Просто быть рядом

Проснуться после тяжелой ночи — всегда нелегко. Тяжелой — потому что почти не спал, потому что в пограничном состоянии между сном и явью приходили мутные, неприятные, душные сны, и просыпался часто, выныривая из липкого забытья, чтобы через миг опять провалиться в зыбкий туман кошмара. Трудно дышать. Осень. Пасмурно. Одиноко. Он сам решил, что будет так. Он выбрал. Том лениво хлопает рукой по тумбочке, нащупывая телефон. Глядит на время. Пять минут до звонка будильника. Он уже научился просыпаться чуть раньше, чем нужно, то ли по-привычке, то ли из-за удушливых холодных ночей. Ночей, из плена которых так и хочется выбраться, вынырнуть в утро, как можно скорее. Подняться, умыться и — на пробежку. Говорят, физические упражнения помогают при психических... — Чёрт! — Том резко садится на кровати. Он — напротив. В кресле. Тихо смеётся в ответ на его реакцию, и Том зябко поводит плечами: трудно привыкнуть к тому, что делишь свой смех с кем-то ещё. Он, как всегда, при параде. Разве что без шлема. Шлем он недолюбливает. И Том даже догадывается, почему. — Не угадал, — говорит, отсмеявшись, незваный гость. Есть у него такая манера: после короткого даже не смеха, серии заливистых смешков, вновь становится серьезным. — Локи, — устало выдыхает Том. Устало — потому что устал жить без него. Быть без него. И… радоваться жизни без него тоже. — Угадал, — кивает тот. Когда он приходил в последний раз? Сколько времени пролетело? Месяц? Два? Том боялся, что больше никогда не увидит его. Он каждый раз боится. И каждый раз надеется. Как трогательно. Локи приходит всегда ненадолго. И вот так — внезапно. Уходит — тоже. Остается на ночь, а утром — редким утром, когда Том просыпается по будильнику — зеленоглазого уже нет. — Ты знаешь, что есть такая штука как двери? — бурчит Том, неуклюже пытаясь скрыть накатившее вдруг облегчение. С трудом удерживая себя от того, чтобы не броситься богу на шею, не сжать в объятиях, не приковать, черт побери, к батарее, и чтобы ни шагу больше от него. — В них стучат прежде, чем войти. А еще есть такая штука как личная жизнь. — У тебя? — Локи в притворном удивлении вскидывает брови. И мимика у гостя такая же, как у Тома. Сейчас Локи реален, но когда уходит, все произошедшее больше начинает походить на галлюцинацию. — Нет, — честно признается Том, — нет у меня личной жизни. Это правда. Поэтому и мучают душные кошмары по ночам, и холодно, а иногда кажется, что и осень — тоже поэтому. Он выбрал. Впрочем, нет, не выбирал. У него возможности не было. Выбор предполагает наличие нескольких вариантов, у Тома был только один. С тех пор, как они впервые встретились, другие просто не рассматривались. Отметались сразу. И этот единственный возможный вариант вдруг поднимается, подходит, и садится на краю постели. — Скучал? — интересуется он, заглядывая в глаза. — Скучал, — эхом отзывается Том. На такие свои порывы он уже не злится, привык превращаться в нечто безвольное рядом с богом. Локи тянет руку, легонько касаясь кончиками пальцев щеки Тома. И в который раз кажется, что эти тонкие пальцы дрожат. А возможно, легкая дрожь пробрала его самого. Она возникает всегда, стоит богу дотронуться до смертного. Так всегда было, когда он ощущал прикосновения бога на себе. Том перехватывает руку, сжимает в своей ладони обманчиво-хрупкие пальцы, касается губами запястья. Слышит, как Локи вздыхает. Из мелочной вредности внезапно отпускает, отбрасывает одеяло, встает и подходит к окну. Запоздало думает о том, что не одет для приема гостей. Что, в общем-то, совсем не одет. Или трусы считаются одеждой? А впрочем, чего Локи там не видел. Том замирает, глядя на серое утро снаружи. Еще совсем рано: почти нет людей, мало машин. И все серо даже не потому, что пасмурно. Просто солнце еще не встало. Сзади шелестят мягкие шаги, тонущие в ворсе ковра. Том замирает, непроизвольно напрягаясь. Так случалось каждый раз. Он злился, он боялся, он сдерживал дрожь из последних сил и яростно желал всего того, что хотел сделать с ним его бог. И боялся, что все это — сон. Галлюцинация. Боялся, что Локи вдруг возьмет и исчезнет. Растворится в первых лучах солнца. Правда, обычно бог приходил вечером. А сегодня вот по какой-то одной ему ведомой причине решил заглянуть с утра. Но думать над тем, что же привело Локи сюда в этот утренний час, Том тоже боится. Тонкие ладони ложатся на плечи, скользят вниз, по рукам, потом — под руки. На грудь, на живот. Просто легкие поглаживания. Будто ощупывает, все ли на месте. Не обманули ли. Не подсунули ли вместо Тома кого-то другого. Так товар щупают. Наверное, так ощупывали перед покупкой рабов. Выбирая бесцеремонно, словно… даже не вещь, это приелось. Не игрушку – это верх банальности. Словно еду лично себе, не собираясь делиться. Впечатление усиливается, когда Локи прижимается к нему — кожа и металл костюма грубы, и прикосновения их к коже Тома кажутся неприятными. — Мне не нравится, как ты меня обнимаешь, — голос звучит неожиданно хрипло. — Хорошо, — он отпускает. — Локи? — Что? — Верни руки на место. Бог снова коротко смеется, и возвращает ладони обратно, проводит ими по плечам, на этот раз легонько, едва касаясь. По коже бегут мурашки. Хочется, чтобы схватил, сжал до синяков. А его ладони сейчас так же эфемерны, как и само его присутствие в жизни Тома. В какой-такой, впрочем, жизни? У Тома давно нет никакой другой жизни, кроме этих редких глотков наслаждения. Локи обхватывает его запястья, подается к нему, чуть наклоняясь, вытягивая несопротивляющиеся руки вперед, заставляя прижать ладони к стеклу.. Как только ладони Тома касаются прохладной поверхности, бог тут же отпускает руки. И легкими, воздушными касаниями гладит по спине. А потом отстраняется совсем. Но не отходит далеко. Том слышит прерывистое дыхание. Слышит уже до боли знакомый звук резко дернутой шнуровки. Чувствует, как с него одним движением стаскивают вниз белье. Ощущает капли смазки между бедер, и чуть подается на эти прикосновения, прикрывая глаза. Зачем-то думает о том, что будет, если кто-то из редких пешеходов неожиданно решит поднять голову и вглядеться в окна. А потом уже больше ни о чем не думает – не может. Локи не умеет быть нежным. Он входит резко, больно, одним сильным толчком. Том каждый раз вздрагивает от неожиданности. Шипит от боли, сдавленно стонет сквозь зубы. И тут же на губы ложится ладонь. Холодная и очень жесткая. Он весь— холодный и жесткий. Движется тоже резко, размашисто. Выдыхает в ухо: — Том! Том снова стонет — в его руку. Ему кажется это правильным: его бог будто ловит этот стон — жертву, предназначенную только ему. Том прогибается, подаваясь назад. И рука соскальзывает с губ. Теперь Локи сжимает его бедра, впивается ногтями, направляя, помогая двигаться в такт его движениям. Боль отступает на задний план, смешиваясь с возбуждением. Том никогда не боялся боли. И хорошо, иначе он боялся бы Локи. Локи — и есть боль. Руки Тома соскальзывают вниз по стеклу. Одной он хватается за подоконник, второй — обхватывает собственный возбужденный член. Шепчет: — Боже! — Угадал, — на миг замирает Локи. — Твою мать, не останавливайся! — рычит Том, не оценив шутку. Локи ждет еще долю секунды, а потом снова начинает движения. Ему нравится делать паузы. Доводить Тома. Иногда Тому кажется, что смысл существования Локи заключается в том, чтобы достать его как можно сильнее. А иногда, что Локи существует только в его больном воображении. Но не сейчас. Сейчас о его самой что ни на есть реальной реальности свидетельствует тупая боль пополам с ноющим, почти болезненным возбуждением, перемежающимся яркими вспышками наслаждения, которые становятся все чаще, все мощнее. — Локи, — выдыхает Том, понимая, что уже балансирует на самой грани. Первый раз всегда получается быстрым. Слишком быстрым. Но обычно впереди у них вся ночь. А как будет сегодня? Локи снова замирает, отпускает, обхватывает своей рукой его руку на члене, останавливая. Медленно выходит, не слушая сбивчивого шепота: — Нет, пожалуйста... Разворачивает к себе, смотрит в глаза. Зрачки — расширены, дыхание — сбивчиво, губы — приоткрыты. И Том уже не может ждать очередного приказа: сам подается к своему божеству, впиваясь в губы, прижимаясь всем телом. Чувствуя, как соприкасаются их возбужденные члены. Локи целуется, как в последний раз. Жадно, почти до крови кусая губы. Тому вдруг становится страшно, что, если это — действительно их последняя встреча? Но даже если и так… что он может? Все решает бог. На то и бог. А Том... Том просто пытается максимально сильно почувствовать его сейчас. Запомнить. Впитать. Локи разрывает поцелуй, отстраняется, сбрасывает с себя плащ и щелкает застежкой на грудной пластине. «Боже!», — в очередной раз думает Том. Теперь — едва ли не с ужасом. Все идет не так, как обычно. Локи раздевается быстро, как будто уравнивая их позиции друг перед другом. Впервые. «Нет», — отчаянно думает Том, падая на колени и обхватывая подрагивающими губами член Локи. Такой доступный сейчас бог стонет, хватаясь пальцами за волосы, сжимая, дёргая, насаживая смертного на себя еще больше. От этого стона накатывает новая волна желания, и Том сжимает в руке свой возбужденный член. Локи кончает первым. Стонет почти так же, как это делает Том — сквозь плотно сомкнутые губы. Коротко. Как будто боится, что его услышат. Железной хваткой цепляется в волосы, не давая отстраниться, пока смертный не проглотит все. Как будто Том собирался отстраняться… Опускается на ковер напротив. Том, всё ещё на коленях, упирается одной рукой в пол, второй продолжает терзать свою возбужденную плоть. Опускает голову, сжимает губы, наращивает темп движений. То, что Локи смотрит на него, просто сидит напротив, откровенно любуясь, возбуждает ещё сильнее, чем... да чем сам процесс. Чем всё вокруг. Ему нужно совсем немного. Он в точности повторяет стон Локи, напрягаясь в последний момент, содрогаясь всем телом. Стоны у них, как и смех, на двоих. Медленно поднимает взгляд. Ему страшно. Вдруг Локи уже не будет рядом? Но он есть. Все так же, напротив, на коленях, почти зеркально отражая позу. И лицо, да. Снова смотрит в глаза странным взглядом с легкой усмешкой и чем-то еще непонятным, прячущимся на самом дне зеркала души. Том нервно смеется. Тоже коротко. Но быстро успокаиваясь. Подняться на ноги он не решается. Сначала — Локи. Такие уж у них правила. Всегда и во всем сначала — Локи. И бог поднимается. Подает руку. Помогает встать. Тому тяжело смотреть ему в глаза сейчас. И страшно, очень страшно. Он круто разворачивается, решительно направляясь в душ. Думает: «Исчезай, я даю тебе возможность сделать это. Отпускаю. Исчезай». Прохладные струи воды не приносят желаемого облегчения — напоминают о прикосновениях. «Исчезай, — почти умоляюще думает Том, — и никогда больше не возвращайся. Сейчас. Прямо сейчас. Пока я еще могу остановиться. И я попробую жить». Знает: не сможет. Но больше ничего не остается. Только врать себе. Выходит из душа и замирает. Локи все еще здесь. Сидит на краю кровати. Снова выжидательно смотрит. Оделся, но не полностью: плащ, нагрудная пластина и сапоги все еще лежат на полу. И сейчас бог кажется неожиданно домашним, уютным. А через миг Том понимает, почему: он впервые видит Локи в лучах уже взошедшего солнца. И больше не может сдерживаться. Подходит, опускается на пол рядом с ним, кладет голову ему на колени. Снова чувствует зарывающиеся в волосы тонкие пальцы, но на этот раз прикосновения мягкие, нежные. Закрывает глаза, понимая, что сейчас расплачется. Не помогает. И он тихо, сосредоточенно дышит, надеясь, что Локи не догадается о его состоянии. И с ужасом понимает, что еще чуть-чуть и он не сможет удержаться, скатываясь в полноценную истерику. Ему слишком трудно. Слишком страшно. — Все в порядке, — говорит Локи. — Можешь плакать. Со мной не нужно притворяться. И слезы отступают. — Потому что ты – это я? — Ты – лучшее во мне, — отвечает после паузы Локи. — Но ты не я. — Тогда почему? — Потому что я видел куда больше зла. Потому что я – один из немногих, кто знает, что слезы — не слабость. — Предлагаешь поплакаться тебе в камзол? — Если хочешь. — Уволь. — Тогда я просто буду рядом. Том вздрагивает. «Буду рядом». Как долго? — Как долго на этот раз? — шепотом озвучивает он вопрос. Шепотом — потому что страшно получить ответ. — Ты хочешь о чем-то попросить? — вопросом на вопрос отвечает Локи. Голос звучит неожиданно холодно, властно. Том молчит. Просить его не уходить... Глупо же! Невозможно. — А есть смысл? — чуть слышно спрашивает Том. — Тебе не кажется, что это не честно? — снова холодно. Почти обижено. — Вопреки распространенным убеждениям, я не умею читать мысли. И если ты чего-то хочешь, то должен об этом хотя бы сказать. — Да, мамочка, — фыркает Том, надеясь сменить тему. — Мамочка я не тебе. Порядок слов заставляет задуматься. Они никогда не разговаривали о восьминогих жеребцах, но даже тот факт, что не говорили, вопиет о том, что здесь не все чисто. Или Локи просто пересмотрел мастера Йоду? Интересно, а он, вообще, смотрел «Звездные войны»? Тому вдруг почему-то хочется показать ему «Звездные войны». И еще кучу фильмов. И дать прочесть сотни книг. И говорить. Локи — интересный собеседник. Это Том знает даже по тем коротким фразам, обрывкам мыслей, которыми им иногда удавалось обменяться. Он поднимается. Садится рядом. Смотрит в глаза. И твердо говорит: — Останься. Локи улыбается. Кивает. И не отвечает ничего. ...На следующее утро Тома будит пронзительный писк. Он не сразу вспоминает, что это, потом, не открывая глаз, хлопает рукой по тумбочке, выключая будильник. Поворачивает голову. Замирает. Локи лежит рядом. Не спит. Смотрит в глаза. — Боже мой, — шепчет Том, протягивает руку, с неуверенной осторожностью касаясь щеки бога, убеждаясь в его материальности. — Угадал, — тихо отзывается Локи. На этот раз они смеются вместе.