***
Ресторан дорогой, но совсем не такой пафосный, как успел себе Гром представить. Ни золотых приборов, ни официантов в ливреях и белых перчатках, ни стоящих колом накрахмаленных белоснежных скатертей. Просто очень чистый, светлый и полупустой в этот час общий зал. Скатерти есть, но они приятных оттенков синего и зелёного цвета. Приборы на столах самые обыкновенные, с едва заметной гравировкой эмблемы. Персонал, конечно, в форме, но куда менее формальной и пафосной. Приятная лёгкая музыка, уютный полумрак… и зеркала. Игорь стискивает зубы и прилагает усилия, чтобы не заметить своё случайное отражение. Столик на троих оказывается не в помещении, а на открытой веранде, которую разместили прямо на крыше здания. Не так уж и высоко, но всё-таки пыль и шум с улицы не мешают посетителям отдыхать. Олег галантно отодвигает для Серёжи стул, садится напротив. Игорь мешкает. Сергей смотрит насмешливо: — Ценю твоё мнение, Гром, но всё же я не настолько эксцентричен, чтобы ты в ресторане сидел у моих ног. — И всё же тебя хватило на то, чтобы пообедать в компании двух спутников, — спокойно замечает Олег, листая меню. — Всему своё место. Здесь не клуб и не сходка по интересам. Игорь, сядь. Иначе могу решить, что ты за столом есть разучился. Игорь медленно садится, еле слышно скрипнув зубами. Олег почти тут же придвигает к нему меню и, молча ткнув пальцем в строчки, смотрит на него вопросительно. Игорь хмыкает и косится на рыжего. Тот на секунду отрывается от изучения винной карты: — Бога ради, меня в это дело не впутывайте. Вы едите, я плачу. Всё. Не хочу ничего решать за других. На секунду сквозь его вечно надменную маску будто бы проглядывает усталость. Игорь решает считать, что ему показалось. Наверное, это действительно нелегко — постоянно решать что-то за других. И от этого можно устать. Вот только в случае с Игорем Разумовского явно заклинило: за него, Игоря, рыжий хочет решать абсолютно всё.***
Непогода гуляла по его маленькой комнате как у себя дома. Солнечный свет, из-за размеров окошка всегда казавшийся тусклым и каким-то ненастоящим — будто с той стороны подвесили лампу, чтобы создать иллюзию солнца, — сменился мрачной синевато-серой кипящей кутерьмой, и непонятно было, день ещё, вечер или уже глубокая ночь. Игорю, впрочем, было тогда всё равно. Он дрожал. Об одежде его пленители не заботились, а Гром, прекрасно осознававший своё, мягко говоря, незавидное положение, ничего не просил. Не спрашивал тем более, что сталось с той одеждой, в которой его схватили. Бездумно жалко было дядьфедины куртку и кепку, которые он позаимствовал из дачного гаража. В общем, был Игорь голый, как зверь, а ошейник, сжимавший горло, делал только хуже: к нему крепилась толстая цепь, и металл был просто ледяной. Поначалу, когда только потемнело снаружи, Гром ещё пытался согреться. Цепь была короткая и не позволяла даже выпрямиться в полный рост, но это не мешало ему отжиматься. Быстро, резко, не считая, сколько раз — лишь бы жар разбегался по телу, лишь бы не таким колючим стал холод. Потом Игорь устал. Кое-как, на четвереньках, маячил по комнатке туда и сюда, яростно растирал всё тело ладонями, дышал на заледеневшие пальцы. О том, чтобы окликнуть мучителей, не шло речи — дверь была толстая, да и вряд ли Олег дежурил где-то поблизости. Камеры наблюдения в том карцере не было. В конце концов Игорь лёг на матрас — потрёпанный, но слишком толстый, чтобы хоть как-то в него завернуться, — и свернулся калачиком, подтянув колени к груди и обняв себя руками, закрыл глаза и уже не пытался сдерживать дрожь, охватившую тело. Сверху, из проклятого окошка, летели мелкие водяные брызги, заставляя его время от времени вздрагивать крупнее и пытаться сжаться сильнее, словно это было возможно. Вместе с мёрзлой сонливостью накатило и равнодушие. До утра он, наверное, околеет. Что ж, может, и к лучшему так: тут даже Сергей не сможет сказать, что Игорь это нарочно, не получит повода наказать кого-то из близких. Гром не знал, сколько времени прошло. Может, час, может больше — для него время будто остановилось. Просто в какой-то момент чуть слышно скрипнула дверь, и на совсем задубевшего Игоря упало огромное одеяло. Старое, затёртое, без пододеяльника. Но Гром заметил лишь то, что оно очень тёплое. Совершенно не соображая, что делает, Игорь жадно сгрёб шерстяную материю и быстро окуклился, превратившись в дрожащий плотный кокон. И тут стало ещё теплее. Посетитель вытянулся рядом с пленником на матрасе, обнял его со спины, сжал в объятиях, дыханием согревая замёрзшую шею. Это был Олег. Игорь завозился, хотел что-то сказать. Получился только невнятный стон. — Ш-ш-ш, не суетись, — негромко промурлыкал Волков. — Теперь можешь спать, всё хорошо. Игорь согласно шмыгнул носом. Олег после нескольких часов на холоде казался горячим, словно печка. Его самого холод в комнате не смущал. Игорь в темноте толком не видел, но предполагал, что он, в отличие от него самого, одет, и притом тепло. В свой любимый чёрный бадлон с высоким горлом, какие-нибудь утеплённые брюки и толстые домашние носки… с этими мыслями Гром заснул. Холодный ветер всё так же гулял по комнате и безжалостно щипал лицо, но в целом он уже согрелся. Уже сквозь сон Игорь почувствовал, что Волк гладит его по голове. Игорь забился в угол под самым окошком. Сидел там, как испуганная собака в коридоре ветлечебницы, и прислушивался. Одеяло у него никто не отнял, и он зябко кутался в него. Объятия Олега больше не согревали, и Гром снова замёрз: погода снаружи оставалась по-прежнему мерзкой. — Он уже вероятно простыл, — доносилось из-за приоткрытой двери. — Если держать его там и дальше, то однажды утром там окажется труп. — Жалеешь его? — мурлычаще-нежный, но до мурашек опасный тон. — Я думал, тебе он понравился, и ты рассчитываешь поиграть подольше. — Просто признай, что он понравился т е б е. — А что? Мне не может нравиться твоя игрушка? — это сказано с явной усмешкой. — Хм-м, ладно. Что предлагаешь? — Да в старую игровую. Там и делать почти ничего не надо, разве что пыль кое-где стереть. — Добро. Но, сам понимаешь, если что не так… — Не продолжай. Иди спать, Серёж, пять утра. Короткий звук поцелуя и удаляющиеся чёткие шаги. Дверь заскрипела. Игорь выглянул из-под одеяла, щурясь и пытаясь поймать Олега в фокус. Помимо дрожи тела у него ещё и зрение отчего-то стало мутным. Волк покрутил на пальце наручники: — На колени. И не суетись. Быстрее справимся, быстрее оставлю в покое. Если честно, то спать хочу до одури. Наручники на запястьях. Олег не стягивает их слишком туго, он точно не ждëт, что Игорь будет сопротивляться. Чистая формальность, не более. Игорь и не собирается. В этом нет смысла. Даже сонный Волк заломает его так, что мало не покажется. Но крепче наручников и осознания собственной... некомпетентности по сравнению с наёмником держит договор. Разумовский был убедителен, и у него в самом деле есть возможность навредить дорогим Грому людям. К тому же Игорь не знает, где находится. В башне, это понятно. Вот только долбаный небоскрёб внутри похож на муравейник, и заблудиться даже в средней и нижней части, где расположены офисы и конференц-залы, для постороннего человека раз плюнуть. Сбежит каким-нибудь чудом, увернëтся от Волка... Поймают. Возможно, снова придётся побегать, но его точно поймают раньше, чем он доберётся хотя бы до нужной лестницы. В том, что Марго не позволит ему воспользоваться лифтом, Игорь не сомневается. Так что остаëтся только покорно ждать, пока Олег разберëтся с ошейником. Игорь ждëт, что Волков просто отстегнëт цепь, но он возится с замком и стаскивает ремень с уже порядком натëртой шеи. От случайных прикосновений Игоря дëргает. Олег не комментирует это никак. Только встаëт, хрустнув суставами, и кивает на дверь: — Вперëд. И не симулируй, идти ты можешь. Одеяло возьми. Игорь даже не смотрит по сторонам, хотя, казалось бы, надо запомнить дорогу, понять, где он вообще. Он только осознаëт, что в коридорах тепло. Сухо. Светло. Почти уютно. Одеяло, свёрнутое неопрятным кулём, он прижимает к груди скованными руками. Идти непросто, как будто он на палубе катера, и волны на море большие. Но, к счастью, даже сворачивать никуда не нужно, а Олег, идущий за спиной, как конвоир, вряд ли позволит упасть. Белые стены, однотонные зелёные двери, мертвенно-белые лампы дневного света. Коридор до такой степени напоминает Матрицу, что Игорь невольно фыркает. К счастью, объясняться не нужно: они с Олегом оба сейчас не расположены к болтовне, да и к тому же уже пришли. Олег отпирает одну из безликих дверей и пропускает Грома вперёд. Поморгав и сфокусировавшись, Игорь ёжится. — Это… — …собачья клетка, угу, — Олег откровенно зевает. — Одеяло оставь в ней, твоё будет. Видишь там лаз в задней стенке? Давай туда. — В смысле? — Игорь растирает запястья после наручников. — Там лаз. Тебе нужно в него пролезть, — терпеливо повторяет Олег. — Он короткий, не заблудишься. Давай, мне быстрее и проще показать, чем размусоливать. Лаз Игорь преодолевает, кажется, на чистом упрямстве. На том конце его подхватывает под руки преодолевший это расстояние человеческим путём Олег. По ту сторону оказывается совмещённый санузел. Унитаз, ванна и какая-то непонятная бандура между ними. Раковина с зеркалом. Олег трёт глаза и кивает Игорю на унитаз. — Чего?.. — Мочись, «чего». Или ты в карцере прям на матрас напрудил? Вручную стирать будешь, если так! Игорь неловко переминается с ноги на ногу. Олег раздражённо вздыхает и отворачивается. Больше для вида: искоса он всё равно наблюдает. Но Грому правда так легче. Казалось бы, дурость какая-то: стесняться пописать в присутствии того, с кем уже трахался. Но Игорь смущён. Впрочем, организм требует своё, и он тяжело оседает на унитаз. Олег в это время деловито копается в большой пластиковой коробке с разномастными наклейками на стенках. Из жвачек, что ли? В голове каша, зрение мутное, так и кажется, что вокруг светильника над зеркалом ореол, да и Олег будто чуть светится. В ванной не холодно, однозначно не холодно. Но Игоря легонько трясёт. Волков хмурится и тыльной стороной ладони трогает его лоб. Вздыхает: — Заболел. Игорь хмыкает и отворачивается. Нехрен было в морозилке держать. Чуть прикусывает язык, чтобы не огрызнуться вслух. Нет, Олег по сравнению с рыжим — сама невинность. Спокойный, обстоятельный, за такую мелочь не станет бить. Просто… возможно, это глупо на фоне того, что Игоря тут держат взаперти против воли и насилуют, но не стоит грызть руки тому, кто посреди ночи выбрался из тёплой постели, чтобы согреть тебя, а теперь возится с тобой, простывшим, вместо того чтобы запереть в клетке и в ту постель поскорее вернуться. Но, эй, у Грома однозначно жар. Можно быть глупым. Игорь рассеянно трëт ухо костяшками пальцев и вздрагивает от прикосновения. Оно холодное, но сейчас даже приятно. Олег, присев рядом на корточки, аккуратно водит по его телу губкой, от которой странно пахнет. — Ты что, вином меня натираешь? — голос Игоря после долгого молчания и холода сиплый, искажëнный. — Уксусом. Но да, винным, — отвечает Олег. — Полегче станет. Игорь тупо смотрит на него сверху вниз. На то, как он неторопливо водит губкой по телу, и словно бы ничего больше не замечает. Волк уже не в бадлоне — где-то снял между делом. Игорь смотрит. На склонëнную голову, лохматую чëрную шевелюру. На мощную шею. И на полоску кожи вокруг этой шеи. Ошейник не грубый собачий, какой был на Игоре в карцере, тонкий, красивый, даже на вид дорогой. Но это ошейник. Олег поднимает голову, хмурится. Гром отводит взгляд. И только сейчас понимает, что всё ещё на унитазе сидит. — Ещё бы корку хлеба в руки дал, самое оно. Олег понимает. Фыркает: — А зачем эти формальности? И без того всё ясно. Логично. Игорь всё же делает попытку подняться. И опирается на Олега, который отбрасывает губку в раковину и подставляет плечо. Впрочем, лаз всё равно внизу. — Лезь, — командует Волк. — Только пока не укладывайся, лекарства сначала. А потом баиньки. В клетке, как ни странно, можно сидеть не сгибаясь. Игорь сидит, вытянув ноги и опираясь спиной на частые прутья. Матрас тут не в пример удобнее и лучше, чем там. Сухо. Тепло. Светло, но свет сейчас боковой: не бьёт в воспалëнные глаза, не позволяет толком рассмотреть, что ещё есть в этой комнате. Гром смутно подозревает, что «игровая» ему не понравится. Олег сидит рядом. Тоже облокотившись на клетку, но снаружи. Следит за тем, чтобы Игорь выпил всё лекарство. Напиток тëплый, химозно-фруктовый, но довольно приятный. Игорь подозревает, что в ближайшее время всё равно не уснëт: его будет трясти, пока температура не упадëт до относительно приличных значений. А вот потом — спать. Олег с убийственной серьёзностью заверил, что пока он не восстановится, они его трогать не будут. Что ж, тоже логично. Если «игрушка» понравилась, то еë будут беречь... Какое-то время. Пока не надоест. Напоследок Волк для контроля меряет температуру и аккуратно смазывает Игорю натёртую ошейником шею. Ещё раз внимательно осматривает и убавляет яркость света до минимума. — Спи. Замок на двери щёлкает. Есть ли замок на клетке, Игорь не знает. Но сейчас ему и не хочется проверять. Вытянувшись во весь рост на удобном матрасе, он укрывается стареньким одеялом и медленно, но верно проваливается в сон.***
Через какое-то время Гром перестал ждать подвоха. Он словно наяву услышал, как Олег не мурчаще-игривым, а вполне серьёзным тоном говорит «дай мужику спокойно поесть». Как тогда, когда убедил рыжего, что в ледяном карцере игрушка околеет. Было или нет, он, конечно, не узнает, а спрашивать не станет. Но Сергей в самом деле вёл себя в ресторане как нормальный и не делал попыток унизить Грома прилюдно. Может, просто делиться не хотел, шут его разберёт. Как бы то ни было, стоило попробовать насладиться этой передышкой. И всё же у Игоря ощущение, что не всё так просто. Как будто собаку, которую долго дрессировали, впервые вывели в свет, чтобы посмотреть, как она себя поведëт, насколько хорошо усвоила правила. Что ж, сам Игорь уверен, что правила выучил хорошо. И, в отличие от рабочих инструкций в прошлой жизни, научился не нарушать их. Это там, в той жизни можно было отделаться легкомысленным «победителей не судят» или «проще просить прощения, чем разрешения». Здесь и сейчас ставки другие. Лично для Игоря более ценные. Поэтому, наверное, так взбесила ситуация, когда Сергей оставил их посреди улицы и велел ждать его величество. Выглядело как топорная провокация. К простым и незамысловатым блюдам подали разбавленное вино. Для Игоря также принесли бокал, но он не испытывал энтузиазма от этого факта. С самого первого дня алкоголь сопровождал самые разнузданные и жëсткие игры, после которых Гром неизменно тяжело приходил в себя. К тому же вспоминались душевные посиделки с дядей Федей, и это тоже не улучшало настроения. Без труда, судя по всему, считывая его пасмурное настроение, Олег сам наполнял его бокал, предупредив, однако, строгим взглядом, что отказываться нельзя. Игорь подчинился. В конце концов, с них станется силой в него залить алкоголь, не стесняясь других гостей ресторана. Вино, разбавленное минеральной водой без газа, очень слабое. Но Грому после вынужденного поста хватило и этого. Он ощущает, как против воли мышцы его расслабляются, как сознание заволакивает лёгкой пеленой, будто на него набросили пыльную тюль. По въевшейся за время неволи привычке Игорь разглядывает Сергея. Тот чертовски, почти неприлично красив. Небрежно растрёпанные рыжие волосы вспыхивают огнём. Кадык на скульптурной шее дёргается при каждом глотке и вызывает в голове смутные образы того, как он, Гром, ласкает эту шею губами. Или ласкает Олег, а ему никто не запрещает смотреть. Вечно искусанные губы влажные от вина, алые и чувственные. Игорь помнит жадные поцелуи и не менее жадные укусы, будто Сергея заводит фантазия о том, как он ест Грома живьём. Хищный профиль, в котором немалую роль играет крючковатый нос: мистическая птица, сладким пением заманивающая путников в свои владения, где они с глупой улыбкой на губах встречают свою смерть. Руки… эти прекрасные пальцы, напоминающие о греческих статуях, эти запястья…. Этими руками Разумовский, как фокусник, легко превращает невыносимую боль в удовольствие, а удовольствие — в ужас и боль, играет на ощущениях тела жертвы, как на музыкальном инструменте, извлекая на свет одному ему понятную, но, без сомнения, гениальную музыку. Засмотревшись на каплю вина, по шее сбежавшую на грудь и потерявшуюся где-то под золотистой рубашкой, Игорь почти не вздрагивает, ощутив чужое прикосновение. Судя по всему, Сергей украдкой снял обувь и теперь босой стопой, пользуясь тем, что скатерть свисает почти до пола, под столом прикасается к Игорю. Уверенно водит вверх и вниз по ноге, оглаживает колено, давит, заставляя раскрыться, прижимает ступню к паху и снова давит: сперва пальцами, затем всей стопой, надавливая то легче, то сильнее, заставляя вздрагивать от прошившей всё тело молнии желания. Желания яркого, горячего, острого, от которого мгновенно бросает в жар и становится тесно в одежде. При этом внешне рыжий невозмутим, и этот контраст рвёт сознание Грома на части вкупе с осознанием, что вокруг люди, что они смотрят и могут заметить. Что они могут понять. — Игорь, — голос Олега негромкий, но звучит резко, как выстрел, — что-то ты красный. Жарко сегодня, да вино ещё… пойдём, надо умыться. Серый, ты же не против? Сергей, будто в насмешку, давит сильнее, и Гром больно прикусывает язык, чтобы не застонать вслух. — Нет-нет. Идите, мальчики, я пока нам десерт закажу. В ресторанный туалет Олег Игоря запихивает буквально силой. В начале на самом деле даёт умыться и даже не гиенит вслух, озвучивая очевидное. Но Игорь уже выучил повадки этих зверей, и взгляд пронзительно-ярких голубых глаз, который он замечает в зеркале, не сулит ничего хорошего. Поэтому Гром сопротивляется чисто символически, когда Волков хватает его за шкирку и заталкивает в одну из кабинок. Там ожидаемо тесно для двух взрослых мужчин, но место для манёвра, как ни странно, есть. Олег пихает его к стене, рывком расстёгивает на нём ремень, спускает штаны до колен, невольно или с умыслом ограничивая подвижность. Жадно обводит ладонями бёдра, сжимает и мнёт, отчего пробка внутри смещается и задевает простату. Игоря снова дёргает. — А если услышат? — делает он попытку, хоть и заведомо провальную, отвертеться. — Молчи! — в самом деле по-волчьи щёлкают над ухом зубами. Игорь затыкается, но больше из страха, что возню заметят посторонние. Дверцы в кабинках высокие, между полом и нижним краем нет привычной щели. Но слышно всё должно быть отлично. Олег сжимает его в объятьях, жарко дышит, обводит языком край ошейника, зарывается носом в волосы. Пальцами собирает сочащуюся смазку и обхватывает ладонью уже крепко стоящий член. Игорь, прижатый к стене, выдёргивает руку из чужой хватки и кусает кулак, диким взглядом глядя на грязноватую плитку. В следующий миг в кабинку стучат, и Олег, к ужасу Грома, сдвигает щеколду. — Я не утерпел, — одними губами сообщает Сергей и расплывается в дерзкой лисьей улыбке. В кабинке становится совсем тесно, но это будто бы не мешает. Сергей ловко протискивается между ними, садится на крышку унитаза и бесцеремонно дёргает Игоря на себя, так, что если бы Олег не держал его, он бы рухнул нескладной кучей. Хитро фыркнув, Сергей забирает член Игоря в рот, сразу заглатывает глубоко. Выпускает, ласкает языком, снова берёт — на сей раз за щёку. Игорь мотает головой и едва не воет, когда пробка в его теле оживает ритмичной вибрацией. Олег, который всё ещё крепко его обнимает со спины и терзает шею, то покусывая, то тут же зализывая укусы, зажимает ему рот ладонью. Скосив глаза, Гром замечает, что улыбка у Волкова не менее дьявольская, чем у рыжего. Скрип внешней двери, шаги, плеск воды, чьи-то громкие голоса совсем рядом… и в этот момент Игорь с оттягом кончает в рот Сергею, выгибаясь в руках Олега. Когда они по одному и с интервалом выходят из туалета обратно в зал, Игорь готов сгореть со стыда. Многие видели, как они уходили, потом вернулись. И в туалете точно кто-то был и мог что-нибудь заметить, хотя они и затаились, пока посетители не ушли. С точки зрения Грома не надо быть гением, чтобы сложить два и два и понять, что они там вытворяли. И, словно откликнувшись на его мысли, к их столику подходит метрдотель. — Прошу прощения, господин Разумовский, — говорит он с наигранной вежливостью и чётко выверенным смущением на лице, — но ваше присутствие здесь смущает других посетителей. Мы вынуждены попросить вас удалиться. — Проще перечислить, что этих ханжей и неженок не смущает, — нарочито громко отзывается «господин Разумовский». — Принесите счёт. Оставшееся время, что им приходится сидеть в ресторане, рыжий надменно и с вызовом смотрит на каждого, кто в зале шепчется или слишком пристально смотрит в их сторону. На улице Игорь с откровенным облегчением выдыхает. Он был готов к более яркому скандалу и спасибо, если без драки с персоналом или другими гостями. — Забей, — фыркает Олег. — Не первый раз. — То есть ты повёл нас в ресторан, уже зная, чем это кончится? И в… Запнувшись на слове «сортир», Игорь успевает обругать и себя, и беса, который дёрнул его за язык, и даже представить примерное наказание, которому Разумовский подвергнет болтливую куклу. Но тот неожиданно легко и искренне смеётся в ответ. — В городе не так много ресторанов, где меня ещё готовы терпеть. Время от времени люблю навести суету. Подкормить шакалов из прессы. Игорь ошарашенно затихает. Не то от новостей о том, что скромный затворник-программист, каким его знает мир, любит «наводить суету» в публичных местах, не то от того, что с ним заговорили как с человеком. Без насмешек, издевательств и унижения. Игорь успел отвыкнуть от мысли, что этот голос принадлежит человеку, а не монстру, который держит его на цепи. Впрочем, этот человек буквально только что без зазрения совести попользовал его в общественном туалете. Просто спустив штаны и не спросив мнения. Эти противоречия грозят доломать и без того на честном слове держащееся ментальное здоровье Грома. Он сутулится, прячет руки в карманы и отворачивается, совершенно не стесняясь эмоций под изучающим взглядом рыжего. — Домой? — предлагает Олег, и у Грома смутное подозрение, что так он пытается разрядить обстановку, пока не жахнуло на глазах у всей улицы. Сергей фыркает: — Не-а. В парк. Есть мороженое. Что? Из-за этих тепличных растений мы без десерта остались. В парке, уворачиваясь от малочисленных в будний день завсегдатаев, они довольно быстро находят мороженщика, покупают три порции и устраиваются на одной из бесчисленных лавочек с коваными ножками и урнами, отлитыми в форме крепостных пушек. Олег задумчиво грызёт сэндвич из двух картонных вафель с толстым слоем пломбира между ними. Сергей вдумчиво и со знанием дела облизывает длинный фруктовый лёд. Грома, конечно же, никто не спрашивал, но эскимо на палочке его вполне устраивает. Он задумчиво раскусывает шоколадную глазурь, подхватывает начинку губами, позволяет растаять на языке и превратиться в подобие молочного коктейля. Рассеянно облизывает перепачканные пальцы… и чувствует, что краска вновь заливает щёки, когда замечает их взгляды. Отчётливо голодные. Ненасытные. Отворачиваться бесполезно. И Гром смотрит на них с вызовом. Перед тем, как снова куснуть эскимо, идеально округляет рот, обхватывает лакомство, с причмокиванием вытаскивает, слизывает белые капли и шоколадную крошку, оставшиеся на губах. Сергей хищно следит за каждым его движением, крылья носа трепещут, будто он зверь, учуявший кровавый след на охоте. Олег, успевший доесть свой брикет, сдвигается по лавочке ближе, наклоняется, тянется и забирает в рот эскимо Грома, придерживая его за запястье. Игорь жарко выдыхает. Олег выпрямляется, дёргает его на себя и жадно целует, одновременно отводя руку с мороженым в сторону и придерживая за шею, чтобы не вывернулся и удрал. Игорь с тихим стоном отвечает на поцелуй. Косится на рыжего. Тот улыбается им милейшей улыбкой и, вцепившись зубами в фруктовый лёд, с хрустом отгрызает кусок. По телу Игоря прокатывается волна жара и выплёскивается где-то внизу. Освободившись от хватки Волкова, он выдыхает и тупо смотрит на штаны. Вздрагивает и стыдливо закрывает глаза рукой. Сергей негромко смеётся. Олег целует в щёку. — Всё в порядке. Иначе и быть не могло. Ткань тёмная, никто не заметит. — Я… — Игорь облизывает пересохшие губы. — Мы… можно… — Домой, — милостиво разрешает Сергей. — Хорошо прогулялись.