Воришка

      Рене стоял у изголовья кровати сына и внимательно наблюдал за действиями старого лекаря. Жан уверил его, что лечение начато вовремя, и в его силах избавить ребенка от страданий и на этот раз. Ведь основные принципы обработки ран были известны еще в древности. Первым делом необходимо остановить кровь и предотвратить заражение, а затем создать подходящие условия для того, чтобы рана могла постепенно зажить. Еще со времен античности Гиппократ и его ученики советовали промывать раны вином или уксусом. Если у лекаря было в запасе время, то он мог приготовить более сложный состав для обработки ран. В вино или уксус добавляли толченые медные руды, порошок из раковин улиток или разные виды глины. Затем промытую рану закрывали повязкой, накладывая под нее припарку из трав, ароматических смол, жира или масла. А некоторые серьезные раны лечили прижиганием. Рене слышал это знаменитое утверждение: «Чего не лечат лекарства — излечивает нож, чего не врачует железо — исцеляет огонь, чего не исцеляет огонь, то следует считать неизлечимым», и был очень рад, что рана Жюля не нуждалась ни в прижигании, ни во вскрытии ножом, ибо он не вынес бы такого страдания своего ребенка. Лекарь решил, что и этот недуг он сможет вылечить без кровопролития.       Жан много раз лечил подобные ранения. Он был предельно откровенен с настоятелем, рассказав, что лишь дважды не сумел помочь страждущим монахам. И у одного из них была похожая рана на руке. Монах поранился, работая в саду, и никому не рассказал об этом, решив, что рана пройдет сама. Но рука не проходила, общее состояние ухудшилось, и тогда он обратился к лекарю. И Жан сделал все возможное, чтобы спасти брата своего, даже кровь пустил, но было слишком поздно.       Рене решил, что обязательно расскажет про этот случай сыну. Как дополнительный урок за его безрассудство. Пусть послушает, что бывает с теми, кто пытается скрыть свою болезнь.       Жан приготовил смесь для промывания раны. Уксус, смешанный с двумя видами глины. Белой глины, которая препятствует развитию воспалительных процессов, и черной, способной очистить рану от всего «дурного», как утверждал Жан, и ускорить заживление.       Все это время, пока лекарь старательно вывешивал глину с уксусом, Жюль тихо лежал, уткнувшись лицом в подушку. Его по-прежнему мучила лихорадка, но от принятого травяного отвара клонило в сон, и все происходящее в келье казалось размытым и ненастоящим. Сквозь пелену тумана он слышал тихий голос аббата, о чем-то говоривший лекарю. Потом он почувствовал, как кто-то коснулся его головы и нежно погладил по взмокшим локонам. «Отец», — подумал Жюль. Он повернул голову и увидел сиреневую ткань — отец присел на кровать рядом с ним, после чего рука с головы переместилась на плечи и слегка придавила, и в ту же секунду его рану обожгло огнем. Мальчик вскрикнул, стиснул зубы и попытался вырваться, но не смог. Руки держали крепко, и все, что оставалось сделать, — это вновь уткнуться в подушку и тихонько застонать, пока умелые руки лекаря промывали его рану.       Жюль не знал, сколько длилась эта пытка. Вероятно, в какой-то момент он все же провалился в сон, в темноту, или был в бреду… Но когда он открыл глаза, то острая боль в пояснице уже затихла и лишь неприятно пульсировала, напоминая о пережитом лечении и своем существовании. — Спите, сын мой, — раздался возле него голос настоятеля. — Вам нужно спать. Сон для вас — лучшее лекарство. Спите, дитя. Я буду рядом…       Мальчик попытался что-то ответить, но во рту пересохло, а язык не слушался, и он снова закрыл глаза, погружаясь впервые за последние сутки в спокойный сон.       Жюль проснулся от сильного грома. Он резко распахнул глаза и посмотрел на окно. Снова намечается дождь. И почему во Франции погода так переменчива? Еще вчера светило яркое солнце, а сейчас небо вновь разрисовано серыми цветами. Или это было не вчера? Сколько времени прошло? Мальчик пошевелился, перекатываясь с живота на бок, и почувствовал небольшую боль. — Не делайте резких движений, сын мой.       Жюль повернулся на голос и увидел настоятеля, который сидел в его ногах с книгой в руках. — Я рад, что вы наконец очнулись, — продолжил Рене. — Как вы себя чувствуете? — Хорошо, — слегка охрипшим голосом ответил Жюль. — Кушать хочется.       Аббат кивнул. — Я принесу вам бульон, — он поднялся, — вы проспали почти сутки, за это время ваша лихорадка ушла, а лекарь трижды менял вам повязку. Рана начала заживать, так что будьте осторожны в движениях. — Сказав все это, Рене вышел из кельи.       Жюль тяжело вздохнул. Даже слепой поймет, что настоятель сдерживает свой гнев из последних сил. Несмотря на спокойствие голоса, голубые глаза говорили красноречивее всяких слов. Они были ледяные. Как в тот раз, когда он случайно оскорбил господина барона, и в них таилась такая ярость, что мальчику захотелось немедленно вернуться в царство сновидений, лишь бы не видеть пугающей строгости.       Жюль прикрыл лицо руками. Нет, он не будет прятаться. Он сам во всем виноват, и он готов принять любое наказание, которое отец сочтет нужным. Господи… Но как же страшно. — Что с вами?       Мальчик убрал руки от лица и увидел перед собой отца. В одной руке он держал миску с бульоном, а в другой — кусок хлеба. — Все в порядке, — тихо ответил Жюль.       Рене поставил миску на деревянный стул, стоявший возле кровати, молча поправил подушку, усадив Жюля таким образом, чтобы ребенку было удобнее есть, а сам сел на прежнее место и раскрыл книгу.       В келье образовалась напряженная тишина, нарушаемая лишь тихим звоном ложки и шуршанием страниц. — Спасибо. — Жюль поставил миску на стул. — Вы не доели, — не отрываясь от чтения, произнес д’Эрбле. — Я больше не голоден, отец. — Доешьте, — Рене поднял взгляд на мальчика, — бульон придаст вам сил.       Жюль не осмелился спорить и доел остатки бульона. — Спасибо.       Рене закрыл книгу и стал перебирать четки, тяжелым взглядом смотря на сына.       Жюль неловко поерзал под пристальным взглядом. За окном вновь сверкнула молния, и наконец крупные капли застучали по стеклам. «Самое время во всем покаяться», — горько подумал он. — Простите меня… — Вы знаете, когда вас прощают, дитя, так что начните не с этого, — грубо оборвал сына Рене. — И прежде чем вы начнете, знайте, что любое утаивание вины, даже самая, по вашему мнению, незначительная деталь, только усугубит ваше положение, потому что рано или поздно, но я в любом случае узнаю всю правду. Итак, я вас внимательно слушаю.       Жюль сглотнул, стиснул пальчиками край одеяла и тихо заговорил, смотря на черные бусинки в руках аббата. Рассказал обо всем, начиная с ночного визита в келью настоятеля, книги про катакомбы, их поиски и находку в виде комнаты пыток инквизиции. Он немного помолчал, наблюдая, как бусинки стали передвигаться быстрее, яростней, словно тонкие пальцы хотели их оторвать, и рассказал про настоящую причину своей поездки по дороге на Париж. — Мне жаль, отец, — слезно добавил Жюль. — Очень жаль. — Вам жаль, что вы случайно поранились и тем самым были вынуждены во всем признаться, или вам жаль, что вы намеренно меня ослушались? — сурово уточнил д’Эрбле. — Что ослушался, — прошептал Жюль. — Меня удивляет ваша способность искреннее раскаиваться в проступках, но я не понимаю, почему вы не думаете, прежде чем оказываетесь в ситуациях, требующих от вас раскаяния. Что вами руководит? Детское любопытство? Глупость? Хотя я не замечал за вами слабоумия. Или вы намеренно меня испытываете?       Жюль вздернул подбородок и послал отцу обиженный взгляд. Предположение о слабоумии больно полоснуло сердце гасконца, захотелось ответить на такую речь дерзостью. — А что руководило вами, сударь, когда вы украли у господина де Тревиля кинжал и мушкетерскую мантию? Дурость или упрямство?       Глаза Рене сверкнули. — А вам напомнить, сын мой, как я заплатил за ту выходку? — Он поднялся и отошел к окну, смотря на тучное серое небо. — Я думаю, вы понимаете, что в этот раз зашли слишком далеко, а потому и наказание ваше будет соответствующим. Первую дюжину, — он отвернулся от окна и устремил холодный взгляд на сына, — вы получите за то, что ослушались и спустились в темницу. Вторую дюжину — за то, что подвергли свою жизнь опасности. Третью дюжину — за то, что солгали, скрыв от меня свою рану. Четвертую, — безжалостно продолжал выносить приговор Рене, — за то, что снова подвергли свою жизнь опасности. Пятую дюжину вы получите за то, что планировали дальнейшую ложь в надежде все скрыть, сколько бы грехов вышло из-за этого вранья, мой мальчик? И шестую дюжину вы получите за то, что снова вошли в мою келью.       К концу приговора по бледным щекам Жюля катились слезы, но он упрямо стиснул зубы, стараясь сдержать страх и желание разреветься. — И когда… когда вы меня накажете? — Когда вы полностью оправитесь от раны, — ответил аббат. — Сегодня понедельник. Учитывая, как идет процесс заживления, я думаю, что первую часть наказания вы понесете в четверг, а вторую — в субботу. — Увидев немой вопрос в синих глазах сына, Рене пояснил: — Я разделю ваши шесть дюжин пополам. Вы получите три дюжины в четверг вечером и три в субботу. Надеюсь, вы оцените мое милосердие. А сейчас отдыхайте, сын мой. Я зайду к вам позже, — и не сказав больше ни слова, он вышел из кельи.