Цветы в зеркале

Несчастна судьба слуги, а раба, конечно, ещё несчастней, но Локи не приходится выбирать. Локи либо живёт в грязи, либо в грязи умирает, и он без сомнения выбирает жить. Рабство — завидная судьба для принца исчезнувшей страны. Рабство лучше могилы. По крайней мере, Локи думает так в пятнадцать. Локи рад даже попасть за тысячи тысяч шагов от дома. Рад оказаться в крае, где никто не знает его языка, а он не знает местного. Никто не попытается искать его здесь, и каждый раз, когда его бьют, когда над ним смеются, когда ему режут волосы и когда хватают за руки, вереща на незнакомом наречии, Локи повторяет про себя как молитву: «жив, жив, жив». В любом месте к нему относятся одинаково плохо, и это, очевидно, испытание, с которым ему придётся учиться жить. И Локи учится. Локи быстро схватывает высокую тональную речь, похожую на пение и щебет. Локи изучает повадки своих хозяев: наблюдает, как мудрёно они завязывают свои одежды, что едят, что пьют, слушает, к кому ходят и какие навыки в этой стране в цене. Первые месяцы он, конечно, не понимает всего, но у него быстрый подвижный ум, и постоянное нахождение в окружении языка позволяет впитывать новое со всей жадностью, на которую он способен. Локи думает, получится ли сбежать. Его передают из рук в руки, как вещь (впрочем, раб и есть вещь, чему уж тут удивляться), но Локи старается радоваться. Чем больше хозяев он сменит, тем больше разных аспектов жизни увидит. Любой опыт — хороший опыт. Локи сможет из всего извлечь выгоду. Когда Локи продают во дворец, он знает достаточно, чтобы начать планировать свою свободную жизнь всерьёз. Локи не питает иллюзий. Он не будет ни богатым, ни знатным. Несколько небольших комнаток в городе — о доме и мечтать нечего — вот и его предел. Жизнь, наполненная тяжёлым монотонным трудом ради приличного куска хлеба. Но в этой жизни Локи сможет решать, а это бесценное право. Во дворце его жизнь не становится лучше. Локи слышит от слуг, что некоторые слуги «покрасивей» и живут получше. Что иногда рабов сюда продают не в качестве чёрной рабочей силы, а для развлечения властных, и даже разглядывает своё лицо в мутной холодной воде, когда ему выпадает очередь стирать. Да, он не уродлив — даже симпатичный, пожалуй, по местной мерке, спасибо светлым глазам и бледной коже. Она остается светлой даже на летнем солнце — по крайней мере, так думают здешние люди. Локи видит, что цвет её давно сменился с оттенка искристого снега ближе к нежным желтоватым клубкам пушицы. Но молчит. Локи хранит воспоминания о себе-прошлом трепетно, как пластинки слюды, и даже когда картинки тускнеют и размываются, он делает вид, что всё хорошо. Локи боится подумать кем станет, если позволит себе забыть. Локи не уродлив — но что толку от внешности, которую не пустить на пользу себе? Локи знает, что правит в этой странной стране император — Грандмастер — но не ждёт, что сможет его увидеть. Даже если б увидел, что бы ему сказал? «Извините, но у меня такая тяжёлая судьба, разрешите пойти и попытаться жить счастливо»? Ха-ха. Рабами не становятся удачливые и счастливые, и с тем же успехом Локи может попросить управляющего до смерти забить его плетьми. Да и как отличить Грандмастера от всех прочих? За стенами императорских резиденций все одеваются ярко, ходят в камнях и золоте, и сам дворец весь в золотых росписях и броских нежнейших тканях. Не то чтобы слугам уровня Локи можно на это великолепие хотя бы смотреть, конечно. Локи старается не думать, каково это — жить здесь, во дворце. Локи старается не вспоминать тёмные залы и мягкие меха своих дворцов. Сам Локи ходит в грубой некрашеной ткани, и волосы себе режет сам — каждый раз, обрезая их по уши, сердце разрывается от тоски. Но другая длинна неудобна, не привычна местным, даёт повод для издевательств, и Локи — да, делает по принуждению, но делает сам. Локи держится за крохи иллюзорной свободы из всех своих сил. Локи проводит во дворце весну и лето, Локи встречает здесь свои шестнадцать лет — он не может точно определить, когда, но судит об этом по смене сезонов — и где-то в начале осени, когда в первый раз холодает, он решается убежать. Если Локи задержится, он не сможет уйти ещё целых полгода. Сбежать зимой — обречь себя на верную смерть. Да, он уверен, ему хватит дюжины дней чтобы найти себе хоть какую-то крышу, но ночевать на улице в снег — нет, ни в коем случае. Да, в этой стране она много мягче, чем на его недоступной родине, но зима есть зима. Локи с пелёнок приучен не заигрывать лишний раз с этой грозной стихией. Так что Локи выбирает день, когда все, почему-то, особенно заняты и беспечны, и уходит к самой низкой стене. Если ему повезёт, никто не заметит его отсутствия до следующего утра. Локи… не везёт. На стене темно, хоть глаз выколи, и только этим он может объяснить свой провал. В каком-то смысле, провал буквальный — он действительно падает, и судя по испуганному ропоту окружающих, на кого-то ужасно важного, и Локи морально готов к тому, что это последние часы его жизни. Локи, конечно, извиняется и говорит, что ему жаль. Человек — Локи не видит его отчётливо, перед глазами всё расплывается после падения, но судя по серебряным отблескам в волосах, он стар — неожиданно весело усмехается. — Неужели? Локи сам до конца не осознает, как кивает. — В следующий раз обещаю выбрать лучшее время для побега. Человек смеётся, и толпа сопровождающих фальшиво смеётся с ним. — О, надеемся, — голос у него удивительно мягкий, словно он говорит не с преступником, а с пойманным за шалостью ребёнком. — Но пока что придётся вернуться. Он передаёт его в руки стражи, обещающей ему худшие из мук, и в последнюю минуту добавляет: — Не хотим его наказания, — и звучит он властно и холодно, совсем не так, как пару минут назад говорил с ним. — Не стоит в такие дни проливать кровь. Стража, конечно, кивает, и Локи, конечно, наказывают, но это вполне терпимо. Локи куда дольше думает о забавной манере старика говорить о себе «мы». Какая-то мысль упорно вьётся на краю разума, но Локи в итоге просто отбрасывает вопросы: у него есть работа, тяжёлая, как всегда (никому никогда нет дела до травм раба), и даже если эта привычка хоть что-то значит, вряд ли хоть чем-то может помочь. Локи хотел бы, чтобы все просто сделали вид, что побега не было, но вместо этого за ним начинают следить с удвоенной тщательностью. Локи удивляется — и кому какое может быть дело до его жизни? — но сделать ничего не может. Локи смиряется. Локи думает, что придётся попробовать в новую весну, только и всего. Проходит зимнее Солнцестояние — Локи мысленно празднует Йоль, но, конечно же, только мысленно. У раба не должно быть своей культуры. За это всегда наказывают. Начинаются самые сильные холода. Почти через дюжину дней после Солнцестояния во дворце начинает нарастать суета уже перед местным годовым праздником, и Локи вдруг понимает, что такое по-настоящему невыносимая жизнь. У них и раньше всегда было много работы и мало еды. Они всегда недостаточно спали, им всегда не хватало места для жизни и тёплых одежд. Но перед этим масштабным чем-то, названия чему Локи тогда не знает, это выходит за всякие рамки. Их поднимают через пару часов дрёмы на промёрзших полах, им дают задания, которые физически нельзя выполнить в срок, их лишают еды, воды, и только лишь больше злятся, когда от недосыпа и истощения они становятся медлительными и глупыми. Локи знает: слуг-рабов их статуса во дворце множество. Локи понимает: он физически не доберётся до всех. Локи осознаёт: у них нет сообщества, они слишком раздроблены, слишком запуганы, и у них нет сил на активное сопротивление. Но Локи — принц, пусть и бывший. Локи хорошо знает, что иногда лучше сопротивление — отсутствие любых действий. В конце концов, у большинства из них просто нет сил работать. Из-за этого подговорить своих знакомых саботировать задачи легко, и те, в свою очередь, легко уговаривают тех, кого Локи не знает. Одного неработающего можно убить в назидание, но когда их одновременно десять? Двадцать? Сто? Да, сто — не много для всего дворца. Здесь живут тысячи слуг. Но этого достаточно, чтобы у их управляющего возникли проблемы — конечно, только если об этом узнают. И управляющий, разумеется, не хочет себе проблем. И потому предпочитает, пока может, закрывать на них глаза. «Передохнут и продолжат», скорее всего утешает он себя, но Локи и другие слуги не продолжают. И получают возможность распространить безделье по другим, как пожар. Когда наконец-то спохватываются, непонятно, кого хватать. Конечно, они находят Локи — цепочка пускай длинна, но не настолько затейлива, чтобы опытные дознаватели не смогли найти первого вдохновителя, тогда-то он понимает. И они, разумеется, тащат его в застенок. Но этому протесту не нужен лидер. Забастовку надо не направлять, её надо разрешать, но Локи поздно осознаёт, что низшие управляющие вряд ли могут обеспечить их требования в отдыхе и еде. Иерархия дворца сложна и запутана, и Локи, не собиравшийся оставаться в нём, не особо в неё вникал. Поэтому когда Локи грозят смертью другим в назидание, он выплёвывает угрожающему в лицо: — Не ты мной владеешь. Не тебе решать. И, судя по помрачневшему взгляду, попадает пальцем в небо. На самом деле, Локи, конечно, не знает, кому принадлежат дворцовые слуги. Локи ни на что не надеется, пока в уголках его разбитых губ мучительно запекается кровь. Просто лишние часы жизни на холодном каменном полу оказываются ему много ценнее милосердности смерти, и он цепляется за любую попытку прожить ещё миг, ещё вдох, зацепиться за ещё одну мысль. По размышлениям Локи, его, конечно, убьют. Локи сам много раз приказывал убивать и за меньшее. Вопрос не в факте смерти, вопрос в том, когда именно, но как бы Локи себя ни готовил, умирать очень страшно. Локи цепенеет от ужаса всякий раз, когда в мыслях звучит слово «смерть», и он малодушно молится всем своим Божествам, лишь бы чудом выцарапать для себя спасение. Локи молился, когда убегал из разрушающегося дома, и у него вышло. Локи молится снова, и его снова слышат, хотя он не сразу осознаёт это. Когда его забирают к Грандмастеру, Локи ждёт приговора. Локи ждёт, что правитель просто решил потешиться его смертью, и старается идти прямо и гордо. Он не доставит никому радости своим жалким видом, думает Локи, у него хватит мужества чтобы не склоняться. В конце концов, зачем бояться тому, кто и так, и эдак, умрёт? Грандмастер ждёт его в саду. Яркий — вот первое впечатление, которое он производит. Локи первым делом замечает кричащие пятна цвета его одежд, потом — удивительные небесные ногти (Локи не знает тогда, что это особая краска, и думает ненароком, не болен ли человек перед ним), а после видит и ровную бронзовую кожу, и золотые монеты глаз, и серебряные нити волос. Дома Локи и братья раскрашивали так домашних идолов: много цвета и много металла. Локи расправляет плечи и смотрит Грандмастеру в глаза, в глубине души умирая от страха. Грандмастер ничего не отвечает на эту дерзость, словно вовсе не замечает её. Он приглашает Локи поговорить, и Локи ждёт, что Грандмастер просто любопытствует. Локи ждёт, что добродушные улыбки Грандмастера — фальшь и блажь, и гонит от себя любые надежды на лучшее. В каком-то смысле это даже весело: позволять себе не склоняться перед самым могущественным человеком страны, делать вид, что они одинаковы, хотя в этом месте их различие знает всякий, как знает различие неба и земли. Они говорят о ситуации со слугами и их необычном «восстании». Локи приятно обсуждать с Грандмастером внутренние дела двора: тот почему-то действительно его слушает, принимает серьёзно, и Локи чувствует себя снова в детстве, когда отец поручал ему первых слуг и учил его первым азам правления. Мысль об отце сжимает сердце, но Локи не позволяет себе думать много. Локи должен сосредоточиться на другом. Через несколько дней после разговора с Грандмастером Локи вызывают снова. За эти несколько дней Локи не провожают к другим слугам. И не пытают — просто кормят, приносят чистой воды и совсем не трогают в его клетке. Локи не знает, о чём ему думать. А потом Грандмастер зовёт его к себе в покои, заставляет заваривать чай (что Локи, конечно, делает, хотя и плюет на церемониальный порядок, распоряжаясь водой и драгоценными сборами скорее как отваром лекарств), и смеется, когда понимает что Локи смотрит на него, даже когда распорядитель императорского покоя заставляет угрозой палки держать Локи низкий поклон. Локи так и не научится впериваться взглядом в пол когда говорит, кроме как для шутки, и не научится семенить мелкими-мелкими шажками, которыми предстало ходить благородным приближённым слугам и всем чиновникам в присутствии Грандмастера. Локи так никогда и не оскопят. Грандмастер любит юношей — Локи и так это знал, ибо неостановима сила слухов, но и пары дальних взглядов на гарем хватает, чтобы увериться, что правитель точно питает к ним больше чувства, чем к благородным дамам — и его всесиятельный младший брат вполне это разделяет. А наследной и единственной принцессе Ва Ни никто в здравом уме не предъявит за «поруганную честь», если поругание таковой вдруг случится с её согласия. А больше, в общем-то, ничьё благополучие дворец не интересует. Локи нет смысла быть преданным Грандмастеру (Эн Дви Гасту, катает Локи в уме, когда тот официально представляется ему по имени и даже разрешает иногда так себя называть, Эн Дви Гасту), но уж если швыряться правдой в лицо, в жизни Локи ни для чего не осталось смысла, когда пала его страна. А Грандмастер — хозяин получше прочих. Грандмастер даёт ему хорошие ткани, и, порой — украшения, Грандмастер угощает его со своего стола, даёт даже Локи собственный маленький домик-пристройку на территории внутреннего дворца, примыкающий к главным покоям. Он слушает про его страну, и позволяет Локи отпустить волосы и чуть иначе кроить одежду. Локи с удивлением понимает, что тому нравится, когда Локи ему дерзит, и что порой Грандмастер его раздражает намеренно, словно только чтобы услышать колкость. Что Грандмастер порой принимает за таковые любые его оплошности, вроде разлитой от неумения воды для чая, и смеётся над ними вместо досады, и смех делает его лицо юным и гармоничным. И Локи, к собственному ужасу, это нравится. Локи нравится, когда Грандмастер серьёзен и бесстрастен во время совещаний с чиновниками, когда он дремлет, убаюканный вином и докладами, и когда в тяжёлые дни он поднимает брови и хмуриться, Локи призывает всю выдержку чтобы не коснуться губами тёплого лба. И когда Грандмастер порой зовёт к себе наложников и супругов, Локи чувствует, что в его животе и груди поселилась длинная легендарная рыбина с большими усами — местные, кажется, называли её драконом — и Локи это пугает тоже. У Локи нет права на ревность, цепляться за чужое тепло должно быть унизительно, Грандмастер, в конце концов, старше него, невообразимо для Локи старше — может, даже старше отца — но Локи дрожит и жаждет, находит через это новый для себя смысл, и, в итоге, смиряется. Локи не может выказать чувств, но узнаёт как рассмешить, успокоить, рассекретить заговор и правильно подать чай. И этого достаточно. Даже если это самая большая ложь, что Локи когда-то сам себе говорил.