I think I was in love (and it wasn't fun at all)

Хантеру кажется, что что то не так. Что то очень, очень не так. Дело в том, что он продолжает бросать осторожные взгляды на Дядю посреди собраний. Он старается сделать их как можно незаметней, что в прочем, не имеет особого смысла, ведь его лицо и так скрыто маской. Он скользит по телу императора, его широким плечам, и спрятанной под плащом грудью. Хантер — единственый в этой комнате, кто может представить что то под слоями одежды. Хантер знает, что под всем этим находится белоснежная рубашка, с золотой окантовкой, что корсет сложно застегнуть, а мягкие пряди сначало нужно убрать в хвост, и только затем осторожно уложить и спрятать под плащом. Дариус, Адриан и Кикимора могут смеяться бесконечно долго, и быть лучше него в тысячи раз, но именно с ним император делит самые сокровенные воспоминания. Во всем этом огромном зале, лишь крошечный Хантер видит за пустыми выемками голубые глаза, глубокие, словно греющие озера ладоньевой долины. Лишь Хантер знает, какие шелковистые у Дяди волосы, и какой длины его пряди, он знает, что обычно с правой стороны, намного больше колтунов чем с левой, и что Дяде нравится, когда он сначала распутывает скомкавшиеся волоски резкими движениями гребня, и только затем начинает осторожно водить по прическе, вызывая улыбку на губах. Когда Дядя говорит, медленно и громко, растягивая слова словно мед, так, что бы его голос заполнил каждую щёлочку, каждый уголок, так, что бы появилось ощущение, что от его слов нельзя убежать, — только Хантер видит моршинистые губы, неспеша ведущие расказ, изредка смачиваемые языком — вредная привычка, от которой Дядя давно хотел избавится. Только Хантер улавливает лёгкую дрожь в голосе — это проклятье, Хантер знает. Можно считать себя бесконечно умным, и быть бесконечно преданным, можно быть идиотом, и считать глав ковенов слабыми, и Хантер знает что это не так, знает, что никогда не заслуживает того, что получает. Он думает сказать об этом Дариусу, но постоянное повторение — залог успеха в обучении, и он не смеет перечить главе. Хантер постоянно лажает — всего пару месяцев назад, он потерял сознание от какой то глупой болезни, а на прошлой неделе стащил несколько кусков хлеба среди ночи, хотя ему ясно дали понять, что в этот день он остался без ужина. Хантер не имеет магии, не имеет силы, все что у него есть — это маска, и плащ, в который он зарывается, когда плачет. И все же Дядя выбирает его. Не Лилит, не Терру, не Хетти, не Кикимору, не Дариуса, и не Адриана. Под покровом ночи, его осторожные шаги отдаются эхом по коридору, его потные ладони стучат в дверь, ему Дядя дарит эту особенную улыбку. Он видит его, обнаженного, беззащитного, слабого. Он знает, какие бедра прячутся под плащом, он знает, что находится ниже пояса. Хантер. Не кто то ещё. И это делает его особенным. Но что не так. Что то не так в тех действиях, что совершаются за закрытыми дверьми. Хантер не знает что, но он ощущает, что что то есть. Что то неправильно, ужасно, ужасно неправильно, и это завораживает. Странная недозволенность этого чувства не обсуждается, она просто есть, и Хантер может чувствовать ее присутствие, когда из-под языка вырывается тихий стон. Он ничего не говорит — он позволяет этому быть, потому что оно опьяняет, и становится желанным. Хантер ловит себя на том, что не может заснуть, вместо этого представляя хищную ухмылку Дяди, когда тот любит его. Сначала это пугает — ему действительно рано вставать, но затем он рассматривает эту мысль, осторожно подкрадывается к ней, боясь спугнуть, обхватывает руками, и омывает, омывает прямо как воды кипящего моря, пока не изучает со всех сторон, оставляя округленный камушек — как тот, что он однажды нашел на пляже. И тогда мысль не кажется такой уж страшной, наоборот, Хантер смотрит на нее, и не понимает, почему бы нет. Однажды, когда его ждёт очередная неудача, когда взгляд разочарован, он раздевается, стараясь сорвать тунику как можно быстрей, так, как это делает Дядя, а затем осторожно закутывается в одеяло. Руки Дяди мягко ложатся на плечи, и нежно приобнимают его, пока родной голос уверяет в том, что Хантер особенный, и самый важный, и это продолжается до тех пор, пока очередной кошмар не прервет его сон. В его животе селятся бабочки. Не буквально, нет, это никогда не имеется ввиду буквально, но он читает об этом в одной книге, и это лучший способ чтобы описать чувство жизни в животе, когда их взгляды встречаются. Так, словно что то взлетает, и хочет сбежать, но не может, и заряжает какой то невесомостью и желанием свободы. Непривычно, немного мешает, но со временем он перестает замечать. Легко игнорировать, трудно скрывать — хочется раскрыть рот, и кричать правду громко-громко, что бы бабочки могли улететь. Что то очень не так. Потому что в какой то момент, все это становится очень странным, и Хантер волнуется за свое здоровье, и Хантер осторожно спрашивает Стива, что в чистой теории все это может значить, получая смешок и нелепый ответ. Потому что в какой то момент, заверения о необходимости, во сне, превращаются в признания. Потому что правда, которая выпустят бабочек в том, что Хантер влюблен. Хантер влюблен в императора. Влюблен до такой степени, что это даже смешно. И неправильно, страшно, неправильно. Не так, как должно быть. Наверное. Хантер немногое знает о любви. Хантеру нельзя читать такие книги, Хантеру нельзя общаться с такими людьми. Хантер никогда не слышал, чтобы маленькие мальчики любили своих Дядь, и все же, он никогда не слышал обратного. Это кажется неправильным на каком то ином, подсознательном уровне, и все же это факт. И этот факт является важным. Ему никогда не говорили что это запрещено, и Хантер всего лишь делает выводы. Это нормально. Это не так распространено, как любовь между мужчиной и женщиной, или двумя мужчинами, или двумя женщинами, или ещё кем либо из взрослых, но все же. Хантер влюблен в своего Дядю, и ему можно. И Дядя влюблен в ответ. Они не обсуждают это, нет, конечно нет, но когда Хантер хороший мальчик, Дядя просит его зайти, и Хантер крадётся под покровом ночи, а затем император называет его неправильным именем, и трогает там, где не трогает никто иной. Это их совместная игра — Хантер знает, единственный в комнате, кто знает, и непосредственно участвует. Даже если он не Калеб, даже если он не знает, кто является Калебом, это его личное прозвище, которым не зовут больше никого. Это личное признание, личное согласие, личное подтверждение. У них с Дядей так много чувств и эмоций, которые так трудно выразить, которые бурлят под кожей и застревают в горле комком слез. Это то, как в книгах описывают любовь. Это то, как Хантер ее испытывает. Это любовь, он уверен в этом, и этим все сказано.