Завоевание Вестероса: Презренные и благословенные

      Все они были прокляты.       Его мнение не разделяли. Во всяком случае, не полностью. Наверное, именно поэтому Валирия и сгинула. У каждого могущества есть своя цена и надеяться на обратное, думать иначе — безрассудство. У тех сил, которыми они пользовались, тоже она была — пожалуй, наиболее страшная.       Кто станет утверждать иное, если узнает о Йине, услышит о Каркосе и силах, что прячутся под Лэнгом? Какой здравомыслящий человек решится посетить мифический К'Дат, чей один вид, как утверждают, может свести с ума, если узнает, какую цену способно взять... нечто — вне понимания и контроля простых смертных, но что они пытаются привязать к формам и своим изобретениям — даже с несчастных путешественников, если станет ему известно о плате за куда меньшие ошибки и фокусы, которыми пользовался и Фригольд?       Всё, что известно об упомянутых местах — это суеверия, слухи и робкие шепотки, но эта неизвестность пугает ещё больше.       Все они прокляты. И он в том числе. Даже больше, чем остальные. Даже больше, чем сам считает и опасается. — Ты мог бы оседлать дракона, — произносит Ятоон Тагарос, это отрывает от неких размышлений его спутника, — подпалить их всех и проблем стало бы меньше.       Волантиец показательно бросил взгляд на свернувшееся крылатое создание. Оно щерило свои пронзительные глаза, дыша удивительно тихо, не фыркая и не рыча, как обычно. Если раньше нахождение вблизи от дракона в нем вызывало ужас и желание бежать, то сейчас скорее умеренную тревогу. Спокойно ему рядом с ним никогда не становилось. Как и его телохранителям на удалении, ниже по склону. Родичи этого существа выковали величайшую в истории империю собственным огнём, как их можно было не опасаться?       Ятоон Тагарос обладал валирийской внешностью и гордился этим. Его волосы отливали серебром, он был светлокож и высок, а очи цвета льда придавали его взгляду некую жёсткость.       Стоявший сбоку от него человек оказался, без сомнения, красив. Подлинная красота всегда очевидна и понятна любому наблюдателю. Его черты лица обладали изяществом копий статуй Диохейриса. Он был наделён таким же ростом, как и Ятоон. Всё те же выдающие истоки длинные прямые волосы ниспадали вдоль лица. Если Тагарос был бледен, то кожа вестеросца была мраморно-белой. Глаза — несмотря на красивый ярко-фиолетовый, почти розовый, цвет — казались безжизненными. Спокойные — они не влюбляли, а завораживали; разъярённые — пугали.       И голоса их различались тоже: волантиец обладал прекрасным и певучим голосом, а голос Эниалона Белейриса был низким, не грубым, в меру благородным.       Почти всегда лицо Белейриса выглядело слишком спокойным или случалось, что прямые брови всё же хмурились от одному ему известного бремени. Его было сложно назвать весёлым и открытым. Страстью вестеросца была битва, в тяге к ней было что-то отчаянное, несмотря на красноречие дипломата — явный плод трудов учителей и родительского наказа.       Тем не менее Ятоон Тагарос и Эниалон Белейрис общались на равных. Сыновья двух правителей быстро сошлись. Одно происхождение и одинаковое положение в значительной степени умеряет высокомерие, свойственное знати, но им подобные углы сглаживать и не приходилось. Их связывала и общая любовь к дням минувшим — то есть, к прародине — и некая едва понятная меланхолия при мыслях о ней. Упоминая об этом, нельзя не сказать, что Белейрис сохранил куда больше «валирийского», чем Тагарос, причиной чему была строгая приверженность, которую можно было счесть устаревшей и закостенелой, традициям и культуре Фригольда. Можно сказать, его род представлял собой осколок этого государства, его гордого прошлого, наименее затронутый и приспособленный к настоящему переменами в мире, которые вызвал Рок. Но при этом сложно было отрицать и весьма странные черты в этой семье, которые появились из-за подобной уникальности.       Около месяца назад Эниалон прибыл в Волантис и предстал перед советом триархов, решив заключить выгодные обеим сторонам торговые договора. Одной из цен в ходе долгих наскоков предложений и контрпредложений стало участие дракона в развязавшейся войне против Пентоса и Тироша. Ещё более щедрые условия были предложены вестеросцу: шанс перевернуть войну стоил того. Спустя несколько дней загадочных совещаний ответом последнего стало согласие.       Одним из спутников Эниалона Белейриса стал и сам волантиец, опасаясь прировнять посланца к обычным наёмникам и солдатам. Для любого другого города, кроме Волантиса, могло показаться странным участие отпрыска столь высокого положения в войне, но семьи, издавна гордившиеся своим родством с драконьими наездниками, подобное мнение высмеивали.       Сегодня они находились на холме. Золотой закат, подёрнутый багрянцем, распускал прощальные лучи. Для атаки было ещё достаточно светло. Небо благословило их ясностью и безоблачностью — за простой радостью от этого скрывалось и изощрённое удовольствие, ведь их не смогли бы атаковать с неба без предупреждения. Растянувшаяся колонна постепенно стягивалась к подножию этого места в течении часов. Судя по всему, уже скоро все будут здесь. Армией Эниалон и Ятоон командовали на равных правах — любопытная смесь почтения и некоторого недоверия триархии.       Вдали раскинулся Тирош. Его высокие стрельчатые башни — среди которых особенно выделялась Кровавая башня — или разделённые на ровные квадраты старые районы постепенно сменялись беспорядком новых переулков и базаров.       Город древней истории сегодня падёт. Посмаковав эту мысль Эниалон, тем не менее, с неохотой признался себе, что они не смогут удержать Тирош. Они, разумеется, могут его разграбить, искромсать моральный дух его армий, отдалившихся от дома, но не удержать. И уж тем более не уничтожить полностью. Волантийцам представилась подобная возможность в ходе гамбита: одна часть фронта оказалась намеренно ослаблена, враг углубился в их территорию, желая сделать с Волантисом то же, что сейчас они собирались с Тирошем. Противник не знал, что заранее собранная резервная армия готовилась дать сражение у Ройны, места перехода через которую волантийцы намеревались оборонять, дабы этого не произошло.       Эниалон и сам внёс некоторые идеи в план, в основном касавшиеся применения грозного оружия в лице дракона, но опыт других членов — в основном, офицеров — военного собрания сыграл решающую в роль в его окончательное формирование. Исключительно утончённый ход.       Впрочем Белейрис был уверен, что если вести достигли тирошийцев или пентошийцев — или ещё кого-то из этой своры — то силы уже мчатся к ним на марше. И в скором времени будут.       Интересно, как бы его учитель, тоже тирошиец по рождению, отнёсся к этому? — Я считал, что вам нужна победа, а не просто бойня, — между тем заметил хозяин дракона, держа в руке оружие.       Поджечь всегда что-то приходилось, но сжигать всё было неприемлемо. Моральная сторона ситуации была одной из причин, по которой Белейрис и сам не стал совершать очевидное. Однако не главной. Он соглал бы, если сказал, что и сам не терзался размышлениями по поводу этого пути, но стоило ему не сдержаться сейчас, то всё будет потеряно. — Разве ты готов обречь мужчин, женщин, детей и стариков на смерть? — спросил Эниалон. — Умрут они вместе, в один момент. Лучше, чем большинство смертей. Тем более, победа и бойня — пусть и два разных слова, а суть одинаковая. Но не знаю, что меня пугает больше: то, что ты воспринял мои слова всерьёз или то, что ты такого низкого мнения обо мне.       Белейрис наградил его улыбкой, не коснувшейся его глаз. Когда он заговорил, то в его голосе зазвучал тот самый смягчённый тон, который вынуждал собеседника ответить тем же, несмотря на то, что обе стороны знали о разыгрываемой постановке. — Мне действительно нужно на это отвечать?       Тагарос на эту уловку не клюнул. Сардоническая усмешка закралась в уголки рта. — Несомненно, ведь если вы сегодня встретитесь — встретитесь же когда-нибудь — то из урны тебе ответить было бы затруднительно. Не с упомянутыми тобой дорогими жертвами войны, а с ней. Донесений о ней в последнее время не слышно, но я должен же увидеть вашу стычку.       Эниалон задумчиво кивнул — не соглашаясь, скорее принимая к сведению.       Его дракон, Асагсес, несколько раз прошёлся на месте, словно испытывая нетерпение, но в итоге снова опустился своим чешуйчатым брюхом на землю. В полураскрытой, как при зевке, пасти виднелись бритвенно-острые зубы, покончивших с великим множеством жизней. Тварь — не самая крупная, но всё равно внушающая, — была такой же зловредной, как и её имя.       Нет, не встретятся, не сегодня. Хронисты зовут продолжающуюся эпоху Веком Крови — наименее напыщенное из названий. На смену временам мраморных куполов и тяжёлого рокота драконьих крыльев в небе пришли иные, куда более варварские. Сироты сгинувшей империи копошатся в её трупе, надеясь на господство — вот в каких битвах Белейрис сейчас участвовал. И он, Эниалон, был не единственным в своём роде — не в мире, и не на этой войне. Они не встречались, возможно, инстинктивно понимая, что схватка двух себе подобных была обречена и зажжёт вражду не только на этой стороне Узкого Моря.       Если сведения, полученные накануне войны, верны...       Для того, чтобы узнать новости Закатных Королевств, как называют жители Эссоса со свойственной этому удивительному краю открывающихся достаточно освоившемуся исследователю чудес и порой не менее поражающей жестокости поэзией Вестерос, ему не требовались ни вороны, ни гонцы. По крайней мере, пока одна единственная вещь была с ним.       Пока одна рука подрагивала и сжимала древко, свободные пальцы бессознательно легли на бурый мешочек. Польза использования и удовольствие неиспользования — дилемма, преследующая его во время каждого зажигания. После разговоров у обсидиановой свечи ему становилось всё хуже.       К счастью, последнее время выбирать приходилось не часто. Периодические столкновения в ущельях, где не всегда было возможно использовать мощь дракона, или удары мелких групп занимали большую часть времени и отвлекали его.       ...Если сведения, полученные накануне войны, верны, то сражается по иную сторону не Эйгон, а одна из его сестёр — «дивное чудовище», как бы её охарактеризовал валирийский лирик в своём трактате, до сих пор хранящемся в хранилище Белейрисов. И такому течению событий Эниалон был рад. Он не был настолько сумасброден, чтобы пытаться в одиночку тягаться с Чёрным Ужасом и его наездником. — Может и встретимся, — рассеянно заметил вестеросец. — Но я надеюсь, что нет. Первыми страдают те, кто на земле — тебе следовало это запомнить после всего того, что ты видел. — Вынужден сказать, что я видел слишком много. Вчерашняя попойка была худшей в моей жизни.       Взгляд Ятоон бросился на оружие друга — необыкновенно сработанное со столь же уникальным строением наконечника, позволяющим рубить и колоть врага. Разводы на поверхности отмечали щедрость кузнецов, использовавших валирийскую сталь в создании своего шедевра. Намеренно усложнённый смысл утопленных по всей длине древка иероглифов было разгадать нелегко. Порой ему казалось, что он чувствовал вблизи исходившее от него тепло, но списывал это на игру воображения. Волантиец никогда не держал это копьё в руках, но не сомневался в его качествах в бою. Он не держал его, поскольку Белейрис никому не позволял это делать.       Руки порой вестеросца порой вздрагивали, а сам он крутил головой словно бы от боли. — Да судя по всему ты изрядно набрался вчера, дружище. Не представляю, как ты держишься. В похмелье нет ничего постыдного, особенно если оно так сильно, что аж руки дёргаются. В следующий раз я мог бы облегчить твоё бремя и своим кубком. — Да, — ответил Белейрис, сжав древко ещё сильнее и выпрямившись. — Да. Ты прав.... Мне следует меньше пить. — Я советовал не совсем это, но.... О-о, вот уже все и собрались, — произнёс Тагарос, рассматривая поле с театральной озадаченностью. — Мило поболтали, почти не скучно, теперь-то ты снизойдешь до атаки?       Эниалон промолчал. Волантиец глянул на него, очередная ирония застыла на его устах, а затем превратилась в негодование. Устремлённый куда-то взгляд тёмных глаз первого лишь через пару мгновений обратился к собеседнику и пробежался по лицу товарища. — Что? — переспросил Эниалон. Он тряхнул головой, будто отгоняя что-то. — Я задумался. — Я сказал, нам надо выдвигаться. Силы уже собрались. Ты ведь их ждал? Верно?       Тагарос указал на выстроившиеся порядки армии. Они ждали приказа. Действительно, всё было готово. Драконий всадник провёл по глазам тыльной стороной пальцев. — Да, — Белейрис выпрямился, и зашагал к Асагсесу, кивнув одному из офицеров в увенчанном гребне шлеме.       Взобравшись и усевшись в седло, Эниалон поместил копьё в предназначенную для этого невысокую стойку с креплениями, а затем привязал себя цепями.       В ту же секунду сигнальный горн прогремел в воздухе, оповещая о начале атаки. Раздалось несколько таких же воев по всему войску. Началось движение.       Армия двигалась неспешно, как и было приказано или согласно собственному опыту в этой войне или в до жути большом количестве предыдущих. Они знали, что самое худшее — дойти до врага уставшим. — Поднимайся, — приказал Белейрис дракону.       Ятоон Тагарос продирался сквозь ряды противника, нанося удары и отходя за щиты своих телохранителей.       Он двигался пешком, решив среди улиц полагаться не на скорость коня, а на человеческую ловкость и гибкость. Скорее всего, он, как и каждый не вступивший в права наследства богач, воспринимал жизнь, как игру, и бой в том числе.       Основной удар войска пришёлся на этот участок, поскольку здесь и было встречено самое жестокое сопротивление. Волантийцы готовились вырвать сердце врага.       Обрамлённая коридорами домов с двускатными крышами, крытых аркад, оранжерей, базальтовых фронтонов Гикиранская площадь, на которой столкнулись две противоборствующие массы, весьма вероятно раньше впечатляла. Этим днём половина построек горела. Под звон металла и выкрики, истошные вопли затоптанных ногами неприятелей или соотечественников сходились и расходились воины. Они взбирались на серые рухляди, на которых розовыми полосами тянулись внутренности скатывающихся тел. Где-то среди толпы пару раз мелькнуло какое-то синее знамя, двадцать человек с копьями устремились в открывшуюся брешь, оно покачнулось и упало, взметнув клубы тёмной пыли.       Распластавшийся за тирошийцами дворец, напоминающий своим видом конус, являлся целью вторженцев. Построенный во времена Валирии предусмотрительными архитекторами, он обладал и подземными уровнями, внутрь вёл уходивший глубоко в земную твердь лестничный вход, защищённый круговым барбаканом. Враги обороняли его упорно, упорнее любой другой точки города — даже своих жилищ. Это, конечно, можно было объяснить.       Раздалось знакомое завывание горна, и с разнобойными кличами волантийцы бросились развивать наступление.       Где же он?       Ятоон отрубил руку какого-то воина, ринувшегося в самоубийственном отчаянии на него. Прежде изящными движениями его стража парировала удары глупца, и нанеся собственные ему в спину, когда тот продолжил бег, напоминавший уже полупадение. Большинство людей свалилось бы на землю, однако он сохранил подобие равновесия, выставив ногу вперёд.       Лишившись руки, воин завизжал и всё же упал. Только тогда Тагарос успел заметить, что калеке едва ли можно дать семнадцать лет. Лицо скорчилось в одной единственной безмолвной мольбе — «пощады».       Дурак.       Ятоон погрузил острие меча в шею. Кровь запузырилась на иссохших губах.       Где он?       Он вернул меч в оборонительную позицию, и хотел было оглядеться, но...       ... Даже не будучи в авангарде атаки отпрыск триарха почувствовал внезапный жар. Кожа почти заболела. Лёгкие мучительно сжались, как если бы их выворачивали с положенного им места. Ятоон чуть не согнулся пополам, выдохнув в ошеломлении, и только по прошествию нескольких ударов сердца поняв, что сейчас произошло.       Он поднял глаза к замерцавшему зареву, будто Тагарос очутился в ином месте, в чьём-то кошмаре. Вой заживо горящих людей перекрыл любой другой шум, ударив по барабанным перепонкам.       Задние эшелоны противника превратились в чёрные силуэты внутри разгоревшегося оранжевого пожарища.       Враг дрогнул и побежал сквозь не исчезнувшую в пекле тропу во внутрь дворца, который они защищали. Они сбрасывали шлема, а их рты пытались вдохнуть воздух во время всего бегства, лишь бы хоть немного отвлечься от поразившего их ужаса.       Живая громада с треском расколотых плит опустилась перед Ятооном, вышедшего из круга телохранителей. Волантийцы начали преследование, обступая их, как поток реки камень, пока не зазвучал горн, велевший им остановиться, выкрики, призывавшие к подчинению. Тогда с прежним остервенением они принялись добивать раненных. Иные постепенно образовывали подобие порядка, подчиняясь офицерам и переговариваясь. Звучал даже смех. — Я думал, ты поможешь чуть раньше, — отшутился Тагарос, когда сигнал стих. — Я почти выиграл битву.       Как бы в подтверждение своих слов, он поднял окровавленный меч. — Нам стоит начать штурм прямо сейчас, — ответил Эниалон, будто не услышав шутку. Слова получались резкими. Он уже отвязал себя от седла и спустился к другу. — У остальных свои бои. Если мы будем их дожидаться, то тирошийцы успеют укрепиться внутри.       Ятоон огляделся. — Потери будут большими, — подметил он, перейдя на шёпот. — Возможно, есть иные входы, через которые можно было бы проникнуть внутрь.       Белейрис мотнул головой. Светлые глаза замерцали в нетерпении, почти как и у его дракона перед битвой. — Тогда нужно атаковать сейчас, пока они не сбежали! — рявкнул вестеросец, но словно тут же осознав ошибку, он прикрыл веки, положил руку на плечо Тагароса, и постарался говорить тоном более спокойным: — Потери будут большими в любом случае. Мы теряем возможность с каждой секундой. Пойми, не ударив сейчас, мы можем потерять всё. — Но и напав, сломя голову, мы тоже рискуем. — Ты видишь это? — пылко спросил Белейрис, указывая закованной в перчатку рукой на дворец. — Тирошийцы поджали хвост. Если они восстановят дисциплину и перегруппируются, то риск станет ещё выше. Кроме того, — Эниалон в этот раз помедлил, — я надеюсь, что ты доверишься мне.       И всё же, вопреки словам товарища, что-то гложило Ятоона. В них был смысл, да, но всё равно оно оставалось какое-то смутное ощущение неправильности. Не погубит ли их пробудившееся в кровопролитии рвение Эниалона, столь несвойственное ему или тщательно сдерживаемое им самим? От его выбора зависило многое.... Но сколько раз суеверная сомнительность не оправдывает себя в жизни человека? Сколько блаженных минут счастья оно омрачает и какие горести приносит? М-да, лучше подавить в себе эту минутную слабость. Что, собственно, может противостоять им, когда с ними дракон? Ничего. И значит беспокоиться просто глупо. — Верно, — в конце концов признал Ятоон, стараясь заглушить сомнения. — Нужно атаковать сейчас.       Эниалон молча кивнул. Взабравшись на дракона, он приказал двигаться вперёд. Не было ни вдохновляющих речей перед финальной атакой, ни выкриков, но все равно застучали пластины, поднялся гомон, люди побежали в бой с рёвом.       Только Тагарос к нему не присоединился.       Было тихо. Слишком тихо.       Шаги катились по помещению. Звук был громкий, без сомнений, но штурмы дают о себе знать даже слепому. Грохот вцепившихся друг другу в горло воителей всегда был подобен бушующему шторму, где диссонанс желавших только оборвать чужую жизнь, искалечить, выпотрошить или просто забить до смерти кулаками и булавами разноземцев мог поглотить любого. Когда речь доходила до штурма, то всё это умножалось в сотню раз. Сейчас же ничего этого не было слышно.       Длинный, украшенный фигурами, проход с высоким потолком, открывшийся им после захвата барбакана и спуска вниз по лестнице представлял собой скорее....       Послышался голос. Эниалон оглянулся. Его воины продолжали изучать зал. Тогда драконий всадник моментально понял, откуда он доносится, но тот факт, что это вспомнилось не сразу насторожил его. Это происходило множество раз и до этого момента. Очередной приступ.       Бесплотный голос надрывно рыдающей женщины был сначала едва слышимым. Белейрис тряхнул головой, дабы отделаться от него. Просто помеха где-то на краях разума. Однако теперь он продолжил набирать силу, как прибой.       Милосердие....       Замолчи.       Белейрис покрепче вцепился в седло. Пальцы бессознательно сжимались ещё сильнее, когда шёпот нарастал. В ушах зазвенело.       Раньше эти моменты проходили быстро, но теперь они стали усугубляться. Он старался скрывать это, потому надеялся, что увлечённые иным воины не обратят на него внимания.       Прош....       Замолчи!       Тишина, какая бывает перед бурей, воцарилась в мыслях Эниалон. На краткий вдохновляющий миг закралась надежда, что на этом её болезненная неестественность исчезнет.       И с напором рухнувшей в одночасье дамбы к единственному голосу прибавился плачущий хор из дюжины голосов. И ещё. И ещё.       Белейрис схватился за голову, пальцы давили, как тиски. Мышцы вокруг заболели от неестественной мимики.       Его сознание содрогалось от этого жуткого потока. Эниалон чувствовал, как всё новые и новые фантомы пытаются прогрызться через барьер самообладания.       Замолчите!       Ему показалось, будто он что-то заметил, но бессвязная какофония, скребущая взлётами и падениями звука, мучавшая своей неумолимостью и презрением к здравомыслию, резко обрела форму. Слово. Да. Слово. — Засада! — вдруг крикнул Эниалон, едва пришедший в себя и всковчивший в седле. Наваждения отступили, спрятались в тенях его сердца. — К оружию!       Статуи, которые он успел рассмотреть тщательнее только сейчас своим помутневшим взглядом, раскрылись среди своих альковов. Тирошийцы кинулись в атаку. Дракон закружился на месте в то же мгновение, как если бы знал об атаке заранее. Да и как он мог не знать. Но истинную опасность представляли не тирошийцы.       Взор Белейриса пробежался по ловушке, в которую он попал из-за внушённой ему поспешности. Зал был недостаточно большим для дракона. Он не должен был брать его сюда.       В другом конце помещения скрытые бойницы распахнулись с той же хитроумной внезапностью. В свете факелов по другую их сторону заблестели громадные наконечники. Скорпионы безмолвно скалились. Стрелки пытались дрожащими от страха или волнения руками приготовить орудия к стрельбе. — Эниалон, — проревел Ятоон, тоже заметив эти орудия.       Теперь понятно упорство тирошийцев. Белейрис отбросил эту мысль, как несущественную. Нужно было действовать. Действовать.       Он открепил копьё и снял его со стойки. Покоившееся в его руках подняло его жажду крови до новых высот.       Если дракон не отступит сейчас, то его могут поразить баллисты. Конечно, Эниалон поступает так только из рассудительности.       Ловко спустившись с Асагсес, он приказал: — Уходи отсюда!       Но чудовище продолжило, смертоубийство в тот же момент, когда Эниалон с него слез. Он не слышал его или не желал его слушать. С таким же успехом он мог отдать команду камню.       Тагарос и его телохранители оттесняли тирошийцев от Белейриса. По их щитам скользила неприятельская сталь.       Какой-то смельчак решил метнуть что-то в глаз дракона в сумасбродной попытке окончить сражение прямо сейчас.       В уголке глаза Эниалона появилась горячая кровь с треском лопающегося стекла, слишком горячая, она побежала косым ручейком по щеке. Спазм сжал шею. Внутренности будто обволокло нечто слизское и холодное. — Уходи! Прочь!       Белейрис почувствовал всё то же непокорство, поднимавшееся из глубин его души. Однако причина его появления была не в самом характере человека, а в том, что испытывал Асагсес в этот момент. Это была порочная связь, родство двух созданий, вполне возможно ненавидящих друг друга.       Дракон проглотил несколько человек. Лёгкие металлические доспехи заскрежетали в его пасти. Половина тела тирошийца упала на пол с влажным хлюпом. Три человека увидели это, но попытались взобраться на Асагсеса по шкуре, однако упали и оказались разорваны или затоптаны.       Белейрис ощутил, что дракон пытается доказать ему свою полезность в этой битве в манере, непонятной другим людям. Желание остаться Асагсеса сопровождало каждую задетую их связью ноту его сущности.       На языке Эниалона что-то жидкое зашипело, булькая и сворачиваясь, подобно змее. Его естество захлестнула волна свирепости — частичка жажды самого крылатого создания.       В затылке появилась пульсирующая боль — не физическая, от того ещё более мерзкая.       Упрямство Асагсеса распялало эту злобу. Упёртая тварь. — Прочь!       Слово ударило с мощью впечатавшегося молота. Челюсти Эниалона забарабанили друг о друга. На лбу возникла испарина. Для чужих ушей — не более, чем обычный приказ владельца, однако сам же Белейрис вложил всю собственную волю, всё свое отвращение и натянул соединявшие дракона и его узы до предела.       Асагсес содрогнулся. Его голова обратилась к хозяину. Янтарные глаза моргнули. Исполин направился к лестнице, продолжая размахивать хвостом.       Судорожно выкашляв что-то, Белейрис расправил плечи. Ладонью он утёр красный след на лице.       Ярость не стихала. Прикосновение к мыслям и тёмной душе таких созданий, как драконы, заражало и собственный дух человека. Эти твари не умели ничего, кроме как разрушать. Их суть — жестокость.       Он перехватил копьё двумя руками. Его настоящее имя — Кархбелайг.       Да, — продолжал размышлять Эниалон, — именно поэтому он и восхищался Валирией, обуздавших этих созданий. Но нет более презренных богами, чем те, кто были ими любимы. Много в этой жизни иронии — ему ли это не знать.       Шаги Белейриса переросли в бег и он вклинился в ряды врагов с отточенным мастерством. Где-то просвистела палица, в шлем попал чей-то меч, однако ему это было безразлично. Сегодня он забудется в крови, проклятие его собственной поперхнётся чужой. Но нужно себя сдерживать.       Кархбелайг засвистело в воздухе, потянувшись к шее первой жертвы.       И ему показалось, что в его отражении он увидел собственную радость.       После сражения в Тироше прошло две недели. Город оказался разграблен. После разорения волантийское войско, находившееся под командованием Ятоона Тагароса и Эниалона Белейриса, отправилось домой. Некоторые его части были переброшены в иные места, но большинство двигалось к Волантису, сделав при этом крюк, дабы избежать возможного столкновения с остатками тирошийской армии. Так или иначе, его часть уговора выполнена — ход войны в текущий момент переломлен.       Итак, все торговые соглашения оказались подтверждены, и сидя теперь на полу своих покоев, Эниалон готовился зажечь обсидиановую свечу. Нож прочертил борозду на его руке. Для этого всегда нужна была кровь.       С губ сорвались тихие валирийские песнопения, в то же мгновение вызвавшие головокружение и дрожь в костях. Но это было не самыи худшим. Белейрис почувствовал чьё-то зловонное присутствие в сердце. В скрипе дерева и шелесте листьев уличного сада он слышал то, что не доводилось никому другому.       Вестеросец сжал зубы. Он попытался сосредоточиться.       На стенах заплясали странные тени, хотя в комнате не было предметов, которые могли отбрасывать столь дивных тёмных близнецов. Подул ветерок, встрепенувший простыни. — Эниалон? — прозвучал вопрос. В нём чувствовалась тревога. — Ты жив? — Да, — после паузы ответил названный. Он сначала не был уверен, действительно ли услышал своё имя и в самом ли деле после одного вопроса последовал другой. — Я всё сделал. Возвращаюсь обратно. — А Висенья? — Висенья? — Что за глупый вопрос он получил? — Никто не получал донесений о ней в последнее время. Я с Висеньей не сталкивался.       Пронеслось эхо — вздох, как понял Эниалон. — Всё пошло не по плану, мы уж начали думать, что ты мёртв. Или то, что ты бьёшься с этой сукой. — Неужели всё так плохо? — Хуже, чем мы рассчитывали. Я пытался связаться с тобой через свечу, — продолжал голос, — но ты долго не зажигал её. — У меня были на то причины, — Эниалон не знал, оправдывается ли он перед собеседником или самим собой. Но эти причины он слышал сейчас — вопящие и умоляющие. — Я тебя не обвиняю, — голос вернул его в реальность. — Висенья покинула Эссос пару недель назад: я думаю, что кое-кто проболтался о нашем плане. Но информация всегда меняются. Тем более, не знаешь, что в голову взбредет этой стерве. Вернуться обратно, чтобы пустить кому-то кровь — в её духе. Ты должен прилететь, как можно быстрее.       Теперь ясно, почему Ятоон не знал, где Таргариен.       Взаимная нелюбовь Белейрисов и Таргариенов длилась очень долго. На каждое решение Таргариенов приходилось действие Белейрисов, а на каждый поступок Белейрисов — их. Так было с давних времён, но те дни прошли и ныне у Таргариенов имеется мощный козырь — Балерион. Нелюдимость Белейрисов также не играла им на руку, но они сохранили то, что утратили остальные — секреты, таинства и наследство предков. Там, где Таргариены учились силе оружия, Белейрисы обращались к хитрости. — Я слышал такое же мнение, — Эниалон хмыкнул, это далось ему нелегко. Взгляд упал на покоившееся в стойке копьё. Похоже, он вернётся к нему раньше, чем предполагал, и не знал, радоваться этому или нет. — Я скоро буду.