.       — Но ты должен понимать, что Деметра никогда не согласится отправить дочь в Тёмное Царство, которому чужда благодать природы.       — Ты не спрашивал у неё, ведь так? — проницательно заметил Аид, покосившись на брата, и впервые увидел, как великий Громовержец виновато опустил взгляд. На тонких губах Правителя Подземного Мира расцвела скупая улыбка, отражающая довольство ответом. Он отступил на шаг от брата, вывернулся из крепкой хватки, подобно гибкому змею, и очи его полыхнули коварным огнём.       — Благодарю тебя, брат, за оказанную милость, — сухо склонил он голову, — дальше я справлюсь сам.       И Аид исчез, растворился в воздухе, оставив после себя лишь танец пылинок в ярских солнечных лучах. Зевс снова нахмурился, сверля взглядом то место, где только что возвышался его брат. Затем шагнул к колоннам над высоким обрывом, взглянув на резвящееся среди подруг дитя своё — милую и нежную Персефону, ощутив в груди ненавистные сомнения, сопряженные с проклятым чувством вины, пред которым бессильны даже боги. Дитя Солнца, привыкшее к вечным ласкам лета, не должно вечно жить во мраке и холоде. Но если поставить на весы её судьбу и возможную ссору с могущественным и злопамятным братом, то… перевес был очевиден.

***

      Преклонил колено мрачный властитель мёртвого царства пред бабкой своей — великой Геей — матерью-землёй. Не имела лика и плоти она, но тысячи глаз, ушей и ртов предназначены ей для разговоров с детьми своими.       — О, великая Мать, — учтиво поприветствовал Аид, и дымная гора пред ним отозвалась благодушным внутриутробным грохотом. Задрожала земля под ногами, посыпались со скал древние камни.       — Зачем ты ко мне обратился? — вопросила Гея, обратив свой слух и разум, внимая словам потомка.       — Когда-то брат мой, Зевс, сослужил тебе великую службу, освободив отвергнутых детей твоих из заточения, помоги и ты мне исполнить его волю, о большем не прошу.       Сильнее задрожала мать-земля, взвился из вершины горы столб чёрного дыма, заволок он небеса, чтобы никто не мог видеть или слышать состоявшегося соглашения.       — Чего именно желает Зевс?       Аид сильнее склонил голову, поведав матери коварный свой план:       — Зевс желает, чтобы в Нисейской долине, что на берегу Саронического залива, взрастила ты из недр своих особенный цветок, с чьей красой не сравнятся прочие, обласканные солнцем. Чтобы разнёсся его пленительный аромат на сотни лиг вокруг, подхваченный лёгкими Зефирами. Это и будет достойной службой.       Удивилась великая Гея столь малой цене за благодатную помощь, потому не стала спорить, обрадованная сброшенным с плеч грузом долга. И вскоре вырос в Нисейской долине близ Могары великолепный кустарник, усыпанный цветами с раскидистыми бордовыми лепестками и сочными крупными листьями, и пьянящий аромат их наполнил благоухающий летний воздух, обволакивая сердца и подчиняя умы своей воле.       Аид же вернулся в царство своё и приказал тотчас же снарядить колесницу, запряженную шестеркой черных породистых скакунов с глазами и нравом, будто живое бушующее пламя.

***

      — Гляди, Персефона, — смеялись сладкоголосые нимфы, танцуя вокруг изысканного растения, — цветы становятся плодами…       И взглянула Персефона на созревшие под летним солнцем, треснувшие от спелости, тёмно-красные и сочные плоды, наполненные мелкими бордовыми зёрнышками. Теми плодами стали цветы, что так манили своей красотой. Нимфы всё плясали и пели песни, водили хороводы, но, утомившись к полудню, прилегли отдохнуть под сенью тенистых ветвей. Персефона же задержалась, не сводя глаз с пленительных ягод. Что-то влекло её, запретное и сладострастное, побуждало протянуть руку и сорвать заветный плод, вкусить его, отведать его сладость. И как только тронул сладкий вязкий сок граната чувственные уста Персефоны, разверзлась земля под её ногами, раскололась до самых огненных глубин, и выехал из мрака того огненного к ней гордый Аид, предвкушающий исполнить свою волю. Попятилась Персефона, выронив из липких пальцев заветный плод, едва не споткнулась о полы туники, потеряла одну сандалию, попыталась воззвать к помощи, но тщетно. Никого не было вокруг — лишь златой и блистающий Гелиос стал невольным свидетелем её падения.       — Пощади, о, мрачный властелин! — взмолилась тогда Персефона, но Аид был непреклонен.       — Кто отведал плод гранатового дерева, навеки принадлежит теперь подземному царствию, — серьезно произнёс он, протягивая Персефоне свою изящную сухопалую ладонь.       — Позволь попрощаться с матушкой! — снова взмолилась она, но не внял Аид и этой мольбе. Схватил её, усадил в свою колесницу и навсегда унес в свою обитель, где суждено ей стать владычицей и женой.       Дрожала от ужаса Персефона, обнимая себя худыми и загорелыми руками. Оглядывалась назад так жадно, с невыразимой скорбью в огромных зеленых глазах, и горькие слёзы капали с ресниц на румяные щеки. Солнце. Радость. Жизнь. Нет всего этого в мрачном подземном царстве. Только темнота, ужасы, да стоны мертвых душ. Не желала того Персефона, не представляла для себя такой судьбы. К ней сватался сияющий Аполлон и жестокий Арес, но она со смехом отвергала их ухаживания, чтобы попасть в руки к…       Украдкой взглянула она на орлиный профиль Аида, что смотрел перед собой, обозревая путь. Гордый повелитель, что не боится тех ужасов и скорби, что таят в себе бездны его владений. Остановилась золоченая колесница на диком и пугающим берегу Ахерона, чьи сонные мутные воды таили в себе безутешных призраков былых времён.       Сошел Аид на берег и протянул Персефоне руку в перчатке из темной кожи людской. Несмело вложила она свою длань, боясь даже поднять глаза и посмотреть вокруг. Пред ними склонился суровый старый Харон, уже пригнавший плот свой, готовый провести хозяина и хозяйку по тому же пути, какой проходят души.       Персефона едва не упала, крепче вцепившись в предплечье темного властелина. По её щекам текли ручейки слез, когда плыл плот тот мимо острых отвесных скал, и ужасающие мученики цеплялись за борта его длинными костлявыми пальцами. Мимо полей, заросших бледными дикими тюльпанами, где бродили бесцветные призраки.       — Посмотри, моя царица, — шепнул ей молчаливый до этого Аид, — теперь это твои владения.       Голос его был полон скрытого торжества и гордости. Но не умолило то тоску и печаль Персефоны, не утешило скорбного юного сердца.       — Позволь мне напиться из Леты! — взмолилась она, на что Аид впервые повернул свой лик, взглянув в лицо своей царице.       — Хочу забыться, навсегда забыть Олимп и землю, моих смеющихся подруг и дорогую матушку. Только так смогу я быть твоей.       Не ответил Аид, лишь потемнел его взгляд, полный мрачных раздумий.       Открылись пред ними врата преисподней, которые охранял любимец повелителя — яростный трехглавый Цербер. Три головы обвивали шипящие змеи, а клыки напоминали кинжалы. Ахнула Персефона при виде грозного стража её тюрьмы и тут же лишилась чувств.       Пришла она в себя на роскошном ложе, устеленном пурпурными покрывалами. Вымытая и надушенная, переодетая в легкую прозрачную тунику, что облегала и подчеркивала женские прелести. Зарделась, прикрылась, испугалась, узрев пред собой своего похитителя и властелина. Аид сидел на троне из обсидиана, точной копии того золотого, что стоял в его тронном зале. И наблюдал за нею исподлобья. Холодный и бездушный, как будто сам не живой. Персефона поёжилась, прикрывая покрывалом груди.       — Почему именно я? Во всей Элладе найдутся женщины красивее и нежнее, — заговорила Персефона, страшась пошевелиться. — Чем я заслужила милость стать твоей царицей?       — Как только узрел тебя я, воспылал любовью, — отозвался Аид так, словно говорил о чем-то земном и обыденном. Ни одной эмоции не промелькнуло на каменном лике, лишь синие глаза зловеще сверкнули.       — Но разве… Любовь может быть безответной? — осторожно спросила Персефона, на что он хмыкнул.       — Отец твой, Зевс, благословил союз наш. Возрадовался, что я после стольких лет затворничества выбрал себе невесту.       — Но… матушка ничего об этом не ведала, иначе бы сказала мне, подготовила…       Аид на это сжал подлокотники трона, взглянув куда-то в сторону, и стиснул зубы так, что напряглись скулы.       — Я думал, мой брат уладил это, предупредил Деметру и уговорил её, но Зевс не выбирает сложные пути.       Персефона чуть расслабилась, услышав в голосе Аида нотки сожаления и праведного гнева, опустила покрывало, подвинулась ближе к краю ложа.       — Матушка будет страдать и искать меня, а с нею заплачет земля, лишенная урожая. На головы смертных падет страшная кара, голод и лишения, если мать-природа отвернется от них.       — Какое мне до этого дело? — вздохнул Аид, но размышления его устремились ввысь, за пределы подземного царства.       — Не могу отпустить тебя насовсем. Ты отныне принадлежишь моему миру. Но способен пойти на уступки. А сейчас…       Он поднялся с трона, сбросив с плеч темную мантию и представ перед Персефоной во всей красе своего величия и мужества. Щеки её опалил жар смущения, когда Аид властным мановением руки отбросил прячущее девичье тело покрывало и лег на ложе рядом с нею.       — Способен ли ты быть нежным, о, мрачный повелитель? — горячо выдохнула Персефона, потрясенная и заинтригованная. Аид взял ее лицо в свои холодные ладони и прошептал в самые нежные губы, вкус коих так желал испить:       — С тобой да, моя царица.       Она прильнула к нему, позволив целовать свои уста, сжимать в горячих объятиях тело, раскрылась перед ним, впуская, покорилась, выгнула спину, отдаваясь во власть своего победителя, открывшего ей одной то, чего не ведали в нём остальные боги — сильную и благородную душу.       Не хотел гибели смертных великий Громовержец Зевс. Увидал он, что на землю после похищения Персефоны опустилась страшная зима, подо льдом и снегом которой погиб весь урожай и начался голод. Упрашивал сам Деметру вернуться на Олимп, но та в гордости своей и обиде была непреклонна. Тогда послал Зевс в царство Аида быстрого, как мысль, Гермеса, и склонился тот пред золотым троном подземного властителя.       — Знаю, зачем ты явился, — махнул рукою Аид, — не тюремщик я, чтобы лишать царицу общества матери. Пускай пробудет она на Олимпе две трети года, а потом вновь вернётся ко мне.       Услышала Персефона, бросилась мужу на шею, осыпая его поцелуями благодарности. Взошла на его золоченую колесницу и вместе с Гермесом поехала навстречу своей скорбной матери.       Увидела её Деметра, преисполнилась радости и жизни, сбросила скорбные одеяния свои, и вместе с радостью этого воссоединения в мир вернулась весна.

***