Эстрохазард

      Он внезапно проснулся посреди ночи. Опять.       Жадно глотал воздух. Искал глазами кого-то, судорожно озирался по сторонам. Особенно на открытую дверь в темный коридор. Точно ждал, что из нее выйдет некто, представлявший опасность. Возможно, некто в белом халате.       Простынь и подушка, не говоря уже о пижаме, насквозь пропотели.       Этой ночью Трэкса посещали тревожные сны. Его колошматило. Изнутри сжирало чувство тревоги. Казалось, что где-то в укромном углу затаилась угроза. Вирус инстинктивно схватился за плечо. Оно горело, заставляло заново проживать момент ранения. Трэкс поджал под себя ноги и стал покачиваться вперед-назад.       Еще немного, и он бы сорвался на крик. Но в горле застрял гигантский липкий ком. Точно кляп, тот затыкал его, чуть ли не заставлял задыхаться.       Он свалился с дивана, но даже лежа на полу не переставал дергаться. Он не мог найти в себе силы просто взять и встать. Его накрыло. Парализовало. Сковало страхом.       Трэкс сбежал из Института. Но Институт его не отпускал. Он был той реальностью, которую вирус предпочел бы променять на самый страшный сон, лишь бы не возвращаться всеми физическими и нефизическими чувствами туда.       «Оставьте меня!!! Оставьте меня!!! Оставьте меня!!!» — безмолвно кричал Трэкс.       Все закончилось так же внезапно, как и началось. Конечности обмякли. Его, обессиленного, припечатало к дивану. Стало легче дышать. Глаза резало от подступавшей влаги.       Трэкс сел и несколько раз ударил себя по лицу, прежде чем встать во весь рост. Держась за плечо, напряженно сгорбился. Вслушивался. Весь дом спал. Молчание заполнял уже привычный шум дождя.       «Есть хочется», — прикусил губу вирус.       Держась за стены, Трэкс дошел до кухни. Как давно ею пользовались? Плиту покрывал слой пыли. Хотя проще сказать, что пыль не покрывала — кусок стола и кофеварку.       — Приехали… — скривил рот он. — Надеюсь, у нее в холодильнике амеба не повесилась.       На его счастье, выбор, хоть и скромный, но был. Зачерствевшая буханка, промерзшее насквозь филе и нечто, отдаленно напоминавшее листья. Сначала он взял всего понемногу. Включил комфорку, добавил масла, раскалил сквороду и… заступорился. Что-то ощутимо утяжелило голову. Трэкс впился обеими руками в плиту, не в силах сопротивляться грузу мыслей.       Лея. Странная особа. Без видимой на то причины она отнеслась к нему с теплотой и заботой. Как к старинному другу. Приняла, дала кров, одежду и пищу.       Хотя и не должна была. Для таких, как она, Трэкс — естественный враг. Почему же эта клетка так поступила?       — Ладно, раз я тут буду жить, то не за красивые глазки.       Снова открыл холодильник. И добрал продуктов на вторую порцию.       Для нее.       Непривычное чувство. Трэкс никогда ничего не делал для кого-то. У него никогда не было семьи и друзей. Никто в его жизни не задерживался надолго. А тут она… Вирусу даже показалось, что в этом был подвох. Что это — хитроумная ловушка, чтобы при помощи напускной доброжелательности и заботы усыпить его бдительность.       Но язык не поворачивался назвать Лею приманкой для ловли на живца. Она была такой искренней, честной. В ней не было и тени фальши. Возможно, даже слишком правильная для социума, в котором варилась. Такую хотелось уважать. Эстроген не смотрела на него свысока. В ней нет того, что присуще возвышавшимся над злом воинам света. Равно как и сильным мирам сего, что лишь выражают озабоченность, но на деле самоутверждаются за счет чужой слабости и зависимости.       Пока продукты неторопливо катались на промасленной сковороде, Трэкс осмотрел себя в отражении холодильника. И что тогда, в боковом зеркале машины Леи, что сейчас — он не нравился самому себе. Он выглядел жалко, побито, выжато. Вирус даже вспоминать не хотел, что ему пришлось пережить в стенах Института.       Но одежда, которую ему дала Эстроген… Уютная, теплая, приятная на ощупь, спокойного цвета капучино. Не похоже, что это было первой попавшейся в магазине вещью. Такие вещи выбирают. Выбирают долго, тщательно, с пристрастием, с чувством. Похоже, того, кому когда-то принадлежала эта одежда, искренне любили. Но тот, очевидно, это не оценил, раз перестал быть частью жизни Эстроген.       Продукты легко скользнули на лопатку и послушно перевернулись, показывая золотистую корочку. Трэкс не готовил сам очень и очень давно, но руки все помнили. Равно как и помнили отсеченный коготь. Вирус несколько раз оттопыривал указательный палец левой руки, прежде чем осознать, что задевать предметы вокруг нечем. Память — слишком сильная штука, ее так просто не перепишешь.       Большая часть посуды в шкафчиках тоже имела тонкий пыльный налет. Видать, Джонс давно здесь не заявлялся, а для себя одной Лея накрывать уже не видела смысла. Помыв две тарелки и приборы, Трэкс накрыл стол. Хозяйка квартиры должна была проснуться часа через два, но они пролетят незаметно. Жареный сэндвич хрустел и таял в зубах. Тепло от кофе разливалось по всему телу, прогоняя холод, оставшийся после неприятного пробуждения. За окном все так же гремел дождь. Оно и хорошо. Последнее, чего хотелось — так это чтобы свет дня разрушил и без того хрупкую атмосферу мало-мальского спокойствия и размеренности.       Трэкс, сколько себя помнил, никогда не жил в чистых, просторных, светлых квартирах. Ванна, стиральная машина, свежие простыни, еда в холодильнике — все это казалось роскошью по сравнению с теми чигирями, в которых он кое-как перебивался в промежутках между воплощением своих гениальных преступлений. Кажется, что-то близкое к цивилизованному жилищу было в далеком детстве, когда его приняли за эритроцита-беспризорника и устроили в приемную семью. Приемная семья. Так, совершенно посторонние существа в череде всех тех, кто попадался на жизненном пути вируса. Но мать этого семейства он смутно, но все же помнил. Лицо? Голос? Походку? Нет, а вот руки — помнил. Тонкие, нежные, что заботливо и терпеливо учили Трэкса готовить.       Вирус опешил.       Те руки имели такую же фиолетовую мембрану, как у Леи.       От этой мысли Трэкс резко встал, так и не доев завтрак, и начал наматывать круги по кухне. Сознание противилось его воле и проводило параллель между руками той женщины и руками Эстроген. Это казалось чем-то неправильным. Так не должно было быть.       Вирус открыл окно. Дождевой воздух остудил его холодной волной. А потом он осторожно закрыл его и сполз по стенке.       «О чем я только думаю?» — хватался за волосы Трэкс. — «Надо чем-то себя занять».       К его разочарованию, кофе и мытье посуды не избавило голову от навязчивых мыслей.       «Я даже не помню, как ее зовут. Почему она внезапно всплыла в моей памяти?»       Он не находил себе места. Открывал шкафы и ящики, смотрел на их содержимое потерянным взглядом, закрывал. Снова открывал. И так по кругу. Вирус надеялся найти хоть что-то, что заняло бы его хотя бы на полчаса. Мысли о прошлом выбивали под ногами почву. От них хотелось закрыться, спрятаться. Запереть их под семью замками и бросить на дно самого глубокого и темного моря, чтобы те больше никогда не всплывали на поверхность. На худой конец, сделать поверх этой пленки новую запись.       «Может, Лею разбудить?»       Эта идея показалась хорошей.       «Нет, пустое».       Было бы неплохо с ней поговорить, но… он боялся открыться. Стать в ее глазах еще более жалким и слабым, чем есть сейчас. К тому же, Трэкс не до конца ей доверял. Старые инстинкты не связываться с копами и им сочувствующими давал о себе знать.       От резких открываний дверей заныло раненное плечо. Вирус сгорбился от боли.       — Проклятье! — вслух прошипел он.       Взгляд упал на нижние полки, содержимое которых в полутьме было не разглядеть. Щелкнув выключателем, Трэкс присел на корточки.       Клубки. Много недовязанных вещей. Что-то похожее на салфетки, варежки, носочки, горловину свитера. Если это было дело рук Леи, то вряд ли она вязала это для себя. Эта полка казалась заброшенной. Тут словно оставили частичку разбитого сердца. От взгляда на вещи становилось тоскливо. Эстроген не похожа на ту, кто увлекалась бы вязанием. И от того становилось грустно, что она искренне пыталась научиться ради кого-то, кто так и не стал кем-то бóльшим.       В отдельном стаканчике стояли крючки разных размеров. Самые тонкие, из металла, блестели, отражая свет ламп. Трэкс взял один такой и подошел к высокому напольному зеркалу. Посмотрел то на себя, то на крючок, то на свои волосы.       «А почему бы и нет?»       Вряд ли бы это в целом спасло положение, но хотя бы представилась возможность привести дреды в порядок.       Усевшись по-турецки, Трэкс принялся разъединять крючком сросшиеся в один колтун локи. За время, проведенное в Институте, волосы пришли в ужасное состояние. Удивительно, что вируса там не обрили налысо. Когда-то уход за прической казался рутиной, отнимавшей максимум час свободного времени. Теперь же Трэкс понимал, что будет чудо, если он управится за сутки. Но такая перспектива того не огорчала. Рутина — это слово с теплотой в нем отзывалось. Что-то привычное, комфортное, что заставляло вспоминать, каково это быть самим собой. Да, с оговоркой. Но как же приятно покалывало руки от знакомых движений крючком!       Трэкс это умел всю жизнь. Он не представлял себя без дред. Если в его жизни и был период с прямыми волосами, то крайне короткий. Впервые вирус увидел дреды, опять-таки, в далеком детстве у какой-то пацанки, державшей в страхе половину гетто. Это была язва во всех смыслах. Независимая, целеустремленная, всегда перевшая напролом — именно такой ее запечатлело мальчишеское сознание и пронесло через годы, задав планку стандартов к самому себе. Теперь же дреды остались напоминанием о некогда славном прошлом. Но отказаться от части себя вирус был не в силах. Его и так лишили части себя, ему не хотелось позволять внешним обстоятельствам отнять у него что-то еще.       Жжение на голове, натяжение волос, ноющая боль в запястьях — такие родные ощущения, что Трэкс был им рад. Его это так увлекло, что он даже не заметил, как через стену дождя пробивалось утро. Он полностью отдался процессу. Пока только один, но обмякший лок в его руках становился прямее, жестче. Вирус заправлял крючком волосок за волоском и даже улыбался, видя, что он на чуточку приближался к прошлому себе.       — Трэкс, что ты тут делаешь?