В треугольнике кошмаров

Примечание: альтернативная реальность, в которой Уэнсдэй и Ксавье не были знакомы с Тайлером в школьные годы. Соответственно, сущность Хайда в нем не проявилась. Возраст главных героев: 20+ Тут везде POV Тайлер. Режущий глаза свет белой электрической лампочки — тонкая металлическая спираль загорается лишь спустя полторы секунды после щелчка выключателя. Назойливое стрекотание сверчков за окном — дешёвый одинарный стеклопакет едва ли толще мизинца, можно легко разбить сильным ударом кулака. Вернее, можно было бы, если бы не тонкие прутья стальной решетки, расположенные прямо за ним. И запах. Навязчивый запах йода, медикаментов и затхлости, исходящий от застиранных до желтизны простыней. Вот и весь мой мир. Все, что окружает меня вот уже восемь с половиной месяцев. А если быть точнее — ровно двести пятьдесят шесть дней. Разумеется, я считал. В первый же день своего пребывания здесь я выпросил у пухлой неулыбчивой санитарки карандаш — и с тех пор каждый день оставлял крошечные черточки на стене, выкрашенной белой водоэмульсионной краской. Это очень быстро стало своеобразным утренним ритуалом. Открыть глаза, внимательно прислушаться, не доносится ли из коридора шарканье ортопедических туфель медсестры. Потом осторожно запустить левую руку под изрядно продавленный матрас. Затаив дыхание, нащупать грифель карандашного огрызка. И одним стремительным движением достать его, рывком отдернуть неудобную тонкую подушку — чтобы оставить на белой стене очередной едва видимый росчерк. И тут же, напряженно озираясь, прикрыть россыпь бледно-серых черточек многострадальной подушкой и быстро спрятать карандаш обратно под матрас. Только бы никто не увидел. Только бы никто не узнал. Пациентам с «ретроградной амнезией неопределённой этиологии» — а именно так было написано в моей скудной истории болезни — категорически запрещалось иметь при себе любые острые предметы. Даже карандашный огрызок длиной в половину указательного пальца, ставший главным моим сокровищем за последние двести шестьдесят пять дней. Но пока что мне успешно удавалось его скрывать. Я слабо представлял, что случилось бы, лишись я своей единственной ценной вещи. Наверное, я бы окончательно свихнулся, уподобившись кому-то вроде «брюзги Джо» — так медсестры ласково прозвали между собой безобидного сухонького старичка, постоянно бормотавшего себе под нос нечто нечленораздельное. Из его приоткрытого рта часто тянулась тонкая ниточка слюны, которую он никогда не мог утереть самостоятельно. Лишь изредка какая-нибудь сердобольная санитарка отматывала кусок от рулона серой туалетной бумаги и, брезгливо скривившись, прижимала к его рту — вечно приоткрытому в необъяснимом удивлении. Когда я увидел это впервые, меня едва не стошнило. Спасло лишь то, что желудок был пуст со вчерашнего вечера, ведь кормили в этой богадельне более чем погано. Нет, я однозначно не хочу окончательно свихнуться и превратиться в жалкое подобие человека. А потому с фанатичным упрямством продолжаю наполнять свое существование неполноценным подобием смысла. Когда-то в моей жизни и правда был смысл. Наверное, был. Воспоминания о прошлом настолько туманны и спутаны, что иногда мне кажется, что это не более чем бред воспаленного сознания. Возможно, никакого прошлого и вовсе не было. Я никогда не сбегал от отца — всегда угрюмого копа в отставке, глушащего тоску по безвременно умершей жене в веренице зелёных пивных бутылок. Никогда не переезжал в Нью-Йорк — многоликий и неприветливый, но ставший для меня глотком свежего воздуха. Никогда не устраивался на работу в маленькую захудалую кофеенку недалеко от Мидл Виллидж. Возможно, я всегда был здесь — в одиночной палате психиатрической лечебницы, и весь мой мир состоял из этого окна с пыльным стеклом и тонких прутьев стальной решетки прямо за ним. Ведь я уже двести шестьдесят пять дней не могу отличить реальный мир от воображаемого. Единственное, что я точно знаю о себе — несколько сухих строчек на заглавной странице моей медицинской карты. Тайлер Галпин, дата рождения 07.10.2001 Диагноз: ретроградная амнезия неопределённой этиологии, посттравматическое стрессовое расстройство, асоциальное поведение. Из этого внушительного списка я согласен лишь с первым пунктом — ведь я действительно не помню совершенно ничего из событий, произошедших восемь с половиной месяцев назад. Доктор Штерн, мой лечащий врач и по совместительству редкостный мудозвон, на одном из первых сеансов психотерапии рассказал, что в середине декабря прошлого года меня нашли на территории давно заброшенной больницы Лечворт. Даже показал кадры, любезно предоставленные такими же мудаками криминалистами — всего несколько фотографий, одну крупным планом и три детальных. На первой из них люди в синей медицинской форме загружают в карету скорой помощи каталку, с которой свисает тощая, посиневшая от гематом рука, испачканная запёкшейся кровью и засохшей грязью. На других детально запечатлены повреждения — глубокая рана с рваными краями, пересекающая затылок с левой стороны, открытый перелом колена с торчащим наружу белёсым обломком кости. И ещё одна рана на правой руке — явно ножевая, безобразно вспухшая от нагноения. Я бы ни за что не поверил, что это я. Если бы не прихрамывал на одну ногу из-за неправильно сросшегося перелома. Если бы мою правую ладонь не пересекал широкий светлый рубец. И если бы тяжелая черепно-мозговая травма не оставила последствий в виде частичной амнезии, по иронии судьбы затронувшей цепочку событий, которые самым таинственным образом привели меня на территорию давно заброшенного Лечворта. Но вот остальные пункты в моем диагнозе — бред чистой воды. Никаким асоциальным поведением я не страдаю. Эту фразу дописали после того, как я однажды попытался сбежать из этой обители конченых психопатов и случайно ранил санитара. Я вовсе не собирался этого делать. Чёртов ублюдок, у которого шея толще головы, пострадал из-за собственной непроходимой тупости — каким нужно быть деградантом, чтобы с голыми руками наброситься на человека, держащего острый обломок зеркала? И никакого посттравматического расстройства у меня тоже нет. Разве можно двинуться мозгами, если в них нет ничего, кроме спутанных образов, вряд ли являющихся правдивыми? Мне сложно в них разобрать их детали — словно в моей голове на максимально ускоренной перемотке движется один и тот же фильм. Беспрерывно, будто на повторе, который невозможно отключить. Но на одном моменте смазанные кадры плохого артхаусного кино постоянно замедляют свой ход. И тогда из непрекращающегося водоворота мне удаётся выхватить один-единственный образ — глаза. Чёрные как самая непроглядная ночь, с совершенно жутким взглядом — гипнотизирующим, порабощающим… и почему-то абсолютно немигающим. Словно они принадлежат не человеку, а фарфоровой кукле. Но я не настолько свихнулся. Я понимаю, что такого априори не может быть. Это просто глупый сон, бред сознания, отравленного воздействием медикаментов. От такого нельзя поехать крышей. А вот от заточения здесь — легче легкого. — Тайлер, ну как ты тут? — дверь палаты с облупившейся белой краской приоткрывается, и на пороге появляется молоденькая кудрявая медсестра. — Как ты себя чувствуешь? Превосходно, тупая ты сука. В вашей богадельне же просто сраный пятизвёздочный курорт. Но свои мысли лучше не озвучивать. Иначе эта девка мгновенно помчится к мудозвону Штерну, чтобы он дописал на заглавной странице моей карты какой-нибудь новый заумный диагноз. Поэтому я просто молчу, хмуро уставившись прямо перед собой — на грязно-белой стене напротив моей кровати виднеется темное пятно. Уборщик утром прихлопнул огромного жирного таракана, но стирать со стены его бренные останки не стал, явно сочтя это ниже собственного достоинства. Впрочем, я ему даже слегка благодарен. Хоть какое-то обновление в убогом дизайне моей палаты. — Доктор Штерн хочет тебя видеть, — сообщает медсестра, наблюдая за мной с выражением некоторой тревоги. Кажется, она появилась в лечебнице позже меня и ещё не успела привыкнуть к веселой компании из психопатов всех мастей. Возможно, она действительно искренне интересуется моим самочувствием. Мне даже становится немного стыдно. Но не настолько, чтобы вступать с ней в диалог. Я слишком сильно ненавижу каждого работника этого филиала Ада на земле — хотя бы за то, что они могут уйти отсюда в любой момент. — Ну ты идешь? — кудрявая девчонка неуверенно мнется на пороге. — Или мне позвать санитаров, чтобы они тебя сопроводили? Мимолетное чувство стыда испаряется моментально. Всё ясно. Она такая же сволочь, как все остальные. Но мне совсем не хочется, чтобы парочка здоровых амбалов волокла меня до кабинета мудозвона, заломив руки за спину. Поэтому я вяло поднимаюсь с продавленного матраса и направляюсь к двери. Девица в белом халате поспешно отскакивает в сторону, чем вызывает у меня мстительную усмешку. Правильно, девочка, остерегайся. Как знать, вдруг именно ты встанешь у меня на пути при следующей попытке побега? Мне будет жаль располосовать стеклом твое милое веснушчатое личико. Но не настолько, чтобы я этого не сделал. Путь до кабинета Штерна я уже давно успел выучить наизусть — второй поворот направо, тяжелая металлическая дверь, которую охранник открывает двумя поворотами длинного ключа, затем вверх по лестнице и до третьей двери слева. Ничего особо интересного, но в моем положении самая настоящая экскурсия. Проклятый мудозвон сидит в своем удобном чёрном кресле, положив на стол сцепленные в замок руки — настолько белые и холёные, что сразу становится ясно — он никогда не держал ими ничего тяжелее увесистой истории болезни. Круглые очки низко надвинуты на мясистый нос, а из-под белоснежного халата проглядывает идеально завязанный синий галстук. На бесполезных сеансах психотерапии я всегда смотрю на этот галстук и невольно размышляю, сравняется ли с этим оттенком лицо Штерна, если попытаться его задушить. Ясен хрен, я не успею этого проверить — за дверью кабинета постоянно торчит здоровенный охранник как раз для подобного случая. Но мысль все равно любопытная. — Здравствуй, Тайлер, — вежливо начинает врач, когда я усаживаюсь на стул прямо напротив него. — Как ты сегодня себя чувствуешь? Как будто тебе не наплевать, старый хрен. Как же тошнит от этой напускной заинтересованности. — Как всегда, погано, — выплевываю я. Единственное, что мне нравится в еженедельных сеансах терапии — здесь психам полагается отвечать на все вопросы честно. Поэтому я образцово следую этому правилу. Вот только у престарелого мудака поистине железные нервы — он как обычно и бровью не повёл. — Я хочу тебя кое с кем познакомить, — выдает Штерн, кивнув головой куда-то вправо. Похоже, утренняя медсестра вколола мне двойную дозу препаратов, раз я сразу не заметил в кабинете ещё одного человека. А может, я просто был слишком занят, фантазируя, как хренов мозгоправ медленно синеет и жадно хватает ртом воздух. Повернув голову в указанном направлении, я упираюсь взглядом в светловолосую женщину, сидящую на диване. Ещё одна яркая представительница мира лощёных снобов — золотистые кудри тщательно уложены, а шерстяное белое платье явно куплено где-нибудь в пафосном магазинчике на Пятой авеню. Она слегка улыбается мне в знак приветствия, но меня не обмануть фальшивым сочувствием. — Это доктор Валери Кинботт, — важно сообщает Штерн. — Она как раз специализируется на ретроградных амнезиях, и… — Спасибо, но позвольте я дальше сама, — всё также равнодушно улыбаясь, блондинка поднимается на ноги и жестом приглашает меня занять её место на светлом диванчике. Что-то новенькое. Мудозвон никогда не разрешал мне пересесть с жесткого неудобного стула. Даже когда мои мозги плавились и взрывались адской головной болью от его заунывных речей. Не дожидаясь повторного приглашения, я вальяжно пересекаю кабинет и устраиваюсь на мягком сиденье. Поразительно, как сильно начинаешь ценить элементарный комфорт, когда внезапно лишаешься его на долгие месяцы. — Тайлер, ты знаешь что-нибудь о гипнотерапии? — Валери устраивается на подлокотнике дивана. Она настолько близко, что я могу уловить сладковатый аромат парфюма. Это очень странное ощущение. На протяжении двухсот шестидесяти пяти дней никто не приближался ко мне на такое незначительное расстояние, если не считать санитаров — амбалов под два метра ростом, от которых за версту разило потом и чесночными гренками. Поэтому я делаю глубокий вдох, стараясь запомнить этот тонкий аромат с нотками ванили. Возможно, даже подрочу на это воспоминание как-нибудь на досуге. — Тайлер? — вкрадчивый голос блондинки возвращает меня в реальность. Ах да. Я ведь не ответил на вопрос. Молчать слишком долго тоже может быть чревато — Штерн пристально взирает на меня из-под круглых очков, явно придумывая, какой новый диагноз можно дописать в медицинскую карту. Доводить до этого категорически нельзя, ведь каждая дополнительная строчка автоматически предполагает назначение новых препаратов, от которых я точно отъеду мозгами. — Слышал что-то мельком… — неопределённо отвечаю я, надеясь, что мою неосведомлённость нельзя будет посчитать за умственную отсталость или что-то в этом духе. — Отлично, — Кинботт улыбается с таким довольным видом, будто я только что доказал сложнейшую теорему. — Доктор Штерн сказал, что за восемь месяцев стандартная терапия не принесла результатов. Но расследование твоего дела почти невозможно сдвинуть с места без твоих показаний. Поэтому полиция и твой врач посчитали нужным пригласить меня. Сегодня мы проведем первый сеанс гипноза и попробуем разблокировать твои воспоминания. — Звучит потрясно, — отзываюсь я, даже не пытаясь скрыть ироничной усмешки. Но блондинка либо не понимает сарказма, либо не считает нужным вступать в полемику с очередным законченным психопатом. Поэтому она молча снимает с шеи кулон на тонкой золотой цепочке и оборачивается к Штерну. — Оставьте нас, пожалуйста, — улыбочка, намертво приклеенная к её лицу, становится чуть шире. — Конечно, доктор Кинботт, — мудозвон со стариковским кряхтением поднимается из-за стола и направляется к двери, шаркая ботинками. — Но советую вам быть поаккуратнее. — Не беспокойтесь. Я уверена, мы с Тайлером чудесно и продуктивно проведем время… — тонкая женская рука ободряюще ложится на мое плечо, от чего я невольно вздрагиваю. До чего я докатился, чёрт побери. Дергаюсь как припадочный от любого прикосновения. Если меня каким-то чудом вылечат и выпустят на волю, я определенно подохну в одиночестве, не сумев познакомиться хоть с какой-нибудь мало-мальски симпатичной девчонкой. Когда Штерн скрывается за дверью, Валери оборачивается ко мне, внимательно вглядываясь в лицо. У неё красивые голубые глаза, совсем как у моей матери — хотя я очень плохо её помню. Не из-за амнезии, нет. Просто она очень рано умерла. Но в памяти отчетливо сохранился ясный небесно-голубой цвет, точно такой же, как у Кинботт — и я невольно проникаюсь слабым подобием симпатии к этой женщине. — Ложись на диван и устраивайся поудобнее, — почти заботливо говорит блондинка, поднимаясь с подлокотника. Не уверен, почему я это делаю, но быстро и покорно подчиняюсь. Диванчик слишком короткий, приходится согнуть ноги. Но я так давно не лежал ни на чем мягком, что такие мелочи кажутся абсолютно несущественными. Валери останавливается напротив меня и поднимает руку с зажатым в ней кулоном в форме скрипичного ключа — он слегка покачивается в воздухе, словно крохотный маятник. — Пожалуйста, послушай меня очень внимательно, — голос блондинки становится вкрадчивее и тише. Приходится напрячь слух, чтобы различить слова. — Ты лежишь на мягком диване. Тебе очень удобно. Твое тело расслабляется всё больше каждую секунду. Ты не можешь пошевелить руками и ногами. Твоё дыхание становится медленным и спокойными. Твои веки тяжелеют. Звучит как бред сивой кобылы. Неужели это действительно на кого-то действует? Я пытаюсь поднять руку, чтобы доказать Кинботт, что идиотская мантра не сработала… И вдруг понимаю, что не могу этого сделать. Конечности становятся ватными и безвольными — нечто подобное происходило, когда во время попытки побега санитар воткнул мне в бедро здоровенный шприц. Но сегодня были только стандартные уколы, вызывающие небольшую сонливость и апатию. — Когда я досчитаю до трёх и дважды щелкну пальцами, ты заснешь и вспомнишь, что именно с тобой произошло. Раз. По телу снизу вверх медленно ползёт волна приятного тепла — покалывает кончики пальцев, согревает онемевшие конечности. — Два. Тепло добирается до груди — дыхание становится размеренным, пульс замедляется. Ещё немного, и странная волна доберётся до моего воспалённого мозга. — Три. Щелчок. Щелчок. Сначала я вижу лишь темноту перед закрытыми веками. Но спустя долю секунды в сознании вспыхивает яркий белый свет, как будто резко включается мощная электрическая лампочка. Я вижу свои руки — совершенно обычные руки, безо всяких шрамов и рубцов. Совсем рядом доносится раздражающее неясное шипение, словно закипает чайник. Машинально поднимаю взгляд к источнику звука, и упираюсь взглядом в огромную красную кофемашину, из которой клубами валит пар. Ах да. Это громадина весом под семьдесят килограмм снова сломалась. Я ведь как раз искал инструкцию… Покопавшись немного в ящиках под барной стойкой, достаю толстый талмуд. Открываю его на первой странице, и у меня невольно вырывается нецензурное ругательство — руководство по эксплуатации полностью написано на итальянском языке. Возможно, стоит попробовать воспользоваться переводчиком на телефоне. Займёт немало времени, но лучше уж потратить полчаса, нежели рискнуть закрыться пораньше и получить выволочку от руководства. У меня и без того висит неоплаченный штраф за опоздание на прошлой неделе: не смог оторвать голову от подушки, потому что моя идиотка-бывшая Кэссиди явилась ко мне посреди ночи. Пьяная в хлам и слезно умоляющая начать все сначала. Разумеется, я её послал, но заснуть сумел только под утро. Пока я с трудом пытаюсь вбить в строку переводчика малопонятные слова — приходится вводить по букве, поминутно сверяясь с оригиналом — кофемашина выдаёт очередной залп густого пара. Я инстинктивно поднимаю взгляд. А когда пар рассеивается, дергаюсь всем телом от внезапного испуга. Прямо напротив стоит девушка, возникшая словно из ниоткуда. Чертовщина какая-то. Готов поклясться, что ещё пару секунд назад её там не было. — Господи Боже! — эта фраза слетает с губ против воли, абсолютно на автомате. — У тебя что, привычка пугать людей до смерти?! — Это скорее хобби, — равнодушно припечатывает она, уставившись на меня колючим взглядом совершенно чёрных глаз. Никогда прежде такого не видел. Я привык, что темные глаза обычно бывают карими, но никак не непроницаемо-чёрными. Выглядит довольно жутковато, а слишком яркий макияж на мертвецки бледной коже только усиливает пугающее впечатление. Вернее сказать, слишком тёмный макияж — глаза густо подведены тенями точно такого же оттенка, как радужка, пухлые губы накрашены тёмно-бордовой помадой, напоминающей по цвету свернувшуюся кровь. — Четверной эспрессо со льдом, и побыстрее, — требовательно заявляет девушка, не обращая никакого внимания на мой растерянный взгляд. Я молча хлопаю глазами несколько секунд, всё ещё пытаясь сконцентрироваться на починке кофемашины. Но вот странная незнакомка явно не привыкла долго ждать. — Это четыре порции эспрессо… — Да, я знаю, что это, — я перебиваю, несколько раздражаясь от осознания, что она явно считает меня непроходимым тупицей. Никто на моей памяти не выражал своей неприязни настолько открыто. — Но, если ты не заметила, у кофемашины припадок. Так что в наличии только дрип… — Дрип для тех, кто ненавидит себя и не имеет смысла в жизни, — её ответ звучит резко и чётко. Словно мощный удар хлыстом. Ого. Мои глаза невольно распахиваются в нескрываемом удивлении. Краем глаза замечаю, что один из посетителей, услышавший наш диалог, поспешно отставляет на барную стойку чашку с дрип-кофе. Ещё и нервно озирается, как какой-то провинившийся ребёнок. Просто превосходно. Эта дерзкая девчонка явилась из ниоткуда, чтобы распугать в кофейне всех гостей — а мой оклад, между прочим, напрямую зависит от выручки. — Что с кофемашиной? — она опускает цепкий взгляд на верхнюю решетку, из которой по-прежнему валит пар. — Это штука живет своей жизнью… — с досадой отвечаю я. — И мало того, у неё инструкция на итальянском. Недовольно закатив глаза, девушка самым наглым образом заходит за барную стойку и решительно забирает у меня руководство по эксплуатации. Скользит пристальным немигающим взглядом по-блядски накрашенных глаз по мелким печатным строчкам. Теперь она стоит слишком близко, едва не прижимаясь ко мне плечом и обдавая тяжелым пряным ароматом парфюма, и я не могу удержаться — невольно начинаю её рассматривать. Мой взор скользит сверху вниз, подмечая мелкие детали. Блестящие, чёрные как смоль волосы забраны в высокий конский хвост, доходящий до поясницы. Сегодня на улице довольно прохладно и пасмурно, но девушка облачена в тонкую незастёгнутую кожанку и чертовки короткие чёрные шорты, открывающие весьма соблазнительный вид на стройные ноги в массивных грубых ботинках. Машинально задерживаю взгляд на откровенном вырезе обтягивающей майки и особенно — на ложбинке между грудей. Симпатичная. Нет, не так. Симпатичных девчонок много. Их я вижу каждый день. А эта… красивая. Даже очень. — Нужна трехгранная отвертка и четырехмиллиметровый шлиц, — уверенно выдаёт девушка спустя минуту. — Ты что, знаешь итальянский? — я чувствую, как мои глаза удивлённо распахиваются. Похоже, она полна сюрпризов. Это невольно вызывает интерес. — Конечно. Это родной язык Макиавелли, — произносит она таким тоном, будто это нечто само собой разумеющееся. — Значит так: я починю кофемашину, а ты сделаешь мне кофе. До сих пор пребывая в шоке от её недюжинных познаний, я лишь коротко киваю и, быстро открыв верхний ящик, достаю все необходимые инструменты. Девушка подходит к кофемашине и, повернувшись ко мне спиной, принимается сосредоточенно орудовать отверткой в недрах красной громадины. Теперь между нами расстояние всего в несколько сантиметров — и почему-то меня внезапно кидает в жар от такой откровенной близости. Не могу отказать себе в удовольствии пялиться на её соблазнительную задницу. Сердце начинает биться чаще. Черт. Похоже, зря я выгнал Кэссиди на прошлой неделе — стоило бы хорошенько отыметь её напоследок, чтобы не реагировать так остро на совершенно незнакомых девчонок. — Готово, — заключает она через несколько минут и отступает в сторону. Усилием воли заставляю себя обратить внимание на кофемашину — красный монстр больше не выплёвывает густой пар и монотонно шумит, как и должно быть. Нажав на кнопку кофемолки и заполнив холдер доверху, я быстро сверяюсь с весами — они показывают положенные восемнадцать грамм — и отточенным движением вкручиваю его в кофемашину. Пока мерный стаканчик наполняется ароматной коричневой жидкостью, я снова перевожу взгляд на девушку. — Я Тайлер, кстати. Она молча сверлит меня тяжёлым взглядом, от которого учащённое сердцебиение разгоняется ещё сильнее. Чувствую себя подростком в пубертатном периоде, отчаянно робеющим перед симпатичной девчонкой. Да что за херня такая. У меня никогда не было проблем с тем, чтобы склеить где-нибудь в баре раскрепощенную милашку и приятно провести вечерок-другой. Но эта… почему-то пугает. В той же степени, что и привлекает. — Я не расслышал твое имя, — стараюсь улыбнуться как можно увереннее, чтобы скрыть свою внезапно накатившую нерешительность. — Или это секрет? — Вайпер, — отзывается она спустя минуту размышлений. Ну и имечко. Словно у героини какого-нибудь мрачного мистического детектива. Впрочем, ей вполне подходит. Проделав нехитрые манипуляции с кофемашиной ещё три раза, выливаю четверную порцию эспрессо в маленький крафтовый стакан и, закинув туда парочку кубиков льда, протягиваю ей. Не удостоив меня элементарной благодарностью, Вайпер кидает на барную стойку несколько смятых купюр. — Первый стакан за счет заведения, — с улыбкой отвечаю я, надеясь, что она оценит банальную попытку продолжить диалог. Но девушка не отвечает — молча берет стакан и, на пробу сделав маленький глоток, направляется к выходу. Чёрт. Сейчас она уйдёт, и я никогда её больше не увижу. Она точно не является нашей постоянной посетительницей — и даже не потому, что её шмотки куплены явно не в дешёвых бутиках Мидл Виллидж. Я абсолютно уверен, что никогда прежде её тут не видел. Иначе бы однозначно запомнил. — Эй, Вайпер, подожди! — слова вырываются прежде, чем я успеваю подумать. Она оборачивается у самых дверей, взирая на меня с тотально безразличным видом. Наверное, я спятил, раз действительно собираюсь сделать это. — Я заканчиваю через час… — не слишком уверенно продолжаю я. — Тут неподалеку есть славное кафе. Ничего особенного, но бургеры там отпад. Не хочешь перекусить… вместе? — Я не ем фастфуд. Ну разумеется. Каким идиотом надо быть, чтобы предложить ей такое? Надо было выбрать ресторан, а не дешёвую забегаловку, где подают только бургеры и неплохое пиво на разлив. Я начинаю ощущать чудовищную досаду. — Но я не против выпить чего-нибудь. Вот дерьмо. Она… согласилась? Все ещё не веря в невероятную удачу, я выдавливаю очередную идиотскую улыбку. — Ну… тогда подождешь меня? Вайпер едва заметно поджимает кроваво-алые губы и, поразмыслив несколько секунд, молча усаживается за ближайший стол. Последний час на работе тянется невыносимо медленно — я то и дело бросаю взгляд на настенные часы, стрелка которых едва ползет, приближаясь к отметке в семь часов. Когда на пороге кофейни появляется мой сменщик Робин — худосочный парень с огромными очками на прыщавом лице, с которым за все время работы мы едва ли перекинулись парой слов — я почти готов пожать ему руку за привычку приходить на пятнадцать минут раньше. Наконец добравшись до бара в двух кварталах от кофейни, мы с Вайпер усаживаемся за маленький столик друг напротив друга. Всю дорогу она хранила непроницаемое молчание, которое я так и не решился нарушить. Полистав скудное меню, я останавливаю свой выбор на светлом нефильтрованном пиве. Она — на бокале Кьянти. — Расскажешь о себе? — неуверенно начинаю я, отхлебнув приличное количество алкоголя для храбрости. — Учишься, работаешь? — Учусь на литературном, — лаконично отзывается Вайпер. Я жду секунд десять, пока она задаст ответный вопрос, но этого не происходит. С совершенно бесстрастным выражением лица девушка подносит бокал к губам — вино почти такого же цвета, как её помада — и делает глоток. Крошечная капля рубиновой жидкости срывается с края бокала на её грудь. Вайпер ленивым жестом проводит пальцем по мертвецки белой коже, и я вдруг чувствую, как в джинсах становится ощутимо тесно. Блять. Я точно рехнулся и веду себя как подросток, раз меня заводит даже такое незначительное движение. — Почему именно литературный? — спрашиваю я наобум, пытаясь нащупать хоть какую-то общую тему. Нельзя сказать, что я прочитал слишком много книг, но выглядеть полным кретином совсем не хочется. — Хочу стать писателем, — все тем же равнодушным тоном. — И в каком жанре хочешь писать? — Детективы. Ужасы, — Вайпер слегка пожимает плечами, небрежно прокручивая пальцами бокал на тонкой ножке. — Возможно, все вместе. — Круто. Диалог неизбежно заходит в тупик. На несколько томительных минут затягивается молчание — не зная, куда себя деть, я принимаюсь вслушиваться в слова песни, играющей на фоне. В горле отчего-то стоит колючий комок, обещающий надсадный кашель. Пытаясь избавиться от неприятного ощущения, делаю ещё один большой глоток холодного пива. Вайпер сверлит меня пристальным, будто гипнотизирующим взглядом, и я вдруг понимаю, что именно меня в ней настораживает. Она не моргает. Вообще. Совсем. Мы здесь уже добрых минут пятнадцать, и за всё это время она ни разу не сомкнула веки. Выглядит жутковато. Будто я сижу за одним столом не с живым человеком, а красивой фарфоровой куклой. Застывшее выражение лица, немигающий отстраненный взгляд. Пытаюсь придумать хоть одно логическое объяснение — может быть, у неё линзы — но это звучит совершенно неправдоподобно. Одна из моих бывших тоже носила линзы, но моргала несколько раз в минуту, как положено. — Давно ты переехал в Нью-Йорк? — вдруг спрашивает Вайпер, прерывая тягостную паузу. — Четыре месяца назад, — тот факт, что она сама старается завязать беседу, несколько воодушевляет. — Тебе здесь нравится? — ну ничего себе, два вопроса подряд. Значительный прогресс. — Да, правда иногда бывает одиноко… Я тут почти никого не знаю, — отвечаю предельно честно. По моим личным наблюдениям, откровенность зачастую располагает людей друг к другу, а я все ещё хочу заинтересовать эту странную, но чертовски привлекательную девчонку. — Но теперь я познакомился с тобой, а значит, сегодняшний день прожит не зря. Ещё одно личное наблюдение — все девушки любят чувствовать собственную исключительность, и если вовремя ввернуть правильную фразу, можно смело рассчитывать, что в конце вечера она спросит: «К тебе или ко мне?». Правда в случае Вайпер не стоит быть излишне самонадеянным. Она явно с приветом. Может быть, все писатели такие — никогда не имел дела с творческими натурами. — И в этом весь твой смысл жизни? — она надменно усмехается уголками губ. — О чем ты? — я действительно не понимаю, к чему она клонит. — О том, что ты пытаешься заполнить внутреннюю пустоту ничего не значащими социальными контактами. Я чувствую, как мои глаза удивленно распахиваются — резкая реплика мгновенно выбивает из колеи. Отчасти потому, что в её словах действительно есть доля истины. Я и вправду связался с идиоткой Кэссиди лишь из-за того, что часто ощущал дискомфорт наедине с собой — и полагал, что присутствие другого человека скрасит однообразные будни, но… Кто вообще говорит такие вещи едва знакомому человеку? Прямолинейность Вайпер шокирует. Она слегка прищуривается, наблюдая за моей реакцией — уголки кровавых губ на секунду приподнимаются чуть выше, словно эта ситуация её искренне забавляет. Но я не подопытная крыса, и я не собираюсь так легко поддаваться на откровенную провокацию. — Ну а в чем твой смысл жизни? — с вызовом бросаю я, гордо вскинув голову. — В мечтах стать великим романистом? — Ты смешной, — но она не улыбается. Наверное, самым правильным решением будет уйти. Кэссиди хотя бы поначалу вела себя адекватно — начала выносить мозг бурными истериками только спустя несколько недель отношений. А эта дерзкая надменная девчонка умудрилась выкинуть фокус на первом же свидании. Но я продолжаю сидеть на месте, глядя на то, как Вайпер медленно наматывает на палец прядь иссиня-чёрных волос. — Здесь отвратительная музыка, — внезапно произносит она. — Не такая уж и плохая… — я пожимаю плечами, разрываясь между благоразумным желанием немедленно уйти и странным влечением, заставляющим рассматривать её ещё пристальнее. И похоже, второе перевешивает. — А какая музыка тебе нравится? — Ты всё равно не поймёшь, пока не услышишь. Я уже собираюсь возразить, но следующая фраза Вайпер заставляет меня застыть с приоткрытым ртом. — Но ты сможешь послушать. У меня дома. Когда мы выходим на улицу, солнечный диск уже наполовину лежит за горизонтом, заливая узенькую неприметную улочку багряным светом. Вайпер уверенным шагом направляется к ближайшему перекрестку и сворачивает налево — я плетусь чуть позади, сунув руки в карманы и сосредоточив взгляд на её высоком хвосте. Длинные, чёрные как смоль волосы слегка поблескивают в последних лучах заходящего солнца, и в разуме невольно вспыхивает шальная мысль — было бы чертовски приятно намотать их на кулак, притянуть её ближе и… Кхм. Похоже, очень скоро у меня будет такая возможность. Девушка останавливается на парковке и запускает руку в карман кожанки, извлекая наружу брелок от машины. Нажимает на кнопку — и отполированный до блеска чёрный Мазерати приветственно моргает фарами. У меня невольно вырывается удивленный вздох. Настолько дорогая машина посреди вереницы стареньких Фордов и убогих Бьюиков выглядит также иррационально, как и её хозяйка в окружающей толпе унылых людей, спешащих в свои дешёвенькие съемные квартиры. Каким ветром её вообще занесло в этот захолустный райончик? Таким девушкам здесь не место. Готов держать пари, что она живет где-нибудь на Манхэттене. Мои догадки подтверждаются незамедлительно — утопив в пол педаль газа, Вайпер выворачивает руль в сторону шоссе, ведущего на Пятьдесят девятую улицу. Я был там лишь однажды сразу после переезда в Нью-Йорк — хотел поглазеть на Эмпайр-стейт-билдинг — но дорогу запомнил хорошо. Мощный мотор утробно рычит, подобно грозному хищнику, и стрелка на спидометре быстро ползет вверх. — Любишь скорость, я смотрю? — спрашиваю я, переводя взгляд с тонких пальчиков, крепко сжимающих руль, на бесстрастное красивое лицо. — Не боишься так гонять? — Худшая помеха в жизни — не опасность, а скука, — безэмоционально отзывается она, впившись своими жутковатыми немигающими глазищами в быстро мелькающие полосы дорожной разметки. Мой взгляд машинально скользит ниже, останавливаясь на её обнаженных стройных ногах. Интересно, какая на ощупь её кожа? Нас разделяет всего несколько десятков сантиметров, нужно только протянуть руку… Останавливаю себя усилием воли. Скорость зашкаливает за сотню, и мне совсем не хотелось бы, чтобы следующим утром работники дорожной службы соскребали с асфальта мои мозги. Но пряный аромат её тяжелого парфюма в тесном салоне машины слышится намного отчетливее, и я начинаю ощущать напряжение в паху. Следующие минут сорок проходят в молчании. Не зная, чем себя занять, я без особого интереса листаю пеструю ленту в Инстаграме. Вайпер не смотрит на меня, сосредоточив своё внимание на дороге. На улице становится совсем темно, когда чёрный Мазерати останавливается на большой парковке одной из высоток верхнего Ист-Сайда. Огромный, сверкающий яркими огнями исполин из камня и стекла гордо возвышается над рядами модных бутиков и пафосных ресторанов. Заглушив мотор, Вайпер молча выходит из машины, и я покорно следую за ней, как будто на невидимом поводке. Скоростной лифт останавливается на тринадцатом этаже, и девушка вставляет ключ в замочную скважину ближайшей двери. Негромко щелкает выключатель, и моему взгляду предстает небольшая студия в чёрно-белых тонах. Осматриваюсь по сторонам с нескрываемым восхищением — огромные панорамные окна, дорогая мебель в стиле лофт, тонкий аромат роскоши, отчетливо витающий в воздухе. Никогда прежде не доводилось бывать в такой обстановке. Сбросив тяжелые ботинки и верхнюю одежду, Вайпер подходит к барной стойке и достаёт откуда-то снизу бутылку вина с непонятной надписью на этикетке. — У меня нет пива, — сообщает она ровным тоном, смерив меня изучающим прохладным взглядом. — Ничего страшного… Вино вполне подойдет, — поспешно выдаю я, проходя вглубь квартиры и останавливаясь рядом с ней. — Ты вроде музыку хотела включить? Она коротко кивает и тянется к маленькому пульту, лежащему на барной стойке. Нажимает одну из кнопок, и гостиную заливают медленные переливы мелодии, нарастающие с каждой секундой. Я не слишком хорошо разбираюсь в инструментальной музыке, но могу различить звучание скрипки или виолончели. — Здорово, — это даже не ложь. Мне действительно нравится. — В свободное время я играю на виолончели, — сообщает Вайпер, разливая вино по бокалам и протягивая один мне. — В свободное время от чего? — я делаю большой глоток рубиновой терпкой жидкости, оставляющей приятное вяжущее послевкусие. — От учебы. Писательства. И некоторых других… занятий, — она задумчиво прокручивает бокал, наблюдая, как на дне плещется вино. Думаю, с официальной частью пора заканчивать. Уверен, мы оба прекрасно понимаем, для чего мы здесь. Поэтому я быстро опустошаю бокал в несколько быстрых глотков и решительно приближаюсь к девушке. Она остаётся неподвижной, когда мои руки ложатся на тонкую талию — чёрная укороченная майка слегка задирается, и я задеваю пальцами участок обнаженной кожи. Холодной, как у трупа. В другое время подобное могло бы насторожить, но не сейчас. Сейчас ощущение её близости напрочь отшибает мне мозги — настолько, что я начинаю чувствовать головокружение. Нервно сглотнув, я склоняюсь к её губам, и Вайпер подаётся вперед на сотую долю миллиметра. Головокружение вдруг усиливается. Очертания комнаты и манящие пухлые губы начинают плыть перед глазами. Что за чертовщина? Похоже, дело тут совсем не в тяжелом аромате парфюма и не в ощущении нежной как шелк кожи. — Что… — успеваю прохрипеть я севшим голосом, а в следующую секунду свет меркнет перед глазами. Ощущение реальности возвращается очень медленно. Голова гудит, как от сильнейшего похмелья, во рту — сухо, как в пустыне. Несколько раз моргаю, стараясь сфокусировать взгляд. Похоже, я умудрился отрубиться в самый неподходящий момент по каким-то непонятным причинам. Трясу головой, чтобы привести в порядок спутанные мысли. Зрение наконец фокусируется. И я с удивлением обнаруживаю, что нахожусь в каком-то совершенно другом месте. Полутемная комната с одной-единственной горящей лампой на массивном письменном столе. Вместо панорамных окон — самые обычные, за которыми стоит непроглядная тьма безлунной ночи. Да что вообще происходит? Где я? Как я здесь оказался? Всего минуту назад я был в роскошной квартире на тринадцатом этаже пафосного Ист-Сайда и собирался поцеловать чертовски привлекательную девушку со странным именем… Вот оно. Я цепляюсь за это воспоминание, как за спасительную соломинку. Но никак не могу понять, что произошло потом. Словно в моем сознании резко отключился свет. — С возвращением, Тайлер, — слышится знакомый ровный голос откуда-то слева. С трудом поворачиваю потяжелевшую голову к источнику звука, и утыкаюсь взглядом в Вайпер. Она стоит совсем неподалеку, скрестив руки на груди. И она тоже… выглядит иначе. Чёрные волосы заплетены в две аккуратные косы, вместо вызывающе коротких шортиков — длинное закрытое платье ниже колен. — Вайпер… — с удивлением обнаруживаю, что мой голос звучит совсем глухо и надтреснуто. — Что случилось? Где мы? Пытаюсь приподняться, но почему-то не могу. Дёргаю конечностями, но они не подчиняются. Да что за херня такая? Медленно опускаю взгляд на свои онемевшие руки. И холодею от ужаса — запястья крепко стянуты толстой веревкой. Лодыжки тоже. Блять. Похоже, эта поехавшая девка чем-то меня опоила и связала. Но… зачем? — Что это за дерьмо? Развяжи меня! — нарастающее ощущение липкого страха сковывает все внутри, и я начинаю чувствовать дрожь во всем теле. — Вайпер, твою мать, это уже не смешно! — Меня зовут не Вайпер, — вдруг говорит она. — Да мне поебать, как тебя зовут! — голос срывается на крик. — Отпусти меня сейчас же! Ты совсем больная, что ли?! — Боюсь, я не могу отпустить тебя, Тайлер, — отвечает она без единой эмоции в холодном тоне. — Кстати, нам пора познакомиться по-настоящему. Меня зовут Уэнсдэй Аддамс. И хотя я едва соображаю от страха, сознание пронзает неутешительная мысль. Если преступник сообщает жертве своё настоящее имя, значит, ему нечего терять. Значит, он не планирует отпускать её живой. Шокирующее осознание заставляет меня забиться всем телом с новой силой. Животный, первобытный ужас врезается в душу раскалёнными железными тисками. — Развяжи меня, психопатка! Какого хрена тебе надо?! Господи, да что за дерьмо тут творится?! Вайпер — или Уэнсдэй, или кто она там — делает крохотный шаг в мою сторону. На краткую долю секунды я начинаю верить, что она действительно намеревается меня освободить, но уголки багряных губ вдруг кривятся в усмешке. Плотоядной. Хищной. Леденящей душу. — Я не могу тебя отпустить, — повторяет она, безжалостно разрушая жалкие остатки всех моих надежд. — Пошла нахуй, больная! — ору я, безуспешно пытаясь высвободить руки, но джутовые веревки стянуты намертво. — Повежливее, Тайлер, — раздаётся незнакомый мужской голос из темноты. Я замираю. Тиски липкого ужаса сжимаются ещё сильнее. Она не одна. У психованной маньячки есть сообщник. Ну разумеется. Как я сразу об этом не догадался? С такой хрупкой комплекцией она бы просто не смогла в одиночку перетащить моё бессознательное тело в это странное место. Блять. Блять. Я окончательно вляпался в дерьмо. Из самого тёмного угла комнаты медленно выходит высокий парень. Совсем молодой, едва ли старше меня… С таким же равнодушным выражением лица, как у психопатки Аддамс, и с идиотским пучком на затылке. Я не могу произнести ни слова. Просто жадно хватаю ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. — Познакомься, Тайлер, — сообщает Уэнсдэй таким тоном, словно мы на грёбаном светском приеме. — Это Ксавье Торп. Мой муж. Щелчок. Щелчок. Я распахиваю глаза, уставившись невидящим взглядом в белой потолок кабинета Штерна.