Вспомни легенды, о которых молчат леса и поют твои сестры по несчастью, вспомни о своём предназначении и не смей изменять путь, который проложили тебе боги. Храни тайну о своём истинном происхождении, скрывайся, надеясь на милость проказницы-судьбы.
Быть ведьмой — не дар. Быть ведьмой — проклятие.
Пристанище охотников, дом «справедливости», о котором твердят в легендах и песнях, находился на отшибе Морского Крюка. Ни один из простых смертных не доберётся до этого места; природа в краях коварна и опасна, а один неверный шаг будет стоить жизни. Ловушки, созданные искусными творцами, спрятаны в глубинах здешнего леса, их не увидит даже самый зоркий глаз — не стоит надеяться, мой милый друг, что удача позволит тебе выбраться. Увы, эта земля не щадит никого. Ах, сколько молодцов погибло тут, среди обломков великих теремов и дворов, славившихся своими бойцами! А как красивы и беспощадны местные тропы, проложенные защитниками людских душ. Любой, кому посчастливилось побывать здесь, твердил: такого могущества и истории, хранившихся в деревянных стенах, не знало ни одно княжество. Охотники гордились своим ремеслом, тем, что помогают простому люду волочить существование спокойно, подальше от грязной и коварной нечисти. На самом отшибе леса, куда доберется лишь опытнейший, среди выжженной, жёлтой травы располагался алтарь. С виду — обычный черный камень, украшенный старинными узорами, которые не разгадает ни одна из ныне живших ведьм. На деле же — место силы, место преклонения богам, скорби по павшим в бою товарищам. О, Великие, как же ученики ненавидели это место! От него веяло ненавистью, вперемешку со злостной утратой, и такой тоской, что самому впору затянуть веревку на шее и всё, прощай, житие! Младших, на плато «Боли», как прозвали его посвященные между собой, не пускали ни под каким предлогом. Все же, никто не горел желанием лишать нынешнее поколение разума. Их жизнь — вечные тренировки, убийства прокаженных, выполнение миссии, возложенной на них с самого детства. Они — цепные псы церкви, её беспрекословные служители, готовые на всё ради блага этого мира. Говорят, что руку, которая кормит — до ужаса глупо кусать. Так какой же безумец рискнет это сделать? Ах, время-время… Оно докажет обратное. И то, как верный, любящий сын, готов избавиться от самого дорогого в своем никчемном житие. Соловьи поют утреннюю песню, зазывая поскорее окунуться в новый день. Пора просыпаться, юный охотник. Пока на бренной земле существует нечисть, проказа нашего мироздания, твоё существование не будет безмятежным, ведь ты — борец за справедливость. Пускай, и мнимую. Запах дикого шалфея чувствуется в просторных покоях, он, будто кокон, обволакивает и защищает от опасностей, поджидающих там, за крепкой стеной. Деревянная, старая кровать, едва поскрипывает от движения; юноша резко вскакивает, держась за голову. Сны — страшная вещь, именно так говорила бабушка Хёнджину. Через царство Морфея люди могут управлять душой, вызволять такие страхи, которые, казалось, спрятаны под десятью замками, но нет… Существуют и те, кто способен сломать даже самые прочные замки. Ведьмы… Ведьмам доступны многие способы свести с ума. Внешностью, которой их наградила природа, легкой поступью и завораживающим, словно колдовской маятник, танцем. Хёнджин ненавидел каждую из них. К остальной нежити: мелким пакостникам, русалкам и перевертышам, он относился спокойно, зачастую игнорируя их, но вот колдунов, отравляющих разум простого, земного люда… Он терпеть не мог до скрежета в зубах. Хван переворачивается на другой бок, упираясь тяжелым взглядом в стену и рассматривая мелкие трещинки на дереве. Сознание граничило где-то между дремотой и реальностью; и всем нутром хотелось вернуться обратно. Туда, где запах горячей выпечки разносился по маленькому теремку, а горница всегда была полна гостей, туда, где ласковые руки матери обнимали по ночам нежно, с особой любовью. Ему снился дом. Прежний, до охотничьих угодий. Младшая сестра, совсем малютка, сжимала крошечные пухлые кулачки, в тщетных попытках сорвать резные игрушки над колыбельной. Мать, пришедшая с поля, старший брат, помогавший ей в этом непростом деле. Он любил семью, прятал воспоминания, связанные с родными, где-то глубоко внутри себя, дабы обычные чувства не мешали его предназначению. Их лица затерялись среди остальных, слились со случайными прохожими в княжеских владениях, но Хёнджин уверен: встреть их сейчас, узнал бы сразу. Сестра уже должна была вступить в возраст невест; искать подходящего жениха, а матушка помогать ей добрым советом. Скорее всего, она выросла белокурой, как вся их порода, высокой и до такой степени красивой, что сама богиня Лада сгорала от зависти. Её длинные, цвета волчьего меха, волосы собраны в две косы, как и подобает девице на выданье; в них позвякивают редкие украшения и золотые колокольчики. В краях, где он родился, ценился малахит; зная Чону, чтившего семейные устои больше всех прочих, для Соми тот достанет самое лучшее. Приданное, как полагается, подготовят заранее, собирая его несколько долгих зим, дабы не ударить в грязь лицом перед другими. На торжестве её наряд будет из тонкого, словно серебряная паутинка, кружева; венец на челе, будто сказочный, сияет всеми возможными цветами. Старейшины благословят молодых на долгую и полную любви совместную жизнь, напевая свадебную песню. Жаль только, Хёнджин этого не увидит. Не поздравит сестру с таким значимым, для юной девицы, днём, не подарит ей шкатулку, сделанную собственными руками, не обнимет и не даст пару наставлений. Не выпьет с её мужем из одной чарки крепкого, домашнего вина, не узреет то, как растут их дети. Хёнджину хотелось верить, что сейчас они существуют намного лучше прежнего. Не ютятся в полуразрушенном доме, похожим на сарай, не сводят концы с концами, а спокойно коротают свои деньки в Прибережной деревеньке. Он мотает головой, сбрасывая путы нежданного морока. Ну, полно рассуждений. Хёнджин вытирает ладонями лицо, приводя мысли в порядок, и переводит взгляд на окно, не занавешенное ничем — уже светало. Пора в путь. Холодная вода отрезвляла, кажется, даже мёртвого: Хван недовольно хмурится, вытирает хлопковым полотенцем бледную кожу и отходит к деревянным скамьям. Утреннее собрание не доставляло радости никому из них, а прибытие епископа порождало определенные неудобства. Слухи, собираемые младшими учениками, вызывали уйму размышлений. Поговаривали, что из заморских темниц бежала первая ведьма. Создательница чёрной магии, та, которая наделила людей «великим» даром, а неугодных превращала в оборотней и страшных болотных тварей. Хёнджин на это досадно поджимал губы: неужели в эти россказни о побеге серьёзно верили? Первая сшивала из людей безобразных существ, нитями создавая оборотней с человеческим телом и головой волка, надеясь обмануть саму мать-природу. Хван как-то видывал такого: ужасное, пробирающее до костей, зрелище, после которого не каждый его брат смог оправиться. Истерзанное в клочья, некогда живое, существо страшно ревело, поднимая на уши весь Княжеский лес. Безобразные, красные от крови, искалеченные лапы, с длинными когтями; от его отчаянного завывания, последнего крика о помощи содрогалась даже земля. По спине пробегают предательские мурашки; Хван осматривается, надеясь, что никто не увидит его секундой слабости. Чёрная магия по-истине внушает страх. Хëнджин знал, что со дня на день, они отправятся на великое, доблестное дело — защиту всех Княжеских земель от злого лика. От тех, кто танцует на чужих костях, тех, кто губит невинных мужей и жен, потешаясь над бедными детьми и стариками. Вот только было одно «но»… Весенняя жатва приближалась быстрее, чем всякий мог себе представить. Хёнджина, одного из великих защитников людей и княжеств, пугала такая скоротечность времени. Старшие держались особняком, не отвечая на встревоженные вопросы выпускников, мол не преувеличивайте и готовьтесь исполнять священный долг. Все обязательно будет в порядке. Но казалось, что они успокаивали самих себя, ведь Хёнджин знал: грядет нечто опасное. Он не спешил делиться с кем-либо своими переживаниями, с головой погружаясь в тренировки и поиск нежити. Но происходило то, что не давало ему покоя последние несколько чёрных ночей. Его Метка. Клеймо принадлежности к ордену, показатель того, кем он является и за кого готов отдаться в руки самой Смерти. Чёрный ворон с мечом прямо у сердца, там, куда ведьма била первым делом, дабы избавиться от своего злостного врага и истребителя. Метина охотника жгла больнее любого праведного огня, разводимого в церковных лампадах. То, что должно защищать от невзгод, предупреждать о надвигающейся опасности — представляло в данный момент риск для её обладателя. Хëнджин молчал, стараясь не наводить панику, терпел невыносимую боль и сквозь зубы вставал на тропу войны. Ох, как же тяжка ноша и судьба твоя, хранитель Всего. А дальше — только хуже. — Сегодня идём на казнь, — Кристофер подходит незаметно, лёгкой, будто хищник, следящий за своей жертвой, поступью, вставая перед Хëнджином. Бан — его старший брат по оружию, друг и самый близкий человек в этом клубке змей. Каждый из охотников за свой никчëмно-короткий век пытался выслужиться перед Верховным настоятелем, почувствовать хоть толику пьянящей власти. Склоки, интриги, каждодневные подставы раздражали Хвана, для которого любая секунда на счету. Выскочка, подонок, головорез — что только в свой адрес он не слышал, выполняя очередное грязное поручение церкви, пока священники в рясах не хотели марать свои белые ручки. — На этот раз кто? — Хëнджин недовольно морщится, натягивая рубаху — как же он ненавидел публичные казни. Место пороков, чёрных мыслей, всей той грязи, которая ужасными кусками выпадала наружу из душ простых, работящих крестьян. — Убийца молодого князя и его верных дружинников, — Кристофер дёргает щекой, опуская взгляд в пол. Неужто расстроен? — Выглядишь разочарованным. — Так и есть. Ожидал большего, если честно, — он хмыкает, поправляя серебряный меч с гравировкой в ножнах. Хëнджину нравилось его орудие защиты. Красивый, на взгляд, удобный меч, служивший владельцу верой и правдой, выкованный лучшим мастером всех Великих княжеств. Но свой клинок Хван не променял бы ни на какой другой: чёрный, как смоль, окропленный кровью ведьм и нечистых, на нём не было ни украшений, ни гравировки. Чистый алмаз для истребления грешников, как говорили учителя и братья. У рукоятки лишь красовалась маленькая, витиеватая буква: «Х», вырезанная Кристофером. «Чтобы каждый знал, кому принадлежит этот клинок». Хёнджин выныривает из своих мыслей, когда слышит хриплый голос, — Какая-то де́вица расправилась с целым отрядом. Хван участливо кивает. Стало быть, не «какая-то», раз положила полдюжины ратных воинов. Интересное их ждёт зрелище. — Кто с нами отправится? — Немир, — ответ следует незамедлительно. Хёнджин хмурится, а после — тихо выдыхает, не хватало еще местного пустослова на сегодняшней казни. — Я знаю, как ты к нему относишься, — он треплет друга по плечу, — но придётся потерпеть. И, — Бан предупреждает, — постарайся не ввязываться с ним в очередную драку. Приказ самого епископа. — Постараюсь, но не гарантирую. Когда сборы? — новое одеяние, специально сшитое для него, сидело идеально, не стесняя движений. Хван поправляет кожаный плащ, проверяя вышитый золотым меч на груди — знак их отряда. — Уже. Пора ехать. — Не слишком ли торопят события? — он подходит к Кристоферу, по пути надевая тёмные перчатки. — Чëрт их знает, — старший потирает шею, касаясь огромного шрама, уродливого красного рубца, оставленного старым оборотнем. — Пошли уже, не могу больше смотреть на твою кислую мину, — Хёнджин тихо смеётся, направляясь за названным братом. М-да уж, сегодняшний вечер обещает быть весёлым. Путь предстоял недолгий: маленькая деревенька располагалась в Южном ханстве, граничащим с домом охотников. Почему головной отряд послали выполнять такую непыльную работёнку — оставалось для многих загадкой. Топот копыт, пустынная дорога, пыль и пахучая полынь — Хёнджин любил уединённые дороги. В них была атмосфера, свой «шарм», как выражался Хван, слушая очередное ворчание Криса. «Понабрался же заморских слов», — тот недовольно причитал, как старая бабка на базаре, вставляя свои пять копеек. Полуденное солнце освещало старую тропинку, о которой знали немногие, стараясь избегать это место. Среди пьяниц и ушлых ходили слухи, мол проклятая земля, пропитанная кровью сражений и страданий невинных. От неё открещивались и старались не ходить по ней — никто не хотел накликать на себя беду. Хёнджину казалось это забавным: они каждый день сражаются с нечистью, пока остальные боятся столь незначительных вещей. Лучше бы уж берегли себя и свои поля от полудниц. Ехали в тишине: настраивались на рабочий лад. Хёнджин вдруг вспомнил свою первую тренировку: день стоял дождливый, гроза ярко сверкала высоко в небе, пока он, совсем ещё ребёнок, неумело держал в руках деревянный меч. Сколько же воды утекло с того времени… Его наставник, покойный Белозар, жаловался, мол не выйдет ничего хорошего из пацанëнка. Слишком щуплый, с тонкими запястьями, как у неженки-аристократа, а оружие держит хуже девки. На него не возлагали никаких надежд — гиблое дело. Да и что может средний сын почившего гончара? Вот только если силой и проворностью Хëнджин в те годы не отличался, то упорства и юношеского максимализма у него нашлось с лихвой. Свою первую казнь Хван провёл ещё будучи учеником, поймав сбежавшую из заключения ведьму. Поговаривали, что сами Боги благословили юношу на светлое дело — нести в этот проклятый мир священную истину. Хёнджин же считал себя обычным охотником, задача которого — истреблять нечистых. Плевать ему на звания, предназначения и прочую ерунду, когда от рук нежити гибнут невиновные, когда дети страдают и мучаются в агонии из-за колдовства. Его, будучи совсем дитём, продали в орден, чтобы он стоял на защите этих земель. Вот что он величал «судьбой», а не всякие байки о «Великом освободителе». В детские годы подобные сказки заставляют поверить в чудо, сейчас же — вызывают на лице горькую усмешку. Существовало поверье, что в янтарный век появится человек неписанной силы, готовый положить свою жизнь на кон в борьбе с ведьмами. «Его руки будут по локоть в крови, И оставит он о себе память великую, Песни и легенды расскажут о его подвигах, Вот только не доживёт герой до двадцать пятой зимы, Ведь падëт от рук врага заклятого. Добровольно». Вряд ли Хёнджин решится умирать по собственной воле, тем более, если ему глотку перережет какая-нибудь тварь. Судьба… Странная штука: она может быть благосклонна, или же гневлива, а временами, и насмешлива. Так какой же стороной она повернётся к тебе, герой? — Неужто приехали? — Кристофер прищуривается, дабы получше разглядеть поселение, растянувшееся по всей границе. Чуть поодаль — пост, ещё дальше — яркие торговые ряды, за которыми виднелись разноцветные крыши домов. От обилия красок кружилась голова, вся деревня была похожа на праздничную ярмарку, а не на обитель страшной ведьмы. — Надо будет прикупить что-нибудь жене, — Немир сплëвывает на землю, зорко осматриваясь по сторонам. Для многих оставалось загадкой: как такой человек мог жениться? Хмурый, вечно недовольный, с рассеченным шрамом лицом, чересчур болтливый и своевольный там, где не надо. Какое же терпение должно быть у его супруги? — Ну, это уже после основного действа. Сначала дело, потом уже твои заботы. — Пресвятой, — он закатывает глаза, — да кто ж твой нудный нрав выдержит? — Не нашлось ещё настолько отчаянной души, — Хёнджин отвечает вяло, сразу же утрачивая интерес к разговору. Они сюда не романтику приехали обсуждать, а очищать деревню от злого духа. — Это точно, Хван, — старший скалится, обнажая ряд ровных зубов, — я озолочу ту девку, которая полюбит тебя. — Во-первых, не «девку», а девушку. Во-вторых, — Кристофер со скучающим видом поправляет накидку, — у тебя много свободного времени? Найти ему применение? — Никак нет, командир. — Удачи, Немир, — Хёнджин натягивает поводья, уводя лошадь в сторону главной площади. Ему скоро предстоит работать, так что пустая болтовня не к чему, а с таким собеседником — тем более. Возмущения и угрозы со стороны его товарища остаются позади. На улицах шумно, казалось, будто весь люд собрался здесь ради представления. Когда их маленький отряд пребывает на место, в мгновение ока воцаряется тишина, слышен лишь цокот копыт да редкие аплодисменты. Гляньте же, прибыли освободители, услышь, проклятая нежить, да прими свой конец достойно! — М-да уж, и правда глушь, — Немир цыкает, ровным шагом поднимаясь на эшафот, — ничего интересного нет. Под его весом жалобно скрипят доски; Хëнджин мысленно надеется, что тот провалится и избавит его от своего общества. Он делает вид, что не слышит, увлечённо наблюдая за толпой: всяк пришёл на ведьменскую казнь. — Кристофер проверяет девчонку? — наконец-то с его стороны прозвучал единственный вопрос по делу; Немир сжимает в руках лук и стрелы — не самое лучшее оружие в их ремесле. Зачем вместе с ними послали лучника? Они с Кристофером могли бы и сами справиться без проблем. На обоз бы вряд ли напали, какой придурок рискнёт ограбить орден? — Да, кровь же находится при нём, — Немир отстранено кивает; задумчиво чешет бороду и ни с того ни с чего выдаёт: — А почему ты отказался быть командиром? Хван несколько раз моргает и разворачивается на пятках к собеседнику: что ещё за внезапные порывы узнать о его решениях? — А тебе какое дело, Немир? — Не знаю, — он пожимает плечами; со стороны слышатся возбуждённые крики. Наконец-то её привели, — просто интересно. — Потом поговорим, — Хёнджин надевает чёрную маску, полностью сделанную из кожи, дабы его лик не рассмотрела ведьма. Палач, кошмарный сон всей нечисти — снова на своём законном месте. Его не брало ни одно проклятие: вся мерзость обходила стороной, страшась ослепительного света души. Молодой, своенравный, а главное — с обострённым чувством справедливости. Где ещё церковь смогла бы отыскать себе такого бойца? Кончики пальцев немеют из-за нервов; а интуиция кричит, бьёт в предупредительные барабаны: совсем скоро его ожидает нечто из ряда вон выходящее. Годы практики научили прислушиваться к своему чутью, поэтому он мысленно готовится к худшему. Но увидел Хёнджин то, что не должен был. Молодую девушку, закованную в белое золото, ведут по брусчатке; она ступает с высоко поднятой головой, будто не на казнь. Нет, ей бы в алом платье, расшитым золотом, гостить у местного княжича, рассказывая местные байки, а не ползти на собственную смерть. По её красивому лицу стекает кровь, падая кляксами на землю и окрашивая почву в тёмно-красный. Хëнджину становится дурно. Узнать её было легче лёгкого. Он хочет оторвать самому себе язык, выкинуть его в ближайшую подворотню и забыть о словах, сказанных ранее. Весёлая работёнка? Убивать сестру, родную кровь собственными руками — весело? Хëнджин прикусывает внутреннюю сторону щеки, пытаясь заглушить вой, рвущийся наружу. Железный, тошнотворный вкус чувствуется мгновенно, но Хëнджин не обращает на него никакого внимания. Сейчас ему не до этого. Никто не замечает перемен в лице охотника — маска сидит как влитая, скрывая за собой неимоверную боль простого человека. Раз. Она опускает голую, израненную стопу на первую ступеньку и шипит от боли, будто кошка. Кто бы мог подумать, что они встретятся так? Хван надеелся, что они увидятся как случайные знакомые на весенней ярмарке, среди бескрайних палаток с украшениями для девиц. Хёнджин заметит ее случайно, но обязательно пройдет мимо: охотники не имели права поддерживать связи со своими родными. Правда, долгожданная встреча, снившаяся ему ночами, вышла иначе. Два. Кристофер поддерживает её под локоть, толкая чуть вперёд и заставляя ускориться. Каждый видит, как ей тяжело передвигаться в кандалах, наблюдает за ее страданиями, выкрикивая такие гадости, которые Хёнджин не в состоянии произнести вслух. Три. Её грубо опускают перед ним на колени, задирая голову. Долг или родственные связи? Что же ты выберешь в итоге, защитник? Тебе же ведь не впервой убивать ведьму! Так давай, опусти свой меч справедливости и оплота, покажи миру, простым людям, что тебя не сломит ничто! Что ты — закон, несущий лучшую и беззаботную жизнь! Покажи же… Но железо в его трясущихся руках горит, ощущаясь неподъемным грузом. Хёнджин смотрит в родные, уставшие глаза, не смея отвести взгляд. Милостивый, как же она выросла. Его любимая, младшая сестрёнка. Зачем… Зачем же она связалась с нечистой силой? Для чего? В горле сжимается предательский ком, а на сердце скребут не кошки, нет, голодные волки, раздирающие плоть в клочья. Рвут безобразными кусками, разбрасывая свою добычу по всей плахе. Невинно-белое платье колышет ветер, пока священник зачитывает страшный приговор. Хëнджин стоит, не смея шелохнуться, внемля каждому слову. В воспоминаниях, будто зачарованные картинки, проносятся счастливые, наполненные искренней радостью, моменты: её первые шаги, детский смех, неудачные попытки говорить, прятки, в которые она обожала играть. Ей бы танцевать вокруг костров, да рассказывать предания деревенским детишкам, петь баллады о павших воинах, а не стоять на грязном помосте. В её взгляде страшная покорность, неизбежность дальнейшего. Она знала, понимала, на что шла, когда впервые разожгла в своих нежных ладонях колдовской огонь, когда губила этим пламенем княжеского сына. Соми мстила не святым мужьям, защищающим родные края. Она мстила грязным насильникам, что мучили юных дев, доводя их до могил. Но победителей не судят, так ведь? Для крестьян они — бравые воины, которые навсегда останутся в их памяти, когда Соми же — гнусная ведьма, покусившаяся на святое. — Я рада, что именно ты это сделаешь, Хёнджин, — её иссохшие губы трогает слабая, кривая улыбка, пока епископ ровным голосом говорит о тяжести её преступлений. Она поняла. Почувствовала его, среди множества безжалостных палачей. Одна фраза готова выжечь в нём всё без остатка. Он — охотник на нечисть, у которого вместо сердца — твердый камень. Но почему же сейчас на душе так тяжело? Почему же по бледным щекам льются горькие, скорбные слезы? Так ли приятно вершить справедливость, а, Хёнджин? Хван подходит ближе на негнущихся ногах, еле передвигая окоченевшими конечностями. В груди рокочет злая обида, ядовитое отчаяние, когда он встает над ней. Соми послушно опускает голову, прикрывая янтарные глаза. Боги, как же ему хотелось в этот момент оказаться на её месте. «Не думай ни о чем. Нельзя». «Выполни свою работу хорошо». «Выполни же!» Меч, окропленный кровью ведьм, рассекает воздух — чернь ревёт, одобрительно хлопая и улюлюкая — наконец-то орден убил очередную дрянь. Хёнджин отводит взгляд, стараясь не смотреть на голову своей сестры. Она катится по помосту, цепляясь длинной косой за выступы. Впервые он настолько ненавидел своё ремесло. По щекам бежит что-то солёное; охотник дотрагивается до лица, резким движением смахивая влагу. Он умирает следом за ней, стоя на помосте среди бездушного скопища. Маска летит вниз, к ногам, как и его вера. Кристофер что-то кричит ему вслед, пока Хёнджин быстрее спускается вниз: ему не хотелось ровным счётом ничего. А в голове, словно надоедливые шестеренки, крутились мысли: что стало с мамой и Чону, почему она решила пойти именно этим путём, почему не нашла его, когда было сложно? Он бы помог, обязательно помог! Расшибся о землю, но ни за что бы не оставил! Хёнджин не ведал, что мать с братом давно сгинули от лихорадки, а маленькая Соми осталась один на один с этим большим и несправедливым миром. Старая ведьма подарила его сестре новую жизнь, спасла от голодухи и погубила деву собственными руками. Наконец-то этот ужасный, до омерзения тошнотворный, час закончился. Завтра наступит новая глава его кровавой службы. — Минхо, ты чего? — Хваса останавливается неподалёку, наблюдая за вмиг притихшим жрецом. И всё же, его идею — пойти в разведку безлунной ночью — она считала безумной и пророчила этому гиблому делу фатальную неудачу. Ну, какой дурак обменяет сон на мягкой, лебяжьей подушке на шатание по Волчьему лесу? Она раздраженно вздыхает, буравя тяжёлым взглядом его спину: такой экземпляр стоял прямо перед ней. — Ты почему с собой Сынмина не взял? — она переступает лужицу, оскорбленно рассматривая носки сапог, испачканных в грязи. Весна в этом году щедра на дожди, значит, урожай выдастся знатным. Ли уже мысленно размышлял, сколько осталось лечебных трав в его личном хранилище, а сколько еще придется собрать, дабы не нуждаться ближайшую зиму ни в чем. — Он спит, — Минхо продолжает невозмутимо шагать вперёд, не обращая внимания на проклятия, которыми осыпала его Хваса. Нет, её разбудить этому сопляку не составило труда, а как поднять на ноги своего ленивого дружка — так всё! Не трожь Сынмина и дай отдохнуть! — Ах ты, мелкий гадëныш! Я тебе припомню! С грузного, неприветливого неба упала одинокая звезда, за которой наблюдали два разбитых человека. Роковая встреча обещала быть интересной, как и предрекала Первая, наблюдая за маленьким представлением. Каково же это, любить того, кто готов убить тебя? Ах, не те, не те вопросы ты задаëшь, ведьма. Ветер доносил по-змеиному шипяще: — Пожалеешь-пожалеешь-пожалеешь…