Больше сказать мне нечего. Как передавали потом, меня нашли на льду и спасли рыбаки… и еще месяца два или три я был чем-то болен, долго находился в беспамятстве… Также не появлялся с той ночи он и, я знаю, больше никогда и не появится. Хотя, приди он теперь, я, может быть, встретил бы его с некоторым удовольствием. Он. Рассказ неизвестного Леонид Андреев
Один Бог ведает, как меня отыскал этот дневник. Зато есть на что отвлечься в одноместной палате. В госпитале холодно, и безразличие слишком часто навещающей медсестры тепла не прибавляет. Помню мало. Вот я ёжусь на краю постели. Не сплю вторые сутки. И, вдруг, раздаётся стук. — Это к вам…-сухо скрипит рот, оказывается, не немой медсестры. — Кто? У меня нет никого. — Это к вам, -повторяет и молча удаляется. Она тут ни при чём. Другие пациенты в ожидании её бесценного визита. Тяжело стучит о дерево шпора. Вторая. И долго, мучительно долго подходят они ко мне. Два огромные сапога со шпорами — всё, что смог уловить мой слух. Глаза ещё боятся открыться. Но, вдруг, на лоб легла холодная ладонь. И невыразимо сладостная дрёма коснулась меня. Вижу, будто я снова в том доме. Тишина и шаги неизвестного. Могильный холод сковывает, я не в силах пошевелиться, но чувствую всё. Медленные редкие вздохи, за которыми следует скрип кровати — рука придвигается ближе к шее. Почти коснувшись, устраивается на теле. Страха нет, как и боли; я не чувствую больше ничего. Врачи говорят, это вина малокровия да высокой плотности кожи. А я уверен, что причина в нём. И мне впервые удаётся сказать что-то в его присутствии: — За-Зачем?..-голос сел в ту же минуту, горло пересохло, и меня согнуло пополам от кашля. Тут же убрал руку, и я насилу открыл глаза. На лице его лежала тень, неизменная тайна. Были тайны поважнее. Зачем глядеть издалека? Зачем ночные визиты? Зачем безмолвие и щедрый холод? Так много вопросов, неизвестно сколько времени. Слышу, как знакомо изогнулась простыня под его тяжестью. Стало быть, настоящий. Мне не чудится. — Милейший. Я к вам обращаюсь! -повторяю настойчиво, комкаю одеяло, мысленно ища поддержки хоть у чёрта. — Мне…-громогласно и протяжно как лавина, вымолвил он почти по буквам. Окатил холодный пот. Так вот как он говорит. — Что? -спрашиваю через силу и часто дышу. И рядом с ним всё это время я так спокойно засыпал! До чего же наивно. — В…-выдавливает губами поток воздуха. — Воды? Грозно качнул головой. Не решаюсь взглянуть ему в лицо — неизвестный может обладать не только даром усыпления, но и физической силой. Мне и тогда, в проклятом доме, не хотелось смущать его лишним взором. Теперь же вовсе нет желания тревожить. Однако, если уделить мыслительному процессу немного больше времени, то можно понять, что я ошибся. Ведь столько ночей он дарил холод рук, не оскорбив моего достоинства и звуком. Если бы он и в самом деле имел дурные намерения, то явно сделал бы это в одну из ночей. С другой стороны, он мог бояться криков. А этот госпиталь иногда самому мне кажется моргом, да и медсестра здесь всегда одна. Пациенты-калеки вряд ли прибегут на помощь. Вот я и безоружен, а скоро буду висеть под потолком. «Висеть! Именно это и пытается он выговорить». От заикания убийцы всё страшнее. Я могу позвать медсестру, но она найдёт меня уже мёртвым, а могу оттянуть время до её прихода и немного позже попросить для себя отдыха без гостя. Впрочем, он может быть с ней заодно. — Вы! -наконец, выговорил он. — Скажите мне: в чём дело? — Вы видели меня, -на одном решительном выдохе не то обвинил, не то констатировал факт он. — Вне всяких сомнений, слышал тоже. Вы сами ко мне приходили еженощно. Итак, зачем же? -с каждым словом голос выравнивался, спина сама собой распрямлялась. Никакого «висеть» и в помине не было. Надумал, подуспокоился. Почти забыл, какой ужас сковывал всё существо моё от одного нахождения рядом с ним. — Вы мне надобны, -он наклонился к изголовью, и я разглядел задумчиво сведённые седые брови, а под ними — испытующие чёрные глаза. Бледные губы дрожали после сказанного. Напряжение, неестественность позы и выражения его лица выдавали невыносимое ожидание моего ответа. — Чем я могу быть вам полезен? -собранность позволила оставаться вежливым и официальным перед ночным гостем. — Согласием, -он протянул иссохшую ладонь к моей руке, что сжимала одеяло и была к нему поближе. — Милейший, я прошу Вас быть точнее в Вашем исключительном немногословии, -голос вновь садился, а потому все слова выскочили из меня неестественно, будто эхо заблудшего в скалах ветра. — Согласитесь принимать меня, где бы Вы ни были? Оповещать, если измените место ночлега? -прохрустели от едва заметного наклона ладони в бок костлявые пальцы. — Пожалуй. Я так привык к вам, -отняв другой рукой свою (будто чужую) от одеяла, ещё дрожащую, вкладываю в его ладонь. Такими на ощупь должны быть извечно холодные камни на дне океана. Пробрало. — И не спросите больше, зачем мне это надобно? -настойчиво сжал руку, поглядывая на неловкое сцепление. Поднял взгляд и рассмотрел его редеющие волосы, шрамы на голове. Сколько же раз он ночевал под открытым небом, гонимый всеми, кто бодрствовал в ночи? — И не спрошу. Об ином говорить мы можем? -киваю с надеждой. Признаться, мне приятно вести записи о его визитах. Не должен дневник пустовать и в скуке простаивать. — Да. Я могу рассказать обо всём, о чём пожелаете. — Только рассказать? — Вы сейчас не очень приспособлены к прогулкам. — Но потом, возможно?.. — Возможно. — Могу ли я попросить вас не усыплять меня больше? — Вам это неприятно? — Напротив. — В чём же дело? — Нет возможности быть с вами подольше. И страх от присутствия сохраняется. — Так это обыкновенно, я привык, -неизвестный пожал плечами и прохрустел, кажется, всеми позвонками. — Мне следует Вас бояться? — Вам — нет. Совсем нет. — Как же всё странно, с вашего позволения, -голова привычно тяжелела от прохлады, что излучал весь его облик. И, ведомый любопытством и тоской по знакомому холоду, я опустил голову ему на плечо. — Пожалуй, так будет ещё страннее. — Мне давно безразлично. Днём я не живу и не чувствую, словно воздух теперь отравлен, а яд подействовал только на меня. — Пусть. — Пусть? — Да, пусть так и будет. Вам же легче. — Сомневаюсь. Видите, где я оказался. — Позволите предположить? — Да, пожалуйста. — Ностальгировали по моему холоду? -его ладонь опустилась мне на щёку, другая обхватила за талию, приближая, -Вы совсем не могли здесь уснуть? — Нет, засыпал. Вот только будто и минуты сна не было, а время проходило. — Теперь лучше? — Гораздо. И как будто всегда так было, -вспомнилось, что даже в проруби не было того холода. — Рассказать Вам о недавно упавшем метеорите? — Извольте. И долго, по крайней мере до самого рассвета, я слушал раздающийся отовсюду голос. Руки не усыпляли, как прежде, но помогали сосредоточиться на истории. Возобновляемые прикосновения приводили в чувства, стоило мне зевнуть. — Как вам пришёлся рассказ? — Чарующий. — Желаете ещё? — Если позволите, что-то о вас самом. — Тогда в другой раз, мне уже пора. — А что-то короткое? Самая малейшая подробность. — Малейшая? Пожалуй, успею, -он отнял руки, пересел поудобнее, оказавшись передо мной и со спокойным выражением лица свёл свои губы с моими, стремительно отпрянув. Осторожнее и медленнее потянулся снова, но я не выдержал такой напрасной траты времени и занялся немедленным возвратом поцелуя. Неловкость исчезла, оставив сожаление о былом и распалённое, глушащее весь остальной мир, сердце моё. Он первым отстранился и отрешённо заглянул в окно. Солнце непримиримо поднималось. — Пора. — И только? — И только. Ждите меня снова. — Постойте!.. Сегодня уже отпустят. Я вернусь домой, совсем. Предстоит ночь в поезде. Не знаю, как Вы доберётесь, но проводите меня хоть взглядом. Сумеете? — Это нетрудно. Тогда мы продолжим через несколько дней? — Я смею надеяться, что теперь вы меня не оставите. — Высматривайте же фигуру на вершине холма. Я кивну вам, и всё будет кончено. — Может быть, начато? — Может. Сон наступит, и вы ни одной ночи не проведёте в одиночестве боле, -на последнем слове дверь сама собою захлопнулась, надрывно хрипя.***
Меня разбудили. Оказывается, над дневником же и заснул, едва записал произошедшее. Выспался к тому же, как три бесконечных месяца назад. Собрал вещи, гуляю по саду, издалека всматриваясь во все вершины, что располагаются вдоль железной дороги. Тыльную сторону ладони прикладываю к контуру губ, сравнивая с неторопливыми касаниями знакомого. Увижу ли его чрез крохотное окошко? Примечу ли средь мелькающих холмов? На данный момент мне ясно одно: моё отчётливое желание увидеть его.