Искры в золе

Если его не будили раньше, в свои выходные Игорь просыпался за час до восхода солнца. Как правило, этого с головой хватало для того, чтобы заставить себя встать, доползти до ванной комнаты и привестись в порядок до того, как его навестят. Бывало, конечно, по-разному. Сергей порой будто испытывал игрушку на прочность. Как любопытный ребёнок, решивший разобрать куклу на части. В какой момент голова оторвëтся? Можно ли выдернуть похожие на паклю волосы? А если подвижные ноги согнуть в обратную сторону? А если лицо мягкое, значит, его можно в череп вдавить? Конечно, до такого членовредительства на живом теле не доходило: кайф рыжего был не в том, чтобы непоправимо искалечить свою жертву. Но всё же порой его игры лежали настолько далеко за пределами безопасности и разумности, что Игорь, утром чудом открыв глаза, не сомневался, что в этот день его всë же добьют, как лошадь, сломавшую спину. Быть может, именно это, этот долбаный инстинкт выживания, заставляло его всё же выползать из-под одеяла и готовиться к новому дню. Была, конечно, ещё причина. Если Игорь умрëт, Разумовский найдëт другую игрушку. Из числа дорогих Грому людей. По крайней мере, рыжий был весьма убедителен, описывая последствия. Утреннюю гигиену Игорь ухитряется наводить без лишней суеты. И даже без особой спешки. Сейчас не как вчера: он отдохнул, выспался — кажется, он из тех редких людей, кто ухитряется высыпаться всегда, даже если по времени спал не так долго, — во сне словно стряхнул с себя часть обречённости, что будто вулканическим пеплом укрывает всё его существо. Единственное, что остаётся — в зеркало над раковиной он усердно не смотрит. Так — беглый взгляд на лицо, чтобы оценить щетину. И достаточно. Бритву в руки всё равно не дадут и сами решат, когда их питомцу нужен груминг. Умывшись и аккуратно, чтобы не тревожить повязки, обмыв плечи и шею, Игорь обречëнно смотрит вниз. Казалось бы, всё, что он тут пережил, должно было убить в нëм даже намëк на желание. Но тело явно иного мнения, и Гром закрывает глаза, тяжело опираясь на раковину, облизывая губы и безнадёжно надеясь, что отпустит само. Вместо этого он чувствует прикосновение и резко вздрагивает. Битую собаку только тронь. Но, сжавшись в первый миг, Игорь быстро расслабляется, выдыхая через рот и прикрыв глаза. Пальцами от шеи вниз, вдоль позвоночника. И мягкий поцелуй в шею. — Ш-ш-ш, это я, — вкрадчиво и низко на ухо, отчего Игоря пробирает от макушки до пяток, и жар в теле скручивается тугой часовой пружиной пониже пупка. — А он... — Спит, — и снова мурашки по коже, — не бойся... Руки Олега такие горячие, что Игорь буквально плавится, как шоколадная плитка, словно одного голоса мало. Волков мягко, но уверенно мнëт пальцами ягодицы, оглаживает ноги. И, наконец, когда Гром уже готов заскулить, касается члена. — Гром... — жаркое дыхание хищника обдаëт шею. И он, надрывно всхлипнув, пачкает чужую ладонь. И раковину. Сильными руками его крепко сжимают, не давая упасть, а загривок под самым ошейником прикусывают зубами. — Иди. Я сейчас. Словно во сне Игорь возвращается в клетку. У него сейчас так дрожат ноги, что он даже рад, что часть пути нужно проделать на четвереньках. Когда Олег приходит в комнату, Игорь уже лежит на диване, благо его размеры даже в сложенном состоянии позволяют вытянуться во весь рост. Лежит на животе — под повязками ощутимо влажно, печёт и немного тянет. Впрочем, Волков, снова одетый в розовую футболку и какие-то легкомысленные шорты, первым делом их убирает и аккуратно протирает места, где вчера были крючья, пекучей салфеткой. Игорь неосознанно тянется почесать и тут же получает по лапам. — Не трожь! — хмурит брови Олег. Тут же успокаивающе гладит: — Нельзя, ты же знаешь. Игорь вздыхает тяжело, как настоящая собака, которая только что улеглась. Но послушно вытягивается снова и не мешает обрабатывать. Бывало и хуже, сегодня Гром хотя бы в лихорадке не бьётся. И даже может ходить, хоть и присаживается аккуратно. Олег заканчивает быстро и снова уходит. Возвращается уже с подносом. Термос в форме пингвина, две чашки. И — тарелка овсяной каши. Густой ароматной каши, украшенной сверху сердечками клубники и кружочками банана. А ещё, хоть Игорь и не просил, пижамные штаны, синие со звёздочками. Рубашки нет, но Гром уверен, что и сам бы не рискнул сейчас что-то накинуть на спину. Он сидит на диване, поджав длинные ноги и слегка сгорбившись, греет ладони о тарелку с кашей. Волк ему не мешает, никуда не торопит: сидит рядом и неспешно потягивает кофе. А мог бы ещё дрыхнуть в настоящей постели на настоящей кровати. Как человек. Завтракает Игорь всегда не торопясь. Это единственный спокойный приём пищи, — обед на работе по принципу «перекуси, пока никого нет», ужин заглатывается в полусонном состоянии после очередных игрищ рыжего, — и Гром наслаждается этим покоем по полной. Не спеша, вдумчиво переминает кашу языком, делит ложкой каждый кружочек банана, смакует сок из каждого кусочка клубники. В другой раз Олег принесёт яйца всмятку и поджаренный хлеб с маслом и сыром. Или сырники со сметаной и черносмородиновым вареньем. На самом деле можно даже попросить что-то конкретное — Олег сам предложил. Но Игорь этим не пользуется. Ему и так каждый раз неспокойно от того, что Разумовский всё видит: камера установлена прямо напротив дивана, и звук она тоже пишет замечательно. Такие взаимоотношения у Грома с Волком сложилось не сразу. Поначалу он Игоря давил. Может быть, дело было в ревности, может, в личных садистских наклонностях, но Олег вполне охотно мучил Игоря, бил «в воспитательных целях» и кормил абы как, лишь бы от голода не умер случайно. Но это быстро прошло. Повлиял ли тот случай, когда Волк вынес Грома из ванной комнаты на руках, посреди ночи отвёз к медикам, а потом до утра сидел с ним, обколотым успокоительными, Игорь не знал. Тогда ему было не до того, а после ему уже было стыдно спрашивать. Быть может, до того дня забота Олега была просто не столь очевидной для Игоря, быть может, дело в эмоциональной встряске, но именно тогда он осознал, что Волк относится к нему куда теплее, чем изначально. Да, он по-прежнему выполнял приказы Разумовского насчёт пленника, бывало, что и неласково встряхивал. Но теперь Игорь прощал ему это. Потому что увидел: Олег не хозяин. Он — тоже собственность рыжего. И, как бы горько это ни звучало, влюблён в своего господина. Игорь доедает кашу, и они с Олегом, прихватив термос, перебираются на широкий подоконник. В узилище Грома нет хрестоматийных решёток на окнах. Но всё же оно находится в башне. Тоже ведь классика: именно в башнях на самом деле нередко держали пленников, особенно богатых, за которых можно было получить выкуп. С одной стороны комфортнее, чем в сыром подземелье, с другой — практически без шансов сбежать. Но рыжему не нужен выкуп. Ему нужен Гром. Да и если бы дело правда происходило в средневековом замке, едва ли он был бы достаточно ценным заложником. Если бы да кабы… Порой Игорь развлекает себя подобными фантазиями. Чтобы мозг продолжал работать. Чтобы не спятить тут окончательно. Конечно, это бегство от неуютной реальности, но порой лучше сбежать ненадолго в себя, чем повторять горький опыт другого побега. Вид из окна на такой высоте потрясающий. С одной стороны — весь сонный город как на ладони. С другой — бескрайняя водная гладь, беспокойная рябь, на поверхности которой уже переливается всеми цветами рассветного солнца. Глоток кофе — а по иронии именно здесь Игорь впервые узнал, что такое по-настоящему вкусный напиток — прекрасно дополняет состояние, близкое к счастью. Взгляд Грома невольно скользит по Олегу. По растрёпанным с утра волосам, лицу, шее… задерживается на полоске ошейника. Ошейник Волка не такой, как у Грома. Ни цепочки, ни возможности придушить — он сам достаточно тугой, его можно принять за чокер. Зато есть круглый белый медальон точно по центру. На медальоне — шахматный слон. «До конца игры слоны цвету одному верны», — пожал плечами Олег, когда Игорь всё же спросил. «Со взрывчаткой. Чуть что — бум!» — и шутил ли он, уточнять совсем не хотелось. Как и шутить в ответ про волков, воспитанных сторожевыми псами. Лютый зверь, в котором в любой момент может проснуться истинная природа. И обычный пёс для него — добыча. Игорь всё понимал. Даже перестав мучить наравне с рыжим, Олег по-своему держит Грома в плену. В плену заботы, в путах привязанности, в цепях необходимости. Простого человеческого тепла, которое он единственный дарит ему в этой жизни. И точно тогда, когда Игорь больше всего нуждается. Но при всём при этом тепло настоящее. Увы, за свою ещё не очень-то долгую, но богатую на события жизнь Гром успел узнать, что тепло бывает фальшивым. И что оно хуже любого честного холода. С Олегом Игорю хорошо, и худшей пытки, чем разлука, Разумовский придумать не сможет. Взгляд Игоря скользит ниже и… задерживается на руках Волка. Там, на левой, на локтевом сгибе, крошечное пятно. Синяк от плохого укола. — Не дёргайся. Это лекарство. Анестезия, можно сказать. И вот уже горячие губы сжимают кожу в самом чувствительном месте, сильные руки выворачивают предплечье, жгут впивается в кожу… Бряк-дзинь-дрямс! — Игорь! Гром! Ну-ка, смотри на меня! А Игорь смотрит только на упавшую и не разбившуюся только из-за ковролина чашку. На мгновенно впитавшееся кофейное пятно. Которое теперь хрен когда отстираешь. — Нет. Не надо. Вроде спокойно, но Сергей замер, так и не донеся огонёк до сигареты, а Волк отложил приготовленный шприц. — О чём ты? — Разумовский всё-таки закурил, и вместе со словами вырвалось облачко табачного дыма. Игорь сжал зубы и мотнул головой в сторону кофейного столика. — Уверен? Всё за наш счёт. Гром понимал, о чём речь. Прошлая ночь пролетела, как один яркий миг. Огненный, выжигающий, выворачивающий наизнанку. Экстаз, растворяющий в себе без следа. Водоворот, из которого не хотелось вырваться. Но Игорь слишком хорошо понимал, к чему это приведёт. Куда этот водоворот в итоге затащит. Насмотрелся на живых мертвецов. — Не дави. Не хочет он эту дрянь — и правильно делает, — Олег растянул губы в улыбке: — Он сам справится, да, пёс? Игорь кивнул. Сергей с шипением выдохнул струйку дыма и, раздавив окурок в пепельнице, откинулся на спинку дивана. — Убеди меня. — Игорь! — по лицу прилетает отрезвляющая пощёчина. Гром осознаёт себя. Он всё ещё сидит на подоконнике, вцепившись руками в плед, под ногами всё ещё валяется кофейная чашка. Олег сидит перед ним на коленях, держит за плечи, цепко заглядывает в лицо. И от пронзительного взгляда голубых глаз никуда не деться. — Гро-ом, ты здесь? — Игорь кивает, вызвав у Волка вздох облегчения. — О, наконец-то. Накрыло меня ближе к утру. Серый успокоительное вкачал, я потом дрых как нормальный хоть. Вот и всё. Веришь? Игорь верит. Знает он прекрасно о том, что из Сирии Олег вернулся сам не свой. Что откачивали, что чуть не спился. Что время от времени нуждался в лекарствах, а в крайних случаях — в дозе адреналина. Но также знал и то, что на дозу отравы Волк всё это не променяет. Да и Сергей ничем тяжёлым не балуется, считает себя выше таких примитивных способов почувствовать этот мир. Яд — только жертвам. Чтобы лишний раз не брыкались. Игорь это всё знает. Но иногда его накрывает, и с этим ничего поделать нельзя. Потому что на «анестезию» он не подпишется. Лучше уж тихо сходить с ума, чем так. Гром смотрит на вновь усевшегося рядом Олега, наклоняется к нему, касается губами синего пятнышка. — Не пугай меня. Честно, мне и так страшно. Гром выпрямляется и смотрит Волку в глаза. Он совсем близко, Игорь чувствует на коже его дыхание. Проводит пальцем по губам и даже не вздрагивает, когда Олег палец чуть-чуть прикусывает. У Волчика зубки не для красоты. — Страшно? — А то! А тебе разве нет? — А я к страхам привычный. — А если… — Т-ш-ш. Не маленькие, разберёмся. Они целуются коротко, но глубоко и жадно, словно крадут нечто запретное, словно никогда больше шанса у них не будет. Поцелуй Олега горький от сигарет, но Игорю от этой горечи голову сносит, хочется повторять снова и снова. Настолько, что он рискует схватить Олега за волосы и поцеловать ещё раз. Не так глубоко, но на несколько драгоценных секунд дольше. Потом Игорь шмыгает носом и горбится, чтобы головой лечь Олегу на грудь. Это не очень удобно, но Волк сидит в самом углу, спиной опирается на оконный проём, и выходит вполне сносно. Если не учитывать того, что Гром Олега почти придавил. — Так и чего мы боимся? — тоном то ли учителя младших классов, то ли врача, спрашивает Олег. — Фотки покажи. Для Волка не нужно уточнять, что за фотки. Жестом фокусника он достаёт из кармана шорт телефон, разблокирует и даёт в руки Игорю. Тот, чуть щурясь, разглядывает себя, подвешенного, как кусок мяса на бойне. Свободной рукой трёт мочку уха, покусывает губы. Крепче прижимается к Волку. — Мне кажется, что если бы меня можно было раскатать тонким слоем, а после завернуться… в меня… он бы так и сделал. Олег хмыкает: — Этого боишься? — Ну, если он просто однажды сдерёт с меня шкуру… ножом там, крючьями этими… и в рамку натянет, как сувенир, я выдохну с облегчением. Потому что этого можно ожидать. Но на самом деле… — Игорь облизывает губы и чуть приближает фото. То, на котором Разум целует его в лоб. — На самом деле я не знаю, чего ожидать. Не понимаю… его. — Да тебе и не надо, — Олег очень осторожно гладит его. По плечам, по шее. Не трогает спину. — Всё равно не поможет. Если он поймёт, что ты ждёшь чего-то конкретного, он просто перестроится на ходу. И будет уже не только страшно, но и обидно. — Теперь-то точно не поможет… он ведь всё слышал. Игорь возвращает телефон и закрывает глаза, слушает, как бьётся сердце Олега. Волк честный парень. Он никогда не скажет, что всё будет хорошо, что нужно привыкнуть, достаточно прогнуться… Он даже никогда не обещает прийти в следующий раз. И в иных обстоятельствах бестрепетно свернул бы ему шею и по частям вынес тело в мусорных пакетах. Но здесь и сейчас Игорь жмётся к Олегу и почти не дёргается от прикосновений, потому что, хоть он этого и не осознавал, в прошлой жизни ему такой честности не хватало. А что касается чужого тепла, то его он лишил себя сам: с людьми только дрался и щерился, как дворовый пёс, на все попытки сблизиться с ним как-то иначе. У Олега на подбородке ямочка. Под бородой её совсем не видно, а начисто Олег бреется очень редко — за то время, что Игорь провёл здесь, это случилось всего один раз — и быстро зарастает. Но Гром знает, что она есть. Он лениво поднимает руку, пальцами нащупывает ямочку, водит по ней с шорохом. Волков фыркает, но не отстраняется. Только выпячивает подбородок. В ответ шуршит большим пальцем по короткой щетине Игоря. — Ещё кофе будешь? В термосе найдётся глоток. Игорь качает головой, прижимается чуть крепче: — На работу, наверное, пора уже… да и тебе тоже. Папины часы они ему оставили. Как и кепку дяди Феди, как и потёртую кожанку. Но всё это лежит в шкафу на отдельной полке, а в комнате с клеткой часов нет. Олег фыркает: — Игорь, какая тебе работа? Во-первых, выходные — сегодня и завтра. А во-вторых, даже если бы была смена, был бы больничный. И да, уже оформили. На неделю. Гром после этих слов ёжится, сжимается совсем в комок, насколько позволяют размеры тела. Да, показываться на глаза посторонним людям после игр Разумовского тяжело. Но на работе можно чем-то заняться и на время выбросить все ужасы из головы. Помочь продавщицам с разгрузкой товара, с умным видом послушать трёп уборщицы бабы Клавы, которая вечно приносит ему к чаю домашнюю выпечку и своим воспитательным ворчанием даже иногда вызывает улыбку. А выходные… это выходные. Олег наклоняется и ласково целует в шрамик рядом с левой бровью. Мягко отстраняет, заставляя сесть. Целует запястья: одно, второе. — А вот мне пора. Отдыхай, я тебе там новые книги принёс. После обеда заглянем. В каком-то смысле Игорь даже завидует Олегу. Тот сейчас наденет неизменный бадлон с высокой горловиной, которая скроет ошейник, дорогой костюм, идеально подогнанный по фигуре, с армейской дотошностью начищенные туфли. И никто из гостей Разумовского, даже если умеет подмечать детали, не вычислит, что этот человек, от чьей мрачной фигуры в равной степени веет опасностью и дорогими духами, алкогольные и цитрусовые ноты которых идеально сочетаются со шлейфом табачного дыма, по вечерам стоит на коленях без одежды перед своим нанимателем и языком послушно вылизывает уставшие ноги. Самому Грому кажется в людных местах, что у него на лице горящая ярким светом печать, что окружающие видят его насквозь, будто он ходит по улицам голый. И всем прекрасно видны и ошейник-удавка, и клеймо на плече, и пробка в заднем проходе. Хладнокровия Игорю никогда не хватало. Если бы его можно было просто передать, он бы стрельнул у Олега. Вместо этого сказал: — Сигарет оставь. Обещаю не сорить. И есть чем пятно замыть? — Да забей. Будешь на работе — химчистку вызовем. Гром усмехнулся и посмотрел на кофейную кляксу. Себя бы в химчистку сдать. Да только он ли это после неё будет?