За звёздами в тени

— Подъём, подъём, а не то водой окачу! — со смехом кричит Катя, тормоша Тарталью и дуя на его глаза.       Юноша стонет, поворачиваясь на спину, и наугад тычет рукой ей в локоть, желая выиграть хотя бы несколько секунд спокойного сна, прежде чем будет вынужден проснуться. Он надеялся, что проведёт остаток лета, отдыхая и отдавая должное сну за все те кошмарные ночи в Москве и даже здесь, на даче, во время которых он должен был работать. Что ж, видно, не следовало забывать, что у Кати всегда целая куча идей, как провести время, и штык здорового образа жизни. Наверное, будь её воля, им бы приходилось вставать с петухами, даже если бы для этого и нужно было потратить баснословные деньги на крикливую птицу. — За что? — спрашивает он, приподнимаясь на локте и пытаясь поймать девушку плывущими глазами. — Что-то случилось? — Да. Приходил один человек, сказал, что он от Ца… — Что? — Чайльд подскакивает, тут же просыпаясь, и сжимает щёки руками. — Зачем приходил?       Катя смеётся, закидывая полотенце, которое Тарталья до этого и не замечал в её ладони, на плечо, и подбоченивается. — Да не было никого, я просто хотела, чтобы ты встал, — признаётся она без капли раскаяния, и юноша просто не может её не простить. — Давай, я только что приготовила оладушки. Они гораздо вкуснее тёплыми, сам же говорил.       Тарталья, пошатываясь и едва стоя но одной из ног, поднимается с кровати и без слов падает лбом в её плечо, только фыркая и улыбаясь. Все тени едва завершённого отвратительного и непонятного дела отступают, оставляя его наедине с девушкой, которую он хочет сделать своей женой, в уютном небольшом домике, купающемся в лучах утреннего солнца. — Через полчаса я иду к Марии Васильевне, — кидает Катя через плечо, когда Чайльд удосуживается выйти из дома и посмотреть на то, как она полет грядку. — Она поедет на базар в город, а Володя такой непослушный, за ним глаз да глаз. Да ты и сам знаешь: я видела, вы с ним частенько делали какие-то глупости.       Тарталья открывает рот, но тут же закрывает его и кивает, складывая руки на груди. Ей лучше думать, что они просто играли. Наверное, только так она не придаст значения тому, что Володя будет рассказывать о работе шпиона, если не сможет удержать язык за зубами. Или, быть может, Катя даже посчитает его задумку поиграть в шпионов милой, Чайльд не знает. Она всегда находит самые глупые или дурные вещи, которые случайно всплывают наружу, невероятно милыми от того, что не понимает их истинного значения. — Давай я уж лучше помогу, — предлагает Тарталья, присаживаясь на корточки рядом с девушкой. — Чего тебе мучится. — Правда? — спрашивает Катя и смотрит на него с такой благодарностью, что Чайльду даже становится совестно, хоть он ещё и не успел сделать сегодня ничего плохого. — Спасибо. Я бы тогда заглянула к Свете. Может быть, она захочет посидеть со мной, пока нужно будет приглядывать за Володей.       Юноша радуется, что его кандидатура на роль компаньона даже не рассматривается, и отбирает у Кати инструмент, чтобы она и не вспоминала о такой возможности. Мало ли что может наплести глупый мальчуган, если наткнётся на него. Нет, он не хочет, чтобы Царица сгоряча снесла ему голову за раскрытие какой-нибудь дурости, неожиданно оказавшейся государственной тайной. Достаточно одного неловкого раза, который ему удалось замять, чтобы Тарталья навсегда расхотел попадаться на этом. — Заодно узнаю у неё, что за сорт моркови такой она выращивает. Сейчас не пора ей расти, а Света откопала, и причём пребольшую!       Чайльд чешет затылок, не задумываясь, что его рука, пожалуй, уже успела испачкаться в земле, и кивает. Разговоры о растительности навевают на него скуку, потому что он уже признал, что не понимает в этом совершенно ничего. Тем более, после случая этой ночью, он и не собирается думать о странных овощах, будь то морковь или помидоры, неважно. Он просто не может с ними сладить, и всё. Единственное, на что хватает его рук и ума — прополка, вот ей он и займётся с особенным усердием. — Ты такой старательный, — с нежной улыбкой замечает Катя, как только встаёт. — Я так люблю тебя.       Тарталья мычит, не поворачивая к ней головы, и фыркает, чуть не зарываясь в землю не только тяпкой, но и пальцами. Он не чувствует ничего, даже близко похожего на описываемый его знакомыми восторг или прилив счастья, только одну всепоглощающую вину, научившуюся за несколько лет, что они состоят в отношениях, приходить к нему вместе со странным ощущением безопасности и предрешённости его будущего. — Я тоже, — заставляет он себя сказать, когда девушка уже направляется к низенькой калитке, через которую он бесчисленное количество раз перемахивал за это лето. — Я тебя тоже, Катя.       Чайльд начинает винить себя, что так и не узнал, когда его возлюбленной суждено освободиться и вернуться к нему, стоит солнцу медленно поползти за верхушки елей и кинуть шаловливый оранжево-алый луч на их домик. Вся работа, какая только была возможна, уже давно завершена, и Тарталья даже не может принудить себя хоть чем-то заняться, чтобы перестать переживать.       Никакие убеждения, что во всём виновата его работа и связанные с ней опасности, что с Катей на самом деле всё в порядке и что он опять начинает витать в облаках, отрываясь от действительности, не помогают юноше, и он неожиданно обнаруживает себя идущим по дороге к дому, в котором сторожит Катя.       То, что он идёт к ней и Володе, любящем почесать языком, ещё полбеды. Чайльд оглядывается по сторонам и с ужасом понимает, что совершенно не помнит, как он вышел из дома и побрёл в этом направлении. Последнее, что застыло в его памяти — ощущение тревоги за девушку. Но тогда солнце хотя бы немного выглядывало, а сейчас почти полностью скрылось за ближайшим леском.       Тарталья чешет затылок и хмурится. Наверное, он заснул на некоторое время, а потом шёл в полудрёме. Такого ещё ни разу не было, но ведь всякое может случиться с жизни, верно? Всё равно у него нет других объяснений.       Чайльд пинает ногой камешек и следит за тем, как он, сделав в воздухе несколько оборотов, катится по земле, пока почти замедлившись не скатывается в небольшую канаву, вырытую по краю дороги. Это немного отрезвляет юношу, и он вдыхает похолодевший вечерний воздух полной грудью, оглядываясь по сторонам и направляясь к Кате. — А я думаю, что за молодец такой тут понуро тащится, дай-ка подойду и спрошу, чего грустит.       Тарталья вздрагивает всем телом и едва удерживается от того, чтобы развернуться и со всей дури влепить неожиданно подкравшейся к нему подруге по лицу. Света знает, когда стоит утраивать свои шуточки и как уследить за тем, чтобы её лицо всегда сияло и не было побито, это уж точно. — Чего? — спрашивает Чайльд страшным голосом, оборачиваясь и смотря на неё блестящими глазами. — Из ума выжила так подкрадываться? — Или ты из ума выжил так бояться, — со смехом сообщает девушка. — Кто я, волк что ли? Нет уж, спасибо, даже будь так, я бы поискала кого другого. Потолще и… Ну не буду же я Катю расстраивать, серьёзно! — Спасибо, — отзывается Тарталья, отмирая. — Это… очень высокая оценка. — А Вы большего, товарищ, и не стоите, — заявляет Света, показывая ему язычок и тут же становясь серьёзной. — Ищешь чего, раз в такое время вышел? Катю всё равно опоздал проводить, дурак. Я уж надеялась, что тебе сердце подскажет, но нет. — Проводить? Куда мне её провожать? Ты чего-то попутала. — Чайльд хмурится и мотает головой. — Она же с Володей сидит. — С Володей? Ничего себе, с Володей! Её там уже больше часа нет, дурак! — Как нет? А где же она тогда? — Уехала. Села на первый поезд, какой шёл до Москвы, и поехала. А ты даже не слышал, как я специально громко разговаривала с ней, когда проходила мимо вашего дома. Эх, Сашка. Она наверняка расстроилась.       Тарталья медленно кладёт руки подруге на плечи и встряхивает её, пытаясь забраться взглядом в самые глубины её души. — Чего? — спрашивает он так, словно общается с маленькой девочкой или идиоткой из психдиспансера. — Зачем она поехала в Москву и почему меня никто не предупредил? — Папа её дёрнул. — Девушка съеживается, но не сбрасывает чужих ладоней, очевидно, понимая, что пытаться бороться с кем-то вроде Чайльда попросту бесполезно. — Прислал одного из помощников, который припугнул, что, мол, совершенно секретно. Ну, ты наверняка получше меня знаешь этих странных молодых людей, вроде как гениев, которых полным полно вокруг него. Ты, в конце концов, живёшь с ней всё время, а не я. — И что дальше? — встряхивая девушку ещё раз, напоминает Тарталья. — Приехал он, и что? — Ты не ревнуешь? — быстро интересуется Света, невинно хлопая глазами.       Чайльд склоняет голову набок, пытаясь придать своему лицу как можно более суровое выражение, и сжимает пальцы. Он научился прекрасно понимать, когда подруга лукавит, и потому видит, что этот глупый вопрос не более чем желание сбежать от более напряжённого разговора. — Хорошо, я поняла, — со вздохом сдаётся девушка. — Я поняла. Рассказывать мне больше нечего. Пошептались они, пошептались, а потом сели вдвоём ждать, когда Марья Васильевна вернётся. Катя сказала, что ей нужно срочно уезжать с таким таинственным видом, что я поняла: мне ничего рассказано не будет. Не стану же я подругу свою пытать, верно? Правда, я попыталась разузнать хоть что-то у молодого человека, но он оказался ещё хуже, чем серьёзная Катя, и я обиделась и погнала его за билетом. — А почему меня не позвали? — Да запретил ей папаша, как ты не понял ещё? — Света даже топает ножкой. — Ты невозможен! Неужели Катя не попросила бы тебя проводить её, если бы ей было это можно, а? Она даже на меня так разозлилась, когда я специально кричать начала, ты не представляешь! — Ладно. Ты хорошая подруга, прости, — говорит он наконец после долгого молчания.       Юноша обнимает её, немного неуклюже похлопывая Свету по спине, и глубоко вздыхает. — Как дурак вышел из дома, честное слово. Но что же произошло?       Девушка разводит руками. — Я ничегошеньки не смогла узнать, кроме этого глупого запрета. — Катя точно не обиделась на меня? — Да точно, точно. Станет она. Даже если те глупости, которые ей говорил помощник отца — правда, она бы не поверила. — Какие глупости? — Я почти что ничего не слышала, клянусь! А то, что слышала, так это дурость, мы с Катей сразу поняли, даже если и ни слова друг другу не сказали. Тебе и знать не нужно. — Какие глупости? — повторяет вопрос Тарталья, медленно отдаляясь от подруги, но не выпуская из рук её предплечий. — Какие? — Да мало ли что кто говорит. Ты не нравишься отцу Кати, это понятно, вот он и решил подначить… — Подначить на что?       Света закрывает глаза и взмахивает ладошкой, будто пытается избавиться от плена. — Ты только не злись, ладно? Я не придерживаюсь этого мнения. Просто всем известен твой нрав, и… — Так что обо мне говорят в приличном обществе? — В приличном обществе говорят, что стукач ты, Сашка.