❂
Отдаленно, как будто в летнее утро… васильки росли возле дома, махровый плед развевался на колючем ветру, позволяя стекающей по нему воде орошать проснувшуюся землю, где-то тихо звенели колокольчики бело-синие, притаившись в траве. Шелест её наспех сливался с морем и гудением малиновых полей, и блестящими останками погибших на заре звёзд — всё до одури сладко кипело на языке и отчетливо игралось нотками свежих акебий. Хваткие пальцы пронзали непослушный воздух меж холодных плит морского отлива и трогали колышущуюся водную гладь, словно пластичное зеркало, в котором рябью мелькала знакомая улыбка и нежно переливался зной кудрявых волос. Звонкий смех сиял мурашками на мокрой коже. — Mia altvalora knabo, — тихо стрекотал голос в ритм далекой трели птиц, пока искрящийся светом образ, излучающий пьянящее тепло, бесшумно касался обгоревшими пальцами его вечно мерзнущей кожи. — Никогда не переставай бороться. Мое дорогое создание, скоро ты будешь свободен. Перед заплаканным взглядом меркло свечение незваного гостя, прятавшегося за туманной пеленой, позволяя увидеть спокойно плещущееся алое море в чужом взгляде, убаюкивающее и завораживающее. Улыбка родного человека ослепляла. Силуэт его бесстрашно, рубцами и ссадинами, обожженными легкими и поломанными костями тянулся к нему, не зная тревоги и не чувствуя боли. Чонин протянул руку в ответ и заглянул в распахнутую перед ним душу — горящую и мелодичную, такую страстную и по-прежнему неиспорченную отчаянной скверной, пропитавшей его сны. Душу, до сих пор не позволившую багровой луне пустить колючие корни в его проклятом теле, черным волком затаившемся в бесстрастном ожидании. Свет сочился сквозь его влажные ресницы, но слезы мешали разглядеть больше, он лишь чувствовал руки, касающиеся его спутанных волос, и жар от улыбки, не сходящей с чужого лица. В одно мгновение стало невесомо и все терзавшее его притупилось настолько, что броня окружившая мятежное сердце и тело раскололась и песком разбилась о землю. Он почувствовал облегчение. Слова неверия застревали где-то глубоко внутри, и хотелось сдаться миру, стоящему перед ним. «Я сдаюсь» — пронеслось в сознании, и в одно мгновение горящий силуэт украл у него невесомый поцелуй, забирая с собой все сомнения. — «Я сдаюсь».❂
Когда Чонин проснулся, дождь уже завершил свою неуемную тираду, а сон, где фантомный образ согревал его замерзшее тело и любил его беспокойные мысли, торопливо забылся. С каждым таким сеансом незримой терапии просыпаться в дождливую погоду хотелось все меньше, а утопать в ласке невидимых пальцев, зарывающихся в его неряшливых волосах, невыносимо больше. По крайней мере, сейчас в его голове не гноилась печаль, и сердце не ныло в тревоге, с которой ему не посчастливилось уснуть — в нем был целый неизведанный, но прекрасный космос из чувств и улыбка, искренности которой можно было завидовать. Он невесомо провел пальцами по губам, непроизвольно ища чужой след, и не заметил перед собой человека, безропотно наблюдавшего за его пробуждением. Вкрадчивое касание по кудлатой голове, пронесшееся робкой дрожью по сонному телу, заставило Чонина вздрогнуть и обратить внимание в сумеречную глубь его спальни. — Ты крепко уснул, пока ждал меня, — тихо проговорил восседающий рядом гость, заглушая трепет неугомонного сердцебиения Чонина мягким бархатом, обличавшим знакомый голос. — Прости меня, что задержался в дороге. Алый пожар радости трепыхнулся в груди всполошенного Чонина, такой же яркий, как и его улыбка, когда он подскочил на простынях и с жадностью вперился взглядом в темный силуэт, обрамленный одинокой полосой молочного света. Даже самая темная ночь не способна была заставить его сомневаться, что перед ним сидел Кристофер. Не поспевающий за сердцем разум молил Чонина притормозить, надышаться секундной эйфорией от незыблемо счастливого пробуждения, но он ждал так долго не для того, чтобы сдерживать заманчивое наваждение, поэтому покорно сидящий Крис оказался в его объятиях так же быстро, как и в тихой комнате разразился его звучный смех. — Как же сильно я скучал, хён, я… Предательский скрип стула вовремя вернул Чонину контроль над эмоциями, и он отпрянул назад, не разрывая хрупкое кольцо объятий, но пресекая их нелепое падение на неприкрытый ковролином пол. По чистой случайности он зацепился за парчовые оборки, аккуратно обрамляющие закрытую шею Криса, и тихо охнул, когда коснулся шершавыми подушечками пальцев его обнаженной теплой кожи, возвращая их обоих в более-менее устойчивое положение. — Прости, тебя так долго не было, что я поддался грусти, — честно признался Чонин с мягкой улыбкой, виновато перебирая юркими пальцами вышитые на воротнике узоры. По его телу волнительной дрожью откликнулось осознание, что перед ним находился его родной человек, с горячей кровью и мерно бьющимся сердцем, который из-за такого непочтительного приема все равно не поскупился на ответные объятия, позволяя младшему сполна почувствовать пульс бурлящей внутри него жизни. — Но теперь я ужасно счастлив. Хотя пару часов назад я думал, что беспросветная печаль в душе меня поглотит. Что это, хён? Последствия взросления? — Думаю, это было бы нормальным и для ребенка, учитывая, как долго пришлось ждать, — Крис кротко пригладил чужие непослушные волосы, и с немого согласия поднял их обоих на ноги, расправив помятые одеяния, а после вновь позволил Чонину притулиться поближе к его сердцу. — Позволь мне извиниться за это… — Тсс, я уже простил тебя, — хрупкая хватка усилилась, но голос не дрогнул в настоящей обиде, только окрасился детским упрямством. — Не трать силы на глупые извинения, ты наверное и не отдыхал совсем после дороги? Постой отвечать! Лучше включи свет, хён, не хочу разговаривать с тобой в потемках. Липкое тепло от своенравного, такого привычного тона заползало под слои одежды старшего, встречаясь с озлобленным чувством вины, но столь щадящий антидот в лице юного господина позволил Крису облегченно выдохнуть и с радостью выполнить его просьбу. — Вот, так гораздо лучше! Блеклые зайчики от зажженной лампадки запрыгали по стенам, перескакивая то на край заставленной оригами тумбы, то на счастливое лицо Чонина, позабывшего детскую радость от такой простой вещи. Теперь, прежде всех разговоров, он воочию изучал высеченные в памяти черты лица, будто не видел их тысячу лет, ибо их в одночасье прервавшаяся разлука ощущалась именно так. Растворенные в умиротворении глаза не изменили своего цвета даже под влиянием холодных ветров далеких стран, но в них словно бы погас один из озорных огоньков, всегда заполняющих слегка размытую радужку. Губы Чонина поджались в такт мыслям о чужой усталости, но взгляда он не отвел, только шаркнул раздосадованно по обветрившимся губам и слишком уж острым скулам, а после прикрыл глаза в попытке вспомнить, каким был Крис, когда покидал поместье несколько месяцев назад. — Разве я не присылал тебе весточку из Усо, vulpo? — безмятежно прошелестел старший, не вмешиваясь в чужие думы, но Чонин все равно незримо дрогнул и кротко кивнул, не успев свыкнуться со звучностью почти забытого голоса. — У местного художника были недурные навыки в живописи, поэтому я думал, что ты успел налюбоваться. — В том то и дело, что художник видимо хорош только в живописи! — жеманно фыркнув, юноша продолжил поиски того осеннего дня в чертогах памяти, когда солнце еще хваталось за еле скрытые веснушки и старалось их увлечь за собой, наружу, к теплым щекам и сощуренным глазам на взрослом лице. Как эти крапинки блестели бледным авантюрином, когда их хозяин умывал лицо в журчащем ручье, и как они не исчезали трусливо в порыве вернуться к небу, когда Кристофер прятался под навесом кареты. Эта маленькая особенность — трепетно взаимодействовать с солнцем и получать от него щедрые подарки — поражала Чонина не меньше, чем легенды о погребенных цивилизациях. — Вы не можете сравнивать тот грубо накаляканный портрет и свое неподдельное живое лицо. Это кощунство, господин. Слабая улыбка очертила губы Криса, наблюдавшего за тем, как сотни мыслей с его образами, сотканными из лучших представлений, проносятся в этом проницательном юном сознании. Даже такая мелочь, как неугодный портрет, заставил суетливые шестеренки в голове Чонина работать. Жаль, что старшему не дано увидеть детали, лишь тонким чутьем обозначить направление мыслей, которые так явственно посвящены только ему одному. — Получается, это не ты посеребрил рамку для этого кощунства и не ты повесил его в своей гардеробной? — Крис мысленно считал секунды ровно до момента, как глаз напротив готов был распахнуться, а после не пожалел внутренней воли, чтобы успешно сдержать радушную улыбку из-за застывшего в замешательстве лица Чонина. — Что такое? Мне нужно уточнить у Чанбина, кто это сделал, верно? Красный след несвоевременно мазнул по кончику маленького носа, но во всполошенном взгляде не заиграло смущением, только прозорливо блеснул огонек желания и запоздалого понимания, что за пропитанную иронией миниатюру Кристофер тут устроил. — Так-так… а зачем вы, сэр, рылись в моем гардеробе? — замешательство сменилось интересом, и подыгрывающий Чонин движением глаза юркнул к прикрытой двери гардеробной, помогая себе вспомнить, что он находил там каждый раз, когда случались подобные диалоги. — Не успели приехать, а уже похозяйничали. — Мне захотелось, чтобы ты проверил, все ли там на месте. Не дождавшись послесловия этой разыгранной сценки, Чонин счастливо вскочил с нагретых простыней и бесшумно подобрался к крошечных размеров комнатке, где в основном пылились выходные рубашки из жаккарда, кипа сменных повязок для глаза и немалая коллекция разнообразного рода эспадрильи. Кроме того, иногда, как по волшебству, там появлялись всевозможных размеров бархатные бонбоньерки, — наподобие той, что Чонин обнаружил сейчас, — в которых никогда, правда, не было конфет, но было что-то гораздо интереснее этого. Юноша находил это забавным, потому что Крис никогда не дарил ему подарки напрямую, предпочитая претворять элемент загадки в такой простой процесс. — В этот раз ты решил добить меня намеками сразу, так мило, — шутливо прошептал Чонин в предвкушении и бережным движением развернул аккуратно упакованную коробочку, встречая внутри нее вышитый блеском камень. Его яркий свет тут же мазнул по непонимающему лицу, заставив младшего глупо проморгаться прежде, чем он смог притронуться к маленькому минералу. — Что это… Некоторое понимание пришло лишь тогда, когда Чонин кончиком пальца скользнул по гладкой поверхности камня, и исходящие от него лучики проворно устремились во мглу комнаты, избавляя его грани от чрезмерного блеска. Теперь юноша наблюдал за безмолвной трансформацией — обычного вида камень вдруг сгладил все углы, вытянулся и закруглился, принимая причудливую форму линзы. Хрустальная радужка ее казалась безумно знакомой. Такой же тусклый лимб и суженный зрачок были и у левого глаза Чонина. Такого не могло быть... — Это обожженный циркон, святой камень из усонской церкви. Один монах окропил его пламенной водой, чтобы придать ему форму твоей радужки. Я заранее убедился в том, что линза будет идеальных параметров, чтобы тебе было удобно носить её, — неожиданно тихо застрекотал мягкий голос, когда его владелец бесшумно подошел сзади, чтобы поправить шлафрок, сползающий с бледных плеч Чонина, и бережно потрепать его кудлатую голову. — Надеюсь, это сделает твои дни чуточку комфортнее, vulpo. Безответная тишина закипала в опаленном удивлением воздухе, когда Чонин попытался вымолвить хоть слово, продолжая смотреть на распакованный подарок. Голос его по странной причине не прорезался, застревал грубым комом в середине солнечного сплетения, хотя ему безусловно было что сказать. Все его мысли заволокло пеленой безмолвия, наполненного разве что светлой грустью. И только теплая ладонь, тяжело лежавшая на макушке, взволновала сердечный покой, заставив Чонина проронить первые слезы. Он слышал и раньше об этих удивительных камнях, способных заменять недостающие "детали" в чем угодно, но знал, что достать их было крайне сложно, не говоря уже о возможности скрупулезно сотворить из него настолько хрупкое изделие. В одном из древних фолиантов Чонин вычитал, что лишь божественные существа могли одарить человека особенным камнем, который даже после искусной выделки не терял свои магические свойства. От того и слезы у Чонина были скорее праведные, ибо Бог сердечно вложил в руки его господина и друга такую ценную вещь. Однозначно Крис был достоин этого. Лишь мгновения спустя, когда за окном раздалась песня потерявшихся в лесах коростелей, Чонин повернулся к блеклому свету, и искренняя улыбка тронула его шероховатые губы. — Спасибо, хён, — дрожащая в голосе радость растворяла в себе всю печаль, которой не было места в ту минуту. То, что ему хотелось сделать, было непозволительной роскошью, поэтому юноша только склонил голову в благодарности и прижал бонбоньерку к груди. — Боже... теперь я смогу видеть все в полном объеме? Я не думал, что это вообще возможно. Не думал, что чудеса являются к людям не только для утоления скуки и успокоения тревог, или что они могут быть надеждой для слепого или неизлечимо больного. Не думал, что он заслужил получить эту хрупкую надежду и наконец-то скинуть маску на свой восемнадцатый год жизни. Не думал, что Крис позволит затянуться ранам Чонина, а не своим собственным, наверняка болезненным и обременительным. — В этом мире возможно все, главное знать, чего по-настоящему хочешь, — когда Кристофер потянулся к повязке, затянутой крепким узелком вокруг растрепанной макушки, Чонин волнительно хихикнул, оголив свои ровные зубы. — Могу я помочь тебе? После одобрительного кивка, старший осторожно избавился от ткани и приютил заколдованное чудо на мутной сетчатке глаза, выждав трепетные секунды, пока Чонин сморгнет последние слезы. После всех манипуляций, когда некогда блеклая радужка заблестела по-новому и зрачок стремительно зашевелился, чонинов нос по-кроличьи задергался, а сам он хихикнул от новых будоражащих и немного щекочущих ощущений. Первое, что увидел Чонин, когда проморгался и привык к обновке, было кружащееся безобидное пламя, струящееся с чужих волшебных пальцев. Затем он зацепился и за надутые пухлые губы и внимательный взгляд, огибающий черты лица в попытке определить, все ли его владелец правильно сделал. — Ха-ха, что ты пытаешься увидеть, хён? Мне идет, правда? Кажется, она идеально села, — Чонин засмеялся лучисто, не позволив Крису отвести от него завороженного взгляда. В груди что-то тепло разлилось и дыхание беспардонно сбилось, когда жар возле его лица поумерился и легкая прохлада с улицы прошлась по загривку к мочкам ушей. Тьма вновь стиснула комнату в своих объятиях. — Я просто очень рад, что все получилось... и да, тебе очень идет, — с отчетливым воодушевлением произнес Крис, тоже позволив себе притянуть повзрослевшего парня в радушные объятия. Разница в росте уже была существенно не в его пользу, но ему нравилось умещать свои безмятежные ладони на чужой ровной спине, отчетливо дрожащей, точно шелковая акация на теплом ветру. — С днем рождения, мое драгоценное существо. Обязательно береги линзу, как и эту хорошенькую улыбку на своем лице. — Ничего она не хорошенькая, — отозвавшись смущенным вздохом, младший крепко вжался в него и пробормотал еще что-то неясное, но абсолютно точно искреннее. Своим безропотным сердцем Кристофер почувствовал, какой пышной нежностью зацвело в душе Чонина и как отчаянно он цеплялся за возможность быть ближе к нему. Это было самым ценным исходом после такого долгого отсутствия. Обида, злость, тоска — все это плотной дымкой ощущалось, когда Чонин засыпал, но теперь даже в мыслях не было желания по-детски упрекать старшего в чем-либо. — Можешь считать, что эта линза твой оберег, ибо я надеюсь, что она защитит тебя от боли, которую ты испытывал время от времени из-за недуга. — дополнил старший, медленно выпустив заплаканного юношу из вороватой, но долгожданной хватки. — То есть... если она поможет справляться с болью, то я смогу выходить к солнцу? Правда смогу, хён? — маленькое наваждение заставило Чонина резво перехватить чужое запястье, обрамленное пестрой манжетой, и поднести его к своему лицу, выраженному неподдельной надеждой, которую не хотелось предавать. Но старшему, однако, пришлось. — Да, но ненадолго, — мокрые следы на щеках Крис заботливо стер ребром ладони, спрятанной под шелковой тканью, а после прижал пясть к разгоряченной коже лба, точно проверяя температуру. — Твой шрам все еще способен причинять боль... я очень не хочу, чтобы ты ее испытывал. И еще, в первое время лучше не трогать глаз, а может даже стоит подержать под повязкой, хорошо? Наказ не трогать глаз Чонину тут же захотелось нарушить, а свою непоседливость подпитать попыткой выйти на природу, посмотреть на ее просторы под новым углом, с невероятным обзором, и Крису эти еле скрытые порывы были безусловно понятны, но он все равно усадил Чонина на широкую кровать и накрепко убедил его в том, что глазу очень важно восстановиться. — Не успел дать надежду, как тут же ее отобрал, — вскинув подбородок, Чонин простонал в недовольстве. Взгляд его точно выпрашивал милостыню — блеск отчаяния заполонил радужку глаз, отразив их естественную сердобольность. В частности, к самому себе. — Не хорошо это, господин. — У тебя всё время мира, солнце, не переживай. А пока нам стоит обработать твой глаз и метку, — Крис указал на блеклую полосу, протянутую вдоль лба, которую почти не было видно, но он все равно точно знал, где она находилась, — чтобы вживление прошло без побочных эффектов. Согласен? С хозяином положения было спорить бесполезно, ибо одна его молчаливо вытянутая рука с ниоткуда возникшей чаркой, которую наполовину заполняла вязкая жидкость, заставила Чонина смириться со своей судьбой и послушно высидеть еще пару минут. По-крайней мере, наедине с Крисом ему еще никогда не удавалось заскучать от безделья. — Если решил меня помучить перед завтраком, тогда расскажи про Усо, почему так задержался, — резонно затребовал он, ибо за прикрытым портьерой окном уже светало, а горячая тема для обсуждения так ими и не затронулась. — Что-то серьезное случилось в дороге или просто затормозили по поручениям? Поместив чарку на колени Чонина, Крис уместился собственными на стоящее у кровати подножие и с толикой сожаления взглянул в беспокойный омут напротив. А после опустил взгляд к полу, зачерпнув немного целебной мази двумя пальцами. Запах ее непременно успокаивал. — Возможно, до тебя уже дошли слухи, что люди в окрестностях начинают постепенно сходить с ума, — глядевший сверху-вниз Чонин мгновенно закивал, приоткрыв рот. Он не смог забыть вчерашний диалог близняшек, касавшийся ума бедной бабушки Сынмина. — Так вот, это правда, люди толпами сходят с ума. Проклятье в основном тянется к деревням, простирающимся на окраинах больших городов, и по пути мне пришлось проехать мимо одной из них. — Ох. Что... что там было? — Киямат, Нини, — голос Криса незримо колыхнулся, отдался звучной дрожью по спине Чонина, но ни один из них не выдал своего стремительно растущего беспокойства. — Воздаяние за грехи, небесная кара и полное очищение страдающих земель, чтобы их жизненный потенциал не погас. Вот, что было. — Боже... я многое читал про это, но не думал, что в наше время киямат все еще случается. Это так печально, но... почему ты был там, хён? Чонин обреченно разглядывал поблескивающие в первых оранжевых лучах глаза Криса и краем сознания подмечал в них толику несвойственного ему страха, поэтому просто не смог отказаться от своего вопроса. — Возможно, правильным будет сказать, что я уже сталкивался с таким за годы путешествий. Не все люди растворяются в этом безумии, некоторые страдают до полного истощения прежде, чем обрести покой. Мне... правда тяжело пройти мимо таких людей и не подарить им надежду на то, что боль утихнет. Когда в комнате стало в разы тише тикающих часов, голос Криса затерялся в нахлынувшей духоте, и Чонин с сожалением в дрожащих пальцах запустил их в шелковые пряди сидевшего перед ним наставника. Ему было в тягость наблюдать за тем, как дыхание Криса закономерно потяжелело, точно его легкие заполнились теми страданиями людей, о которых он возымел смелость рассказать. Словно именно он перетянул на себя всю ту боль, которая в итоге уступила место умиротворению в чужих сердцах. Чонин это чувствовал кончиками пальцев, когда проводил ими по неясной линии пробора и цеплялся за выбившиеся выжженные солнцем пряди. — Вы молились за них? — спросил в конце концов он, потупив взгляд, но руки не убрал, позволив себе прикасаться к этой незримой боли еще немного. — В том числе, — коротко, но по существу, поэтому Чонину не хотелось более допытывать Криса, аккуратно приютившего свою ладонь на его горящем лбу. — У тебя от моих рассказов поднимется температура, vulpo. Давай-ка лучше поговорим о чем-то другом, хорошо? Откровенно говоря, у Кристофера не было нужды рассказывать правду о произошедшем, но совесть и так ныла от того, что этот мальчик слишком мало знал о безрассудном мире, в котором жил. Поэтому он, сгладив навязчивое убеждение уберегать Чонина от всего плохого, в конце концов принял решение не кривить душой. В этот раз. — Да, как скажешь... и спасибо, что рассказал мне об этом, хён. Благостно то, что и душу Чонина не искривили переживания о чужих жизнях, только слегка окрасили его эмпатичные мысли желанием помолиться за несчастных людей, не выбиравших свою участь. И чтобы до конца притушить огонь ненастных чувств и отбросить разговоры о грустном, Крис своевременно рассказал младшему и о столичных радостях. О том, как в преддверии праздника на самый хлопотливый город снизошла безумных масштабов подготовка к новому небесному циклу. Как рассыпанные вдоль тротуаров деревья были стянуты моросью влажно поблескивающих ленточек из-за заглянувшего в гости дождя. Как каменные дорожки звучной песней откликались на бег шумных детишек, которые торопились к главной площади, где простиралась глумливая молва купцов и местных торговцев, некогда безрадостных стариков и беспечной молодежи. Мелодии льющиеся из под пальцев музыкантов, искусно владеющих мбирами, разносились даже до самых отдаленных уголков столицы, намекая зевакам о том, что главный день в году уже на пороге. Хоть и не всем было дело до праздничной суеты, сердца людей цвели не блекнущей надеждой и благоденствием. В густой толпе Крис цеплялся за перешептывания и тихие смешки, расплываясь в заданном ритме улиц, пока петлял по выстроившимся вдоль цветочным аллеям, которые нежились под лучами мартовского солнца, прибывшего в эти залитые февралем края раньше положенного. Кто-то упоенно взмаливался к светилу, прося о том, чтобы удушающая тень никогда не пала на их родину, а небесная гостья в ответ благодушно грела лица прохожих, успокаивала их мятежные от суматохи души, и убеждала молящих, что еще много лунных циклов они будут под ее непреклонной защитой. — Я тоже помолился Солнцу, — мягко вставил Крис в свой рассказ, чем взбодрил заслушавшегося юношу. — Попросил, чтобы оно было насколько возможно мягче с тобой. Не скрыв благодарной улыбки, Чонин приластился к чужой ладони, медленно растирающей мазь по чуть потеплевшей коже. Ему не терпелось ответить, но сердце знойно бухало в груди от мыслей про праздник и значимость Солнца для этого мира, поэтому он мог только захихикать и доверчиво принять чужую молитву. Если небесная гостья и правда станет к нему благосклоннее, то Крис в очередной раз докажет, что действительно может всё. Выслушав впечатления от подготовки к Соллалю, Чонин замечтался о прогулке по роскошным улицам столицы, и в застывшем сознании ненадолго воцарилась умиротворяющая тишина, пока за его пределами родной голос вещал про местные, давно знакомые младшему достопримечательности. Наконец стало так спокойно. Замоченные в тёплом растворе семена одуванчика ослабляли кусачие пощипывания в районе висков, а аккуратные, будто боязливые движения Криса, дарили непомерное чувство удовлетворения. О странной метке на лбу Крис заботился, словно о самом хрупком фарфоре, никогда не позволяя исходящей от неё дурманящей боли даже на мгновение захватить беззаботную голову. Его горячие пальцы, спрятанные за тканью сменных перчаток, выверенным ходом очерчивали давние шрамы, совсем незаметные на холеной коже, но чертовски болезненные в моменты, когда буря за окном стихала, а ее дурманящие последствия проникали даже сквозь плотные оконные створки. И Чонин был поражен тем, что Крис знал, на какие точки нужно нажать, чтобы неприятно шипящее раздражение, сосредоточенное на кончиках чувствительных пальцев из-за холодной мази и нарастающего сердцебиения, плавно перекатилась в настоящее текучее мёдом расслабление. Знал, как заставить вечно юное бурлящее сердце обрасти бесконечной гармонией и благодарностью, а щёки зардеться от разливающегося тепла. Кроме того, он всегда дарил покой и свинцовой голове, без усилий топил грусть, точно январский снег на мокрых ладонях, развязывал самые плотные узлы, туго сдавливающие напряженное тело, словно создан был для этого. Для него. Всегда знал, что сказать или сделать, чтобы капризные мысли, прожженные тревогой, рассыпались лепестками вереска под ногами, а улыбка озарила обрамленное тоской лицо. Этим келейный знанием Чонин тихо восхищался, но до сих пор оставлял его сокровенной тайной, потаенной под духотой чёрных перчаток и безмолвием уставшего лица. Он знал многое, но этот человек был для него бесконечной загадкой, на которую еще не нашлось решения. Одним из его главных желаний было заглянуть в вечно задумчивую голову Кристофера, безвозмездно дающего заботу, но не позволяющего давать её в ответ. Узнать, что именно будит в его сердце согревающее все вокруг тепло, но оставляет его серьезное лицо непоколебимым, хоть и невероятно красивым. Убедиться, кто является катализатором его исцеляющего тепла. Заплутав в нерасторопных мыслях и прослушав добрую половину рассказа об усонском соборе, Чонин не сразу заметил, как в воздухе разразился сладкий запахов полевых цветов, а влажные пальцы Криса на мгновение остановились чуть ниже приподнятой от волнения брови. — Тебе больно? Мазок раствора, аккуратно умащенный старшим в изувеченную кожу, приятно холодил веко, но не более того, поэтому Чонин отрицательно качнул головой. Настоящая боль нестерпима, требует скрежета зубов и огромной силы воли, чтобы не сломаться под ее натиском, но он знает, что с Крисом такого никогда не будет. — Нет, боли не чувствую, — он на пробу моргнул искусственным глазом, испытав легкую щекотку под веком, и попробовал прищуриться. Взгляд его теперь еще больше напоминал лисий, хитрый и непредсказуемый, хоть и неестественного блеска радужка выдавала все его озорство и невинность, волнующие спокойное сердце Криса. — Линза сидит как влитая, какая же тут боль... — Это отлично, значит, ты ему понравился. — Понравился кому? — Богу. Слегка выпавший из диалога Чонин непонимающе хлопал глазами, неловко потирая переносицу. О каком же Боге шла речь? О том самом Боге, что благословил циркон для него? Или... — Хён, кажется, я прослушал все, о чем ты мне вещал последние две минуты. — Я заметил, но все равно тебе вряд ли было бы интересно послушать про хмельного монаха, которого я встретил в одной таверне... — Эй! — воскликнул в сердцах Чонин и вновь пригладил вихрастую макушку Криса, потерявшего счет этим необузданным детским порывам. — Ты не об этом говорил, врунишка. — А ты значит не так уж сильно ушел в себя. Вновь на мгновение приластившийся к ладони юноша коротко кивнул и отстранился, поджав слегка бледные губы. — Между прочим, под твой голос невозможно отречься от реальности полностью. — Вот как? Тогда, чтобы ты не уснул окончательно, я расскажу тебе еще что-нибудь, Нини. Когда их разговор затянулся и плавной, незаметной волной смыл все формальные границы, они продолжили разговаривать о совершенно будничных вещах, не чувствуя сковывающего напряжения. Под усыпляющими прикосновениями Чонин тихо посапывал, растворяясь в заботливых движениях чужих рук, пока лучи восходящего солнца страстным блеском игрались в его волосах, плавно переходили на лицо и целовали его мягкую кожу — залюбовавшемуся Крису глубоко в душе казалось это абсолютно милым. Обласканный золотом Чонин хоть и повзрослел необычайно, но характером нисколько не изменился — все такой же до дрожи эмпатичный и искренне волнующийся не столько за себя, сколько за близких ему людей. Такой же жертвенный, как и сам Крис. От этого незримое понимание искрилось между ними все эти годы и заставляло обоих на какое-то время расслабиться, совсем на немного. В компании Криса, как и раньше, Чонина питало тем самым чувством, когда хватает смелости стоять на краю обрыва и знать, что необратимого шага в его сторону никогда не будет, ибо кто-то сцепился плотным кольцом пальцев у запястья и не позволяет сглупить. Парадоксально, странно, но как никогда верно — Чонин действительно чувствовал себя в безопасности, и поэтому мог позволить всем тяжелым мыслям и бесконечной бдительности осыпаться серебристым пеплом прежде, чем он решится прервать их непринужденный разговор, заполненный по большей мере уютными паузами: — Хён. — Да, лисенок? — вновь звучавший голос мягкой волной смыл весь прежний скрежет на душе, и даже пальцы, старательно огибающие линию скул, так плавно не прерывали мысли, как одно единственное слово, произнесенное Крисом. Чонин мелко задрожал, когда по телу холодным пламенем разносилось чувство доверия, и, возвратившись к мыслям про виновника искристого тепла, он вдруг задался более насущным, но таким глупым вопросом. — Хотел узнать, подыскал ли ты себе даму сердца в столице? — заискивающе прощебетал он, пытаясь не шевелиться под чужими прикосновениями. Ему до безумия хотелось заставить Криса отмахнуться, направить весь спектр мыслей в этот небрежный вопрос, но сосредоточенный взгляд напротив, в котором не проскочило ни капли удивления, лишь поднял уголки его губ. Не от накатившего веселья, а от бесперебойного волнения, ибо уж слишком безразлично отреагировал старший на эту подначку, молниеносно заложив в голову Чонина толику сомнения. — Постой... постой-постой, не говори, что все-таки встретил. Хен?! Тень глумливой улыбки прошлась по устам Криса так же быстро, как и присущая серьезность блеснула и окрепла в уставшем взгляде. — Почему тебе всегда так хочется меня сосватать с кем-то в командировках, kurioza katido? — некоторая строгость в голосе старшего обличала недовольство, но по-своему простодушный интерес, который не пугал младшего, только некрасиво красил щеки, ибо его детскую пытливость невозможно было перерасти. А если ее было невозможно перерасти, значит Чонин должен пойти до конца в своей крайне милой дотошности. — Ну, ты уже взрослый, состоятельный, имеешь свое прибыльное дело и даже власть, почему бы не подумать про личную жизнь? Тем более, что в столице столько одаренных дам под стать твоим талантам! — Нини, пока у меня есть обязанности, которые я должен выполнять, ни о какой личной жизни и не может идти речи. — Ты же... не хочешь сказать, что никогда не влюблялся? — уточнил Чонин с некоторой излишней настороженностью, словно не хотел задеть и без того притихшего наставника. Но при всех попытках обойти прямолинейность стороной, его желание доверять собственным мыслям и предчувствию всегда брало верх. — Ну, может быть, когда был подростком? — Я знаю, что это за чувство, этого достаточно, — Крис просипел так холодно, словно мокрый снег хлопьями ложащийся на ладони, и отвел задумчивый взгляд в сторону, подальше от искристой заинтересованности в чужих глазах. "И что это за ответ?" — зажмурившись, точно кот на солнце, Чонин пощерился, но не изъявил желания допытывать деланно нахмурившегося Криса, невинно пожимающего плечами. — Ладно, но... ...но не успев договорить, он вдруг почувствовал, как что-то с гулким плеском приземлилось на него сверху, окропив его с головы до плеч чуть прохладной цветочной водой. Соскочив с насиженного места, Чонин с громким восклицанием замотал головой, пытаясь стряхнуть с себя прилипающие лепестки качима, а вместе с тем и окутавшую его влагу, попавшую куда только можно. Уши ожидаемо заложило на пару мгновений, но даже сквозь непроницаемую толщу воды, младший услышал тихий смех, обличающий виновника этой неожиданности. — Ах ты... глупый хён! Смакуя на языке фантомный вкус засахаренных лепестков роз, Чонин надуто взглянул из-под намокшей челки на молчаливого наставника, старательно вытирающего следы его маленькой шалости найденным полотенцем. Чёрная выбившаяся прядь красивой кудряшкой упала на разрумяненное лицо Криса, склонившегося к полу, и было слышно, как искренний смешок срывается с его сжатых губ и колким эхом остается в воздухе. Тёплый взгляд его шутливо заблестел в слабой дымке лампадки, и Чонин, невольно заметивший этот задорно пляшущий пожар, проказливо заулыбался, забывая о показной обиде и предмете неловкого разговора. С этих бледных уст так редко сходила улыбка, что любые другие чувства, кроме искренней радости, отходили на второй план. Чаще всего Крис улыбался непомерно устало, будто извинялся за долгое отсутствие и за мнимой умиротворенностью прятал сильное беспокойство, невидимой веревкой затянутое вокруг напряженной шеи. Но нынешняя улыбка, превалирующая искренностью, была как редкий сувенир, который хотелось хранить на задворках памяти с особым теплом. Бум запахов и вкусов, смешавшихся в нагретой комнате, заставил юношу невольно вздохнуть и обратить внимание на то, что и Крису досталось от его же проказы. — И не жалко тебе свои волосы, хён? — радушно поинтересовался повеселевший Чонин, мягко перехватив из чужих рук шелковое полотенце, теперь усеянное россыпью маленьких семечек. — Жалко, vulpo, но что же делать. Может, поможешь мне убрать этот переполох? — Какой ты вредный, — хмуро цокнул Чонин, — сам устроил, а теперь жалеешь... но так уж и быть, только ради твоей улыбки, — но весело согласился и преждевременно запустил руки в беспорядок, оставив нетронутое полотенце висеть на сгибе локтя. Тонкими пальцами он подцепил лепестки роз и мелких крупинок почвы, растворяя всё в чарке, чтобы не сорить на пол, помассировал недолго раздраженную песком кожу головы, а после обтер пушистой тканью слегка влажные виски и забавно выбившиеся прядки. — Твои кудряшки, конечно, очаровательные, но это не стоило того, чтобы устраивать тут бардак! — Не серчайте, господин. Вы так благородны, что подумали сначала обо мне, а потом уже, — прошелестел Крис, беглым жестом указав на точно такую же сумятицу на голове Чонина, — о себе. — Тц, а ты иногда ведешь себя так, будто не являешься самым влиятельным человеком в этих краях, — заключил серьезно Чонин, одарив Криса мятежным взглядом, заполненным искренним ребяческим недовольством. Но, через мгновение заметив ямочки на розоватых щеках, и совсем пропавшие глаза полумесяцы, он захотел наблюдать такое поведение старшего чуточку чаще. Еще немного поколдовав над обрамленными семечками чужими ресницами, Чонин заприметил под ниспадающей кудряшкой нечто, похожее на алый след. И правда, там ярко-ярко разрастался ожог, кипящая кровь в его границах бурлила, точно под влиянием неясной силы, и казалось, словно оно вот-вот завладеет всей кожей, точно грязная краска на белоснежном полотне. Странно... пару минут назад этого определенно не было. Взволнованно вперившись взглядом в оттененное ожогом место, Чонин напрочь позабыл о шалости, а в голове его набатом попеременно замигало перманентным красным, беспокойным и беспорядочным: “Ранен? Когда он успел пораниться? Обжечься? Что это... такое знакомое пятно". — Хён, у тебя что-то... — Чонин своевольно потянулся к еле спрятанной ране, но Крис вдруг перехватил его тонкое запястье, не позволив соприкоснуться с помеченной кожей. Старший старался держаться за него мягче, но сбившееся дыхание и одурелый взгляд, почти налитый кровью, выдавал всю тяжесть случившегося. — Что ты... Перед тем, как Крис опустил его руку, Чонин услышал лишь запоздалое биение своего сердца, которое с каждым разом всё страннее и страннее сжималось в груди, норовя остановиться.Забудь
Состояние Чонина смягчилось, страх разгладился, оставив законное место для прежнего шутливого негодования, которое более не сменялось быстро растущим беспокойством. — Тц, а ты иногда ведешь себя так, будто не являешься самым влиятельным человеком в этих краях, — заключил серьезно Чонин, одарив чистое лицо Криса мятежным взглядом, заполненным искренним ребяческим недовольством, а после почувствовал осторожно давящую тяжесть на продрогшем плече и не осознал вовсе, как оказался в чужих объятиях. — Хён... ты чего? — Прости меня, — обволакивающая безмятежность заботливо вывела младшего из разросшегося раздражения, заставив его напряженное тело осыпаться теплыми мурашками. Чонин содрогнулся в беззвучном смехе и потоке неясных мыслей, но стиснул Криса в ответ еще крепче, чем он сам. — Прости меня, suno.Забудь