я помню тебя

И все-таки мне было двенадцать. Я подсчитала. Моя мать тогда работала медсестрой в детском приюте. Второй этаж отводился этим детям. Первый занимала столовая, тренажерный зал, игровые комнаты и комната дневного отделения. Дневное отделение — та же самая школьная продленка, но вне стен школы. В пятом классе мама решила записать меня туда, чтобы я была у нее на глазах, там же делала уроки, а не сидела одна дома и занималась, по ее словам, черт знает чем. Я, собственно, была не против. Туда же я притащила с собой двух своих одноклассниц — Аню и Иру, и девочку из параллели — Дашу. Занимались там с нами воспитатели. Насколько помню, одну звали Светлана Николаевна — долговязая женщина в огромных очках, — она же заведовала дневным отделением, а вторую Наталья Геннадьевна. Вот она совершенно мне не нравилась. До сих пор не могу понять, почему же. Но мой детский мозг тогда посчитал, что так нужно. Ты пришла к нам спустя две недели. Переехала с семьей в наш район. Твоя дочь перевелась в нашу школу. А я болела. Болела долго, и от мамы узнала о новой воспитательнице. Мне было откровенно все равно, потому что это сраное дневное отделение мне не понравилось сразу же. Но мама настаивала на моем посещении этой херни. Могла ли я тогда сказать слово поперек? Нет. Ходила. Выздоровела. Отсидели в один день с девочками уроки, собрались и потопали в дневное. Дорога заняла добрых полтора часа. Ну дети, что поделать? Пока все сугробы не исследуем — хрен куда пойдем. Дошли. Влетело. От мамы в первую очередь. Как сейчас помню, сидела у нее в кабинете и пила горячий чай, пока она меня отчитывала по первое число. Наступило время полдника. Мама отправила меня к остальным. Тогда я впервые увидела тебя. Ты пыталась успокоить этих бешеных детей и построить к походу в столовую. Тогда же я подумала, что ты очень красивая. Правда, ты была до ужаса красивой. И ничего не помешало мне сказать тебе об этом. Ты улыбнулась и спросила, не моя ли мама работает здесь медсестрой. Моя, чья же? Много что ли Оксан здесь? В столовой ты стояла напротив нашего с Анькой и Иркой столика. Внимательно наблюдала за ничерта не аккуратной трапезой и нахмурилась, когда чей-то блинчик вылетел на середину столовой. Мне нравилось смотреть на тебя, но я не понимала, почему. Да и разбираться в этом нужным не считала и посчитать не могла. Я без проблем поделилась этими мыслями с девочками. Конечно, они согласились. Много понимали разве? Да ничерта мы не понимали. В домашних заданиях в том числе. Когда с ними нам помогала Наталья Геннадьевна, я делала, что угодно, лишь бы избавить себя от ее компании. Но когда появилась ты, я прикидывалась до того тупой, что тебе приходилось сидеть со мной по двадцать минут, не уделяя внимания никому кроме. Дневник с пятерками по этой чертовой математике и русскому я всегда прятала. Ты так ни разу его и не посмотрела. А еще говорила, что у меня красивый почерк. Так мне говорили многие, и учителя, и девочки, но слышать это от тебя было в сотни раз приятнее. Я выводила буквы так старательно, что после у меня всегда ужасно болел палец. И ты хвалила. Не знаю, правда ли тебе нравилось, но на твой первый день рождения с нами я написала тебе огромное стихотворение на небольшой открытке. Ты сказала, что сохранишь ее. Мне нравились твоих духи. Сладко-приторные, но такие стойкие, что иногда я чувствовала их даже в те моменты, когда тебя рядом не было. Ими всегда пахло в твоем кабинете. Всегда. Этим запахом, наверное, было пропитано все, вплоть до стен и пола. Даже сейчас мне иногда кажется, что я улавливаю его. Знаешь, как горло схватывает? Душит. Могу даже скривиться от боли. Но не в горле. Внутри. Лето. Дневное отделение не заканчивается. На летнее время переделывается в лагерь. Приезжает моя двоюродная сестра и просится в туда. Моя мама устроила. Ты попросила меня познакомить вас. Мне не нравилось, как ты держишь ее за плечи во время разговора. Хотелось уйти. Ты заметила. Улыбнулась и отправила нас на площадку. Зачем? Я не поняла, но с Викой не разговаривала. Я пожалела, что привела ее сюда. Чувство не было мне понятным, но и приятным тоже не было. Совсем. Приближался какой-то праздник. Ты, как обычно, нашла песню, которую я должна была спеть. Вика попросилась ко мне в пару. Тогда ты узнала, что она тоже поет и предложила нам спеть вместе. Мы попробовали. Мне не понравилось. Дело было даже не в том, что я в принципе терпеть не могу петь с кем-то в паре, а в твоем взгляде. Не на меня. Вику мне хотелось прикончить. Буквально. Поддерживало меня только то, что через две недели она должна была вернуться в свой город. Но я добилась своего. Пела одна. Сказала, либо я пою одна, либо вообще больше не пою. Удивительно, но сработало. Вика без проблем уступила. Ты смеялась, глядя на мое злое лицо, а мне хотелось расплакаться. А еще хотелось, чтобы ты обняла. Но этого не случилось. Целый час я просидела в кабинете у мамы под предлогом боли в животе. Оказалось, ты меня искала. Об этом я узнала от Аньки, когда, наконец, вышла из своего «укрытия». Ты в это время просматривала площадку на наличие меня. Потом ругалась. Сильно. Попросила мою маму не позволять мне пропадать ВОТ ТАК в ее кабинете. Мама тоже меня поругала, подумав, что я предупреждала тебя о своем уходе. А я не разговаривала с тобой. Помнишь? Ты спрашивала, не обиделась ли я на что-нибудь? Уж не на попытку ли поставить меня в пару с Викой. Нет. Не на попытку. Я не знала, как выразить свои ощущения. Я не понимала их. Осень. Мне исполнилось тринадцать. Ты впервые за все время обняла меня и сказала, что мои волосы пахнут чем-то сладким. Я радовалась. Сейчас, в девятнадцать, осознаю, что это было лучшим из подарков по случаю сложившихся тогда обстоятельств. Но та, мелкая я, думала об этом, как о чем-то вполне обыденном, но в то же время совершенно невероятном. Этот момент отпечатался на моей душе. И ты даже не представляешь, насколько сильно. Выяснилось, что мама сообщила тебе о моем дне рождения только утром. Ты не успела ничего приготовить в качестве подарка, но нарыла что-то в своем столе. Ничего необычного — синий дневничок с бабочкой. Красивый. Мне понравился. Не мог не понравиться. Я решила использовать его, как свой личный дневник. Не знаю, как это случилось, но страницы пестрили размышлениями о тебе. Такими глупыми, боже! Абсолютно детскими. Сейчас записи из ДнЕвНиКа: «Наталья Александровна на меня не обращает внимания. Только на Катю Капусту. Но теперь Капуста уехала и ее любимицей стала Маша Ларина. Когда мы приходим из школы, она сразу «Маша пришла?». Меня это бесит, и я говорю ей «Нет, Маша еще не пришла!"" Или вот, моя любимая: «Наталья Александровна в больнице. Но почему? Хм… Наверное, потому что у нее болит живот, как я случайно узнала от мамы. Она разговаривала с тетей Светой, и я стала прислушиваться. Но больше ничего не услышала в ее адрес. Мне так хочется, чтобы Наталья Александровна стала мне немного хотя бы родной. Я так ее люблю, даже не могу высказать… Ну прямо очень, очень, очень ну очень сильно обожаю… Меня бесит Маша. Н.А. смотрит на нее с любовью, а на меня нЕеЕЕЕет! Но почему? Неизвестно. Я не могу этого понять! Я могу, конечно, Машу отравить, но я не хочу в тюрьму… Этот дневник по-прежнему цел. Да, до странички. Бабушка как-то нашла его, но не разобрала, что там написано. Я шифровала тебя под «НАТ». Умно, не спорю. Боже, как я злилась на тебя, ты бы знала! Меня отправляют на конкурс песни. Ты дала мне текст, на следующий день я его выучила. Через два дня мы должны были ехать. Репетировали оба дня, ты хвалила меня, говорила, что тебе нравится мой голос, нравится слушать, особенно на моментах, где нужно тянуть. Тебе нравилось, как я делала вибрато. Ты говорила «Как ты это делаешь? Будто вибрируешь голосом.» и однажды осторожно прикоснулась пальцами к моей шее, чтобы потрогать, как дрожит в этот момент гортань, и я не смогла вытянуть. У меня не получилось. Знаешь, как мне стало обидно? До ужаса. Я подумала, что нота оказалась слишком высокой, но на самом деле проблема была в другом. Так странно было осознавать это со временем, блин… Пока мы ждали моей очереди на конкурсе, ты стояла у меня за спиной и крепко держала мои плечи. Я не двигалась. Вообще. Ноги тогда затекли помню, но я выдерживала и буквально молилась, чтобы ты не переставала этого делать. И ты не переставала. До последней минуты. Перед отправкой меня на сцену, обняла и поцеловала в макушку. А я пела и боялась, что снова не вытяну эту чертову ноту. Смогла. Точно, не в ноте тогда дело было, понимаешь? Зато я теперь понимаю. Еще я хотела подружиться с твоей дочерью. Она старше меня на пять лет. Я знала, как она выглядит, видела ее в школе, она тоже пела, на всех школьных праздниках, на мероприятиях, и я знала уже по голосу, что песня ее. Я добавлялась к ней в друзья вконтакте, но она не приняла. Я забыла об этом. Подписалась на нее в инстаграме. Даже как-то хотела написать, но не стала. А ты была у меня в друзьях. Я показывала твои фотографии своей бабушке и спрашивала «красивая?». Она говорила, что красивая. Потому что ты действительно была красивой. Смутно. Смутно. Смутно. Твоя улыбка, острые брови, прозрачный бальзам для губ, духи, аккуратный маникюр, обычно красный, либо же бежевый. Красный мне нравился больше. Ты высокая. Тогда я буквально дышала тебе в пупок. Смешно. Ты любила слушать музыку у себя в кабинете, любила сладкое, любила булочки с вишней, поэтому я просила маму добавлять их в меню столовой как можно чаще, потому что она его составляла. Мама добавляла. Мне всегда удавалось урвать пару штук для тебя. Ты спрашивала «Откуда столько?», а я отвечала, что девочки отдали. Не любят вишневые, видите ли! Мне было приятно, когда ты с улыбкой принимала их. Я была готова отдать тебе и свою булочку тоже. Но я сама их любила, уж прости. Не думаю, что ты обиделась бы, узнав об этом. Мы переехали, когда мне было четырнадцать. Наша последняя встреча произошла осенью этого же года. Ты сказала, что будешь скучать и шуточно спросила, кто же будет таскать тебе булочки из столовой? Я заверила, что обязательно найдется кто-то другой. Ну а в самым последний раз мы виделись в мои шестнадцать. Ты была в нашем городе, а моя мама узнала об этом и предложила пересечься. Ты с радостью согласилась, к тому же, приближался день города. Мы встретились. Когда ты обняла меня, мне вдруг стало неловко. Запах все тот же. Такой родной… Я ушла от вас с мамой. Неприятно как-то мне было. Тоскливо. Не верилось, что не увидимся больше. Все время казалось, будто вот-вот вернемся обратно, и я снова запишусь в это дневное отделение, чтобы отходить последний год. А там и школу закончу. Но нет, не вернулись. И знаешь, как странно и одновременно безумно сладостно вспоминать об этом сейчас? Я даже заплакала. Правда, блин, разрыдалась, как тварь. Сколько уже? Семь лет? Да, черт возьми, семь лет я знаю тебя. Все помню. Твоя Юлька подписана на меня в инстаграме, лайкает мои фотки, в том году поздравляла с днем рождения. Я на нее не подписана. Давно. Все поменялось. Ты заметно изменилась, и я отлично эту вижу, изредка заглядывая на твою страницу. Ушла из дневного, верно? Где сейчас работаешь, интересно? Я бы хотела узнать. Я бы хотела взглянуть на тебя сейчас так же, как могла тогда, в двенадцать. Кажется, ты все еще не отпускаешь меня. Или я тебя не могу? И не хочу отпускать. Зачем? Это ведь часть моей жизни. Значимая часть. Часто вспоминаю. Никому не рассказывала. Не могу. Слишком личное. Слишком сокровенное. Теплое. Лебедева, мне почти двадцать, представляешь? Даже одноклассников тогдашних напрочь забыла, а родинку твою на нижней губе помню. Все помню. Я помню тебя.